Книга I

Народ деревень

Глава первая

Жизнь в поле

С первых дней своей известной нам истории китайцы предстают народом земледельцев. Несомненно, некогда скотоводство имело большее значение, чем в наши дни, но жили китайцы древности, как и находившиеся рядом с ними народы, которых они считали варварами, выращиванием злаков. Некоторые грабительские набеги ди, как, например, в 601 г., объясняются уничтожившей их урожай засухой.

Когда сегодня проезжаешь по областям Древнего Китая и видишь, как вдоль дорог и каналов выстраиваются в длинные очереди идущие друг за другом хозяйства, напрашивается мысль, что эти лёссовые плато и долины с нанесенной паводками илистой землей с их более или менее устойчивым климатом и плодородными почвами испокон веков приглашали своих обитателей полагаться на земледелие. Кажется, что во все времена было легко в любом месте построить свой дом и вспахать поля. На самом же деле китайская земля раскрывала свое плодородие лишь район за районом, после героических трудов.

Местные предания рассказывают о временах, когда не ведающие искусства посева и посадки люди мучительно существовали среди диких зарослей. В высоких лёссовых областях кустарники были разбросаны по степи. Растительность состояла из жестких и высоких растений. Прежде чем обосноваться, людям «приходилось объединяться… для того, чтобы вырвать и убрать сорные травы, которыми зарос край; им было нужно срезать конизу, полынь, лебеду, осот». Крестьяне едва представляли себе, как мучительны были эти первые работы. Но им нравилось воспевать заслуги предков, первыми поднявшими целину: «Густыми пучками – чертополох! – пришлось выкорчевывать эти заросли! – почему наши предки это делали? – чтобы мы посадили просо!» Нельзя было раз и навсегда поднять эти земли. Первые дожди к дню весеннего равноденствия, и в особенности обильные ливни середины лета, вызывали к жизни множество сорняков и вредителей, которые пожирали или забивали урожай. «Вот колосья и вот зерна! – вот как они тверды! вот как они созревают! – Долой негодное просо и долой негодное сорго! – И изгоним оттуда червей, насекомых! – а еще и личинок и гусениц! – Пусть не губят они молодые ростки на наших полях! – ведь бог полей могуч: – пусть же он их соберет и швырнет в пылающий огонь!» Бог полей, Шэньнун, или Божественный землепашец, к которому взывали танцуя под звуки сделанных из обожженной глины бубнов, чтобы он явился и очистил поля, некогда научил людей пользоваться сохой и мотыгой. Еще он научил их выбивать зерно красным цепом. У него было звание Сверкающего государя. Бог земледелия был и богом огня.

Для освоения низменных земель огня было недостаточно; следовало помочь себе водой. В глубине долин почва очень часто бывала перенасыщена селитрой или покрыта густыми зарослями колючих растений. «Поселенцы прежде всего были должны выжечь старую траву и кустарники, затем полить водой и уже тогда сажать рис; сорняки и рис прорастали одновременно; когда они достигали высоты семь-восемь вершков, все выкашивалось и снова поливалось водой; тогда сорняки погибали, а рис вырастал; это и называлось очищать землю огнем и пропалывать водой». В I в. до н. э. применялись те же способы при освоении обширных заболоченных пространств. Мы уже видели, что столь крупные предприятия долгое время казались дерзостью. Чтобы на них решиться, следовало подождать, пока сорганизуются большие и могущественные государства. Прежде чем сподвигнуться на освоение самых отдаленных земельных участков или обширных долин, древние китайцы, по всей видимости, ограничивались вспашкой склонов холмов или террас. Однако же для разбивки полей, для борьбы с осыпанием рыхлых почв, для проведения каналов и сточных канав, для ухода за ними, для их очистки неизбежно требовалось много рабочей силы, а также привычка к организованности, взаимопомощи, совместной работе.

