29

Разброс в воскресном матче «Реактивные-Индианаполис» 2 очка. Хорст, как всегда, регионально лояльный, спорит с Зигги и Отисом на пиццу, что «Жеребцы» выиграют, что они вообще-то и делают с легкой победой в 21 очко. Пейтон Мэннинг непогрешим, Винни Теставерде немного менее последователен, ему в последние пять минут удается, к примеру, замешкаться на 2-ярдовой линии «Жеребцов» с крайним защитником, который после этого бежит с мячом 98 ярдов к тачдауну, а Теставерде один гонится за ним по полю, пока остальные «Реактивные» смотрят, и Зигги с Отисом впадают в речевую невоздержанность, из который их отец не очень понимает, как их вынуть.

Теплый вечер, и все они решают не заказывать пиццу на дом, а дойти до Колумба, в «Пиццу Тома», местное заведение, что скоро слиняет в фолк-воспоминания Верхнего Уэст-Сайда. Впервые за много лет, приходит потом в голову Максин, они сделали что-то все вместе, как семья. Сидят за столиком снаружи. Шныряет ностальгия, готова просочиться из засады. Максин вспоминает те времена, когда мальчишки были маленькими, местной практикой в соседских пиццериях было резать ломти на квадратики в один укус, чтоб малышне было удобнее. Когда ребенок справляется с целым ломтем, это вроде как мужание. Позднее, уже со скобками на зубах, – еще один возврат к меньшим квадратикам. Максин поглядывает на Хорста на предмет видимых признаков активной памяти, но фиг там, старая Непрошибаемая Геометрия занята пиханием пиццы себе в пайку в неуклонном ритме и пытается вынудить мальчишек сбиться со счета, сколько ломтей они уже съели. Что само по себе, предполагает Максин, можно назвать семейной традицией, не особо восхитительной, но черт, она и на такую согласна.

Позднее, уже дома, Хорст устроился перед своим компьютерным экраном:

– Парни, идите сюда, гляньте. Вот же хренотень.

На экране полно цифр.

– Это Чикагская биржа, к концу прошлой недели, видите? там был аномальный всплеск пут-опционов по «Объединенным авиалиниям». Тысячи прав продажи, с гулькин нос колл-опционов. А вот сегодня то же самое с «Американскими авиалиниями».

– «Пут», – грит Зигги, – это как играть на понижение?

– Ага, когда рассчитываешь, что курс акций опустится. А объем торговли тем временем сильно, сильно задран – в шесть раз выше нормального.

– Только две эти авиалинии?

– Ну. Чудны́е дела, а?

– Инсайдерская торговля, – кажется Зигги.

В понедельник вечером Вырва звонит Максин с паникой в голосе.

– У парней крыша едет. Что-то в том источнике случайных чисел, который они хакали, вдруг стало неслучайным.

– И ты мне это сообщаешь, потому что…

– ОК, если мы с Фионой ненадолго заглянем?

– Конечно. – Хорст ушел в спорт-бар где-то в центре смотреть «Футбол в понедельник вечером». «Гиганты» и «Мустанги», в Денвере. Планировал заночевать в квартире у коллеги с задержкой отрочества Джейка Пименто, который живет в Бэттери-Парк-Сити, а потом идти оттуда на работу в торговый центр.

Вырва является неприкаянной.

– Они орут друг на друга. Всегда нехороший признак.

– Как лагерь, Фиона?

– Обалденно.

– Не отстой.

– Точно.

Отис, Зигги и Фиона устраиваются перед Гомером Симпсоном, играющим не кого-то, а счетовода, в фильме-нуар, либо, вероятно, жён, под названием «Д.Ы.К.».

Вырва являет признаки раннего родительского обалдения.

– Она вдруг начала снимать фильмы по «Кваке». Некоторые уже в сети, есть фоловеры. Мы с ней подписываем вместе соглашения на дистрибуцию. Больше клаузул, чем у семейного сборища Сант на Северном полюсе. Без понятия, на что мы соглашаемся, конечно.

Максин делает попкорн.

– Оставайтесь у нас, чего. Хорст сегодня ночью не вернется, места завались.

