Глава 18

Мы победили, но радости не было. Тело Брама принесли на причал, возложили на лучшую медвежью шкуру, стерли запекшуюся кровь с головы, бороды и лица. Труп закоченел, и теперь даже Свейн не смог бы разжать руку, все еще сжимавшую меч.

Я был почти без сознания, когда мы подошли к реке, но у меня хватило сил удивиться, что Асгот вместе с Улафом принялся за мои раны. Я лежал на куче меховых шкур прямо на пристани, рядом со «Змеем», и смотрел в темно-синее небо, где носились и кричали чайки. Бьярни сказал, что я разве что чуть румянее Брама – так много крови вытекло из раны между ребер. Но когда я, с трудом разлепив запекшиеся в крови губы, предположил, что моя обреченность никуда не делась, Бьярни разразился хохотом.

– Подумаешь, царапина. – Он кивнул на рану, которую Улаф промывал горячей водой. – Похоже, даже богам не под силу тебя убить, Ворон.

– Может, они его и пощадили, – бросил Асгот.

Бьярни задумался, потом улыбнулся.

– Плюнуть кровью в глаза – хитрость, достойная Локи, – похвалил он.

Я не мог ему ответить с ножнами в зубах – Асгот готовился прижечь мой разодранный бок каленым железом, чтобы я не потерял еще больше крови. Когда раскаленный прут с шипением коснулся раны, я пожалел, что не умер. Я даже не потерял сознание от боли – наверное, из-за трав, которые годи сунул мне в рот еще на арене. Или Всеотец таким образом наказывал меня за то, что я сопротивляюсь собственной судьбе, ведь к этому моменту я должен был стать просто еще одним воином, истекшим кровью на потеху римлянам. Я выплюнул ножны и заорал; железный прут шипел, от запаха паленой плоти слезились глаза. Я едва слышал, как Улаф уговаривал меня кричать так, чтобы давно сгнившие мертвецы восстали из своих могил на римском кладбище, в промежутках пытаясь влить в меня неразбавленного вина.

– Зато остальные царапины и синяки чувствовать не будешь, – заверил меня подошедший Пенда. – Боже мой, Ворон, да я со счету сбился, сколько ударов ты принял. Хорошо хоть в основном древком копья…

– Ублюдок забавлялся, – процедил я сквозь зубы. – Убивал медленно.

Брови Улафа взметнулись.

– Да уж, больше он этого не сделает.

Асгот наложил какую-то вонючую примочку на почерневшую рану, а Улаф крепко ее завязал. Вино обожгло губу, но мне все равно хотелось себя в нем утопить – я до побеления костяшек сжимал кубок, который снова и снова наполнял Пенда. Уэссексец с радостью отметил, что из раны больше не течет, а значит, живот не проткнут.

– Не пропадать же хорошему вину, – сказал он и до краев наполнил свой кубок.

Остальные сооружали погребальный костер. Нужно было много дров, а вдоль берега росли только кусты. В самом городе тоже деревьев почти не было. Сигурд предложил нищим с виду фризам столько серебра за их ялик, что они не смогли отказаться. Ялик стоял у деревянного причала и был больше четырехвесельного яла, но меньше наших снеккаров. Он явно видал лучшие дни и теперь годился лишь для того, чтобы реку переплыть да скакать с острова на остров. Но Сигурду он понадобился вовсе не для этого, и теперь Свейн, Кнут, Браги и Гуннар работали топорами, а остальные сооружали из досок костер.

– Разожжем костер сегодня, пусть пламя поет о нашем брате-герое в ночи, – сказал Сигурд, поднимая шкуру, под которой я лежал, и оценивающе глядя на работу Улафа. – Мы победили, Ворон.

Слова эти были так же пусты, как кубок, который все еще сжимали мои пальцы.

– С трудом, – ответил я, стараясь скрыть гримасу боли.

Радости от победы не было, Брам лежал теперь холодный и закоченевший.

– Сражался ты хорошо. Правда, все равно еще неуклюж, как безбородый юнец с первой в жизни потаскухой. – Он грустно улыбнулся. – Хотя копьем орудуешь уже неплохо. Венд был опытным воином.

– И безобразным, как недельное дерьмо, – ответил я.