«Вот это вырывайте! Вот это корчуйте! – Пусть ваши плуги разобьют эти комки! – Тысячи пар, косите, там – идя вниз, там – идя вверх! – Вот хозяин со своим старшим! – А вот и его младшие, дети, помощники и поденщики!» Обрядность свидетельствует, что землепашцы по приказу властителя обязаны были объединяться попарно. В начале года тот, как говорят, председательствовал при организации работ. Он приказывал «поправить межи и границы полей, обозначить горы, холмы и возвышенности, равнины и низины, решить, какие культуры лучше подходили к той или иной почве и в каком месте следовало сеять пять злаков… Когда заранее намечены работы на полях, когда сначала с веревкой выверили каналы и межи, ничто больше не сможет смутить землепашцев». В равной степени династические гимны приписывали героям-основателям эту упорядоченность страны, которая, похоже, обновлялась каждый год при начале полевых работ. «Он их увещевал и размещал – здесь слева, там справа от себя, – устанавливая границы и устанавливая правила, – определяя каналы и определяя поля, – отправляясь с запада и идя на восток, – с каждой стороны все беря в свои руки!» Несомненно, феодальные вожди отнюдь не все время председательствовали при начале сельскохозяйственных работ, но обустройство края, тяжкое отвоевывание земли у мощной и противящейся природы требовали от китайцев постоянных усилий, упорядоченного упорства, а этого можно было добиться только при существовании достаточно обширных, тесно сплоченных и прочно осевших на земле сообществ.

Крестьяне жили на выселках или в деревнях. Они располагались по возвышающимся над полями вершинам. Весной землепашцы спускались оттуда и перекапывали поля. Как только наступала осень и урожай был собран, они поднимались к своим жилищам и обустраивались к зиме. «Пойдемте, мои пахари! – наш урожай убран! – поднимемся к себе и починим свои жилища! – днем нарежем соломы! вечером ее сплетем! – а затем на крышу, побыстрее на самый верх! – наступит весна, и снова придется сеять!» Дома были окружены заборами, живыми изгородями. Следовало не только защититься от наводнений, но и не забывать о ворах и налетчиках. Ведь вокруг крохотных полей, ухоженных тяжким трудом первых крестьянских общин, бродили по лесам или среди болотных зарослей отсталые варварские племена. Если было необходимо объединяться, чтобы быть в достаточном количестве для победы над природой, требовалось, чтобы поселения были сильными и для защиты собранного урожая. Когда зародились княжества и у крестьян появились владыки и покровители, вся совокупность выселков вокруг последнего убежища, княжеского города, окружалась первой оборонительной стеной, так что город и пригороды образовывали единое целое. С первых дней оседлой жизни и крестьянской цивилизации труд на полях, требующий большой рабочей силы, совершался на месте и внутри, если можно так сказать, укрепленных бастионов. Может быть, именно эта особенность объясняет кое-какие давние и постоянные черты китайского земледелия.

Посредством людского труда китайцы добиваются со своей земли высоких урожаев. Они собирают с нее разнообразные плоды, а потом используют под сады. Их главное орудие труда – мотыга, а не плуг. Подобные обычаи могли бы подойти народу, получившему в оазисах свое сельскохозяйственное образование. По отношению к китайцам подобное объяснение было бы весьма соблазнительным, если взгляд, что в Туркестане располагается их первое место поселения, не просто гипотеза. Без нее можно обойтись, если вспомнить, что в первых документах утверждается преобладание в древности крупных и достаточно могущественных поселений. А в силу трудных условий освоения земель деревенская жизнь изначально приобрела некоторые черты городского быта. Обязанные извлекать из отвоеванных у природы крошечных полосок земли все им необходимое для существования крупными объединениями, да еще и защищать собранное от варваров, китайские крестьяне освоили приемы огородничества. Посадки проса и риса совершаются иначе, чем земледелие на больших территориях. Они производятся не на крупных полях, а на небольших участках.

