Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Летнее утро дышит весною,
И свежо, и светло, и поет
В сини жаворонок, рядом со мною,
Устремляясь все выше в полет.
Я раздвину пошире шторы,
Запах меда несется с лугов.
Здесь же город и здесь же просторы
Беспредельных полей и лесов.
Здесь особенно веселы дети.
Так высоки дома, а внизу
Бродишь, как по иной планете,
Затерявшись в новом лесу.
И, как лучшее вспоминается,
В этот светлый, ранний час,
Нам все кажется, здесь начинается
Чудно-новая жизнь для нас.
4 июля 1975 года.
Там город, что синева далеких гор!
Туда, туда летит мой взор,
Где я, как альпинист, над миром вознесенный,
Смотрел на Землю, коленопреклоненный,
И, светлый духом, все искал слова,
Простые и живые, как Москва.
Там, на высоте во сне иль наяву,
Когда бы на нее я ни взошел, —
Мне хорошо!
Мне чудно!
… Когда мне трудно,
Я говорю себе: «В Москву! В Москву!»
5 июля 1975 года.
Вот что сердце все томило.
И сердиться было зря.
Солнце — словно не всходило,
Свет — из струй дождя!
Вот и гром, он, не стихая,
По-над городом гремит,
Точно с нами древний хаос
О чем-то внятно говорит.
Дождь, живительный, холодный,
Льется разом, второпях.
Ветер клонит зонтик модный
И уносит… Ах!
Как чудесно! Уж сверкает
Белых туч гряда.
Так природа освежает
Наши будни и года.
14 июля 1975 года.
Живу я, сидя у окна…
Пишу, читаю и скучаю…
Но вот пройдет… Не знаю,
Кто она.
Идет издалека,
Сама себе желанная находка.
Пусть будет песнь моя легка,
Как ее улыбка, чудная походка.
Не счастье в ней все это, а мечта
Моя, ее, к прекрасному стремленье.
Что в нас живет как красота,
В том наше назначенье.
5 августа 1975 года.
Глаза ее сияли радостным признаньем,
Как если бы шептали: «Ты мне мил,
И это я готова доказать свиданьем,
Ах, если б ты, как я, меня любил!»
И я горел неясной жаждой счастья,
Но перед ней немел и ее бежал.
Я уединялся в роще и грезой сладострастья
Один пылал, бродил и все чего-то ждал.
Чудесно было там: река струилась близко,
И в белых облаках струилась синева.
И ласточки летали над водою низко,
И я вполголоса все что-то напевал.
Нет, не пришла она. Но, не одарив стыдливой
Любовью полудетской, она мне привела
Богиню светлоликую с улыбкою счастливой…
И сколько счастья мне она дала!
8 января 1976 года.
Годы жизни — как песни,
И весна, и война…
И нет песен чудесней,
Что поет вся страна.
Песни нашего детства
Мы все реже поем.
Но забытое где-то
Мы сейчас узнаем.
Песни нашего детства,
Нега первой любви,
Сколько счастья и света
Вы с собой привели!
Песни нашего детства
Дети наши поют,
Все живое, заветное,
Как свое, узнают.
Песни нашего детства,
И труда, и борьбы,
Все летите вы где-то,
Птицы нашей судьбы!
22 января 1976 года.
По родному, вешнему краю
Я иду, я бегу, я шагаю.
В этом мире, полном чудес,
Я увижу и синий лес.
Я бегу по косе полукругом,
Я иду по тропиночке лугом…
И в осеннем лесу буду рад
Увидать и сорвать виноград.
Я бегу, я иду, я танцую
Эту пляску, не знаю, какую…
С пальмовидных дерев, как на грех,
Мне на голову грецкий орех.
Я иду, я пою на удачу
И смеюсь, а нередко и плачу…
Лес как сад, и жасмин, и сирень…
Это всё мой весенний день!
3 февраля 1976 года.
На прогулку мы выйдем под вечер.
Что за чудо? Весь мир мне навстречу!
Реки, солнца лучи золотые,
Города и леса — предо мной.
Вижу я все дороги России
И как будто лечу над страной.
В ночь раскрою я книгу поэта.
Сколько муки, и счастья, и света!
Судьбы, солнца лучи золотые,
Города и леса — мир родной.
Я читаю поэтов России
И как будто лечу над Землей.
Улетаю далеко, как в детстве,
Проносясь по всей планете,
А глазами ищу золотые
Города и леса — мир родной.
Я пою о просторах России
И лечу, все лечу над страной!
7 февраля 1976 года.
Случилось то, что случилось.
Снедала меня печаль.
И долго беда моя снилась,
Пока не открылась мне даль.
Ты знаешь, бывает такое:
Все снег и мороз на заре,
И вдруг повеет весною
Еще, еще в январе!
И птицы то знают, их щебет
Несется в мое окно.
И синь засверкает в небе,
Печаль моя далеко!
Как весел я снова и молод,
И все удается мне.
И стройный, белый мой город
Светлее по весне!
Случилось то, что случилось.
Снедала меня печаль.
И грустью она отоснилась,
Как эта синяя даль.