Вспомнив про кожаный мешочек, который Кинетрит повесила мне на шею перед боем, я осторожно нащупал его под шкурами и сам удивился, насколько мне стало легче оттого, что он на месте.

– Скажете Кинетрит, что я хочу с ней поговорить? – попросил я.

Вино наконец немного уняло боль, в голове туманилось. Сигурд посмотрел на меня с сомнением.

– Бывают такие сражения, из которых не выйдешь победителем. Ты понимаешь? Ни военное мастерство, ни хитрость Локи не помогут с женщинами.

– Просто поговорить, – сказал я, но мои слова, казалось, задели его не больше, чем капля воды – промасленную шкуру.

– Отдыхай, Ворон, – сказал он, поднимаясь. – Поговори с ней и отдыхай. Я разбужу тебя, когда мы зажжем костер.

Я кивнул и поудобнее положил голову на свернутые шкуры. Рольф с датчанами приходили узнать, как я, но Сигурд их спровадил.

Едва я пошевелил правой рукой, как меня накрыла волна нестерпимой боли. Пришлось действовать левой. Я порвал шнурок из конского волоса, распустил завязку зубами и высыпал содержимое себе на грудь. И тут все мое существо сотряслось, как если б на землю вдруг упало Мировое древо – Иггдрасиль. На моей замотанной льняными лоскутами груди лежал блестящий, как ракушка, медвежий коготь. Я схватил его, надеясь, что никто не видел, и дрожа от холодного, как воды фьордов, предчувствия.

– Я же просила тебя, Ворон, не смотреть, что там. – Голос Кинетрит выхватил меня из пучины, в которую я погрузился.

Я не слышал, как она подошла, но по ее лицу понял, что Кинетрит давно здесь. Она стояла на краю пристани в лучах закатного солнца, которое золотило пряди ее волос, развеваемых легким бризом. За нею сверкали позолоченные закатом корабли.

– Лучше б ты никогда не узнал…

– Что ты сделала, Кинетрит? – Я почти чувствовал запах волшбы в воздухе.

– Ты был обречен, – укоризненно ответила она. – Я переложила твою обреченность на Брама. Иначе ты был бы сейчас мертв. – Она смотрела, как на берегу разрубают последние куски старой ладьи, и молчала, будто бы забывшись в мерном стуке топоров.

Там, где заканчивались рукава ее рубашки, я увидел врезанные в кожу руны – темные линии запекшейся крови и угля.

Я закрыл глаза, надеясь, что все это – лишь дурман от вина и Асготовых целебных трав. Потом открыл глаза, однако Кинетрит не исчезла.

– Значит, ты теперь вёльва? – спросил я тоже укоризненно, потому что еще совсем недавно Кинетрит была христианкой.

– Асгот говорит, у меня дар.

В свете закатного солнца ее зеленые глаза казались черными.

– Асгот – вонючий кусок козлиного дерьма, – сказал я с напором. – Он пытался меня убить, и ему это почти удалось.

Морщась от боли, я бросил ей шкуру из кучи. Кинетрит разложила ее рядом со мной и села, по обыкновению обняв руками колени.

– Я говорила тебе. Он проверял, – отозвалась Кинетрит. – Ему надо было знать, правда ли, что тебе благоволит Всеотец.

– Ну и как, проверил? – выпалил я, вложив в эти слова всю ненависть к годи.

Кинетрит задумалась, потом наклонила голову набок.

– Он не знает о том, что я сделала. Теперь он еще больше верит в то, что тебя избрал сам Один.

Я хмыкнул и покачал головой. Ничего себе избранный… Откуда тогда у меня паленый шрам длиннее рога для вина?

– А еще он уверен, что из-за тебя гибнут другие. Всеотец любит смуту. Жаждет крови. – Кинетрит ядовито усмехнулась. – Вот и проливается кровь воинов.

«Таких, как Брам», – подумал я.

– Не надо было этого делать, – сказал я.

В душе моей боролись злость на Кинетрит и горечь от того, что из-за ее происков погиб мой товарищ, и мне захотелось уязвить ее побольнее.

– Веохстан возненавидел бы тебя такую, – бросил я.

Веохстан был братом Кинетрит, которого она очень любила. Но он давно лежал в могиле.