Просто еще один из этих шмузафонов за полночь, ничего особенного, дети уложены без лишней драмы, телевизионная программа, которая лучше без звука, никаких глубоких исповедей, деловая болтовня. Ближе к полуночи Вырва проверяет, как там у Дастина.

– У них снова любовь и дружба теперь. Это гораздо хуже. Я, наверно, у тебя заночую.

Во вторник утром все они вместе отправляются конвоем в Кугельблиц, тусуются на крыльце, покуда не звонит звонок, Вырва отчаливает ловить автобус через весь город, Максин направляется на работу, сует голову в местную табачку зацепить газету и обнаруживает, что у всех снесло чердаки и депрессия одновременно. В центре происходит что-то плохое.

– Во Всемирный торговый центр только что врезался самолет, – по словам индийского парня за прилавком.

– Что, типа частный самолет?

– Пассажирский реактивный.

Ой-ёй. Максин идет домой и чпокает «Си-эн-эном». И вот оно все перед ней. Плохое становится еще хуже. Так весь день. Где-то в полдень звонят из школы и говорят, что они закрываются раньше и не могла бы она, пожалуйста, прийти забрать детей.

Все ходят по краю. Кивки, качанья головой, светских бесед немного.

– Мам, а папа сегодня у себя в конторе?

– Вчера он ночевал у Джейка, но, думаю, он в основном работает со своего компьютера. Поэтому есть шанс, что он туда и не ходил.

– Но он не проявлялся?

– Все пытаются до всех дозвониться, линии перегружены, он позвонит, я не волнуюсь, а вы, парни, норм?

На это они не ведутся. Еще б велись. Но оба все равно кивают и просто смиряются. Подача что надо, у этой парочки. Она держит их за руки, по одному с каждой стороны, весь путь до дома, и, хотя такое осталось у них в детстве и в широком смысле их раздражает, сегодня они ей позволяют.

Телефон начинает звонить немного погодя. Всякий раз Максин подскакивает к трубке, надеясь, что там Хорст, а там Хайди, или Эрни и Элейн, или родители Хорста звонят из Айовы, где всё на час ближе к невинности сна. Но от говяжьего оковалка, который по-прежнему, надеется она, делит с нею ее жизнь, ни слова. Мальчишки сидят у себя в комнате, смотрят на единственный кадр телевиком – дымящиеся башни, уже слишком далекие. Она все время просовывает к ним голову. Принося мусорную закусь, одобренную мамами и иную, к которой они не прикасаются.

– У нас война, мам?

– Нет. Кто сказал?

– Этот парень Вулф Блицер?

– Обычно страны воюют со странами. Вряд ли они – страна, кто бы это ни сделал.

– По новостям сказали, они саудовские арабы, – сообщает ей Отис. – Может, у нас война с Саудовской Аравией.

– Не может быть, – отмечает Зигги, – нам вся эта нефть нужна.

Словно по СЧВ, звонит телефон, и там Марка Келлехер.

– Это пожар Рейхстага, – приветствует она Максин.

– Что чего?

– Тем ебаным нацикам в Вашингтоне нужен был предлог для путча, теперь они его получили. Эта страна все глубже вплывает в говно, и нам не о ковролетах нужно волноваться, а о Буше с бандой.

Максин не так уверена.

– Похоже, сейчас никто из них не знает, что делает, просто застали врасплох, скорее как Пёрл-Харбор.

– Они как раз хотят, чтоб вы в это верили. И кто сказал, что Пёрл-Харбор не был подставой?

Они на самом деле это обсуждают?

– Хрен с ним, с народом-то, но кому захочется так поступать с собственной экономикой?

– Вы никогда не слыхали, что «Надо потратить, чтобы заработать»? Десятина еще темным богам капитализма.

Тут Максин кое-что приходит в голову.

– Марка, тот Реджев дивиди, ракета «Стингер»…

– Я знаю. Нас замазали.

Звонит телефон.

– У вас все в порядке?

Засранец. Какая ему, нахуй, разница? Не тот голос, что ей так уж невтерпеж было бы слышать. Фоном какая-то бюрократическая свистопляска, звонят телефоны, низшие тарифные разряды подвергаются словесным оскорблениям, шредеры батрачат фултайм.

– Кто это, еще раз?