Ты знаешь, бывает такое:
Все снег и мороз на заре,
И вдруг повеет весною
Еще, еще в январе!
12 февраля 1976 года.
Как давно отгремела Великая,
Та священная война!
Снятся нам военных лет реликвии,
И спешим мы в поход, как весна.
В партизанских лесах, у землянок,
Соловьи, не смолкая, поют.
Идут люди с цветами сюда спозаранок,
Свои песни и судьбы несут.
Пусть легки наши кеды и беды,
Но умеем и мы любить.
Мы за вами идем, наши юные деды,
Это с вами нам вечно жить!
Это здесь, партизанскими тропами,
Мы пройдем и в снег, и в зной.
Если надо, с последними патронами
Мы в последний вступим бой.
И в весенних лесах, у землянок,
Пусть поют и о нас соловьи.
И цветы нам несут спозаранок
В знак высокой любви.
14 февраля 1976 года.
Слышим голос его — но откуда?
Средь зимы луг зеленый в цветах,
И летит он над Арктикой — чудо,
Что живет только в детских снах.
Где же он? В синем море бездонном
Он купается до поры.
А потом улетает он к звездам
Открывать нам иные миры.
Сотни лет в корабле межпланетном
Он летит в звездной мгле.
Нас не будет, когда утром летним
Столь же юным вернется к Земле.
С корабля, что на детской площадке,
Он сойдет (просто скатится вниз)
И поскачет опять на лошадке
В наши сны, в нашу новую жизнь.
15 февраля 1976 года.
Цвел шиповник алой розой,
Как я вижу сквозь года.
Жил товарищ сладкой грезой,
Будто небо и вода.
А девчонку звали Аней, —
Весела, как стрекоза,
В школе нашей вербой ранней
Нам бросалась всем в глаза.
Он с тревогой робко-нежной
Все ходил за ней, счастлив.
За подругой безмятежной
Он входил и в рощу ив.
Дерном устлан, как коврами,
Берег тихий и родной.
Сумрак здесь, а над лесами
День сияет синевой.
Если б ночь была глухая,
Помогла б им, верно, ночь.
Но о ярком свете зная,
Как стыдливость превозмочь?
Свет вокруг — как пятна снега,
Пламя робкое в крови.
Ах, стыдливость — страх и нега,
Нега счастья и любви!
Всё, что в жизни мы слыхали
О соблазнах красоты,
В раннем детстве мы познали
В грезах чистых и святых.
7-10 марта 1976 года.
Сколько на свете одиноких женщин
И девушек молодых, веселых,
Тех, что по двое, по трое
Спешат куда-то на танцы
Или в кино,
Ведь тоже безмерно одиноких,
Как одиноки мы в юности,
При первых исканиях любви.
Ночь — не покров.
В ночи мы, люди, все,
Как светляки, —
То наши мечты и желания,
Наши страсти и наши надежды,
Наши обиды, наше зло…
Подвижное скопление
Огоньков машин, семафоров, окон —
Тоже светляки наших стремлений…
В горе, в беде мы одиноки.
Когда мы одни — меньше,
А придут друзья — больше.
И в счастье мы одиноки,
Ибо мы, люди, не сообщающиеся сосуды,
А у каждого счастье свое,
И боль — счастье, и даже разлука…
А если кто из нас одарен талантом
И знакомо ему вдохновение,
Всех счастливее он
И всех несчастней, ибо
Творчество — это
Самое глубокое одиночество.
Одиночество — это не круг,
Который не разомкнуть.
Одиночество — это шар,
Шар земной, что летит
В пустынной бездне звезд.
Но, может быть, и то,
Что я один одинок на свете:
Я иду под вечер по улицам города,
Неприметный, чуждый как будто всем.
Но и ко мне обращены глаза
Милых в одиночестве своем женщин
И девушек молодых, статных,
Но я пройду мимо, зная
Одиночество первых слов и свиданий,
Счастья любви и верности.
Мне дороже мой путь детской свободы.
И если я и воспел одиночество нынче,
То хотел лишь развеять печаль
И наполнить сердца светлой грустью
Любви и надежд.
14 марта 1976 года.
Марку с березами, светлую грезу,
Со штемпелем черным, верно, не жаль,
Мальчик приклеил шутя на березу,
И словно открылась лесная даль.
Взрослым придумать такое трудно,
А мальчик сказал: «Попробуем». Что ж!
С маркой береза смотрелась чудно —
Как множество в мире березовых рощ.
Что же случилось? Словно умытый и чистый
Весенним при солнце дождем,
Город сиял, свежий, лучистый,
Художника новым счастливым сном!
3 сентября 1976 года.
И что хочу понять я вновь:
Что счастье? Что любовь?
Тот сладкий миг и тесный,
Порою, как в ненастье,
Миг гадкий и нечестный, —
Ужели это счастье?!
То знают ведь и звери.
Нет, я хочу любить и верить.
Любовь моя чудесней, —
И в одиночестве моем,
Как мы с тобой двоем,
Она в душе моей — как песня!
6 июля 1977 года.