Ее взор затуманился, она отвернулась, чтобы я не видел слез, и несмотря на все, что случилось, мне захотелось взять свои слова обратно, обнять Кинетрит и вернуть наши золотые дни.

– Мне придется рассказать им о том, что ты сделала, – сказал я, сжимая медвежий коготь – все, что осталось от товарища. – Они должны знать.

– Если ты им расскажешь, тебя обвинят в его смерти, – возразила Кинетрит, отворачиваясь.

Она была права. Может, и Асгот тоже. Я – отравленный клинок в боку братства. Я – ворон, вестник смерти, клюющий мертвечину на поле боя. Я привел смерть в Эбботсенд. Из-за меня Бьорна едят черви в могиле, а теперь и Брам погиб, потому что мой злой рок перешел на него. Сколько их уже ожидало меня в чертогах Одина, чтобы отомстить за свою смерть?

– Вот, возьми, это от боли, – протянула мне Кинетрит другой мешочек, но я и пальцем не шевельнул.

– Это просто травы, – добавила она, кладя мешочек мне на грудь. – Лучше смешай с вином или медом, а то вкус противный.

Я кивнул. Она ушла, оставив меня наедине с тяжким грузом вины. Я крикнул Пенде, чтоб принес еще вина.

В этот раз дождя не было и ничто не испортило погребальный костер. Ущербная луна почти не давала света – древний город накрыло темным покрывалом ночи. Каменный причал и высокие стены, построенные много веков назад, чтобы защитить Рим от врагов, ярко освещал красный свет факелов. Они делали Тибр похожим на поток расплавленного чугуна и выхватывали из темноты силуэты наших кораблей, которым не терпелось устремиться по этому потоку в море. Как и нам. Однако сперва следовало воздать почести погибшему брату, устроив погребальный пир, достойный асов. Над лагерем вставало зарево от костров, на которых жарились туши животных, и со всех сторон к причалу стекались люди. Они торговались, спорили, распутничали, ели, но в основном пили в честь Брама, который любил мед больше всего на свете. То тут, то там произносили имя Медведя, звонкое, словно удар клинков. Его подвиги пересказывали лоснящимися от жира губами, на ходу слагая саги получше любого скальда, золотой нитью вплетая в ткань сказаний имя Брама. Брама, который победил свирепого воина короля Хьюгелака и переплыл море Каттегат. Брама, который одним ударом уложил быка и перепил всех. Брама, который убил тролля.

Пенда подошел к моей лежанке. Его короткие волосы торчали, словно иглы ежа, а покрытые шрамом щеки раскраснелись от жара костров.

– Ты хорошо придумал, парень, – заметил он, размахивая рогом для вина, отчего оно выплескивалось на шкуры. – Если пить лежа, не упадешь.

Сигурд и Улаф скорее принесли, чем привели меня к Брамовому костру, чтобы воздать товарищу последние почести перед тем, как разгорится огонь. Я положил мешочек с медвежьим когтем под Брамову руку. К счастью, ни Сигурд, ни Улаф не спросили меня, что там. После они отвели меня на лежанку, потому что я не мог стоять – начинала кружиться голова, а бок разрывался от боли.

– Раз уж ты здесь, сходи-ка вылей, – сказал я Пенде, кивая на кадку с мочой у ног. – Вино проходит сквозь меня, что морская вода сквозь рыбу.

– Да уж вижу, – ухмыльнулся уэссексец. – Но это самое малое, что я могу сделать для парня, благодаря которому мы все стали богатыми, как короли. Хитрый ублюдок Гвидо явился с серебром.

– Он здесь? – Не обращая внимания на пронизывающую боль, я повернулся, ища глазами Гвидо. – Ему же велено прийти завтра.

– Ну, теперь уж Сигурд вряд ли отправит его обратно, – сказал Пенда. – У этого Гвидо столько серебра, что оно ему, наверное, карман… нет, сундук насквозь прожгло.

Я заявил Пенде, что меня уже жгли сегодня каленым железом и я не хочу слышать это слово.

– Сильно болит? – участливо спросил тот, кивая на мой правый бок, – от раны еще попахивало паленым.

Вместо ответа я попросил Пенду помочь мне дойти туда, где Сигурд разговаривал с Гвидо и его людьми.

