Книга: Ворон. Волки Одина
Назад: Пролог
Дальше: Глава 2

Глава 1

 

Никогда прежде моря не бороздило столь странное сборище. Семьдесят один воин – норвежцы, датчане и англичане, обычно глядящие друг на друга из-за крепостных стен, – сидели бок о бок на сундуках, спали под звездами и дружно налегали на еловые весла; те вздымались и опускались, словно крылья орла, и корабли наши летели вперед, рассекая водную гладь. Были с нами еще монах и женщина, хоть и пользы от монаха на драккаре, как от прорехи в щите. Отец Эгфрит, человек в общем-то хороший, не оставлял глупой надежды изгнать языческих богов из наших черных душ. Что до женщины, то была Кинетрит, прекрасная Кинетрит, и этим все сказано.
Семь недель Йормунганд на носу «Змея» убегал на юг все дальше от Полярной звезды, вдоль Франкского побережья. Потом мы двинулись по Темному морю на восток мимо пустынного скалистого полуострова. Остроконечные зубцы безлесых, усыпанных валунами гор стремились к небу. Линию пустынного берега перереза́ли скалистые мысы с отвесными склонами, под которыми грозно кипели белопенные буруны, так что к берегу мы подходили редко, опасаясь пробоин.
С правого борта на запад, куда хватало взгляда, чернела, уходя в неведомые дали, морская гладь. Мы вновь шли на юг и держались как можно ближе к земле, радуясь, что избежали гнева империи и сохранили свои шкуры. В нашем кильватере шли еще три дракона: второй драккар Сигурда «Фьорд-Эльк» и два уцелевших снеккара датчан: «Конь бурунов» и «Морская стрела».
От франков мы ушли и смерти избежали, но лишились звонкого серебра – оно так ярко блестело и переливалось, что боги Асгарда из зависти отняли у нас удачу. Поступать так – в их духе. Своенравные и жестокие, они сперва воодушевят тебя на подвиги, достойные песен скальдов, а потом швырнут мордой в грязь при всем честном народе. Быть может, они и вовсе не любят нас, смертных, а, равнодушно глядя, как плетется узор судеб, забавы ради обрезают или сплетают нити – надо же как-то коротать вечность… Что боги точно любят, так это смуту. Где смута, там воины и мечи, копья и щиты. Там кровь, боль и смерть.
И вот теперь путь наш лежал на юг, в великий Миклагард. Пусть мы лишились Фафнировых сокровищ, но остались воинами, жаждущими крупной поживы, а в Миклагарде, сказывали, дома из золота. Жажда эта горела в глазах мужей, отражалась в начищенных до блеска доспехах, шлемах, умбонах и секирах. Воины хотели славы. О ней слагают песни, послушать которые сбирается люд у очага, когда хлопает дверью вьюга. Лучше славы нет ничего в мире – не потеряешь ее, не украдешь и не сожжешь.
За славой мы и шли в Миклагард.
– Гиблое тут дело, – бросил Пенда, покачав головой. Парус над нами раздувался, ловя попутный ветер. Пришлось набросить на себя меха – мы не гребли, а ветер вцеплялся в плечи ледяной хваткой.
– Болит, наверное, будто адовым огнем жарит, – скривившись, добавил уэссексец.
– Неужели безнадежно? – спросил я, хоть и знал ответ.
– Кабы вовремя вскрыть да вымыть оттуда гниль, был бы толк, – отвечал Пенда. – Теперь же… – Он снова покачал головой. – Бедняге осталось несколько дней. Мучительных.
Халльдор стоял на носу «Змея», стараясь не смотреть на нас. Наверное, стыдился. Франкское копье отсекло ему пол-лица; рану Асгот заштопал, однако она загноилась, и щека норвежца раздулась, будто бурдюк с прокисшим молоком, а правый глаз окончательно заплыл. Нити на шве натянулись, того и гляди лопнут, наружу сочился вонючий гной. Боль невообразимая. Накануне я заметил, что вздувшаяся кожа позеленела. Все понимали – Халльдор не жилец.
– Будь я на его месте, не стал бы тянуть, – сказал Пенда, вынимая из-за пояса нож и проверяя остроту лезвия пальцем. – Веревки полно, да и камней хватит, – добавил он, как бы невзначай указывая ножом на балласт «Змея».
