22
В три часа ночи звонит телефон, во сне он кажется сиреной каких-то копов, что за нею гонятся.
– У вас нет всех улик, – бурчит она. Нащупывает аппарат и слушает.
Звуковые эффекты на другом конце предполагают незнакомство с телефоном:
– Ух, какие чумовые штуки. Эй, а теперь она у меня чего – отключится, фиггассе… – Похоже, это Эрик, который не ложился с предыдущих 3.00 ночи и намерен сейчас перемолоть и занюхтарить еще одну горсть «аддерола».
– Максин! Вы с Реджем недавно не разговаривали?
– Хмм, что?
– Его мыло, телефон, дверной звонок, все линки оборваны. Не могу его найти ни на работе, ни по мобиле. Типа везде ищу, а Реджа вдруг нет.
– Ты когда с ним последний раз связывался?
– На прошлой неделе. Мне уже волноваться?
– Он мог просто скипнуть в Сиэттл.
Эрик мычит несколько тактов темы Дарта Вейдера.
– Не считаете, это что-то другое.
– «Хэшеварзы»? они его уволили, ты же сам знаешь.
– Ну, это значит, что и меня выпнули, Редж такой высокий класс, что прислал мне шикарное выходное пособие, но знаете, чего, с тем базовым набором привилегий, которые меня впускали в «хэшеварзах» куда угодно, в последнее время чем больше меня это не касается, тем больше я не могу туда не лезть. Факт в том, я как раз собирался туда занырнуть, но подумал, что лучше вам сперва позвонить…
– Пока я сплю, спасибо.
– Ой блин, точно, вы же спите, люди, эй, я не…
– Норм. – Она выбирается из постели и шаркает к компьютеру. – Ты не против общества? Может, показал бы мне ПодСетье? У нас свиданка была назначена.
– Конечно, можете зайти в мою сеть, я вам пароли дам, проведу там…
– Сейчас кофе только поставлю…
Вот они связались и медленно спускаются из чутьсветного Манхэттена в кишащую тьму, оставляя ползающих и деловито скользящих от ссылки к ссылке по поверхностной сети червяков над головой, минуя баннеры и всплывающую рекламу, группы пользователей и самовоспроизводящиеся чаты… вниз, где можно путешествовать по кооптированным блокам адресного пространства, где кибергромилы охраняют периметры, операционные центры спамеров, видеоигры, так или иначе признанные слишком жестокими или непристойными, или же чересчур прекрасными для рынка в том виде, в каком он нынче определяется…
– Есть приятные сайты и для ноголюбов, – мимоходом комментирует Эрик. Не говоря уже о более запретных выражениях страсти, начиная с детской порнухи, а оттуда – все более токсичных.
Максин удивляет, как здесь все густонаселено, в этой подпаучьей стране. Авантюристы, паломники, публика, живущая подачками, возлюбленные в бегах, сбежавшие должники, уклонисты, бессознательные бродяги и большое количество любопытствующих антрепренёрдов, среди которых – Промомен, которого Эрик ей представляет. Аватар у него – дружелюбный гик в квадратненьких очочках, на нем бутерброд из пары олдскульных рекламных досок, где написано его имя, а также имя его соблазнительного коадъютора Сэндвичдеффки, волосы у нее буквально пылают, гифка с суетящимися многоугольниками – костер поверх субподросткового лица, как в манге.
– Реклама в ПодСетье, волна будущего, – приветствует Максин Промомен. – Штука в том, чтобы забить место сейчас, зацепиться, уже все раскочегарить, когда сюда явятся ползуны, что произойдет с минуты на минуту.
– Постойте – вы в самом деле получаете какой-то доход от рекламы на здешних сайтах?
– Пока что – оружие, наркотики, секс, билеты на «Никсов»…
– Вся эта натурально recherché срань, – вставляет Сэндвичдеффка.
– Это по-прежнему край непуганых идиотов. Можно решить, что так будет длиться вечно, но колонизаторы уже на подходе. Пиджи и чайники. Из-за хребта уже играет голубоглазый соул. Есть уже с полдюжины хорошо финансируемых проектов по разработке софта ползать в ПодСетье…
– Это, – интересуется Максин, – типа «Оседлай неукротимую волну»?