– Это Ворон, – объявил Сигурд Гвидо.

Тот уважительно кивнул, показывая, что помнит меня по арене.

– Надеюсь, твои раны быстро заживут, Ворон, – сказал Гвидо. – Ты сражался очень храбро, как и твой товарищ, – добавил он, глядя на обугливающееся в пламени тело Брама.

От костра шел такой жар, что приходилось наклонять голову, чтобы щеки до волдырей не обожгло. Многим уже опалило бороды.

Я кивнул Гвидо, но взгляд мой был прикован к стоящему рядом человеку с глубоко посаженными глазами. Это был тот самый солдат, заговоривший со мною перед поединком, только теперь на нем были длинная шелковая туника, синий плащ с вышитыми белыми крестами и сапоги, расшитые жемчугом.

– Христианин, наверное, – пробормотал Свейн в бороду.

Однако этот человек нисколько не походил на отца Эгфрита. Видно было, что он занимает высокое положение.

– Мы доставили вам то, что вы с таким умением и отвагой выиграли, – сказал Гвидо, указав на окованный железом сундук, вокруг которого, потея и тяжело дыша, как после утех с потаскухой, стояли восемнадцать гвардейцев с длинными щитами.

Среди них был Тео Грек. Я не удивился радостному блеску в его глазах – ведь это он убил воина, которого мы с такими почестями сейчас провожали.

– Тысяча двести пятьдесят римских либр, – сказал Гвидо.

Я вспомнил слова Сигурда о том, что выигранное серебро весит как пятеро воинов.

Сигурд кивнул, пристально глядя на Гвидо и его спутника, сидевших напротив него на меховых шкурах.

– Я же сказал прийти завтра. – Он укоризненно взмахнул рогом для меда. – А вы сейчас явились… Не время возиться с весами и говорить о деньгах. Видите, мы провожаем нашего товарища. – Ярл многозначительно посмотрел на Тео, который стоял среди «длинных щитов», склонив, как и они, голову.

Гвидо собрался ответить, но коренастый жестом остановил его.

– Сигурд, английский мой плох. Один монах учил меня много лет назад, но… – он пожал плечами, – клинок ведь ржавеет без дела.

Сигурд прищурился – он говорил по-английски еще хуже, однако не собирался в этом признаваться, поэтому просто сделал гостю знак, чтобы тот продолжал.

– Я Никифор, а это – генерал Вардан Турок.

– Так твое имя не Гвидо? – удивился Сигурд.

Человек, которого мы звали сначала Красный Плащ, а потом Гвидо, покачал головой и кивнул на Никифора, как бы давая понять, что его спутника перебивать не полагается. Тут же рядом с нами неслышно возник отец Эгфрит.

Никифор тем временем продолжал:

– Я – базилевс ромеев, император римлян и ставленник Божий на земле.

Сигурд прыснул вином, нечаянно угодив Никифору в лицо. Вардан застыл в ужасе, но Никифор лишь вытер щеку и бороду рукавом туники, не отрывая взгляда от Сигурда.

– Ты мне не веришь? – спросил он.

– О, верю, конечно. – Сигурд усмехнулся Улафу. – А Улаф – сын продажного пса, которого тут зовут Папой.

Никифор покачал головой.

– Нет, в это не верю. Я виделся с Папой третьего дня, он совсем не похож на этого детину.

– Слыхал, Сигурд? – хохотнул Улаф, хлопая себя по ноге, похожей на ствол дерева. – Этого хитрого лиса не проведешь.

Заухмылялись все, кроме Никифора, Вардана и «длинных щитов», которые, похоже, совсем не понимали по-английски.

– Да и к тому же, – сказал Сигурд, – видел я императора; мы с Карлом как-то вместе одно дело провернули… старые друзья. – Отблески костра высветили его волчью ухмылку.

– Да, варвар Карл обладает властью, – признал Никифор, – поэтому он и нужен Папе Льву и поэтому тот его короновал. Однако моя империя на востоке затмевает все, чем может похвастаться запад. Уже пять веков ее называют Новым Римом. – Он раскинул руки в стороны. – От этого города остались руины, Сигурд, лишь тень былого величия. Развалины, оскверненные безбожниками. У Папы недостаточно сил, чтобы не пустить волков в свою овчарню.

