Глава 15
Спустя два дня мы сели еще ближе к арене. Черноволосого единоборца, на которого поставил Флоки, звали Тео Грек. Из-за него я потерял два солида. На наших глазах он убил синелицего, того, который зарезал франка с двумя секирами. Были еще двое воинов, назвавшихся Берстук Вендский и Африканец. Берстук выиграл пять поединков, Африканец – четыре. Обоих покрывали многочисленные шрамы, и оба были прирожденными убийцами. Огромные, мощные, проворные и умелые – у них было все, что нужно великому воину; последующие две недели мы смотрели, как они одного за другим убивают соперников.
– Что-то здесь не так, Сигурд, – заметил Улаф как-то вечером, передавая бурдюк с вином ярлу и утирая рот рукой.
Мы лежали на шкурах на пристани – на корабле всем места не хватало и половина воинов ушла спать в шалаши на берегу. Никто нам не запретил – очевидно, Папе не хотелось неприятностей, – так что мы делали все, что хотели.
– Почему грек, этот, как его, Виндр , и Африканец никогда не дерутся друг с другом? – продолжал Улаф.
Кучка людей на пристани о чем-то ругалась, кого-то громко рвало в кустах. Мы тоже пили и спорили о том, кто из единоборцев лучший.
– Живыми они приносят Красному Плащу больше денег, Дядя, – ответил Сигурд. – Вон какие толпы собираются, и пока он выпускает на арену лучших воинов, всегда найдется желающий с ними сразиться.
На пристани началась драка. Мы вполглаза поглядывали на мелькание кулаков и ног. Кто-то вытащил нож, и остальные решили, что предмет спора не стоит того, чтобы умирать, – клубок дерущихся распался, а зачинщики отступили в разные стороны, выкрикивая оскорбления и проклятия. В гавань ежедневно заходили новые корабли всевозможных форм и размеров, в город просачивались группы людей, вооруженных до зубов. Распорядитель порта Граций больше не показывался; даже Грег не знал, где он, да и хорошо – с нас не требовали податей.
– Наверное, напоролся на тех, кому не понравились весы, и теперь его римские кишки дожирают портовые крысы, – предположил Брам, и все согласно закивали.
– Красный Плащ, наверное, теряет деньги на ставках, – сказал Бьярни, отрываясь от грудей смазливой шлюхи и переводя дух. – Какой дурак поставит против этих троих? Их же никто побить не сможет.
Я залил себе в глотку побольше вина и скривился от кислятины.
– Их слава зависит от Красного Плаща, – бросил я, – в этом все дело.
Все глаза обратились ко мне, ведь я заговорил о славе, а она норвежцу дороже серебра.
– Грег сказал, что в давние времена, даже когда Рим был самым могущественным городом в мире, императоры боялись народа.
– Это потому, что его в Риме больше, чем блох на собаке, – сказал Брам.
«Или червей в трупе», – подумал я.
– Чтобы задобрить народ и сохранить мир, императоры и устраивали бои рабов.
Кто-то хохотнул.
– Да не любых рабов, – пояснил я. – Их сначала обучали лучшие воины в мире, а уж потом выпускали на арену. – Я посмотрел на Сигурда. – Амфитеатр тогда был забит доверху – римляне жаждали крови.
– Шум, наверное, стоял, что гром гремел, – покачал тот головой.
– Красный Плащ себя императором, что ли, считает? – спросил Бьярни, ковыряя в зубах щепкой.
– Нет, он просто хитрый сукин сын, – ответил Улаф. – На чужой смерти богатеет.
Вокруг одобрительно загоготали. В неверном свете факелов и блеклом свете луны было видно, как блестят глаза воинов. Они говорили о доме, о женщинах, о погибших друзьях, пили кислое вино, разбавленный эль и ели свиные ребра в чесночном масле. Но глаза их сияли, как золотые солиды. Я пожалел о том, что заговорил о славе и богатстве, – это было все равно что бросить кость с мясом голодному псу и надеяться, что он ее не тронет.
