15. Семена безумия

Когда я вернулся, Крэг колдовал над лабораторным столом – похоже, дистиллировал вытяжку из нескольких сигаретных окурков, которые только что изучил с помощью интерферометра.

– Вот твой кот… Сильно озадаченный кот, – заявил я, помещая невезучее животное в корзинку.

Потом я стал терпеливо ждать, когда Кеннеди закончит свои кропотливые труды. Уже под утро в одной из пробирок появилось несколько капель бесцветной жидкости.

– Интерферометр дал мне подсказку, – заметил мой друг, удовлетворенно демонстрируя пробирку. – Без красноречивых линий спектра, которые мне удалось обнаружить, я бы до сих пор блуждал в потемках. Но вот и результат! Я уверен, что все сделал правильно, и все же хочу провести контрольный опыт.

– Как, ты не собираешься испытать это вещество на себе? – саркастически сказал я, вспомнив его недавний эксперимент с ядом. – И на сей раз собираешься превратить в подопытную мышку кота?

– Уж лучше кота, чем человека, – ответствовал следователь, и его взгляд заставил меня вздрогнуть.

После истории с кураре я чувствовал: если Кеннеди впал в научно-исследовательский раж, лучше не становиться у него на дороге. Не то в следующий раз мучеником науки, чего доброго, стану я.

Сыщик вынул кота из корзинки и ласково погладил, чтобы успокоить возмущенное моим подлым нападением животное. Потом с помощью пипетки взял немножко жидкости из пробирки. Я внимательно наблюдал, как он капнул крошечную капельку в глаз кота.

Тот некоторое время моргал, и я бросил на Крэга обеспокоенный взгляд. Этот зверь был симпатичным, и мне не хотелось, чтобы он разделил судьбу мыши, которой ввели кураре, – даже во имя торжества справедливости.

– Это не причинит ему вреда, – с легкой улыбкой успокоил меня мой товарищ, – а нам может помочь.

Я увидел, что кошачий зрачок как будто стал больше, несмотря на очень яркий свет, и засиял, как лунный камень. С чего бы это? Неужели мой друг сейчас скажет, что научно обосновал существование «дурного глаза»?

– И что? – нетерпеливо спросил я.

– Это похоже на так называемые «семена безумия», – задумчиво проговорил Кеннеди.

– «Семена безумия»?

– Да. Я обнаружил вещество, сходное с мексиканским толоаче и индийским дурманом, о которых ты, должно быть, слышал.

Да, я слышал об этих странных снадобьях, но они существовали так далеко отсюда, что их трудно было представить в нашем цивилизованном мире. Но, с другой стороны, что могло помешать их появлению в таком космополитичном городе, как Нью-Йорк?

– Ты же знаешь о дурмане – или, как его еще часто называют, семенах Джеймстауна, – продолжал детектив. – Он растет почти по всему миру, но пышнее всего – в тропиках. Все яды, которые я упомянул, тем или иным образом связаны с ним.

– Я часто встречал это растение на полях, но никогда не думал, что оно такое важное.

– Важное для тех, кто хорошо с ним знаком. Дурман на Тихоокеанском побережье и в некоторых местах Анд цветет большими белыми цветами, которые источают слабый, отталкивающий запах. С виду это безвредное растение с цветками в форме граммофончиков. Но тот, кто знает его свойства, может запросто использовать его в преступных целях.

– Но какое отношение он имеет к дурному глазу?

– Никакого. Зато имеет прямое отношение к сигаретам, которые курит Уитни, – заявил Кеннеди. – Эти сигареты с особой добавкой!

– С добавкой? – изумленно переспросил я. – Туда добавлены «семена безумия», как ты их называешь?

– Нет, в сигареты добавлен толоаче – особо опасная разновидность дурмана. Толоаче – мексиканское название этого растения. Его ядовитость зависит от концентрации действующего вещества. Например, семена страмония – а это тот же самый дурман – содержат куда более высокий процент яда, чем листья и цветы. Возможно, в данном случае были использованы именно семена, не могу точно сказать. Но, с другой стороны, такая точность не так уж важна. Сам факт использования дурмана – вот что важно в данном случае.

Крэг взял каплю жидкости и добавил к ней немного азотной кислоты. Потом он осторожно испарил смесь над горелкой, после чего остался бледно-желтый осадок. Напоследок сыщик снял с полки над своим столом пузырек с этикеткой «Гидроксид калия – спиртовой раствор», открыл его и уронил каплю на то место, откуда испарилась жидкость.

Внезапно осадок сделался пурпурным, потом – фиолетовым, темно-красным и, наконец, полностью исчез.

– Страмоний, без сомнений, – удовлетворенно кивнул Кеннеди, созерцая результат своих ночных трудов. – Это так называемый тест Витали. Да, в сигаретах есть страмоний – Datura stramonium – и, возможно, следы гиосциамина.