– Захотите поговорить, у вас есть мой номер. – Виндуст вешает трубку. «Поговорить», это означает «поебаться»? Ее б не удивило, такой уровень отчаяния, конечно, должны быть на свете лузеры, которые на самом деле воспользуются трагедией, развертывающейся в центре, чтобы трахнуться по дешевке, и нет причин тому, чтобы Виндуст, каким она его узнала, таковым не оказался.

По-прежнему ни слова от Хорста. Она пытается не волноваться, верить в собственный треп перед мальчишками, но волнуется. Позже той ночью, когда они уже уложены, она бодрствует перед ящиком, задремывая, пробуждаясь от микро-снов о том, что кто-то входит в дверь, снова отключаясь.

Где-то посреди ночи Максин снится, что она мышь, которая привольно бегает в стенах огромного многоквартирного здания, что, как она понимает, есть США, заглядывает в кухни и кладовые добыть пропитания, нищая, но свободная, и в эти вот предрассветные часы ее привлекает такое, в чем она узнает некую гуманную мышеловку, однако устоять перед приманкой не может, не традиционное арахисовое масло или сыр, а что-то больше из гурманского отдела, pâtè, а то и, может, трюфели, и едва она делает шаг в заманчивую маленькую конструкцию, только лишь веса ее тельца довольно, чтоб дверца на пружине отстегнулась и захлопнулась, не слишком-то и громко, за нею, и ее невозможно открыть вновь. Максин оказывается в каком-то многоуровневом пространстве события, на сборище, может, это вечеринка, где полно незнакомых лиц, собратьев-мышей, но уже не вполне совсем, или только, мышей. Она понимает: место это – отстойник между свободой в дебрях и какой-то другой невообразимой средой, в которую, один за другим, все они будут выпущены, и это может быть аналогично лишь смерти и посмертию.

И отчаянно хочет проснуться. И как только проснется – оказаться где-то еще, пусть и в мишурном гиковском раю вроде ПодБытия.

Она выбирается из постели, в поту, заглядывает и видит, что мальчишки спят без задних ног, ее относит в кухню, она стоит, пялясь на холодильник, как будто он телевизор, который скажет ей такое, что нужно знать. Вот звук из свободной комнаты. Стараясь не надеяться, не дышать учащенно, на цыпочках она входит и да это Хорст, храпит перед своим каналом «БиОГля», сегодня ночью единственный канал из всех, который не предоставляет круглосуточной трансляции бедствия, как будто самое естественное на свете – быть живым и дома.

– Денвер выиграл 31:20. Наверно, я уснул у Джейка на кушетке. Где-то среди ночи проснулся, потом сразу заснуть не мог. – Так странно там, Бэттери-Парк ночью. Хорст поневоле вспомнил ночь перед Рождеством, когда был ребенком. Санта-Клаус где-то там, невидимый, в пути, где-то в этом небе. Так тихо. Только Джейк в спальне храпит. И весь этот район, даже если не видно башен Торгового центра, ты их чувствуешь, чувствовал, как будто в лифте кто-то к тебе плечом прижимается. А на солнце это алюминиевое присутствие ввысь в дымке…

Наутро снаружи разверзлась преисподняя, и когда Джейк вспоминает, где же кофе, а Хорст включает новости в ящике, там сирены, вертолеты, по всему району, вскоре они замечают людей из окна, которые движутся к воде, прикидывают, что неплохо, наверное, пойти с ними. Буксиры, паромы, чьи-то личные лодки, подходят, забирают людей из яхтенной гавани, никто никого не заставляет, поразительная координация:

– По-моему, никого главного у них не было, они просто подплыли и начали. Я оказался в Джёрзи. В каком-то мотеле.

– Место как раз по тебе.

– Телевизор там не очень хорошо работал. Ничего не показывали, кроме сводок новостей.

– Значит, если б вы с ним не решили заночевать…

– Еще в ямах я знавал одного ханжу, он кофе торговал, так вот он говорил мне, что это как благодать, такого не просишь. Просто приходит. Конечно, и отнять могут в любое время. Типа как я всегда знал, как ставить на евродоллары. Когда мы напродавали «Амазона» без покрытия, вышли из «Люсента», когда он долез до $70 за акцию, помнишь? «Знал» тогда что-то не я. Но что-то – знало. Внезапно пара лишних строк мозгового кода, фиг поймешь. Я просто послушался.