Брови Сигурда поднялись.

– А вот мой город, Константинополь, сияет славой.

– Константинополь? – переспросил ярл, почесывая щеку.

Никифор кивнул и поглядел на Вардана.

– Я полагаю, в северных странах он известен как Миклагард.

– Так ты из Миклагарда? – пьяно произнес Улаф.

Никифор и Вардан переглянулись. Потом Никифор отдал какой-то приказ одному из «длинных щитов». Тот снял с плеча кожаную суму и развязал завязки с серебряными бляхами на концах. Никифор встал, а солдат опустился на колени и протянул ему суму с таким благоговением, словно в ней – ценный трофей, добытый в тяжком бою.

«Что у него там, золотой кубок самого Одина?» – прозвучал в моей голове голос Брама.

Я оглянулся на погребальный костер, в пламени которого то чернели, то отливали медью, обугливаясь, кости Брама. Глубокий вдох вернул меня к реальности, и я в изумлении уставился на то, что сжимал в руках Никифор, – корону чеканного золота с золотым крестом наверху и еще двумя, свисающими по бокам на жемчужных нитях. Христианские штуки можно оторвать и выкинуть в реку или переплавить, и получится сокровище, ради которого любой ярл бросит якорь где угодно и пойдет на берег разбойничать. Такую красоту я представлял себе, когда слушал о том, как Беовульф нашел несметные сокровища в логове Гренделевой матери. Когда видишь такую вещь, ее немедленно хочется получить. Сияние короны, усиленное пламенем костра, вырвало воинов из объятий потаскух и привело к огню. То тут, то там виднелись застывшие в изумлении лица и широко открытые глаза, светящиеся голодным блеском.

Никифор надел корону на голову, кресты опустились ниже намасленной бородки, и каждый, кто любовался золотым сиянием короны, представил ее у себя на голове. Однако никто, даже Сигурд, не смотрелся бы в ней столь же властно – я бы поставил все свое серебро на то, что корона действительно принадлежит Никифору.

– Но что императору Миклагарда делать в Риме? – спросил Сигурд, отрывая взгляд от завораживающего блеска короны.

– Хм, – прогудел Улаф. – Коли твой город красив, как Фрейя, что ты делаешь тут с нами и вонючими речными крысами? И с этой кусачей гнусью? – Он хлопнул себя по руке и стряхнул раздавленных мошек со штанов.

Глаза Никифора под золотым обручем короны сузились.

– Может, нам лучше прийти завтра, ярл Сигурд, когда вы закончите с погребальным обрядом?

Сигурд посмотрел на Никифора, слегка наклонив голову.

– Брам любил слушать саги, – сказал он. – Но прежде, чем сагу сказывать, надо горло промочить, а то толку не выйдет… – Вина гостям! – велел ярл Виглафу, который между делом лапал пухлую седовласую бабу, годящуюся ему в матери. Потом поглядел на окованный железом сундук между Никифором и Варданом и добавил: – И весы тащите.

Сага Никифора была как раз такой, какая понравится скандинаву, даже если в ней нет ни крупицы правды. Она повествовала о предательствах, убийствах, вражде семейств и сражениях. Сигурд сказал, что теперь верит в то, что Никифор и вправду правитель Миклагарда, ибо тем, кто много потерял, есть что рассказать. Так и оказалось – базилевс лишился трона из-за своего приближенного по имени Арсабер, который вместе с приспешниками обратил оружие против императора. Базилевс остался жив только благодаря милости Божьей.

– Милости Божьей и недрогнувшей руке генерала Вардана, – уточнил Никифор и рассыпался в похвалах ястребинолицему Вардану, который с удовольствием их принимал.

Оказалось, что император и верные ему люди – те самые «длинные щиты», – теряя товарищей под градом копий, прорвались к императорскому кораблю и, подгоняемые попутным ветром, умчались от преследователей.

– Им-то хоть грести не пришлось, – пробормотал Свейн: у всех в памяти было еще живо воспоминание о том, как мы удирали от франков.

Однако, едва ключ от императорской сокровищницы оказался в руках Арсабера, он потерял интерес к погоне, а значит, несмотря на всю свою хитрость и коварство, проявил себя глупцом.