В наши дни в Китае существует определенная тенденция к специализации отдельных районов на соответствующих сельхозкультурах. Однако в древности каждый край стремился выращивать все. Повсюду просо, любящее сухие почвы, соседствовало с рисом, требующим обилия воды. Размещение культур вокруг расположенных наверху жилищ совершенно не зависело только от того, насколько место подходит той или иной культуре, а от ценности, придававшейся каждой из них. Самые важные располагались у самых домов. Рядом с овощным огородом, который по завершении сбора урожая утрамбовывался и превращался в ток13, находились сады, изобиловавшие прежде всего тутовником, за ними шли первые поля, засаживавшиеся главным образом текстильными культурами, по преимуществу коноплей. Это был угол женщин, прядильщиц. Куски ткани – шелка или холста, которые они выпрядали, образовывали основное богатство и служили деньгами. Ниже размещались мужские культуры, сначала поля, отведенные под горох, бобы и фасоль, затем под злаки и, наконец, в самом низу, на землях, отвоеванных благодаря осушению и требовавших орошения, отгороженных насыпями и каналами, располагались квадратики участков, отводившихся под рис.

Для полноты использования земли культуры выстраивались идущими по склонам холмов террасами. Пропитание группы обеспечивалось только в том случае, если на каждой террасе был собран добрый урожай. «На верхних полях – полные корзины! – на полях внизу – полные тележки! – Все убрано, процветайте! – Изобилие! изобилие! дома наполнены!» Для того чтобы добиться успеха в возделывании разных культур, требовалось разделение труда и надо было примириться с необходимостью в ограниченном виде кочевого образа жизни. Пряхи никогда не оставляли деревню и свои сады, но земледельцы вынуждены были проводить свой трудовой день на полях злаков. Они спали в шалашах, откуда постоянно наблюдали за посевами. От зари до вечера они трудились не покладая рук: «Солнце всходит: пора вставать! – Оно садится, мы отдохнем! – Копай колодец, если хочешь напиться! – Взрыхляй землю, если хочешь есть!» Они работали тесными рядами: «Колышутся бамбуковые шляпы! – все мотыги рыхлят почву – чтобы вырвать сорняки!» Еду им приносили в корзинках жены и дети. «С громким шумом они едят – и устраивают праздник своим женам!»

Они наслаждались кашей из пшена. Составляя основу их питания, просо было их богом и считалось первым среди злаков. Следует отметить интересную подробность. По словам Мэнцзы, просо составляло единственную известную варварам Северного Китая сельскохозяйственную культуру. Китайцы знали различные его разновидности. Одна из них, с клейковидным зерном, служила главным образом для приготовления сброженного напитка. Кроме того, выращивались многочисленные сорта риса. Опять же клейковидный рис использовался при приготовлении своеобразного вина. Несомненно, пшеница и рожь имели меньшее значение, хотя в обращенной к богу урожаев (Хоуцзи – Царь проса) молитве звучит восклицание: «Ниспошли нам ячмень и рожь!» Нельзя не заметить, что в перечислениях китайцы плохо различали пшеницу и рожь. И во все времена китайцы, похоже, мало ценили рожь. Как кажется, пшеничная мука применялась по преимуществу в приготовлении бродила для сбраживания риса или проса. Им надлежало подвергаться брожению по отдельности или вместе. Наиболее ценимое вино делалось из смеси одной части черного проса с двумя частями риса. Приготовление осуществлялось в глиняных горшках, где тщательно перемешанные с водой зерна подогревались на хорошо отрегулированном огне. Получаемый напиток фильтровался пучками пырея и ароматизировался некоторыми пахучими травами, чаще всего особой разновидностью перца. Приготовленное зимой вино начинали пить весной. Из зерен умели также делать уксус, идущий на консервы. Отобранные на еду зерна перемалывались в ступах, промывались и варились на пару. Может быть, помимо каш делались и своеобразные пирожки. В качестве зелени в еду употребляли различные сорта огурцов и тыкв. На приправу использовали чеснок, лук, горчицу. Некоторыми травами и растениями – мальвой, горечавкой – приправляли для аромата супы. Основной соус делался из молотых и перебродивших бобов: это были бобы вроде сои, «их длинные стебли развевались на ветру, подобно знаменам». Несомненно, очень древним был и соевый сыр. В любом случае бобовые, в частности горох разной величины, занимали в питании большое место. Их хранили в мешках, которые было легко перевозить. Они служили запасным источником питания, к которому прибегали при переездах. Может быть, их роль была особенно велика во времена, когда китайцы, осваивая один за другим участки земли, еще не оседали окончательно. Именно так передвигались около 568 г. варвары Севера и Запада.