* * *
Через несколько дней Сигурд велел нам заполнить трюмы съестными припасами и готовиться к отплытию. Если то, что Эгфрит узнал от своих братьев во Христе, было правдой и император Карл на самом деле ехал в Рим защитить Папу Римского от происков знатных вельмож, нам следовало убраться подальше. Мы и так вдоволь насмотрелись всяких диковин в древнем городе и напробовались как яств, вкус которых хотелось подольше задержать во рту, так и кислятины, от которой челюсть сводило. Еще и разжились серебром, продав меха, янтарь, кости и кое-что из оружия, захваченного у синелицых, хотя большую часть барыша тут же спустили на ставках. Пришла пора вновь отведать соленой морской воды, да и путь наш лежал на самом деле не в Рим, а в Миклагард. Итак, мы готовились к отплытию, не ведая, что Прядильщицы уготовили нам нечто иное.
– Скажи им, Ворон. Вот обрадуются-то!
Пенда, Гифа, Бальдред и Виглаф вернулись с базара у подножия Эсквилина – Грег сказал, что там лучшие копченые сыры в Риме. Каждый из уэссекцев тащил на плече по замасленному мешку, – за ними плыл сладковатый, с дымком, аромат ценного лакомства. Но не от сыра разгорелся их аппетит.
Я сердито выгнул брови.
– Не буду я ничего говорить.
Мимо прошел Ингольф Редкозубый с копченым окороком на плече. Все возбужденно гомонили, предвкушая, как снова пойдут Дорогой китов.
– Я бы сам сказал, если б не был честным христианином, – заявил Пенда, с ухмылкой глядя на Гифу и остальных. – Да только никак не выговорю ваши поганые языческие слова.
– Не буду говорить, – пригрозил я ему пальцем. – Да и утром отплываем. Слишком поздно.
– Скажи.
– Нет.
– Скажи.
– Хотя бы Сигурду, – встрял Бальдред, скаля гнилые зубы в черной бороде. Лоб его блестел от пота, день был жарким, а ходили за съестным далеко.
– Эй, Ворон, что там эти жалкие англикашки блеют? – спросил Свейн.
Он тащил бочонок эля по мокрой от дождя пристани и как раз остановился, чтоб поудобнее его перехватить. Дождь принес северо-восточный ветер, который теперь дул каждое утро до полудня. Именно он наполнит наши паруса и понесет корабли вниз по Тибру обратно в море.
Знал я, что не стоит рта раскрывать и лучше проглотить слова, что пузырятся в глотке, как шапка пены на добром эле, да та часть меня, которая любит смуту и радуется, слыша стук рунных плашек по палубе, не могла смолчать. Воин – тот, кто в звуке собственного сердца слышит звон меча, ударяющего о щит. Поэтому-то я и сообщил Свейну, Браму и всем, кто оказался рядом, весть, которую узнал от Пенды. Красный Плащ кинул клич о том, что лучшие воины со времен гладиаторов – Тео Грек, Берстук Вендский и Африканец – сразятся с тремя смельчаками, кто бы они ни были: африканцы, арабы, скандинавы, франки или венды. Такого Амфитеатр Флавиев не видел четыреста лет.
– Допустим, найдутся трое безумцев, – встрял отец Эгфрит, – и победят они каким-то чудом этих трех убийц. Что тогда?
– Получат тысячу двести пятьдесят либр , – сказал я. – Это…
– Столько серебра, сколько весят пять человек. – Сигурд поглядел на Улафа, и тот задумчиво потянул себя за бороду.
Вокруг шушукались и бормотали, пытаясь представить такую гору серебра.
– А в чем подвох? – с подозрением спросил Улаф.
– Тот, кто выйдет против этих троих, возможно, погибнет, Дядя, – ответил я. – К тому же за удовольствие с ними подраться нужно заплатить пятьсот либр Красному Плащу.