– Но тогда… если тебя уберег тот же чудной талант…

– Как такое возможно? Как предсказание поведения рынка может быть тем же, что предсказывает кошмарное бедствие?

– Если то и это – разные формы одного и того же.

– Слишком антикапиталистски для меня, милая.

Позднее он размышляет:

– Ты меня всегда считала каким-то idiot savant, это же ты с ловчилами тусила, умница такая практичная, а я просто одаренный быдлан, который своего везенья не заслуживает. – Впервые он сказал ей это лично, хотя подобную презентацию не раз уже толкал своей воображаемой бывшей, один в гостиничных номерах где-то в США и за границей, где телевизор иногда разговаривает на таких языках, какие он знает лишь настолько, чтобы не заблудиться в городе, где обслуга часто приносит ему в номер чужую еду, которую он научился принимать в духе авантюрного любопытства, напоминая себе, что иначе нипочем бы не попробовал, скажем, запеканку из черненого аллигатора с жареными пикулями или пиццу с овечьими глазами. Дневные дела для него – проще пареной репы (которую ему однажды принесли, на завтрак, в Урумчи), без всякой ясно видимой связи одного с другим, задворки дня, ретрансляции в 3 часа ночи, уместные для страха нежеланных снов, несчитываемые просторы городской тени из окон. Ядовитые синие массы, видеть которые он не желает, однако все время чуть отводит шторы поморгать в щелку сколько надо. Будто снаружи происходит такое, чего никак нельзя пропустить.

Назавтра, когда Максин с мальчишками направляются в Кугельблиц:

– Не против, если я с вами? – грит Хорст.

Конечно. Максин замечает и другие комплекты родителей, некоторые друг с другом не разговаривали годами, а тут являются вместе проводить детей, вне зависимости от их возраста или допуска до квартирных ключей, и туда, и назад под призором. Директор Зимквеллоу на крыльце приветствует всех, одного за другим. Суровый и учтивый, и в кои-то веки от ученых речей воздерживается. Он касается людей, пожимает плечи, обнимает, держит их за руки. В вестибюле стол с листами подписки на волонтерскую работу на месте зверства. Все по-прежнему ходят оглушенные, весь день накануне просидели или простояли перед телеэкранами, дома, в барах, на работе, пялились, как зомби, все равно не умея переварить то, что видят. Зрительская аудитория вернулась к своему дефолтному состоянию, онемевшая, незащищенная, испуганная до дриста.

У себя в веб-логе Марка Келлехер не тратила времени зря и мгновенно переключилась в режим, как она его называет, тирад старого левака. «Просто сказать, что это сделали злые исламисты, – так неубедительно, и все мы это знаем. Мы видим крупным планом на экране лица всяких чиновников. Взгляды изворотливых лжецов, в глазах – блеск двенадцатиступенщиков. Один взгляд на эти лица – и мы знаем, что они виновны в худших преступлениях, какие только можно вообразить. Но кто спешит воображать? Перебрасывать этот жуткий мостик? Чем они лучше немцев еще в 1933-м, когда наци подожгли Рейхстаг, не прошло и месяца после того, как Гитлер стал канцлером. Что, разумеется, вовсе не подразумевает, будто Буш и его люди на самом деле вышли и устроили события 11 сентября. Потребовался бы ум, безнадежно зараженный паранойей, уж точно буйно помешанный на антиамериканизме, чтоб даже допустить, будто может взбрести в голову возможность того, что тот страшный день мог быть намеренно сконструирован как предлог для навязывания какой-то «оруэлловской» войны и чрезвычайных декретов, под которыми мы скоро заживем. Не, не, прочь такую мысль.

Но всегда имеется кое-что еще. Наше стремленье. Наша глубокая нужда в том, чтоб это оказалось правдой. Где-то, в каком-то позорном темном закоулке национальной души нам нужно ощущать, что нас предали, даже совестью мучиться. Как будто мы сами создали Буша и его банду, Чейни, Роува, Рамсфелда, Фейта и всех остальных – мы, кто вызвал с небес священную молнию «демократии», а затем фашистское большинство Верховного суда дернуло рубильник, и с мраморной плиты поднялся Буш и давай неистовствовать. И что случилось потом – наша ответственность».