Цыганка пела и плясала,
На яркий свет сойдя из тьмы.
Она, нам мнилось, что-то знала,
Что знать хотим давно и мы.
Я вспомнил сладостные грезы
Тех лет, когда всё — явь и сон,
И знойный запах дикой розы,
И цвет летящий — махаон.
Цыганка пела и плясала
В цветастом платье и — боса.
Серьезно, как дитя, играла…
Дика, умна ее краса.
Молчит — немая дочь природы,
Идет — уж танец и мечта,
Поет — из тьмы веков народы
Взывают к нам, раскрыв уста.
И к ней прислушивался Пушкин,
И Блок печально подпевал,
И я стоял там, на опушке,
Где табор шумно ей внимал.
Цыганка пела и плясала,
Как ночь в звездах, ярка, темна.
Не тайну судеб разгадала,
Но песен тайну — как весна!
12 июля 1977 года.
На утро на деревьях иней.
И солнце стынет в синеве.
В саду, как в сказке зимней,
И пар дымится на Неве.
И я вздохну в тяжелой думе,
Хотя меня преследует не страх:
Мой друг лукавый рано умер,
В земле его заиндевелый прах.
Как холодом объят мой город!
Ученый и повеса, серьезен и удал,
Он говорил: «Умрем еще нескоро!» —
И в смерти тайны не видал.
Но если тайны нет, то это ужас?
И тайны нет в любви, всего лишь секс?
Нет тайны в творчестве?! Какая стужа!
Всю Землю покрывает белый саван — снег.
3 января 1979 года.
Как небо серо здесь, над нами,
А там, за серыми лесами,
Я вижу розовую синь,
И всё звенит там: дзинь-дзинь-дзинь!
Там тонкоствольные березки
Так стройно тянут ножки, —
Сказать точнее не могу, —
Как балерины на снегу!
Там люди в городах и селах —
Движенье, смех веселый!
Я вижу жизни торжество,
Иль это музы волшебство?
То утро над Россией всею,
То ледоход по Енисею,
То снегопад на Ангаре,
То зелень юга на заре!
15 марта 1979 года.
Он гулял у самого дома.
Уходить далеко запрещалось.
Но вот он услышал музыку —
На улице, под открытым небом
Оркестр играл протяжно и грустно…
И люди толпою чинно шли
Вслед за машиной с гробом…
И он отправился со всеми,
Не ведая вовсе, куда и зачем.
— Кого ты хоронишь, мальчик? —
Спрашивали у него прохожие.
— Кого ты хоронишь, мальчик?
Брата? Отца? Или маму? —
И музыка уносилась в небо,
Пугая птиц на деревьях,
И шепот его: — Не знаю, —
Никто не мог понять.
На кладбище, в городе мертвых,
Среди высоких белых берез
Зияла глубокая яма,
Заиндевелая, с водою на дне.
Гроб, на веревках опущенный,
Заботливо засыпали землей.
А дома — как хорошо и тепло!
И мама, немножко сердитая:
— Живой! Слава Богу! Откуда
Идешь? Как, из кладбища? Ужас! —
Она никак не могла понять,
Зачем ходить на похороны
Незнакомого дяди?
И все же, смеясь, рассказывала всем
О странной причуде его,
А он всё вздрагивал
От далекого холода
И дивного счастья — жить!
Мга, 3 декабря 1979 года.
Кто зажег фонари у окна?
Ни за что, ни за что не уснуть.
Засветив Млечный путь,
То над миром сияла Луна.
И неслись поезда торопливо,
И молчала Земля в полусне.
Лишь Луна улыбалась счастливо,
В дальних грезах о чьей-то весне.
Мга, 5 декабря 1979 года.
Разговор стариков незатейлив.
— Да, — протянет один, а другой,
Точно гуси вдали пролетели,
Вдруг куда-то покажет рукой.
И опять о чем-то стороннем
Рассуждают толково, умно, —
Мол, достоинства не уроним,
Жизнь видали не только в кино.
Что им выпало в недавние годы —
Все теперь как несказанный свет,
И забот будто больше и нет.
После гроз и непогоды
Так стоят деревья над водой,
Заповедной объяты тишиной.
7 декабря 1979 года.
С улыбкой ясной, как живая,
Все эти дни со мной она,
Старушка, странно молодая, —
И вкруг нас свет и тишина.
Беспечная, курила много.
Изящна, ласкова, умна.
Жила с блокады одиноко.
Писала книгу… Вот она,
Посмертно издана, а имя —
Она была филологиня —
Известно всем, кому дано…
И я стою пред ней, как школьник:
Прообраз и культуры облик —
Всё это в ней воплощено.
9 декабря 1979 года.
Невидимое, как собака,
Он уловил еще во сне.
И тишину — как точность знака, —
Что это, верно, выпал снег.
Весь долгий вечер дождик шел,
Смывая с окон свет уюта.
И точно: ах, как хорошо
Проснуться ранним зимним утром!
Он встал и враз убрал постель.
Раздвинул шторы в лес и в иней,
И в город новый с далью синей
В тонах прозрачных, как пастель.