– Вот только лето закончится слишком быстро, как только они доберутся сюда, все субурбанизуется быстрее, чем выговоришь «поздний капитализм». А потом все станет так же, как на мелководье. Ссылка за ссылкой, они всё подведут под контроль, чтоб было безопасно и респектабельно. На каждом углу церковь. У всех салунов лицензии. Кто еще хочет свободы – тем придется седлать коней и двигать куда-то еще.
– Если ищете скидок, – советует Сэндвичдеффка, – есть славные в районе сайтов холодной войны, но цены там разумны, вероятно, ненадолго.
– Я подниму этот вопрос на следующем правлении. А пока, наверное, просто погляжу, что тут как.
Не сказать, что раён этот внушает. Если бы в Глубокой Паутине был свой Роберт Мозес, он бы заорал: «Сносите уже!» Разломанные остатки старых военных мощностей, команды давно деактивированы, как будто башни с передатчиками для контроля призрачного движения по-прежнему стоят на изготовку где-то вдали на мысах, в мирской тьме, разъеденные, неухоженные решетки ферм все заплетены лозами и листвой линялой ядовитой зелени, задействуют забытые тактические частоты для операций, заглохших ввиду прекращения финансирования… Ракеты, предназначенные для сбивания винтовых русских бомбардировщиков, так и не размещенные, валяются обычно кусками, словно обглоданные каким-то отчаянно нищим населением, что выходит наружу лишь в глухие ночные вахты. Гигантские ламповые компьютеры с полуакровыми опорными поверхностями, выпотрошенные, сплошь пустые розетки и разметанные провода. Замусоренные оперативные штабы, пластиковая деталировка расцвета шестидесятых раскрошилась и пожелтела, радарные консоли с круглыми экранами под капорами, столы по-прежнему оккупированы аватарами старшего командного состава перед мигающими картами секторов, вытянулись по струнке и покачиваются, словно загипнотизированные змеи, изображения искажены, парализованы, рассыпаются в прах.
Максин замечает, что одна из этих карт сконцентрирована на восточном Лонг-Айленде. Комната выглядит знакомо, аскетично и безжалостно. Навещает одно из тех ее подозрений-изгоев.
– Эрик, как нам попасть вот сюда?
Краткая чечетка по клавишам, и они внутри. Если это и не подземная комната, какие она видела в Монтоке, то сгодится. Призраки тут зримее. Висят слои табачного дыма, неперемешанные в безоконном пространстве. За радарными дисплеями присматривают чародеи слежения. Входят и выходят виртуальные мелкие сошки с планшетами и кофе. Дежурный офицер, птичкин полковник, озирает их так, словно собирается потребовать пароль. Возникает окно сообщения. «Доступ ограничен лицами с надлежащим допуском, прикомандированным к КВКО от ООРВВС Регион 7».
Аватар Эрика жмет плечами и улыбается. Душевная клякса у него пульсирует раскаленно-зеленым.
– Крипто здесь довольно олдскульное, я ща.
Экран заполняется лицом полковника, оно спорадически разламывается, смазывается, рассыпается на пиксели, его сдувает ветрами шума и забывчивости, хромыми ссылками, потерянными серверами. Голос его синтезировался несколько поколений назад и никогда не апгрейдился, движения губ не совпадают со словами, если их вообще когда-то синхронизировали. Сказать же ему есть вот что.
«Есть жуткая тюрьма, большинство информаторов предполагает, что находится она здесь, в США, хотя нам поступали данные от русских, где она не в свою пользу сравнивалась с худшими подразделениями Гулага. Называть их они, с классическим русским нежеланием, отказывались. Где бы ни была она, жестокая – слишком мягкое описание. Тебя убивают, но оставляют в живых. Милосердие там неведомо.
Предполагается, что это нечто вроде учебно-тренировочного лагеря для военных путешественников во времени. Путешествия во времени, как выясняется, не предназначены для гражданских туристов, нельзя просто влезть в машину, это нужно делать изнутри наружу, своими умом и телом, а навигация по Времени – дисциплина безжалостная. Она требует многих лет боли, тяжелого труда и утрат, а воздаяния там нет – ни чем-то, ни от чего-то.