Неделю или где-то позднее, Максин и Марка устраивают завтрак в забегаловке «Пирей». Теперь здесь в витрине громадный американский флаг и плакат «ВЫСТОИМ ВМЕСТЕ». Майк вдвойне лебезит перед копами, которые заходят пожрать бесплатно.

– Гляньте-ка. – Марка передает ей долларовую купюру, на полях которой с лицевой стороны кто-то написал шариковой ручкой: «Всемирный торговый центр уничтожило ЦРУ – ЦРУ Буша-ст. сделало Буша-мл. Презиком пожизненно и героем». – Мне это сегодня утром дали на сдачу в бакалее на углу. И недели не прошло после атаки. Называйте как хотите, но это исторический документ по-любому. – Максин припоминает, что у Хайди – целая коллекция украшенных долларовых бумажек, что она считает некой стеной общественного туалета для денежной системы США, несущей на себе шутки, оскорбления, лозунги, номера телефонов, Джорджа Вашингтона с зачерненным лицом, в странных шляпках, афро и дредах, с прической Мардж Симпсон, с зажженными косяками во рту и пузырями диалогов с репликами в диапазоне от остроумных до дурацких.

– Не важно, каким тут выходит официальный нарратив, – кажется Хайди, – но вот где нужно искать, не в газетах или по телевидению, а на полях, в граффити, неконтролируемых высказываниях, у тех, кто видит кошмары прилюдно и кричит во сне.

– Не столько эта надпись на купюре меня удивляет, сколько то, как скоро она проявилась, – грит теперь Максин. – До чего быстро произвели анализ.

Нравится или нет, Максин стала официальным скептиком Марки, и рада помочь, обычно, хотя нынче, как и все прочие, она сбита с панталыку.

– Марка, после того как это произошло, я не знаю, чему верить.

Но Марка, не слезающая с этого дела, припоминает Реджев дивиди.

– Допустим, там развернули расчет «Стингера», который ждал приказа сбить первый «767-й», тот, что врезался в Северную башню. Может, еще одну команду разместили в Джёрзи – подцепить второй, который бы кружил и подлетал с юго-запада.

– Зачем?

– Страховка от сострадания. Кто-то не доверяет угонщикам, что они доведут дело до конца. Это же западные умы, им чуждо представление о самоубийстве на службе веры. Поэтому они грозят сбить угонщиков, если те вдруг в последнюю минуту струсят.

– А если угонщики и впрямь передумают, а расчет «Стингера» поступит так же и не станет сбивать самолет?

– Тогда бы это объяснило страховочного снайпера на другой крыше, про которого «стингеры» знают, он их держит под прицелом, пока их часть задания не будет выполнена. Что происходит, когда парень с телефоном получает известие, что самолет в действии, – тогда все собираются и выметаются. К этому времени день уже в разгаре, но риск, что их увидят, невелик, все внимание сфокусировано в центре.

– На помощь, слишком византийская интрига, хватит уже!

– Пытаюсь, но Буш разве берет трубку, когда я ему звоню?

Хорста меж тем по-прежнему ставит в тупик кое- что еще.

– Помнишь, за неделю до того, как это случилось, те пут-опционы на «Объединенные» и «Американские авиалинии»? Которые оказались ровно теми, чьи самолеты угнали? Ну вот, похоже, что в те четверг и пятницу соотношение пут-колл тоже кривобокое было для «Моргана-Стэнли», «Меррилл-Линча», еще парочки подобных им, все жильцы Торгового центра. Тебе как ревизору по мошенничествам это на что намекает?

– Предвидение спада в курсах их акций. Кто вел эти торги?

– Никто шаг вперед пока не сделал.

– Таинственные игроки, знавшие, что это произойдет. Из-за рубежа, может быть? Вроде Эмиратов?

– Я пытаюсь держаться за свой здравый смысл, но…

Максин приходит на ланч к родителям, и там, как и ожидалось, – Ави и Брук. Сестры обнимаются, хотя не скажешь, что тепло. Никак не избежать разговоров о Торговом центре.