Я попытался принять мудрый вид, но мог думать только об одном: что бы ни продемонстрировали мне сейчас с помощью науки, моего инстинкта оказалось достаточно, чтобы убедить меня отказаться от сигарет. Хотя, конечно, только наука, в которой так хорошо разбирался мой товарищ, смогла объяснить причину моего инстинктивного к ним отвращения.

– Все мидриатические алкалоиды схожи с атропином, – продолжал сыщик свою лекцию, – а мидриатическими их назвали из-за эффекта, который они оказывают на глаза. Средство это действует даже активнее атропина. Ты сам видел, как стотысячная доля грана повлияла на глаз кота. Вспомни также, как выглядели глаза Уитни, вспомни слова Инес о том, как выглядел и вел себя перед смертью ее отец, и о том, что она боится за Локвуда.

– Да, я помню.

Я до сих пор не мог полностью выбросить из головы мысли о дурном глазе.

– А как насчет глаз сеньоры? Что придает им такой… Ну… Такой эффект?

– А, ее зрачки вполне нормальны, – отмахнулся детектив. – Ты разве не заметил? Именно разница между глазами Уитни и остальных навела меня на мысль о том, чтобы провести кое-какие опыты.

– А какой еще эффект дает это вещество? – спросил я, гадая, не могло ли оно внести свой вклад в гибель Мендозы.

– Та концентрация яда, что была в сигаретах, не убивает – по крайней мере, напрямую. Нет, все обстоит гораздо хуже. Яд медленно накапливается в организме и воздействует на мозг.

Как завороженный, слушал я эти откровения. Неудивительно, что даже ученые-криминалисты восхищались Крэгом и удивлялись его познаниям.

– Из всех опасностей, с которыми можно встретиться в странах, где распространены суеверия, мидриатические алкалоиды – едва ли не самое худшее. Они дают возможность совершить дьявольское преступление, превратив жертву в безумца. Это хуже, чем убийство с помощью стилета или револьвера. Хуже, потому что преступники почти не боятся разоблачения!

Как ни ужасна, ни отвратительна была сама мысль о том, чтобы сознательно свести кого-то с ума, я не мог усомниться в правоте Кеннеди после проведенных им исследований, после того, что видел собственными глазами. А еще я припомнил, какие ощущения испытывал сам, куря такие сигареты. Только этого хватило бы, чтобы представить эффект, который могли оказать на Уитни многочисленные выкуренные им сигареты, отравленные вероломным ядом.

– Но почему жертвы не осознают, что с ними происходит? – спросил я. – Почему не могут понять, что сигареты их отравляют?

– Постепенно они привыкают к действию яда, – ответил следователь. – Если бы ты курил определенный сорт сигарет, ты бы вряд ли заметил, как производитель постепенно заменяет в них дорогой табак на более дешевый. Бо́льшая часть его постоянных покупателей не подозревала бы об этом. Думаю, в данном случае происходит то же самое.

– Но разве люди не должны почувствовать эффект и связать его с курением?

– Возможно. Но человек терпеть не может признавать, что табак или алкоголь – корень его проблем. Итак, кто-то незаметно подбрасывает жертвам отравленные сигареты, заменяя ими те, которые они заказывают. Если ты заметил, и Уитни, и Локвуд курят сигареты, сделанные по специальному заказу. Так же поступал и Мендоза. Это обстоятельство кто-то обратил себе на пользу, хотя кто именно подменяет сигареты и каким образом, я пока не знаю. Хотел бы я, чтобы у меня было время расследовать эту линию, исключив все остальные. Но я должен следить за всеми нитями расследования одновременно, иначе что-нибудь упущу. На сегодня довольно того, что я вычислил, какой именно используется яд. Как только я получу хотя бы косвенные улики, свидетельствующие о личности отравителя, я тут же сяду ему на хвост.

Уже почти рассвело, когда мы с Крэгом покинули лабораторию и отправились домой. Я очень устал, но сон мой не был крепким: в беспокойных сновидениях меня преследовали зловещие глаза, глядящие на меня из темноты.

Проснулся я от стука в дверь. Оказывается, было уже позднее утро. Направившись к двери, я через приоткрытую дверь комнаты Кеннеди увидел, что того уже нет – наверное, ушел в лабораторию. Не знаю, как он ухитрялся так мало спать. Работа газетчика сделала меня ночной пташкой, но если приходилось засиживаться допоздна, я всегда отсыпался на следующий день. А мой неутомимый друг, расследуя очередное дело, не мог заставить себя поспать больше пяти часов кряду.

– Здравствуйте, Джеймсон, – приветствовали меня, когда я открыл дверь. – Кеннеди тут? А, он еще не вернулся…

Это был Локвуд, которому не терпелось повидаться с детективом. Лицо его вытянулось, когда он увидел, что Крэга нет дома.

– Он почти наверняка в лаборатории, – ответил я, протирая глаза. – Если подождете минутку, я отправлюсь туда вместе с вами.

Пока я торопливо одевался, Честер сидел в нашей гостиной, зачарованно разглядывая коллекцию трофеев, напоминающих об успешно раскрытых моим товарищем преступлениях.