– И дрожать потом у Хель до самого Рагнарёка? Да ни один норвежец не захочет сам пойти на дно, – сказал я, поеживаясь.
Утопленнику не попасть в Вальхаллу. Ему суждено болтаться в ледяной воде среди разбухших трупов тех, кто помер от старости или хворей. А еще поджидает его огромный пес Гарм, выгрызающий мозг из окоченевших костей.
– Флоки Черный разберется, – сказал я. – Когда придет время.
Порыв воющего ветра обдал палубу холодными брызгами и ударил в парус с подветренной стороны, отчего тот яростно захлопал.
– Лучше не тянуть, – проворчал Пенда, потрогав лезвие и с довольным кивком зачехлив нож.
Что и делать воину в море, как не точить оружие.
– Наверное, собирает в дорогу воспоминания, – сказал я, вдыхая полной грудью холодный морской воздух, смешанный со сладковатым душком просмоленной пакли в обшивке «Змея». Потом поглядел на Халльдора, кривящего лицо от боли. – Хочет запомнить, каково было идти Дорогой кита.
– Наумничался, юнец? – прорычал Брам Медведь. Тяжелым шагом он подошел к борту «Змея», снял портки и принялся справлять нужду в море. – Как будешь долг отдавать, козий сын? Причем не мне одному.
Я вздохнул. Вопрос этот будет вставать снова и снова, как набегают на берег волны. Это я спустил на воду наше серебро, чтобы отвлечь франков. Они предпочли сокровища погоне, и хорошо, ибо было их впятеро больше нас, да и выдохлись мы, что норвежец в женском монастыре.
– Это ты у меня в долгу, Медведь. За то, что я спас твою волосатую шкуру. Не то висеть бы ей на какой-нибудь франкской двери.
– Ха! – пыхнул он, словно отгоняя мошкару. – Да у этих смердящих франков войска не хватит, чтоб прикончить меня, юнец. – Все еще мочась по ветру, он кивнул в сторону Халльдора и задумчиво потянул себя за бороду. – Догадался бы поднять щит или голову наклонить, не собирался бы сейчас в дальний путь. – Он поежился, натянул портки и наставил толстый палец в мою сторону. – Нет, это ты мне должен, Ворон; не люблю с серебришком расставаться.
Пенда ухмыльнулся – он начинал понимать норвежский, значит, больше не придется растолковывать ему, о чем речь.
– Зачем тебе серебро, Медведь? – спросил я. – Его не выпьешь. Да и таверн в округе не видать. – Я почесал подбородок и делано нахмурился. – Кто знает, суждено ли тебе вообще добраться до Миклагарда, ты ведь древнее звезд на небе, а Великий Град еще далеко.
Скандинавы заухмылялись, но Брам свирепо воззрился на меня, словно оживший мертвец, чей вечный покой я потревожил.
– Прикуси язык, щенок, а не то Брам тебе его укоротит! – Он похлопал по ножнам у себя на поясе. – Древнее звезд, говоришь? Болтливый коротышка! Эй, Свейн, слыхал?
– Ай да Ворон, ишь как тебя пригвоздил. – Свейн изучающе поглядел на товарища. – И впрямь старовато выглядишь.
– Троллий ты сын! – взревел Брам. – Вот уснешь, я тебе в бороду насру, Рыжий, – пригрозил он.
В ответ Свейн лишь усмехнулся.
– Что до тебя, недоросток, – обратился Брам ко мне, – повезет тебе, если до лета дотянешь. Старших почитать надобно.
Усиливающийся ветер взъерошил ему бороду.
– Главное, про должок не забывай, Ворон, – прокричал Брам, чем вызвал одобрительные возгласы и возмущенный ропот. Глаза его сверкали злостью. – Кому охота остаться без серебра.
Тут даже Свейн кивнул в знак согласия.
У меня снова вырвался вздох.
Но вскоре мы уже дружно насмехались над Ирсой Поросячьим Рылом, у которого на роже расцвел здоровенный чирей, а после досталось уэссекцу Бальдреду – у того прихватило живот.