– Тогда эти смельчаки просто обязаны победить! – воскликнул Свейн, пожав могучими плечами.
– Красный Плащ при любом раскладе нагребет столько серебра, что сможет стать императором, – сказал Сигурд. – Дядя, собери всех на закате здесь, возле «Змея». Да скажи Асготу, чтоб руны принес.
Улаф кивнул и пошел вдоль пристани.
– А ты, Ворон, ступай отыщи Красного Плаща. Скажи ему, что братство волков, чьи корабли стоят в порту, принимает вызов и завтра же заплатит шестьсот либр, если он откажет всем остальным.
– Господин? – Голова моя поплыла, я не верил своим ушам.
Сигурд свирепо зыркнул на меня.
– Ворон, ты что же, думал, воины вроде нас струсят? Мы в Рим приехали руины разглядывать?.. Ты же знал, Ворон.
Он был прав. Я знал. Еще я знал, что какая-то часть меня любит смуту. Я кивнул ярлу. У норвежцев, датчан и англичан уже закипала кровь в жилах; они и думать забыли о том, чтобы ставить парус. Я отправился на поиски Красного Плаща.
Отец Эгфрит пошел со мной – латынь была нелишней, ибо мы понятия не имели, откуда родом Красный Плащ. Сначала святой отец отказывался, говоря, что он против наших кровожадных планов и лучше посетит церкви, монастыри и могилу святого Павла. Однако Сигурд пригрозил, что если он нам не поможет, то останется в Риме. Наверное, монах сначала даже обрадовался – ведь он отчаялся сделать из нас христиан, – но в то же время Эгфрит был любопытен, как сорока. Ему не меньше нас хотелось увидеть Миклагард, или Константинополь, как он его называл, тем более после Рима. И вот теперь он шел со мной по городу и мы спрашивали у всех, где найти богатого смуглого человека, который заправляет делами на арене. Те, кто понимал, о чем мы спрашиваем, смотрели на нас с подозрением и отказывались говорить – наверное, думали, что нас подослал Папа Лев или сам император.
– В амфитеатре они разговорчивее, – простонал я: нам только что заявили, что вообще не знают никакого Амфитеатра Флавиев. – Ты бы слышал, Эгфрит, какой там шум стоит. Как только уши выдерживают!
– Варварство, – ответил он. – Уверен, Богу больно это слушать.
– А вот наши боги придвинули бы скамью поближе, кубки медом наполнили и смотрели на бой, пока бы вся пролитая кровь до капли в землю не ушла, – сказал я.
– Это ты так думаешь. Потому что ты – язычник, Ворон, и душа твоя черна.
Базар редел, торговцы убирали товары, люди торопились домой. По ночам в городе было небезопасно. Солдаты, которые раньше обходили город с дозором, теперь охраняли Папу на Латеранском холме.
– А сюда нам зачем? – спросил Эгфрит, резко останавливаясь и обводя рукой вокруг.
Мы стояли на Форуме – площади между Палатином и Капитолием. В ушах звенело от стука молотков и лязга зубил: кто-то строил из руин дома-крепости – обозревать город и высматривать врагов. Одни строители, с ног до головы покрытые белой каменной пылью и оттого похожие на мертвецов, перекрикивались и спорили внизу. Другие взбирались вверх и спускались по деревянным подмостям, торчащим вокруг полупостроенных башен, словно гигантские ребра. Среди древних глыб носились мальчишки. Собаки дрались за объедки. Потаскухи терпеливо ждали, когда мужчины закончат работу. Пахло потом и навозом. Обточенные камни подвозили на повозках, запряженных волами.
– Думал, тебе здесь понравится, – ответил я, подмигивая. – Смотри, церквей сколько… – По краю площади стояли древние храмы, превращенные в христианские церкви. – Здесь, похоже, строят себе дома богачи. Река рядом, но не слишком – не затопит, если разольется, и от Папы далеко – можно делать все, что вздумается. Да гляди-ка, высоченные какие строят, и плевать им на всех оттуда.