– Ну и подборка, Джеймсон! – воскликнул он, когда я наконец присоединился к нему. – Как посмотришь на то, что Кеннеди здесь хранит, как вспомнишь, что еще он собрал в своей лаборатории, так удивишься – как кто-то осмеливается быть преступником?

Я пристально взглянул на него. Стал бы он говорить такое, если бы знал, что у этого талантливого следователя в лаборатории хранится улика против него самого? Если Локвуду было об этом известно, он был великолепным актером, одним из тех, кого можно заставить выдать секрет только принудительной проверкой кровяного давления на сфигмографе.

– Да, коллекция замечательная, – согласился я. – Вы готовы?

Мы покинули квартиру и, дыша бодрящим утренним воздухом, зашагали к кампусу и химическому факультету.

Как я и ожидал, сыщик оказался в лаборатории. Когда мы вошли, он проверял результаты своих экспериментов. Насколько я мог судить по набору инструментов на столе, он старался определить, какие именно из близкородственных мидриатических алкалоидов могли содержаться в пагубном дыме отравленного табака. Хотя Крэг был уверен в своих выводах, он всегда считал своей обязанностью и с медицинской, и с юридической точки зрения получить как можно более точные сведения. Ведь если дело дойдет до обвинительного акта, суд могут удовлетворить только конкретные доказательства.

Когда мы появились в дверях, Кеннеди со страдальческим видом отложил работу и поздоровался с нами.

– Полагаю, Джеймсон уже передал вам, что я звонил прошлым вечером? И рассказал зачем? – усевшись, начал Локвуд.

Детектив кивнул:

– Насколько я помню, вы хотели что-то рассказать о Нортоне и кинжале.

Его гость подался вперед и сказал почти шепотом:

– Знаете, в Лиме среди местного населения о кинжале ходили очень интересные слухи.

Кеннеди это как будто не особенно впечатлило.

– Какие именно слухи? – только и спросил он.

– Ну, я не был в Лиме в то время. Я был здесь. Но я слышал, что кинжал забрали у одного индейца… Брата сеньоры де Моше… Нечестным путем.

– Насколько я знаю, он совершил самоубийство, – ответил Крэг. – Но какое отношение это имеет к Нортону?

Локвуд поколебался, слегка пожал плечами и вкрадчиво сообщил:

– Думаю, вывод ясен. – Потом, в упор посмотрев на сыщика и как будто испытывая его, он добавил: – Мы знаем о том, что происходит в Лиме, даже когда находимся за тысячи миль оттуда.

Мне было интересно, располагает ли этот человек какой-либо информацией помимо той, которую мы уже получили благодаря просвеченному рентгеном письму к Уитни, подписанному «Хаггерти». Если да, то он пока не собирался ею делиться. По его поведению чувствовалось, что он еще не выложил козырной карты, а просто прощупывает нас.

– И в Нью-Йорке, и в Лиме с этим кинжалом были связаны темные дела, – продолжал он. – Очень многие были заинтересованы в том, чтобы его заполучить. Вы не думаете, что стоило бы некоторое время понаблюдать за Нортоном?

– В самом деле? – безразлично осведомился следователь.

– В самом деле. По крайней мере, мы с Уитни думаем именно так. И собираемся установить слежку за пройдохой.

– Спасибо большое за ценные сведения, – иронически ответствовал мой друг. – Мистер Уитни уже сообщил мне, что собирается установить такую слежку.

Честер прищурился:

– Это еще не все. На вашем месте я бы внимательно понаблюдал и за обоими де Моше.

– Согласен, – кивнул Крэг, но без большого интереса. – А почему вы не установите слежку и за ними тоже?

Его собеседник встал:

– Можете сколько угодно отмахиваться от того, что я сейчас говорю. Но подождите, пока наши детективы не начнут раскапывать факты!

Он ушел, практически хлопнув дверью, и я повернулся к другу.

– Что это такое было? – спросил я. – Он приходил для того, чтобы поделиться ценной информацией, или для того, чтобы поскандалить?

– Одно другому не мешает, – философски отозвался Кеннеди, убирая материалы с рабочего стола. – В данном деле чем больше скандалов – тем больше может выплыть информации.

Зазвонил телефон.

– Привет, Нортон, – услышал я ответ сыщика. – Что-что? Кто-то за тобой следит и ты думаешь, что слежку организовал Уитни?

Я внимательно слушал, но проследить за ходом разговора, слыша только одного собеседника, было невозможно.

Когда Кеннеди повесил трубку, я заметил:

– Итак, Уитни не блефовал.

– Думаю, мой план срабатывает, – задумчиво проговорил Крэг. – Ты понял, что он сказал? Нортон сразу догадался, что за слежкой стоит Уитни. Последними его словами были: «Я с ним поквитаюсь! Я тоже предприму кое-какие шаги!» – и тут он повесил трубку. Думаю, вскоре появятся новости.

Кеннеди вытащил анонимные письма и принялся за кропотливое изучение шрифта в надежде найти какие-нибудь улики.