Подтрунивали мы друг над другом, чтобы скрыть, что нам не по себе. Даже я, не такой опытный мореход, чувствовал в воздухе приближение шторма – он уже простирал к нам свои лапы. Сначала темная морская гладь зазыбилась там, где течение и ветер соперничали за право гнать волны. Позже ветер принялся взбивать их в пену. «Змея» качало, рифы хлестали парус. Мы говорили без умолку, делая вид, что это так, ветерок, свистнет-задохнется, но на самом деле всех обуял страх. Пожалуй, только Халльдор не боялся, часы его были сочтены, и даже Халльдору вряд ли хотелось тонуть.
Ульфберт выругался – порыв ветра сдул медвежью шапку у него с головы и швырнул ее в море.
– Что думаешь, Дядя? – крикнул Сигурд, стоящий у румпеля рядом с Кнутом.
Улаф приказал Оску и Хедину проверить, надежно ли привязан груз, а сам вместе с Бодваром опускал рей , готовясь брать рифы.
– К берегу идти опасно, – ответил Улаф, с привычной легкостью управляясь с канатом. – Наверняка корабли и люди тонут здесь еще с тех пор, как Всеотец был безбородым юнцом. Лучше зарифить раньше, чем промедлить.
Сигурд кивнул, глядя на синюшного цвета тучу, стремительно наплывавшую с северо-востока. Похоже, сам император Карл послал нам вдогонку свой разящий гнев.
– Но если мы тут останемся, Дядя, нас здорово пошвыряет.
– Да, небеса не в духе, – признал Улаф, опуская гафель на высоту человеческого роста.
Сигурд сказал что-то стоящему рядом Кнуту. Тот протащил длинную бороду сквозь кулак и, нахмурившись, ответил. Ярл кивнул – принял решение.
– Подойдем к берегу, поищем, где бросить якорь, – крикнул он.
Улаф нехотя кивнул. Сигурд подал знак Остену. Тот вынул из-за пояса рог и трижды протрубил, сообщая остальным кораблям, что мы направляемся к берегу. На «Фьорд-Эльке», «Коне бурунов» и «Морской стреле» тут же зашевелились: кто тащил лот к носу корабля, а кто перегнулся через борт, высматривая в глубине скалы и мели. Какой-то смельчак, не убоявшись свирепеющего ветра, вскарабкался на мачту – рассмотреть, что там, под волнами.
Кнут орудовал румпелем, перекрикиваясь с Улафом, а тот командовал спуском паруса. Я не боялся за свою жизнь, ибо знал: искуснее мореходов не сыскать. Рулевой направил Йормунганда в поднимающуюся волну, и мы благополучно ее прошли, однако настоящий шторм был еще впереди, – я невольно коснулся амулета Одина на шее. Старый Асгот пошарил под шкурами и извлек на свет великолепный рог для вина. Богато изукрашенный серебром и начищенный до блеска сосуд принадлежал Сигурду, и когда Асгот бросил рог за борт, Ньёрду, ярл поморщился. Но даже Сигурд понимал, что богов нужно задобрить как следует, поэтому зачерпнул пригоршню серебра из своего сундука и метнул ее во вздымавшуюся темную воду – авось Ран, Матерь волн, смилостивится и не станет топить нас за блестящие вещицы.
И вдруг мы будто бы наткнулись на невидимую стену – «Змей» резко накренился, заполоскавший в боковом ветре парус вырвался из рук Улафа и Арнвида и яростно затрепетал. Улаф и Бодвар успели повиснуть на нем, а их помощники закрепили шкоты.
Дождь хлестал меня по лицу, а так как я смотрел в сторону берега, знаком это было дурным и означало, что ветер переменился и гонит нас в море.
– Страсть господня, не нравится мне все это! – сказал Ульфберт, щурясь от бьющего в лицо ливня. Ванты гудели, с трудом удерживая кренящуюся мачту. «Змей» больше подходил для того, чтобы сносить удары моря, нежели укрощать его. Отважный и превосходно сработанный корабль, казалось, дрогнул. Волны накрывали палубу, под килем бурлил водоворот, а ветер вгрызался в парус и грозил вырвать мачту с корнем.
– Откуда только взялась эта тварь? – Ульфберт со страхом глядел на тучу.
Гифа и отец Эгфрит не успевали работать черпаками – на палубу обрушивались все новые потоки воды.
