Картина четвертая
Приморский парк. Над морем вдали полоса чистого неба сияет феерическим золотым сиянием.
Кафе-ресторан. В глубине за прозрачной стеной эстрада, столики, публика. Решение интерьера, туалеты женщин, типы мужчин — все должно быть предельно интернационально. Должно показать вакханалию в ее лучших и худших проявлениях.
Снаружи на возвышении за столиками сидят Таня, Саша, Гена, Вика и Зоя. Они остановились здесь, чтобы отдохнуть после прогулки.
ЗОЯ (ей холодно). Вот прямо перед нами, там, далеко за морем — что там?
САША. Там Хельсинки, здесь Стокгольм, прямо — Осло.
ЗОЯ. А дальше?
САША. Атлантический океан, Гудзонов залив, Тихий океан…
ЗОЯ. И снова мы?
САША. И снова мы. Как мы с вами сидим здесь, так и там, из города в город, за селом село по лесам, сидят такие же люди, как мы, и заняты такими же делами, как мы.
ТАНЯ. Это какие же дела у нас, Саша?
САША. Те самые.
ЗОЯ. Неужели между нами любовь?
САША. Как форма общения, да. Если бы я сидел здесь один, я воспринимал бы все вокруг и страны — там! — совсем по-иному… Как свое одиночество, как тоску, как смерть…
ЗОЯ (быстро). Я тоже.
САША. Вот видите. Но, к счастью, сегодня мы вместе глядим в глаза большого тревожного мира, и нам не страшно.
ТАНЯ. Этот мир сегодня добр, нежен, светел, не правда ли?
ЗОЯ. Да. Пора. Пошли туда. (Дает знак Гене и Вике за другим столиком.)
САША. Пошли.
ТАНЯ. Идите. Я пока посижу здесь.
Зоя, Саша, Гена проходят в ресторан.
ВИКА. И я. (Садится рядом с Таней.)
Оркестр играет незатейливую мелодию, как исповедь Вики.
ТАНЯ (со вниманием). Как живешь, Вика? У тебя шикарный вид.
ВИКА. Правда?
ТАНЯ. Ну да.
ВИКА. А я хотела поговорить с вами.
ТАНЯ. Со мной? О чем?
ВИКА. Сейчас, это самое… Ничего, если я начну с начала?
ТАНЯ. Ну, наверно, лучше с начала.
ВИКА. У меня отец простой человек, шофер. Но зарабатывает, с течением, как он выражается, хорошо. Мама — та себе на уме — хотя работает всего лишь билетершей в кинотеатре «Спартак». Школу я кончила средне, три года поступаю на филфак и проваливаюсь… Мама и говорит, если уж ты такая дура, сама только семь классов кончила, надо тебя выдать замуж за образованного человека, то есть с дипломом. Укоротила мне все юбки, выше колен, ноги у меня ничего, правда? — купила туфли, перчатки, то есть все модное, и я стала самая модная и нарасхват, как артистка, поверите, нет, я вся переменилась…
ТАНЯ. Ну, что значит «нарасхват»?
ВИКА. Ну, свои, теплая компания. Однажды мы все перепили. Просыпаюсь под утро, на мне чужая рубашка…
ТАНЯ. Что?
ВИКА. Чужая рубашка! Значит, все переспали, и меня кто-то, а я и не знаю кто. Я спрашиваю, кто? Все смеются. Такая досада взяла! Потом решила — не жалко.
ТАНЯ. И Гена там у вас?
ВИКА. Нет, что вы! Потом вот я познакомилась с ним. Он хороший! Он знает, что я не такая. Там это… такая музыка, такое освещение… не то и не так.
ТАНЯ. Ну.
ВИКА. Да. Появился Гена. Отцу он понравился от души, а мама — ни за что. Ей подавай зятя с дипломом, словно диплом — свидетельство о браке… Пока то да сё — приехала ваша гостья, и Гена говорит: «Не желаю! — говорит. — Уезжаю!»
ТАНЯ. Куда?
ВИКА. На Дальний Восток. Нет, удивительно! Приезжают какие-то провинциалочки, и они теряют голову.
ТАНЯ. Постой.
ВИКА. Они готовы на все, чтобы заполучить ленинградскую прописку и жилплощадь. Писали в газете, одна из Сибири приехала, женила парня на себе, прописалась — и через три дня после свадьбы говорит — развод и все!
ТАНЯ. Так ему и надо.
ВИКА. А ей жилплощадь? Вы это одобряете?
ТАНЯ. Какое это имеет значение, но это в высшей степени забавно. И знаешь, Вика, на счет Гены не беспокойся. Он не такой. Его не обманешь.
ВИКА. Я знаю. Он сам кого угодно обманет.
ТАНЯ (поднимаясь). Будь же начеку. Пошли.