– Если уж лишил человека богатства, то прикончи и его самого, а то всю оставшуюся жизнь будешь спать вполглаза, – сказал Сигурд, вызвав одобрительные возгласы.

Корабль Никифора направился в один из городов, где император-христианин надеялся найти союзников, деньги, воинов или все сразу. Но хоть Карл, Папа Римский Лев и Никифор служили одному богу – Белому Христу, – вместе пить вино они бы не сели.

– Я верну себе трон и убью заговорщиков до того, как все узнают об этом предательстве, – сказал Никифор. – Нельзя, чтобы они увидели трещины в моей крепкой, как скала, империи. Они – это император Карл и Папа Римский Лев. У нас есть враги посильнее, чем Арсабер и его шайка. Арабы давно жаждут завладеть моим городом. Но им его не видать, пока я жив.

– Простите, господин, я бы хотел спросить… – Из-за спин вперед просеменил Эгфрит – огонь окрасил красным цветом его кунью мордочку.

Губы Вардана скривились, словно он считал, что отец Эгфрит недостоин говорить с его господином. Меня это не удивило – с нечесаной бородой и без тонзуры, монах больше походил на трэлла. Однако Никифор кивнул и знаком велел ему говорить.

– А как же богопротивные зрелища в Амфитеатре Флавиев? – начал Эгфрит. – Эти варварские бои, которые утянули Рим в темную пучину тех лет, когда его народ еще не обрел Христа… – Он замялся, не зная, как закончить.

– Базилевс не отвечает перед смертными, – бросил Вардан, но Никифор снова остановил его жестом.

– Семь недель назад мы прибыли в Рим. Еще в море мы придумали план, – сказал он, обращаясь к тому, с кем подобало говорить императору, – к нашему предводителю, Сигурду. – Генерал Вардан стал Гвидо, торговцем тканями из Венеции, а я – простым солдатом из его охраны. – Губ императора коснулась улыбка, из чего я заключил, что, несмотря на его любовь к Христу, ему нравятся хитрые затеи в духе Локи. – Деньги у нас были. Недостаточно, чтобы купить войско, но на хлеб хватило.

– На хлеб? – переспросил Сигурд, задумчиво накручивая кончик бороды на палец.

Никифор довольно улыбнулся.

– Мои люди сновали по городу, словно пчелы – с цветка на цветок, скупая хлеб и зерно. – Он посмотрел на Улафа. – Кстати, если вам нужно зерно, только скажите. – Брови его изогнулись, намасленная бородка поблескивала в отсветах пламени. – А по ночам мы рушили акведуки, кидали гниющие трупы животных в фонтаны, устраивали поджоги. Убивали свиней и волов. Уводили животных из одного хлева в другой – в общем, делали все, чтобы посеять подозрительность и вражду.

– И у вас получилось, – восхитился Улаф.

– Спустя четыре недели город был подобен сухому хворосту, одна искра – и вспыхнет, – продолжал Никифор. – В воздухе запахло жареным.

– Причем невкусно, – пробормотал Улаф в свой кубок.

Вардан зыркнул на Дядю. Норвежец провел рукавом по кустистой бороде и помахал императору Миклагарда, чтоб тот продолжал.

«А этот Никифор терпелив», – подумал я. Терпеливый враг вдвойне опасен. Дурак Арсабер, что не погнался за Никифором и не убил его.

– Гвидо, – продолжал базилевс с хитрой улыбкой, – добился аудиенции у Папы. Улицы заполонили воровские шайки. Грабежи и убийства стали обычным делом. Бедняки винили богачей, а богачи – Льва.

– У Папы есть гвардейцы, – недоуменно сказал Сигурд.

– Недостаточно для того, чтобы навести порядок в городе, – ответил Никифор. – Они охраняют только дворец Папы и церкви.

– Как и всем богачам, Папе не хочется терять свои сокровища, – подхватил Вардан рассказ по кивку господина. – Он, конечно, послал гонца к Карлу, но когда разъяренные римляне стучали в дверь папского дворца, у франкского императора у самого были руки по локоть в крови язычников. – Вардан отхлебнул вина, больше для вида, и продолжил: – Я дал Льву то, что он хотел.