Учитывая долгую подготовку, в программу предпочитают набирать детей, похищая их. Обычно это мальчики. Их забирают без их согласия и систематически перепрошивают. Их назначают в тайные кадровые штаты и отправляют на правительственные задания взад и вперед во Времени, с приказами создавать альтернативные истории, пользу от которых будут получать высшие эшелоны командования, отправившие их туда.
Им следует быть готовыми к крайним тяготам работы. Их морят голодом, избивают, содомизируют, оперируют без анестезии. Они больше никогда не видят своих родных или друзей. Если же такое случайно происходит, во время задания или просто как рутинное непредвиденное обстоятельство, постоянный приказ-инструкция для них – незамедлительно убивать любого, кто их узнает.
Считается, что приведены в действие стандартные стратегии отвлечения общественного внимания. Полезными отвлекающими нарративами для этого оказались похищения НЛО, исчезновения в исправительной системе, программы типа «МК-Ультра»».
Скажем, отрок похищен около 1960 года. Сорок с лишним лет назад. К настоящему времени ему будет плюс-минус пятьдесят. Он среди нас, хотя, вполне вероятно, исчезнет без уведомления, ибо его снова и снова отправляют в жестокую глухомань Времени, замещать одну судьбу другой, переписывать то, что, как убеждены остальные, написано. Вероятно, таковыми не будут местные детки из восточного округа Саффолк, лучше выхватывать их где подальше, в тысячах миль от дома, они будут дезориентированы, так их легче сломать.
Ну и кто, из ранее бывших вне подозрений сотен у Максин в «Ролодексе», лучше всего подходит под такое описание? Уже сильно после того, как она вынырнула опять, бросила Эрика ладить с его ранним утром, вернувшись к непоэтическим предъявам дня, она ловит себя на том, что воображает предысторию Виндусту, невинному пацану, выкраденному землерожденными инопланетянами, а когда он повзрослел до того, чтобы понять, что с ним сотворили, уже слишком поздно, его душа ими захавана.
Максин, я тебя умоляю. Где она подцепила эту бредятину, что никто не вне искупления, даже гопник-убийца МВФ? Даже допуская ненадежность интернета, на Виндуста запросто можно повесить такой урожай невинных душ, что легко поместит его в компанию убийц Книги Гиннесса и познаменитее, вот только тут все происходило медленно, амортизировалось одним убийством за раз, в отдаленных юрисдикциях, где ни закон, ни СМИ не причинят ему неудобств. Потом тебе наконец выпадает встретиться с ним лично, держится учено, не вполне чарующая фатальная склонность выбирать не ту моду, и две эти истории у тебя никак не коннектятся. Вопреки собственным убеждениям, возможно, потому, что больше некому это вывалить, Максин знает, что это следует довести до сведения Шона.
Шона нет, ушел к собственному терапевту, поэтому Максин сидит в приемной, просматривает сёрферские журналы. Он впархивает с опозданием в десять минут, балансируя на какой-то волне благословенности.
– Един со вселенной, спасибо, – приветствует ее он, – как сама?
– Стервой быть не обязательно, Шон.
Из того, что Максин в силах понять, терапевт Шон Леопольдо – мозгоправ-лаканист, которого несколько лет назад вынудили оставить приличную практику в Буэнос-Айресе, в немалой части ввиду неолиберального вмешательства в экономику его страны. Гиперинфляция при Альфонсине, массовые увольнения в эпоху Менема-Кавалло, плюс послушные договоренности режимов с МВФ, должно быть, казались Законом Отца, впавшим в амок, и, накушавшись вот такого, Леопольдо перестал видеть слишком светлое будущее в любимом своем городе, осажденном призраками, а потому бросил практику, свои роскошные апартаменты в квартале мозгоправов, известном под названием «Вилла Фройд», и сдернул в Штаты.