10 декабря 1979 года.
В старинном солнечном Музее
Еще подростком он бывал…
На многое как бы сквозь сон глазея,
Он явно только «Фрину» отличал.
Он мнил, что Семирадского картина
Великолепна, лучшая из всех!
Не старцы и не колорит, а Фрина
Имела, верно, у него успех.
Со временем, полюбив шедевры,
Которыми столь знаменит Музей,
Стал с Фриной невнимателен, как первый
Ее приятель, друг ее друзей.
Но не она ль ему открыла двери
В прекрасный мир своею красотой?
В тиши о ней он помнил, как о первой
Любви своей, с лукавою мечтой.
17 декабря 1979 года.
Всегда — и в дождь и в ветер хлесткий —
Она выходит, как на дозор.
Прохаживается у дома до перекрестка,
Подслеповато щуря неприметный взор.
Похожа издали немножко на икону,
Учительница первая для тех,
Кто нынче внучек водит в школу
В надеждах новых на счастье и успех.
Всех помнит хорошо, на удивленье.
Из бывших учениц кого-нибудь узнав,
Она приходит вся в волненье,
Высокая и грузная, как динозавр.
Лишь дети, пробегая в школу мимо,
Ее совсем не хотят и знать,
Когда так хочется неудержимо
Поймать кого-нибудь и приласкать, как мать.
18 декабря 1979 года.
По улице, не глядя на прохожих,
Гуляют два единых существа.
В их речи и в голосах похожих
Звучат так ново-звонко все слова.
И оба так обдуманно одеты.
Но все-таки не мода их кумир.
О, важные вопросы и ответы!
О, детский лепет! Что несешь ты в мир?
И поступь женская — как мысль о счастье,
Полузабытая при свете дня…
Всё тайная свобода и участье
В чудесном песнопеньи бытия.
5 января 1980 года.
У церкви действующей — вот то-то радость! —
Старушки богомольные стоят.
В фигурках их смиренье, виноватость
И деловитость робкая сквозят.
Похожи на монахинь — вид убогий —
Иль мнят себя невестами Христа?
Они взывают к Богу, вдовы Бога,
Почти без веры, все ведь суета.
Но верить хочется с тревогой сладкой,
Что придет смерть, как светлый, вечный сон.
И слушают, крестясь как бы украдкой,
Теперь уж редкий колокольный звон.
6-8 января 1980 года.
Встречались почему-то лишь случайно,
Хотя в любви поклялся он давно.
Иль счастье им казалось жуткой тайной —
Тишайшей юности терпкое вино?
Но года не прошло, как она другому
В каком-то униженьи отдалась.
Сказав прости родному дому,
Уехала, как жизнью занялась.
Он не забыл о ней и в сорок.
Он узнавал ее глаза, улыбку, жест
Средь юных поколений, радуясь, что скоро
Всем сыновьям найдет невест.
И в шестьдесят он грезил, беспечальный,
Как если б жизнь всю прожил с ней одной,
Ту жизнь, что там встает над лесом дальним,
Когда восходит месяц молодой.
Комарово, 26 апреля 1980 года.
Мужчина средних лет, одетый чисто,
Вполне приличный и простой,
Глядел он пьяно и лучисто,
С рассеянной немотой.
К его плечу прижалась дочь — девчонка
В широких брюках, в новеньком пальто,
Живая и кудлатая, как болонка,
Читала книгу — бог знает что.
Читала невнимательно — уж рада,
Что может справиться о чем-то у отца.
Держалась с ним совсем запанибрата.
На пальцах два серебряных кольца.
На мальчиков смотрела бесподобно —
Как будто папа ее и кавалер:
Ей было с ним так весело-удобно,
Что лучше ей не нужен и пример.
О, девочка! Игра твоя в разгаре!
Легко ли равновесье соблюдать тебе,
Когда опора не в отце, а в шаре,
В кудлатой твоей судьбе?
28 апреля 1980 года.
Не будем к ней суровы.
Она совсем не баобаб.
Пусть мяса в ней на две коровы,
А добрая — на десять баб.
28 апреля 1980 года.
На дереве снова стучится дятел.
Он в красных штанах, этот щеголь,
Остроклювый, как Гоголь.
И вторит ему весь свой век,
Стуча на машинке, дядя,
Писатель имярек.
29 апреля 1980 года.
Гомон птиц за весенним окном!
Воробьи, трясогузки, синицы…
Это весело несколько дней, а потом
Сладу нет — так назойливы птицы!
Как рулады эстрадных певцов,
Что несется из окон домов.
А вчера всех скромней и живей
Трели звонко пустил и защелкал
Из далеких кустов соловей,
Враз затмив этот гомон без толку.
Птичьи голос, а песня звенит уже,
Как певучая греза в детской душе.
Комарово, 29 апреля 1980 года.
Одетая, как летом, — для весны!
Горячая — от ясности желаний.
В движеньях то, что мужчину ранит,
Хотя в том нет совсем ее вины.
Ведь взгляд ее, столь свежий, ранний,
Не знает, как и нежность показать.