Относительную давность оседлой жизни вроде бы подтверждает существование садов, где умело выращивались разнообразные фруктовые деревья – персиковые, абрикосовые, вишневые, груши, ююба или зизифус, сливовые, каштаны и айва. Сливы, ююба и каштаны применялись в кулинарии. Кроме того, в пищу шли плоды разновидности дикого винограда, а также плоды многих водных и горных растений. Наиболее полезным среди деревьев была шелковица. Ее бережно обрезали. «Теслом обрезались слишком выступающие или слишком вытянувшиеся вверх ветки; у молодых тутовников только обрывали листву». Молодую листву отдавали шелковичным червям, которых содержали на плетенках из тростника или камыша. «Пришла весна, дни становятся теплее, – вот и иволга запела! – девушки со своими корзинками – идут по тропинкам – собирать с шелковиц нежную листву». Выращивались многие разновидности тутовника, а также многие сорта конопли. Начинаясь осенью, ткацкие работы шли всю зиму. Готовые к весне полотняные ткани служили в жаркий сезон, так же как и сандалии из волокон конопли или вигны. Более дорогой и более теплый шелк предназначался прежде всего старикам. Замочку производили в канавах вблизи жилищ. Ткачихи обладали также умением обрабатывать и вязать крапиву и камыши. Архаичные одежды, служившие еще в классическую эпоху для одевания напоминающей усопшего куклы, делались из тростниковой циновки и подвязывались поясом из бамбука. [Еще в 557 г. западные варвары, жуны, носили накидки из соломы и шапки из побегов ежевики.] Согласно традиции китайцы до Хуанди прикрывали тело коротким куском шкуры. (Якобы жена Хуанди научила их выращивать шелковичных червей). Позднее китайцы надевали костюм из рубахи и юбки, сотканных из конопли или шелка. На голове они носили либо шапочку, либо повязку. От холода они надевали по нескольку видов одежды. Они умели окрашивать ткани и предпочитали яркие цвета. Ими выращивались различные растения для приготовления красителей, чаще всего марена и индиго. Ткачихи изготовляли одноцветные ткани и ткани в разводах. Последние приберегались для шитья одежды к праздникам и свадьбам. «В цветастой юбке, в простой юбке, – в цветастой юбке, в простой юбке, – пошли, господа! пошли, господа! – доставьте меня к вам на колеснице!»

Нет ничего проще крестьянских жилищ. Уже в исторические времена многие китайцы жили подобно троглодитам. На склонах лёссовых нагорий они укрывались в пещерах, напоминающих по форме печи. Полевые шалаши делались из веток. Традиция утверждает, что в то время, когда китайцы еще жили среди дикой природы, они устраивались на ветвях деревьев. Воспроизводящая, несомненно, архаичную форму жилища траурная хижина представляла собой пристройку из ветвей, поддерживаемых несколькими кольями. По мере того как траур становился менее строгим, щели затыкали соломой и камышами, а затем шалаш укрепляли сначала снаружи, а потом и изнутри с помощью гончарной глины; дверь поначалу оставлялась широко открытой, но шалаш окружался изгородью из тростника. Несомненно, этот архаичный тип мало-помалу улучшаемого жилища был распространен среди земледельцев лёссовых террас. Они жили там словно cliff-dwellers, обитатели многоэтажного дома. В деревнях, расположенных на вершинах холмов, дома выглядят как укрытые соломой кубики. Крыша была столь легка, что ее мог легко проткнуть своим клювом воробей. Крысы свободно прогрызали стены. Сделанные из самана и протертой глины, они были очень хрупки: в жару трескались, от дождя расползались. Вьющиеся растения заполоняли стены и крышу, а горькая тыква угрожала ее продавить. Перед наступлением зимы приходилось каждый раз заделывать щели соломой. Утоптанная и часто поливаемая земля образовывала пол. Очень скудна была мебель. В траурном шалаше в начале спали на соломе, подкладывая под голову комок земли, но к концу траура получали право на подстилку из неплетеного тростника, а потом и на циновку. Обряды позволяют восстановить историю как мебели, так и самого дома. Брошенные одна на другую циновки образовывали самую совершенную кровать, к которой наконец пришли. Некоторые из этих циновок были украшены узором. Богатые люди пользовались подголовниками из рога и обладали цветастыми шелковыми одеялами. На день постель сворачивалась, как это делается и в наши дни, а на циновках усаживались для еды, опираясь спиной о табуретку. Сдвигаемые вместе камни образовывали очаг, а дым выходил через центральное отверстие, через которое дождь попадал в особый сток. Состоящий всего из одной комнаты дом был темен, он едва освещался через узкую дверь и единственное окно, открывавшееся на южную сторону, причем окно располагалось к западу, а дверь – к востоку. Двери и окна делались из колючки, иной раз из переплетенных веток тутовника: окно часто представляло собой круглое отверстие со вставленной отбитой горловиной кувшина. Под окном, в юго-западном, наиболее темном углу хранились семена и стояло семейное ложе. В доме это было самое священное место. Впрочем, в этом скромном жилище все было священным – и очаг, и место стока воды, и дверь, у которой накапливался выметаемый мусор. Его выбрасывали с огромными предосторожностями, в праздники обновления года, ибо там укрывался приносящий удачу бог. Его звали Гром-молния. С дверями в некой связи находились внушающие страх совы, птицы Грома. Может быть, поэтому над ними укреплялись тела совок, а также связки собранных в середине лета охранительных трав. Дверь всегда миновали с чувством священного ужаса. «Когда ты выходишь, будь осторожен! Когда ты входишь, трепещи!» Переступая порог, не следовало на него наступать и нельзя было опускать глаз. Перед тем как войти, надлежало снять обувь. Не меньшим уважением окружались очаг и колодец: «Вода в источнике изобильна, изобильна! – наступает засуха, и она иссякает! – Чтобы ее набрать, нужно правило, а чтобы его применить, нужен здравый смысл».