– Нас не потопишь, скоро будем у берега, – сказал я не очень уверенно. Землю было не разглядеть за серым саваном дождя, по глазам били водяные струи. Ульфберт поцеловал распятие, висевшее у него под воротом. Я не возражал – пусть хотя бы его бог будет с нами, если мой пирует в Асгарде и не слышит наши мольбы и скрип «Змея». Шатаясь от качки, Ульфберт подошел ко мне и, схватившись за край борта, протянул крест на кожаном шнурке.
– Приложись, юный храбрец. Тебе, язычнику, не повредит, – мрачно усмехнулся он. С крутых промокших кудрей его лилась вода.
– Убери подальше с глаз моих, пока я не вышвырнул за борт твой крест и тебя вместе с ним, – ответил я.
Ульфберт усмехнулся, пряча распятие под ворот, а я подумал, как же прав был Сигурд, что сохранил жизнь этой горстке христиан и принял их в свое братство. Несмотря на любовь к распятому богу, людьми они были хорошими.
– К веслам! – проревел Сигурд, стараясь заглушить вой ветра, рев волн и хлопанье паруса. – «Змей» молит о помощи, а он не раз нас выручал, так что живо на скамьи и гребите! Три рифа, Дядя!
Рей потихоньку скользил вниз – Улаф с помощниками осторожно его опускали, а остальные рифили парус. Все отчаянно старались удержаться на ногах – «Змей» полностью отдался шторму. Я с радостью погрузил весло в черную воду. Что может тонкое весло супротив взъярившегося моря? И все же мы гребли, принимая вызов и отказываясь покориться стихии, на потеху богам – им по нраву, когда смертные мнят себя ровней титанам.
– Гребите! – кричал Сигурд, его промокшие золотистые волосы откинулись с покрытого шрамами лба. – Гребите, волки!
Он возвышался на корме «Змея», грудью встречая удары дождя и волны, что били нас в спины каждый раз, как мы склонялись к веслам. Ярл ничем не мог помочь остальным кораблям, им приходилось спасать себя самим, но помочь «Змею» было в его силах – вот он и стоял перед нами в полный рост, громогласно призывая сразиться со штормом.
И мы гребли. «Змей» развернулся носом против ветра. Теперь волны били нам в бок, неистово раскачивая корабль; борт так и норовил зачерпнуть воду – еще немного, и море поглотит нас. Улаф уже взял три рифа, парус съежился и стал послушнее, однако идти круче против ветра мы не могли.
– Отрадно видеть ее на ногах, – сказал Пенда со скамьи позади меня.
Кинетрит помогала вычерпывать воду. Намокшее платье, некогда такое красивое, а теперь ветхое и рваное, липло к телу, обрисовывая хрупкий стан. Я почти не виделся с ней все это время – для нее сделали навес в хвосте «Змея», и она лежала там, обессиленная после франкского плена. Тогда, в Уэссексе, Кинетрит предупредила нас о вероломстве своего отца и тем спасла нам жизни. С тех пор она стала полноправной частью братства. Кроме того, все считали ее моей. Я и сам так считал долгое время. Глупец! Может, Кинетрит любила меня когда-то или была привязана ко мне. А может, околдовала меня, чтобы я спас ее отца. Теперь же Элдред был мертв, от ее же руки. Наверное, это и сломило Кинетрит. Или свое дело сделали франкские монахини. Они посчитали, что дева одержима Сатаной, поэтому избили и заморили ее голодом до полусмерти. В чем бы ни крылась причина, Кинетрит не приближалась ко мне уже несколько недель.
– Она ненавидит меня, Пенда, – мрачно ответил я, налегая на весло.
Кинетрит стояла на коленях в пенящейся воде, хватаясь за борт всякий раз, как «Змей» вздымался на волнах. Улаф, Бодвар, Ульфберт и Виглаф все еще сражались с намокшим парусом – уэссекцы, не привыкшие тянуть канаты, наверное, ободрали руки до крови.
– Она всегда была слишком хороша для тебя, юноша, – сказал Пенда. – Однако не ты ожесточил ее сердце, а бури посуровее, чем эта. Нужно время.
«Змей» снова повернулся, гигантская волна швырнула его вниз. Рулевое весло полностью показалось из воды, но почти сразу же мы схлестнулись с новой волной. Бьярни проревел что-то одновременно от ужаса и восторга.