Эгфриту пришлось признать, что на Форум мы пришли не зря, хотя в конце концов не мы нашли Красного Плаща, а он нас. Точнее, его люди. Мы подошли к толстяку, торговавшему фигами в меду, которых не стоит есть помногу зараз, если не хочешь весь день торчать над кадкой. Торговец говорил по-английски и понял, что я отрежу ему яйца и выброшу их собакам, если он не скажет нам то, что мы хотим знать. Эгфрит тут же меня отругал, не обращая внимания на мои угрозы, но мне было все равно, я слишком устал, ноги ныли – я и не думал, что будет так трудно найти человека, которого видели тысячи. Тут рядом с нами возник мальчишка с лицом, похожим на крысиную мордочку, а позади него – пять вооруженных воинов, и я вспомнил, что стоило мне схватить торговца фигами за жирную шею, как малец куда-то сорвался.
Толстяк заголосил, испуганно тыча пальцем в мою сторону, будто я тролль двухголовый. Солдаты окружили нас с Эгфритом – правда, копья не наставили.
– Можно подумать, я ему яйца отрезал, – проворчал я.
Вой и полные ужаса глаза толстяка вызывали у меня отвращение – иногда я забывал о своем кровавом глазе и о том, как он действует на других.
– Они хотят знать, зачем вам господин Гвидо, – сказал продавец фиг.
«Вот, значит, как его зовут», – подумал я. На самом деле Красного Плаща звали по-другому, но тогда мы этого не знали.
– Спроси у этих червивозадых пердюков с кислыми рожами, как ответить на призыв господина Гвидо сразиться с тремя трусливыми болванами, если его днем с огнем не сыщешь, – велел я толстяку.
Он выпучил на меня глаза, однако вопрос задал. К удивлению Эгфрита, да и моему тоже, один из солдат улыбнулся. Тогда я пожал плечами и передал им остальные слова Сигурда.
На пристань мы вернулись уже в сумерках. Нас ждали. У кораблей собрались все, пришла даже Кинетрит со Сколлом, который стал такой же частью братства, как и те, кто принес клятву во Франкии. Я поймал взгляд Сигурда и кивнул, сообщая, что вызов принят. Глаза его сверкнули, и он кивнул в ответ. На пристани было тихо: не зазывали в свои объятия потаскухи, никто не торговал жаренной в оливковом масле свининой, грибами с чесноком, хлебом. Не было ни точильщиков ножей, ни кожевников, ни мальчишек, таскающих бурдюки с вином с другого берега, – только воины со «Змея», «Фьорд-Элька», «Коня бурунов» и «Морской стрелы». Все окружили ярла, который возвышался в центре, как умбон на щите: золотые волосы заплетены в две толстые косы, зеленый плащ на могучем плече заколот брошью с волчьей головой, на поясе отцовский меч. Воинственный настрой ощущался в воздухе так же явно, как дым, какой бывает, если в костер бросить зеленые листья.
– Кого бы ни выставил Красный Плащ, любой из вас будет ему ровней. – Голос Сигурда ревел, как бурный речной поток. – Каждый из вас – победитель, умеющий сражаться любым оружием. Но я согласен с годи – в этом деле нужно большее, чем искусное владение копьем или мечом. Всем известно, что нить судьбы прядут норны. Поэтому выбирать не мне.
При этих словах лицо Свейна вытянулось – он, как никто другой, хотел сразиться на арене и не сомневался, что его выберут. Синелицый Велунд и датчанин Ингвар встали поближе к Сигурду – тоже хотели сразиться и заслужить себе место среди волков.
– Избранных назовет Асгот, – продолжал Сигурд, медленно обводя собравшихся взглядом. – Он раскинул руны, и мы поступим так, как они велят.