Вода постоянно вызывала у китайских крестьян наибольшую озабоченность. Их достояние было крайне ограниченным. Они владели мелкими инструментами, теслами, серпами, мотыгами и легкими сохами, состоящими из вырезанного из дерева лемеха и изготовленной из куска изогнутой толстой ветки рукояти. У них было мало крупного скота, и почти все работы выполнялись руками человека. Хотя они умели пользоваться тележками, почти все грузы переносились в корзинах или связках. Выращивали по нескольку животных, кур и свиней, а также сторожевых собак, которые при нужде могли пойти на еду. Дополнительную пищу давали охота сетями и рыбная ловля удочками и вершами. Однако в этих изолированных хозяйствах жизнь прежде всего зависела от регулярности дождей, обеспечивавших урожаи бобовых и зерна. Крестьяне никогда не сооружали амбаров, не делали расчетов на будущее. Их всегда подстерегал голод. Они могли от него уберечься только с помощью напряженного труда и знаний. Замечательным было разнообразие выращиваемых ими растений, замечательно их понимание каждого времени года. Полевые работы регулировались с помощью пословиц, в которых народной мудростью были запечатлены точные наблюдения за обыкновениями природы. Сельскохозяйственный год начинался с первым весенним месяцем, когда вылезали из берлог зимовавшие звери, а в реках становились заметны рыбы, поднимавшиеся до истонченного теплым восточным ветром льда: тогда готовили сохи и землепашцы объединялись в пары. На второй месяц вернувшиеся ласточки предвещали весеннее равноденствие, расцветали персиковые деревья, пела иволга; значит, приближались первые дожди: сразу же начинали пахоту и сев. Вновь появлялась радуга, снова гремел гром, возникали из земли тысячи разных животных, удод опускался на шелковицу: наступало время подготавливать плетенки для шелковичного червя. Цветение молочая отмечало первый месяц лета и предвещало наступление зноя, дающего просу вызреть: в те дни опасались как засух, так и яростных ливней. Разгар лета отмечался пением цикад и зацветанием воскового дерева, плоды которого позволяют получить воск. В иссохших, но быстро загнивающих от последних летних дождей травах появляются блестящие черви: значит, пришел первый месяц осени, пора было торопиться со сбором красящих растений. Перед отлетом собирались в стаи перелетные птицы, вблизи домов начинал петь сверчок: подошло время сбора урожая. Надо было собрать зерно и вымолотить его, прежде чем изморозь появится на растениях в поле. В последний месяц осени, когда осыпались листья, следовало заготовить уголь на зиму: надо было вернуться в свои дома до наступления мертвого времени года. На десятом месяце завершался сельскохозяйственный год. Земля твердела, утрачивала плодородие и больше не поддавалась человеку. В эпоху, когда сочинялись обряды, крестьянские приметы послужили иллюстрациями календарей на астрономической основе. Их изображали как творения государевой мудрости. Тем самым допускали, что «счастливая судьба пахаря» была плодом владетельной добродетели.