А хотел Папа, чтобы в Риме вновь стало спокойно. И Гвидо, торговец тканями из Венеции, подсказал ему, что в городе воцарится порядок, когда люди получат то, чего хотят, – крови. Сытые глаза заставят забыть о голодном брюхе. Надо лишь увести народ с улиц, а еще лучше – поманить их выигрышем. Предложение устраивать бои в Амфитеатре Флавиев возмутило Папу. Он разгневался, кричал, что гнусно и греховно отдавать арену под кровавые зрелища, как это уже было в истории Рима. Однако Гвидо не сдавался, говоря, что да, несколько смельчаков погибнет, зато римляне смогут спокойно ходить по улицам, а там и Карл подоспеет с войском.

Вот и все, что я понял сквозь винный дурман и приглушенную травами боль. Без сомнения, этот Вардан – скользкий, как угорь. Такие, как он, и медведя уговорят снять с себя шкуру и отдать вам. Что же до Папы Льва, он явно был неглуп, иначе не поднялся бы над всеми христианами. Тем не менее он согласился на план Гвидо или просто закрыл на все глаза. Мне это казалось странным, пока я не услышал продолжение рассказа, где Гвидо пообещал Льву, что поделится с ним полученными от ставок деньгами.

– В желающих сразиться недостатка не было, – сказал Никифор. – Люди дюжинами рвались на арену, а посмотреть на них приходили тысячи. Сундуки наполнялись. Папа, конечно же, сделал вид, что осуждает бои. Его гвардейцы даже проломили нескольким зевакам головы для острастки, и с тех пор зрители смотрели бои, с опаской поглядывая на ворота, но приходить не перестали. Через две недели мы вернули зерно, у народа появился хлеб. Через три – фонтаны были чистыми и беспорядки прекратились.

– А теперь что? – спросил Сигурд, задумчиво глядя на догорающий Брамов костер.

– Город снова в руках у Льва, – ответил Никифор. – Кто мы на самом деле, он не узнает. Все свидетельства того, что происходило в амфитеатре, будут уничтожены. Может, он даже построит новую церковь на крови и будет и дальше служить мессы для своей паствы.

– Почему вы остановили бой? – спросил Сигурд.

На мгновение он встретился со мною взглядом, а потом снова повернулся к Никифору. «Хороший вопрос», – подумал я. Да, мы выиграли поединок, однако закончился он не совсем так, как хотелось бы.

– Теофил – один из моих лучших воинов, – ответил Никифор, почесывая намасленную бородку. – Вы же видите, у меня больше нет войска. Такие воины, как Тео, мне еще пригодятся.

Сигурд усмехнулся.

– Хорошая получилась сага, – похвалил он, убрав мокрые от пота волосы с лица, и поднял рог в честь Никифора и Вардана.

– Про бои маловато, – проворчал Улаф, закрыв один глаз и тыча пальцем куда-то в темноту. – Дядя был пьян, что сам Громовержец на Йольском пиру.

Сигурд сидел нахмурившись, пока Бьярни снова наполнял его кубок.

– А вот конец не удался, – произнес ярл, качая головой. – Дядя прав. В конце должна пролиться кровь, много крови, а то что это за сага такая… – Он яростно почесал затылок, будто там завелась мышь. – Вообще-то, пожалуй, не такая уж хорошая сага получилась.

– А конца пока и нет, ярл Сигурд, – ответил Никифор, приподняв черную бровь. – Но уверяю тебя, кровь будет. Арсабер умрет, и его змеи – вместе с ним.

– Хорошо, – сказал Сигурд. – Так мне больше нравится. Да и мой товарищ Брам был бы доволен. Любил он кровавые саги.

Улаф стукнул по кубку ярла своим, расплескав вино.

– А может, сам придумаешь конец, Сигурд? – предложил Никифор, и только тогда я понял, зачем эти греки явились к нам на пристань.

С чего бы иначе императору пить поганое вино с дикарями-язычниками? Он мог отправить к нам своих людей, но нет, пришел сам… Удивительно, как я раньше не догадался! Императору нужны мы.

– Ну вот, Дядя, теперь и мне вино до костей достало! – проревел Сигурд.

Все стали переглядываться и пожимать плечами. Я приподнялся на шкурах повыше, браня Хальфдана и Гуннара, из-за которых мне было плохо видно.