Золотое сияние заката исчезает. Восходит белая ночь. Интерьер ресторана наполняется тревожными красками, музыка резче и громче.
В чердачном проеме появляется Андрей.
На площадку быстро выходят Вика и Гена.
ВИКА. Гена, веди себя прилично и не пей так много.
ГЕНА. Ты молоток, Вика! Твоего Гену положили на обе лопатки и не заметили. Вот в чем вся изюминка! А покажи изюминку, и русский человек растаял. А у тебя есть изюминка? Пропила, забыла, уронила, не подняла. Покажи изюминку — и я на тебе женюсь.
ВИКА. Очень нужно.
ГЕНА. Покажи изюминку — и я на тебе женюсь.
ВИКА. Когда ты пьян, ты всегда так говоришь.
ГЕНА. А ты веришь.
ВИКА. Еще чего!
ГЕНА. Значит, я вру, ты не веришь, а спишь со мной.
ВИКА. Выходит так.
ГЕНА. Но это безнравственно.
ВИКА. Ух ты!
Она хватает его за руку, и они возвращаются в зал. Видно, как они присоединяются к танцующим.
На площадке появляется Зоя. Она явно решает какой-то вопрос, который ее радует уже своим зарождением.
Андрей словно видит Зою. Сидя на крыше над невским плесом, он произносит, припоминая стихотворение Блока:
Ты помнишь? В нашей бухте сонной
Спала зеленая вода,
Когда кильватерной колонной
Вошли военные суда.
Четыре — серых. И вопросы
Нас волновали битый час,
И загорелые матросы
Ходили важно мимо нас.
Мир стал заманчивей и шире,
И вдруг — суда уплыли прочь.
Нам было видно: все четыре
Зарылись в океан и в ночь.
И вновь обычным стало море,
Маяк уныло замигал,
Когда на низком семафоре
Последний отдали сигнал…
Как мало в этой жизни надо
Нам, детям, — и тебе, и мне.
Ведь сердце радоваться радо
И самой малой новизне.
Случайно на ноже карманном
Найди пылинку дальних стран,
И мир опять предстанет странным,
Закутанным в цветной туман.
К Зое выходит Саша.
ЗОЯ. Что такое Нусантара?
САША. А, Индонезия и есть Нусантара, как Россия — Русь.
ЗОЯ. Хорошо в Индонезии?
САША. Великолепно.
ЗОЯ. Счастливый вы человек, Саша.
САША. Остров Бали. Джунгли и искусство. Женщины, обнаженные до бедер, на фоне мягкой зелени.
ЗОЯ. Как — они ходят так?
САША. Ходили. А сейчас цивилизация накидывает на них всякие лоскутки, чтобы вернее…
ЗОЯ (вздрагивает). Саша, вы заходили в ночные клубы?
САША. А что?
ЗОЯ. Вы смотрели… как…
САША. Стриптиз? Смотрел. В Нью-Йорке смотрел. В Париже смотрел. Пикатно и глупо. Но некоторые девушки это делают вполне невинно, можно детям показывать.
ЗОЯ. Как?
САША. Все зависит от публики. От точки зрения и от цели. Любой ведь танец можно (Оглядывается на танцующих в зале.) можно сделать отвратительным, можно сделать и прекрасным, то есть искусством.
ЗОЯ. Да. Я иногда (Съеживается.) думаю о них, о всех этих женщинах, которые поют, пьют, танцуют, раздеваются и отдаются по всем дальним странам под пальмами Полинезии, на пляжах Ямайки, в отелях Парижа, в трущобах Чикаго… Что ж это такое?
В зале пронзительно воет саксофон. В красном металлическом сиянии бьются тела в лихорадке танца, а над городом белая тихая ночь.
Медленно выходит Таня и смеется. Она садится на низкое кресло, рядом с нею стоят Зоя и Саша.
ТАНЯ. Я знаю, о чем вы говорите.
ЗОЯ. А, о чем?
ТАНЯ. У нас сегодня такое настроение. Но это важно. Всюду люди бесконечно различны и бесконечно одинаковы. Земля у нас одна. Значит, и судьба у нас у всех одна. Нам проще жить. Им труднее.
ЗОЯ. Откуда мы можем знать?
ТАНЯ. Из современной литературы. Счастье выпадает реже, любовь проходит быстрее, мечты разбиваются беспощадней, отчаяние безнадежней. Да, тут все отвратительно, как человек в рентгеновском снимке. Но нельзя забывать, что люди есть люди, и в жизни страшной есть жизнь, есть искусство, есть человек.
Сцена темнеет, музыка становится тише и прозрачней. Из чердачного проема, где появлялся Андрей, возникает слабое белое свечение. Усиливаясь, оно становится цветным и переливающимся, как цвета в калейдоскопе, в которых мелькают виды городов и стран.