Ярл отступил на шаг, а вперед вышел Асгот с пятью крошечными мышиными черепами в засаленной седой бороде.
– Все решит бог войны, – объявил он; желтые глаза его безостановочно рыскали по лицам. – И уж поверьте, не ошибется. – Годи указал крючковатым пальцем на серебрящийся в лунном свете Тибр. – На том берегу, к северо-востоку от каменного воина, есть руины, поросшие шиповником. Там, на самом высоком дереве, я подвесил мешок. Пусть каждый, кто хочет сразиться на арене, положит в него до рассвета свою вещицу, только внутрь не заглядывать.
– Какую вещицу, Асгот? – спросил датчанин Бейнир, почесывая бороду.
– Такую, которая была с вами все это время, – ответил годи, прищурив один глаз, – и сохранила ваш запах. Амулет, который вы узнаете, даже если вам выколют глаза и отрубят руки. – В толпе начали перешептываться. – А поутру бог войны поможет нам выбрать, кого послать на бой.
Воины закивали и принялись обсуждать его слова, стараясь говорить потише, – негоже шуметь, когда знаешь, что ракушки на доске твоей судьбы двигает сам ас. Боги жестоки, и кричать в их присутствии будет только храбрец или глупец.
Из толпы выступил Улаф, высоко подняв два бурдюка с вином, словно трофей, добытый в тяжелом бою.
– Похоже, мы сегодня засидимся, так почему бы заодно винца не испить, а?
Дружные возгласы одобрения были ему ответом – ясно, что против доброй пирушки боги возражать не станут. Всю ночь мы бражничали, ведь скоро на глазах у тысяч людей трое воинов братства побьют римских чемпионов. Впереди ждала сверкающая слава, и освещаемые ее блеском норны пряли нити наших судеб.
Бурдюки переходили по кругу, и к нам вновь осмелились подойти торговцы едой, потаскухи и мальчишки с элем. Они сновали туда-сюда, как назойливые блохи, пока Бирньольф не швырнул одного в реку и его не унесло течением. После остальные нам не докучали – по крайней мере некоторое время.
Я объяснил уэссекцам, что делать, если они хотят выйти на арену.
– Мне не нужно сражаться с каким-то огромным черным ублюдком, чтоб доказать, что я отличаю один конец меча от другого, – сказал Бальдред, прикладываясь к бурдюку.
Краснорожий Виглаф кивнул, задумчиво ковыряя в носу.
– Пусть эти кровожадные дикари отдают себя на растерзание, – сказал он, вытирая палец о портки.
– А ты, Пенда? – спросил Гифа.
Тот вытащил из-за пазухи заплетенную в косу и перевязанную ленточками прядь рыжих волос. Я уже много раз видел, как он нюхает этот локон, но никогда не спрашивал его о нем. Та, что его подарила, осталась далеко.
Бальдред обхватил руками голову.
– Ты не соображаешь, что делаешь, – сказал он, потому что Пенда собирался положить локон в мешок Асгота.
– Если я попаду на арену, горе моему противнику. Мне наплевать, кто он, я ему кишки выпущу, – просто сказал Пенда, протягивая руку за бурдюком.
Мы с Виглафом многозначительно переглянулись, потому что оба знали, что это не бахвальство, а чистая правда. Пенда, наверное, родился с мечом в руке и тем напоминал мне Флоки Черного, хотя в остальном они были совершенно разные.
– А ты, Ворон? – спросил Бальдред, косясь на Пенду. – Докажи, что ты умнее, чем этот сукин сын.
Я улыбнулся и ответил, что не тороплюсь увидеть свои кишки.
– Вот и правильно, – произнес он с довольным кивком.
Пенда тоже одобрительно кивнул, и мы продолжили пировать, пока не свалились. Ночью я несколько раз просыпался и видел темные силуэты уходящих и приходящих воинов – мешок Асгота наполнялся.