Еще допускалось, что крестьяне были всего лишь держателями земли, тогда как только князь был изначально ее владельцем. Редкие документы, которыми мы располагаем о древних формах присвоения земли, исключительно неясны: местные эрудиты затемняли их в свое удовольствие. Согласно восходящей по меньшей мере к Мэнцзы (IV–III вв. до н. э.) традиции всю античную эпоху поля заботами государства распределялись между земледельцами единообразно. Они будто бы имели форму квадратов, подразделенных на девять более мелких квадратов. Это были поля в форме цзин. Восемь семей сообща обрабатывали центральный квадрат. Это была система чжу, принятая в царствование дома Инь. Или же они отдавали в княжескую казну девятую часть общего урожая согласно системе чэ, имевшей распространение при царях Чжоу. Современные знания тяготеют к допущению, что земли каждого края были поделены между князем (гун тянь – общий удел) и знатью (сы тянь – вотчинные земли или, точнее, земли, отрезанные от общего удела). Крестьяне были всего лишь ее держателями, прикрепленными к ней своего рода крепостью. Что касается периодического перераспределения земель между семьями, да еще равными участками, то это была всего лишь административная утопия, которую вообразили при династии Хань и самое позднее в период Сражающихся царств. Первые крупные государства, а в особенности первые императоры, активно занимались колонизацией страны, создавая и заселяя новые территории. Эти гигантские работы по их обустройству дополнялись административным делением земель. Возможно, что сама идея «цзин» соответствует всего лишь исторической утопии, родившейся из наложения сиюминутности на прошлое. Возможно также, что первые и более робкие работы по освоению земель, производившиеся со скромными средствами, заставляли самих крестьян практически после каждой кампании их возобновлять и осуществлять передел созданных общим усилием полей. При феодальном режиме крестьян несомненно рассматривали как всего лишь держателей земли и дополнение к ней. И если они безраздельно принадлежали земле, то потому что первоначально она безраздельно принадлежала образуемым ими крестьянским общинам. Великая реформа дома Цинь, приведшая при императорах Хань к аграрному кризису, и состояла прежде всего в разрыве этой тесной взаимной принадлежности земли и человека.

В эпоху крестьянских общин эта тесная сопричастность выражалась в славном чувстве гордости происхождением из определенных местностей.

«Вот и готовы наши плуги – прежде всего за работу на южных полях!» «Посеем семена всех растений! – в них заключена жизнь… А урожай соберем вместе, вместе! – Как все изобильно при уборке! – Неохватно, не сосчитать! – Приготовим вина, подготовим сусло! – Это будут подношения предкам – на прекрасных церемониях! – Какой дивный запах у этой еды! – Ведь ею славится область! – Сколько остроты в этом аромате! – Настоящая радость стариков! – Не единственный раз получалось так, как на этот раз! – Не впервой сегодня так, как сегодня! – У наших самых старых предков получалось так же!» К почитанию урожайных семян и плодородной земли добавлялась благородная убежденность в вечности крепко вросшего в эту наконец-то укрощенную почву племени. Но к крестьянской гордости примешивались воспоминание о часах тяжкого труда, чувство быстротекущего времени, опасение в разной степени благодатных времен года. И все оборачивалось религиозным переживанием, в котором преобладали представления об уравновешенности и мере: «Сверчок в доме, – тележки поставлены на прежнее место! – Ну же, мы, почему у нас совершенно нет праздников?.. – Уходят дни и месяцы! – И все же сохраним чувство меры – и подумаем о днях страданий! – Возлюбим радость без безумств: – честный человек – умеренный человек».