Не ведает, как будто и стараний
Кого-то непременно обольщать.
Что это в ней? Сама природа?
Созревший, совершенный плод,
Когда обмана не допускает род?
Иль это в ней всего лишь мода?
А там веселая струится кровь,
Тая в себе сладчайшую любовь.
Комарово, 1 мая 1980 года.
Конечно, невелика задача и услуга
Вещь показать, в бумагу завернуть,
При этом слушать, что несет подруга,
И так красиво на нее взглянуть.
У них свой мир, свои заботы, —
Все модно молоды, как на подбор.
Слегка ленивы в жестах до работы,
И ясный в зеркалах томится взор.
Но втайне все, все продавщицы,
Толпой оттеснены к вещам,
Внимательны, как вещи и вещицы,
Что тихо приглядываются к вам.
Им хорошо — и даже ради скуки.
Среди вещей живые существа,
Они нужны вещам, как скрипке руки,
Без них душа вещей мертва.
И вдруг предстанет мир совсем особый,
Где новизна вещей — как волшебство,
И продавщицы, странные особы,
Конечно, феи. Вот их торжество!
Комарово, 1 мая 1980 года.
Пожилая женщина с цветами
В толпе спешащей, тихая, идет,
Всех избегая светлыми глазами,
Как будто не цветы, она цветет.
Там где-то затевается веселье.
Родилась внучка, робкая мечта?
А может, у подружки новоселье,
Утрата или просто суета?
Молодые девушки ревниво
Оглядывались на ее цветы.
Она ж несла их всем на диво,
Храня в себе достоинство мечты.
9 мая 1980 года.
Сажают картошку горожане
По крохотным полоскам вдоль дорог.
На день, на два они крестьяне.
Мила земля своя у ног.
И отдых, и заветная работа —
Как дедовский поклон земле.
Не суетная у всех забота,
А память детских и военных лет.
И день высок, и роща лучезарно
Сияет утром и весной.
В движеньях люди тихи благодарно,
Осенены небесной тишиной.
22 мая 1980 года.
Детей всех пятеро: два подростка
И малыши, — и все не без затей, —
Стоят вкруг матери, одетой просто,
Сидящей по-домашнему среди детей.
Отец их — фабрикант московский,
Она же враг богатству и царю.
Борьба ей в радость, но с какой тоскою
Детей ей вспоминать в чужом краю.
Встречаться им приходится так редко,
И то лишь в тайне, и в чужой стране,
И все скорей вращается планета,
Как в Подмосковье, по весне,
Когда вокруг Россия из-за леса
Зарею утра несется полыхать!
Француженка, дитя Москвы, Инесса,
Среди детей она всего лишь мать.
24 мая 1980 года.
В ней та пленительная странность,
Как в ландыше в лесной тиши.
В ней простота и радостная ясность
Девичьей, пламенной души.
Не дочкой генеральскою для света —
Она росла с блестящею мечтой
Мир воссоздать фантазией поэта
Иль изменить своею красотой.
Россия на рубеже столетий!
Все тени меркнут — и деспотизм царя.
Там барышня грозится всей планете,
Глядит, как вешняя заря.
25 мая 1980 года.
Средь сосен, тишины и моря
Что ж думать о болезнях и годах…
Довольно было счастья или горя, —
Так хорошо забыться вдруг в мечтах.
Пустынный пляж, вода и небосклоны,
Прогулки, шутки на устах…
Здесь веселы, как девочки, матроны,
А мужички невинны — прямо страх.
И так здесь все добры между собою
И вежливы — что значит видеть свет.
Но дни текут меж небом и землею,
И в снах пустых услады нет.
И лишь потом забытая усталость
В тиши, средь сосен над водой,
Вернется лаской светлого участья,
Веселой негой жизни молодой.
26-27 мая 1980 года.
Как они не похожи на сосны из рощи,
Что возносятся стройно в небо страны, —
Одинокость, причудливость мощи,
Точно снятся им странные сны.
Дуют ветры здесь всех океанов,
И дыхание Арктики их кроны гнетет.
Но величье морских великанов
Нас куда-то невольно влечет.
Острова в океане, и пальмы
Там встают, где кончается плес,
И причудливость форм, точно память
О Карибском море ветер принес.
Май 1980 года.
Из зала в зал старушка за старушкой
Сидят, прохаживаются там —
Рассеянно, иль строго, иль со скукой,
Ведя как будто счет секундам и векам.
Одна ж из них задумалась так странно:
Дивясь устало божьей красоте?
Как в неисправном цветном телеэкране
Картины светятся ей со стен.
Камеи, амфоры, скульптуры,
Картины — нет всему числа!
Исторья мировой культуры —
Вся жизнь, что некогда цвела!
А публика, пленительно-живая,
Всех рас, народов и племен
Проходит здесь, чуть сознавая,
Что жизнь ее — как небосклон
С верхушками то пальм, то сосен,
С восходом солнца где-то по весне!
О, время! О, святая осень!
Рембрандтовой старушкой на стене.
Весна или лето 1980 года.
Товарищи! Что изменилось в мире?