– Тем утром всем было нечего сказать, – Максин, заметив в какой-то момент логотип «НЙ-Реактивных» на ермолке Ави. – «Ну какой же ужас, а» – вот и вся глубина примерно. Лишь один ракурс камеры, статичный кадр телевиком, как башни дымятся, те же новости, которые совсем не новости, тот же безмозглый идиотизм утренних программ…

– Они были в шоке, – бормочет Брук, – как все остальные в тот день, что, а ты нет?

– Но зачем все время нам показывать одно и то же, чего нам полагалось ждать, что произошло бы? Слишком высоко, шланги не дотянутся, ОК, поэтому пламя либо само выгорит, либо распространится на другие этажи, либо – либо что еще? К чему нас готовили, если не к тому, что случилось? Одна падает, за ней другая, и кого это удивило? Не было ли все к тому времени уже неизбежно?

– Думаешь, сети знали заранее? – Брук, оскорбленная, глядя сердито. – Ты на чьей стороне, ты американка или что? – Теперь Брук в полном негодовании, – это кошмарная, кошмарная трагедия, у всего поколения травма, война с арабским миром в любую минуту, и даже такому нет спасенья от твоей мелкой хипстерской иронии? Что дальше, шутки про Аушвиц?

– То же было, когда застрелили Дж. Ф. К., – Эрни, запоздало пытаясь разминировать все ностальгией старого хрыча. – Тоже никто не хотел верить официальной версии. Поэтому вдруг возникли все эти странные совпадения.

– Думаешь, там изнутри кто-то сработал, па?

– Главный аргумент против теорий заговора всегда тот, что потребовалось бы вводить в курс слишком много людей, а кто-то наверняка бы проболтался. Но ты глянь на аппарат безопасности США, эти парни БАСПы, мормоны, «Череп-и-Кости», они по природе скрытные. Натренированные, иногда с рождения, нипочем не болтать. Если где-то и есть дисциплина, то среди них. Поэтому, конечно же, такое возможно.

– А ты как, Ави? – Максин, поворачиваясь к своему зятю. – Что нового слышно по 4360,0 килогерца? – Безобиднее некуда. Однако он вдруг дико вздрагивает. – Ой, или я хотела сказать мегахер?

– Что За Хуйня?

– Выражения, – Элейн на автомате, не успев поднять голову и увидеть, что это Брук – и уже, кажется, нащупывает оружие.

– Арабская пропаганда! – восклицает Ави. – Антисемитская мерзость. Кто тебе рассказал об этой частоте?

– В интернете видела, – жмет плечами Максин. – Радиолюбители всегда про нее знали, как мне рассказывали, они называются станции Е10, через них Моссад вещает из Израиля, Греции, Южной Америки, голоса – женщин, про которых любители радио эротически грезят повсюду, читают алфавитно-цифровые символы, закодированные, конечно. Распространено мнение, что это сообщения агентам, зарплаты и прочее, распределенным по Диаспоре. Ходят слухи, будто перед зверством такой радиообмен был вполне активен.

– Все юдофобы этого города, – Ави, переходя на обиженный тон, – в 9/11 обвиняют Моссад. Ходит даже история, что все евреи, дескать, кто работал в Торговом центре в тот день, сказались больными, их Моссад предупредил через свою, – воздушные кавычки, – тайную сеть.

– Евреи танцевали на крыше того фургона в Джёрзи, – Брук кипит, – глядя, как все рушится, и про эту не забудь.

Позднее Максин собирается уходить, а Эрни перехватывает ее в прихожей.

– Звонила тому парню из ФБР?

– Звонила, и знаешь что? Он считает, что Аврам на самом деле – из Моссада, ничего? Выдвинулся на позицию, ногой пристукивает в ритм клезмеру, который только сам и слышит, ждет, когда его активируют.

– Коварный еврейский заговор.

– Вот только ты заметишь, Ави никогда не рассказывает, чем занимался в Израиле, никто из них этого не говорит, да и про то, что теперь тут делает в «хэшеварзах». Гарантировать тебе я могу одно – компенсация у него будет хорошая, вот погоди, сам увидишь, он вам на годовщину еще «мерседес» подарит.

– Нацистскую машину? Хорошо, вот ее я и продам…