– Твои волки храбро сражались, Сигурд. Они прославили тебя. Если честно, не думал, что кто-нибудь побьет моих воинов.

– Да у нас каждый хотел сразиться с ними, – сказал Сигурд, хотя это было и не совсем правдой. – Даже жребий бросали.

Никифор и Вардан удивленно переглянулись – ведь они думали, что мы выставили своих лучших воинов.

– Значит, не зря говорят, что скандинавы – превосходные воители, – сказал базилевс.

Однако его похвалу не услышали – одни были слишком пьяны, другие не понимали по-английски.

– Больше всего нас поразило то, что вы готовы жизнь отдать друг за друга. – Никифор ухмыльнулся, обнажив ровные белые зубы. – Ты вот коршуном бросился на защиту вашего силача и молодого воина, когда мы окружили Теофила. С меня даже несколько капель пота упало.

Вардан подавил гримасу; пожалуй, его все еще уязвляло то, что он проиграл пришлым язычникам. Военачальник императора наверняка привык отдавать приказы тысячному войску, теперь же под его началом было всего восемнадцать воинов.

– Еще немного, и мы бы порубили вас на куски и скормили шелудивым псам, – пьяно произнес Улаф, забыв, что нужно говорить по-английски.

Его поддержали дружными криками.

– Показали бы этим римлянам, – рявкнул он и погрозил кулаком в темноту.

Не обращая на него внимания, Никифор указал на обитый железом сундук. Его содержимое к этому времени взвесили, и теперь он стоял между Улафом и Сигурдом.

– По сравнению с богатствами в моей сокровищнице ваш сегодняшний выигрыш – свеча против солнца, – сказал базилевс.

– Она ведь теперь не твоя, сокровищница-то, – улыбнулся Сигурд, проливая вино на бороду.

Никифор подскочил будто ужаленный.

– Мой народ верен мне, ярл Сигурд! Он возрадуется, когда снова увидит меня на троне. Что касается солдат, они люди простые. Кто платит, за тем и идут. С твоей помощью снова пойдут за мной.

Сигурд рассмеялся.

– Все мои воины здесь. Да, они привыкли убивать, у каждого твердая рука и верный глаз. Но мне доводилось видеть римское войско. В нем же воинов, что блох на собаке, не счесть.

Вардан поглядел на Никифора, и тот кивком разрешил ему говорить от его имени.

– Чтобы подавить мятеж, достаточно отрубить голову змее, – сказал генерал. – В Константинополе такое не впервые.

– Это правда, Сигурд, – осторожно сказал Эгфрит. – Каких-то три года назад Константинополем правила императрица Ирина.

Никифор удивленно уставился на него, и Сигурд знаком приказал святому отцу замолчать.

– Христианский монах, – сказал он, будто это все объясняло.

– Как сказал император, – продолжал Вардан, – достаточно убить Арсабера и проникнуть в сокровищницу. Только и всего. Поможете нам – станете богаче королей.

– Слыхал я такое раньше, – пробормотал Сигурд.

– Но не от императора богатейшего в мире города, – возразил Вардан.

Ярл поджал губы.

– Вообще-то, мы все равно направлялись в Миклагард, – произнес он.

Улаф кивнул в подтверждение и вгрызся в мясо, остывавшее на конце его ножа. Сигурд усмехнулся Вардану своей волчьей ухмылкой.

– Мы собирались там поразбойничать и забить трюмы добычей. Но, похоже, в дело вмешался сам Всеотец… Иначе с чего бы императору Миклагарда сидеть здесь со мной на шкурах и пить мое вино?

– Так вы сразитесь за нас? – спросил Никифор; в его глазах плясали язычки пламени.

– Так и быть, усадим мы тебя обратно на твое золотое кресло, – кивнул Сигурд. – Раз того хочет сам Один. А ты доверху нагрузишь мои корабли серебром. – Он кивком указал на корону в руках Никифора, потом добавил: – И золотом. Что скажешь, Дядя?

Улаф нахмурился и перестал жевать. Жир блестел у него на губах, стекал на бороду.

– Арсабер сам напросился, – сказал он.

И предводители подали друг другу руки в знак уговора.

Итак, путь наш теперь лежал в Миклагард.