Как встарь, без гроша поэт
Живет в коммунальной квартире,
В которой и телефона нет.
15 июня 1980 года.
Над городом с лужайкой знойно-летней,
Как будто здесь лесная сторона,
С утра всех громче и победней
Зальется жаворонок у самого окна.
То весел он, то гневен от обиды,
Иль точно вас целует он в уста.
Наполнить песней городские виды,
Быть может, новая его мечта.
И песнею своей струей фонтана
Несется, не спадая вниз, все ввысь.
Меняясь в настроеньи непрестанно,
Твердит он свой дивиз: «Дивись!»
19 июня 1980 года.
В городе среди прохожих
Молодая женщина весело идет.
Если не красивой, то пригожей
Всякий непременно ее найдет.
Но сегодня она прельщает
Самое себя влекущей наготой,
Той свободой, что, как счастье, тает
И восходит женской красотой.
От купанья в ней струится свежесть
Так чудесно, что сказать нельзя.
Есть неизреченная такая нежность
В озере лесном после дождя.
1 июля 1981 года.
1
Берег моря был светел, когда
Перо птицы вдруг в небе повисло
И, точно радуги коромысло,
Засияло на миг, навсегда.
Птица где-то над морем летит,
Мир далекий окидывая оком.
Но перо о полете высоком
Весть навеки сохранит.
2
Представить, как писали в старину,
Я в руку взял перо, и в мире песнопений,
Как утром, в час счастливых озарений,
Вновь пережил поэзии весну.
О, дивное перо! То молнии удар,
То нежность лепестка — поверх страницы!
Петрарке, Данту божественные птицы
Такие перья роняли в дар.
3
Вот почерк ясный и лихой,
И эти чудные рисунки,
Что на листах оставил Пушкин, —
Мир антологии живой!
Всё в мире переменится скорей,
Чем хочешь ты, но в сфере светло-струйной
Останется поэзия вечно юной,
Внемли ты только ей живей!
Комарово, 30 июня 1981 года.
Неволя приятна, когда ты влюблен,
В бассейне носится, как угорелый.
Что море ему и что небосклон,
Когда он так счастлив, скромный и смелый!
Для публики пусть он всего лишь циркач,
Лихой и забавный — ради награды.
В кого он влюблен? Нет, лучше летать и играть,
В том будет больше отрады.
Ведь все началось за много веков,
Когда на Олимпе боги сходились.
Тогда Афродита из пены морской
Поднялась — и все ей дивились.
Трибуны высоки, как древний Олимп.
Но лица и краски не слиты.
Оттуда глядит, а солнце, как нимб,
В досаде и страхе дочь Афродиты!
2 сентября 1981 года.
У двери фака остановились
Две девушки, смеясь слегка, —
Как в зеркало, глаза их устремились
Друг в друга, чтоб сказать: пока!
Тут их заметили: они, то зная,
Глядятся, словно радостью делясь,
И все смелее, все нежнее, — рая
Блаженство высветив в тот час!
Но минул их прохожий. Баста!
Оглядываясь, уходят врозь,
О тяжести разлук до завтра
Задумываясь до слез.
5 сентября 1981 года.
Фигурки школьников на перекрестке.
Беспечность, радость на устах.
Но бросится в глаза подросток —
Он с сигареткой на губах.
На девочек глядит, как посторонний,
А с малышами готов дурить.
Вот вдруг согнулся колесом: в ладони
(Весь фокус!) ловко закурить.
Несносный дуралей, еще приличный,
Как дети все со школы рядом тут.
Но жаль, в каких мирах различных
Они, пока беспечные, растут.
5 сентября 1981 года.
Осенний день то сер (с дождем!), то светел,
А шпиль с корабликом — как рукотворный луч!
Поблескивает купол, весь в пыли столетий,
Когда ударит солнце из-за туч.
Адмиралтейство, Зимний и Исаакий,
И Медный всадник — прямо пред тобой.
Здесь чудно, словно снится сон, и счастье
Нисходит в душу светлой красотой.
Нева в граните — то как часть природы,
И в ней на воле травы проросли.
Туда-сюда проходят теплоходы
С туристами со всех концов Земли.
И молодежь, что высыпает из аудиторий,
Всех рас, народов и племен.
Здесь мир сегодняшний и все история
С античности до будущих времен!
5 сентября 1981 года.
Фонтанка, ряд старинных зданий —
Как акварели пушкинских времен.
Так светел день, осенний, ранний,
Как будто он и молод, и влюблен, —
То летним зноем небо из-за тучи
Сияет и играет у стремнин.
Река несется с шелестом певучим,
Неслышным из-за грохота машин.
Проедет теплоход до Аничкова моста.
В каютах люди в небеса глядят.
Им за стеклом не разобраться просто:
Как в слайдах отражения летят,
И замок, и мосты — все разом,
Деревья и старинных зданий ряд…
Объятый зноем, с каждым часом
Желтеет пышный Летний сад.
6 сентября 1981 года.
С утра толпа на Невском тут как тут.
И стар и млад, а больше молодежь резвится.