– Когда уже клятого старикана смоет за борт, – добавил Пенда, глядя на Асгота, который помогал Кинетрит подняться на ноги.
Жидкие волосы с вплетенными в них костями облепили хищное лицо старого годи. За эти недели он каким-то странным образом умудрился запустить когти в душу Кинетрит, а ведь она была христианкой – по крайней мере раньше.
– Земля! – завопил кто-то, чьи глаза были острее моих.
Обернувшись, я не увидел ничего, кроме дождевой пелены. Но мое дело было грести, пока Сигурд или Улаф не прикажут остановиться. Я греб, «Змей» боролся со штормом, и наконец впереди показался узкий залив, который резко мелел, глубоко врезаясь в скалистый берег.
– Полегче! – скомандовал Улаф с кормы.
Рей лежал вдоль палубы, дальше можно было идти только на веслах. По обе стороны от Йормурганда Улаф и Асгот бросали лоты – берег близился. Сквозь завывания ветра и крики людей слышался яростный гул прибрежных бурунов – звук, от которого холодеет сердце морехода. В небе плакали чайки. Весло подцепило длинную склизскую водоросль. Уже совсем близко. Казалось, вот-вот раздастся треск ломающегося дерева.
Я греб, не разгибаясь. Неожиданно Сигурд проревел:
– Поднять весла!
Только я взялся за валёк , как все вокруг стихло.
Мы выпрямились, переводя дух и отхаркиваясь. Облачка дыхания смешивались с дождем, костяшки пальцев побелели от холода. По обе стороны от нас из пенной воды вырастали скалы. «Змей» днищем проскреб по отмели, но тут же вырвался на свободу, унося нас от шторма. На «Фьорд-Эльке» тоже раздавались команды, и вскоре ладья горделиво прошла в убежище, а ее капитан Браги Яйцо перегнулся за борт так, что его лысая голова почти касалась воды, – бросал лот.
К тому времени, как «Конь бурунов» и «Морская стрела» показались в проливе, мы успели бросить якорь, привязать «Змея» к скалам и утолить жажду. На бледных лицах датчан был написан такой ужас, словно они чудом спаслись из подземного царства Хель. Услышав наши приветственные возгласы, они заухмылялись в засолоневшие бороды, ибо знали, что славно потрудились, пройдя по штормовому морю на малых ладьях.
– А умелые они мореходы, – нехотя признал Аслак.
– Или удачливые, – поправил его Орм.
– Хорошему мореходу удача не помешает, – заметил Улаф.
Флоки Черный сплюнул за борт:
– Знать бы еще, какие они воины, прежде чем вставать с ними плечом к плечу.
Слова его были встречены одобрительными возгласами, ибо в бою некогда выяснять, не дрогнет ли тот, кто рядом.
Мы снова шли на веслах, углубляясь все дальше в пролив. Вокруг отвесными стенами стояли скалы, вздымаясь в серое небо. Далекие вершины венчал мрачный лес. Скандинавы одобрительно закивали – все это напоминало им родину.
Миновав череду обмелевших перекатов, мы достигли самого узкого места пролива, где было так тесно, что четыре корабля, встав на якорь, заполнили почти все пространство между скалами. Течение здесь было слабое, а скалы укрывали от ветра. Мы вычерпали всю воду с палубы до последней капли и, когда стало ясно, что течи нет, расположились на ночлег.
Сигурд расхаживал по палубе, похлопывая нас по плечам, смеялся и говорил, что горд выходить в море с такой разношерстной братией. Голос его гулким эхом отлетал от скалистых стен. Теперь, когда опасность миновала, мы бахвалились, что нам любой шторм нипочем.
– Да Свейн посильнее ветры пускает, – заявил Брам Медведь, поднимая рог с медом и кивая Бьярни.
Тот осклабился и поднял свой в ответ.
– В кружке эля волны и то повыше будут, – добавил краснорожий Хастейн, продирая гребнем спутавшиеся космы цвета соломы.
Вокруг одобрительно загикали.
Сигурд улегся последним. Все, кроме дозорных, уснули. Где-то за бухтой бушевал шторм.
Назад: Пролог
Дальше: Глава 2