Однажды Шон стоял в телефонной будке тут, в городе, прямо на улице, позвонить нужно было так, что сил нет, все возможное шло не так, он выгребал квортеры горстями, тонального вызова нет, роботы херню какую-то несут, наконец довел себя до обычной ГНЙ-ярости, дерябнул трубкой об аппарат, вопя при этом ебаный Джулиани, и тут услышал этот голос, человеческий, реальный, спокойный.
– У вас там небольшие неприятности? – Потом, конечно, Леопольдо прорюхал, что так можно бизнес себе раскачать, отвисая в местах, где вероятнее всего кризисы душевного здравия, вроде телефонов-автоматов ГНЙ, сперва удалив с будок таблички «Не работает».
– Может, чуток и коротит этически, – прикидывает Шон, – но у него меньше сессий в неделю, и они не всегда длятся полные пятьдесят минут. А через некоторое время я начал понимать, как лаканизм похож на дзен.
– А?
– Тотальная трихомудия эго, по сути. Тот, кем ты себя считаешь, вообще не тот, кто ты есть. Оно гораздо меньше, а в то же время…
– Гораздо больше, да, спасибо, что объяснил, Шон.
Учитывая историю Леопольдо, сейчас, кажется, не лучший момент заговаривать на тему Виндуста.
– А твой шринк когда-нибудь рассказывает о тамошней экономике?
– Не очень, это болезненная тема. Худшее оскорбление, которое он может придумать, – назвать чью-нибудь мать неолибералкой. Эта политика уничтожила средний класс Аргентины, переебла больше жизней, чем пока вообще сосчитали. Может, не так скверно, как исчезнуть, но тотально отстой loquesea. А почему интересуешься?
– У меня кое-кто знакомый во всем этом был замешан, еще в начале девяностых, теперь работает из О.К., по-прежнему в тех же мерзких бизнесах, и я за него беспокоюсь, я – как тот парняга с раскаленным углем. Не могу выпустить из рук. Это вредит моему здоровью, в этом даже никакой красоты, но мне все равно за него надо держаться.
– Ты теперь как-то залипаешь, типа, на республиканских военных преступниках? Предохраняешься хоть, надеюсь?
– Мило, Шон.
– Ладно тебе, на сам-деле ты не обиделась.
– «На сам-деле»? Погоди-ка минуточку. Это у тебя чугунный Будда, правильно? Смотри. – Потянувшись к голове Будды, которая, конечно же, как только она ее коснется, идеально ляжет ей в руку, словно ее разработали заведомо как рукоять холодного оружия. В единый миг все недружелюбные импульсы утишены.
– Я видела его задок, – стараясь не съехать тут в режим Трёхнутого Утка, – он пытает людей электрохлыстами для скота, он выкачивает досуха водоносные слои и сгоняет фермеров с их земли, уничтожает целые правительства во имя ебанутой экономической теории, в которую, может, и сам не верит, у меня нет иллюзий насчет его истинного лица…
– Кое-каково, недопонятого подростка, его нужно только с правильной девчонкой свести, которая, как выяснится, знает еще меньше его? Это у нас опять старшие классы? Состязаемся за мальчиков, которые станут врачами или окажутся на Уолл-стрит, а сами, по ходу, втайне желаем сбежать с торчками, угонщиками, орлами из круглосуточных магазов…
– Да, Шон, и про сёрферов не забудь. Что, я дико извиняюсь, дает тебе здесь власть? Что случается в твоей практике, если ты хочешь кого-то спасти, а сам их теряешь?
– Я только стремлюсь к тому, что Лакан зовет «благожелательной деперсонализацией». Если залипну на «спасении» клиентов, сколько пользы, по-твоему, я смогу им принести?
– Много?
– Вторая попытка.
– Эм… не очень много?
– Максин, я думаю, ты боишься этого парня. Он Жнец, он тобой занялся вплотную, а ты пытаешься выкрутиться, строя ему глазки.
Ууф. Не этот ли миг годен для того, чтобы с топотом выбежать за дверь, с достоинством, однако недвусмысленно бросив через плечо пошел-ты-нахуй?
– Что ж. Дай-ка мне это обдумать.