Мне кажется, по Невскому идут
Давно знакомые, одни и те же лица.
Красавицы и молодцы времен
Недавних да былинных вновь спешат рядами.
Забыты шляпки с перьями, как сон,
И фрак, и галифе с мужскими сапогами.
Теперь сапожки — женственный наряд,
И брюки бедра женщин смело означают.
Но мода ведь веселый маскарад,
Где образы известные мелькают.
Вот Санчо в джинсах — важен прямо страх!
С Офелией принц Гамлет шествует, при этом
В ее очах блеск слез, а он в годах…
Ромео, рослый муж, с беременной Джульеттой!
Настасия Филипповна идет!
А с нею сам, похоже, Достоевский.
Ростова — вся устремлена вперед —
Спешит в сердцах, не нравится ей что-то Невский!
И Невский с многоликою толпой
Предстанет точно жизнь всемирная на сцене
С ее уродствами и красотой,
Вновь возникающей из жизни современной!
8-10 сентября 1981 года.
Стоит на площади Искусств,
Откинув руку, Пушкин.
Во власти наших дум и чувств
Спешим мы за покупками.
Стоит так вольно, все равно
Живой, сошедший с неба.
И вдруг ты вспомнишь, как давно
В Музее Русском не был.
Захочешь снова там пройтись,
Как в детстве на экскурсьи.
Там потеряться, не найтись,
Пока не станет скучно.
Увидеть снова Щедрина —
Как побывать в Итальи.
Красивая страна!
Прекраснейшие дали!
А вот Россия началась,
Родная и простая…
Весна, стог сена, лаз
И облако на зное тает.
И так из века в век пройти.
Как «Витязь на распутье»,
Искать дороги и пути,
Где будет всем нам лучше.
О смерть! О символ красоты
«Последний день Помпеи»!
Ты выйдешь вновь в плену мечты
Из Русского Музея.
А витязь наших дум и чувств,
Веселый, на распутье!
Стоит на площади Искусств,
Откинув руку, Пушкин.
11 сентября 1981 года.
Забытая скрипка на светлом окне
Рисунком изящным в альбоме.
И множество окон и стен в вышине —
То город, нам с детства знакомый.
Под вечер, когда золотые лучи
Теснятся по стенам напротив,
Чудесная скрипка уже не молчит,
Но странно поет, как пророчит
О бедах еще небывалой войны,
Неслыханных муках грядущего века,
О новом обличье любви и весны,
О смерти и юных мечтах человека.
12 сентября 1981 года.
За водной ширью Летний сад —
Как занавес, расписанный для сцены,
И время сдвинуто, кажется, назад,
И веет тайной тихих песнопений.
Там, в райских кущах, маскарад как раз?
Все дамы разодеты, точно феи.
Иль статуи пустились в пляс
Под пенье современника Орфея?
Поверх Решетки громада крон,
Чуть тронутая позолотой,
И светится лазурью небосклон
Со стайкой птиц в полете.
Таинственно и дивно то,
Что там, на сцене, происходит.
И Летний сад — как волшебство
Искусства и Природы!
15 сентября 1981 года.
В саду, на стадионе,
В начале сентября
Все прыгали и бегали, —
Футболки — весь наряд,
Урок по физкультуре —
Как юности обряд!
Все девушки неловки —
То женственность сама.
В улыбках — ожиданье,
Прельстительный обман.
В юношах-верзилах
Ни силы, ни ума!
И всех страстней, до одури,
Он бегал и играл,
Как юный клен листвою
Беспечно полыхал,
Оплошек и улыбок
Девчонкам не прощал!
Но в миг, когда все кончилось,
Он, уходя домой,
Со синяком под глазом,
Всё, всё унес с собой,
И то, как сад и небо,
Вновь грезили весной,
Он помнил и лелеял…
И много лет спустя
Тот день, забытый всеми,
Он помнил, как дитя —
О мифах, что лежали
В основе бытия!
15 сентября 1981 года.
В стволах деревьев притаилась древность,
А в листьях светится наш день.
И к статуям, чуть пряча ревность,
Подходит публика под листьев сень.
Уже не две, а три стихии рядом,
Где обнаженность статуй и дерев —
Как тайна… Ты уходишь садом,
Не выяснив ее, лишь осмотрев.
Под кронами развесистых деревьев
Скульптуры мраморные стоят.
Природа и искусство древних
Сошлись здесь сотни лет назад.
18-19 сентября 1981 года.
Белых туч уплывает громада
По-над городом… Чудный вид:
Символ сада — его ограда —
И стоит и как будто летит.
А войдешь — как ворота высоки! —
Все, как в детстве, опять:
На скульптурах, бюстах подтеки,
В дождь и вёдро им все тут стоять.
Вновь подумаешь, это забава:
В аллегориях — одна нагота.
Но искусства вечная слава —
То нагая, как свет, красота!
18-19, 21 сентября 1981 года.
В автобус заскочили словно невзначай
Три девушки, сейчас видать, студентки.
Смутились чуточку и давай
Друг дружке передавать монетки.
И каждая по-своему, слегка
Была красива, больше и не надо.
Лишь в голосах звучала песнь, пока
Они шептались нежно и с досадой.
И вот с моста открылся невский плес
С линией классических строений, —
Как если б то девичьи хор привнес
В наш мир из древних песнопений!
21 сентября 1981 года.
Там, в замке учрежденье, и весь день
Горят плафоны — иной эпохи мета.
О тайнах замка помнят камни стен,
Но глухо, по ночам, до света.
Лишь ряд светло-розовых колонн,
Травой заросшие широкие ступени
Напомнят нам о череде времен,
Как свиток древний и бесценный.
Переделкино, 26 сентября 1981 года.
Тон вежливый и все же чуть холодный…
Но что-то их влечет уже на самый край:
В глазах его вопрос свободный,
А у нее улыбка невзначай.
Иль это с детства память сохранила
Всю негу сладких грез о ней, о нем?
Хотя им жизнь ни в чем не изменила,
Они прошли по жизни не вдвоем.
Как оба молоды еще! В расцвете
Она и он всех сил и красоты.
И речи о прошедшем лете
Полны ошибок милых вы на ты.
И только о семье она и он два слова.
Ведь встреча эта не совсем теперь.
Пусть грезы о любви восходят снова —
То пожеланье счастья вам, тебе!
Переделкино, 27 сентября 1981 года.
Все от лета вновь пригодилось,
Как весной, — благодать!
В переулках Москвы заблудилось
Бабье лето — тепла не унять.
Листья падают ласково, нежно,
Словно это не смерть, а игра,
И у женщин свежо, безмятежно
Улыбаются губы с утра.
В жизни было всего не слишком.
И зачем эта робость в крови?
Осень знает не понаслышке
О печали и счастье любви.
Вспомнишь годы — и грезы, и тернии —
И благословишь эту жизнь, что была.
Ярко, ярко на солнце вечернем
Над Москвою горят купола!
Переделкино, 3 октября 1981 года.
Ее встречаешь здесь повсюду:
В ней прелесть новизны и простота
Подобны музыке и чуду, —
То песнь моя и детская мечта.
И всякий раз иная, как сестричка.
И всякий раз она! Она!
Из всех синиц все та ж синичка,
Чьим голосом поет весна.
Стройна, размашисто уходит
В свободном бархатном пальто.
Ребенка малого уводит,
Смеясь, красива, как никто.
Да, кто она? Артистка? Косметичка?
Студентка? Инженерша из НИИ?
По мне она чудесная москвичка.
О ней, о ней стихи мои!
14 апреля 1982 года.
Прошел и этот день чудесный:
С утра и снег, и синева поверх берез, —
Как женский взгляд прелестный,
Как жизнь, желанная до слез.
А он провел его в трудах беспечных,
В эпохе не своей, как сказочник и маг,
И к жизни рвался в противореьях вечных,
Как будто он, волшебник, сир и наг.
А день сиял теперь еще чудесней!
Как будто он творил и самый этот день,
Внося в него и радость новых песен,
И свежесть красок, как по весне сирень.
15 апреля 1982 года.
1
Выставка в павильоне Росси.
Свет и тишина по всей Земле.
В Летнем саду золотая осень.
Балерине исполняется сто лет.
2
Облик удивительный и вещий,
Жизнь — как сказка новых времен.
Под стеклом ее личные вещи:
То не слава, а праха легкий стон.
Лишь в глазах, внимательных лукаво
(Жив и светел ее чудный взор!),
Оживают ее судьба и слава,
Беспримерные до сих пор.
3
Туфельки принцессы от балета.
Светло-розовый увядший шелк.
В них благоуханье пленительного лета,
Как в цветке, что меж страниц засох.
4
Мы не знали ее, но слава и слово
Пронесли сквозь года ее образ живым,
Как повисла над миром (с портрета Серова)
Строго-дивным виденьем своим!
17 апреля 1982 года.
В зимних бдениях поэта
Вдруг комарик зазвенел.
Где он? Вспомнил: было лето.
День над речкою блестел.
Вздрогнув, вскинулась девчонка.
— Гле он? Видишь ты его? —
Говорок несется тонко
Вкруг томленья моего.
Над водой и над лесами
Белый свет казался пуст.
— Где комар? — Повис над нами,
Будто розы дикой куст.
Счастья нет без раны в сердце.
Куст цветет. Комар звенит.
Оголенней, чем у смерти,
На земле любовь лежит.
А поэт, как обожженный,
В воображении следит,
Как Венера у Джорджоне
Притворяется, что спит.
(Без даты.)
Я вижу вновь: безмерная вода,
Весенняя, родная и живая,
Несет в себе и села, и суда,
Под ясным небом тоже голубая…
А горизонт означен цепью гор, —
И там поет манящий нас простор!
И, кажется, тут нет материка.
Как океан в тишайшую погоду,
Светло и плавно разлилась река.
Но лес и села не ушли под воду, —
Ажурной далью глядя в синеву,
Остались новью жизни на плаву.
30 сентября 1982 года.
Войти с помощью соц. сетей: