17

С середины 90-х, когда «Дабью-Уай-Эн-Уай» в одночасье сменила формат с кантри на классическое диско, пристойной музыки для езды по этим местам перестало хватать, но где-то после Дикс-Хиллз она ловит другую кантри-станцию, может, из Коннектикута, и вот там запевает Прогалина Май Спокноч с ее чартоломом начала карьеры «Среднеград, Нью-Йорк»:

Я отправлю, певи-цу-пастушку, С оркестром, и в шляпе к те-бе, Чтоб ты знал, что я здесь и готова, Бросить вызов с тобой судьбе –

Но ты же Залипнешь на ней, Станешь думать о ней день и ночь, Та же ста- рая мода, и жалкая кода, так что не стоит воду толочь – И, не, надо, ко, мне Лезть, Как мне, себя есть, Мне, не, нужен Нож и – вилка, бога ради, слу-шать как гудят… скучно поезда Ночью без тебя, В штате Нью-Йорк, в Среднеграде.

[После проигрыша на педальной стил-гитаре, что неизменно дотягивался и цеплял Максин душу]

Сидючи здесь, с длинногорлой, мульти- ки, глядя неделю, а тени ползут очень долгим рассказом обо всем, чего мы не успели… Мы трей- лер свой не заземлили, и стены лупили нас током, по-ка средь зимы не бросили мы, Вообще что-то чувствовать толком. И не надо ко мне Лезть, как мне, себя есть…

Тип-того. К коему моменту Максин подпевает вполне сосредоточенно, а ветер задувает слезы ей обратно в уши, и с соседних полос движения на нее поглядывают водители.

На выезд 70 она попадает к полудню, и поскольку видеопленка Марвина не очень обращала внимания на то, что Джоди Делла Фемина назвала бы «напрямками», Максин приходится полагаться в этом деле на интуицию, немного погодя съехав на трассу 27 и руля примерно столько, сколько это занимало на пленке, как ей помнится, пока она не замечает таверну с названием «Сынков О-Хо-Холл» с пикапами и мотоциклами на обеденном перерыве перед фасадом.

Она входит, садится у стойки, берет себе сомнительный салат, длинногорлую «ПСЛ» и стакан. Джукбокс играет такую музыку, чьи аранжировки для струнных Максин вряд ли когда услышит в каком-либо обеденном заведении Манхэттена. Немного погодя парень в трех табуретах от нее представляется Рэнди и замечает:

– Ну, сумка через плечо покачивается так, что наводит на мысли о стрелковом оружии, но копом, по мне, отчего-то не пахнет, и вы не дилер, поэтому что нам остается, интересно. – Описать его можно было словом «колобок», но антенны Максин определяют его в ту подкатегорию колобков, которые еще и оружие носят, может, и не на себе, но с хорошей точностью где-то под рукой. У него запущенная бородка, на голове красная бейсболка с какой-то отсылкой к Мясрулю, а сзади из-под нее висит седоватый хвост.

– Эй, может, я и есть коп. Работаю под прикрытием.

– Не-е, в копах че-т такое особое есть, поневоле узнаешь, особо если тебя самого сильно попинали.

– Ну, меня тогда, наверное, просто по площадке немного поводили. Надо извиняться?

– Только если вы тут, чтобы подложить кому-то свинью. Вы кого ищете?

Ладно. Как насчет…

– Шэй и Бруно?

– А, эти, эй, им можно сколько хотите свиней подкладывать. Тут все огребли свою долю кармы, но эти двое… а вам они вообще за каким рожном?

– Тут просто один их друг.

– Надеюсь, вы не про Уэстчестерского Уда? Сложен так, что будто по земле стелется, еще вот это бельгийское пиво полюбляет?

– Возможно. А вы случаем не знаете, как мне до их дома доехать?

– О, я понял. Вы страховой оценщик, правильно?

– Это как?

– Пожар.

– Я просто бухгалтер из конторы этого парня. Он какое-то время не появлялся. Какой пожар?

– Пару недель назад вся хаза сгорела. В новостях много шуму было, спасатели со всех сторон съехались, пламя до неба, аж с ЛАСА видно было.

– Как же…

– Обугленные останки? Не, ничего такого.

– Следы катализатора?

– Вы точно же не из этих девах, из крим-лаб, как по телику.

– Вот вы меня прибалтываете.

– Это потом. Но если вы…

– Рэнди, если б я прям сейчас была не так подстегнута в офисный режим?

Общая пауза. Коллеги в перерывах от работы с трудом стараются слишком громко не ржать. Рэнди здесь все знают, довольно скоро уже в разгаре шаденфройдефест насчет того, кому тут хуже всех. С прошлого года, когда сдулся техно-бум, большинство здешних домовладельцев, кого задело рынком, взялись не исполнять контракты налево и направо. Лишь время от времени можно найти отголоски золотой эпохи девяностых, когда улучшались жилищные условия, и одно имя тут, к неудивлению Максин, всплывает постоянно – Гейбриэл Мроз.

– Его чеки по-прежнему проходят, – предполагает Максин. Рэнди заливисто хохочет, как это обычно делают колобки.

– Когда он их выписывает. – Ремонтируя ванные, Рэнди раз за разом оказывается с зажатыми фактурами. – Я сейчас тут всем кругом должен, душевые головки с четырехзначным ценником, здоровенные, как пицца, мрамор для всех ванн спецзаказами из Каррары, Италия, особые стекольщики для зеркального стекла в золотую прожилку. – Все в баре подключаются с похожими историями. Как будто после судьбоносной встречи с бухгалтерами таблоидной фигуры Доналда Трампа по учету затрат в какой-то момент, Мроз теперь всюду применяет руководящий принцип денежных мешков – платить только основным подрядчикам, на мелких класть с прибором.

У Мроза поклонников здесь немного – чего и следовало ожидать, предполагает Максин, однако шокирует ее единодушие мнения в этом баре: он к тому же, вероятно, приложил руку к поджогу дома Шэй и Бруно.

– Какая связь? – Максин, щурясь. – Я всегда больше считала его человеком хэмптонским.

– Край города с жульем, как любят говорить «Орлы», Хэмптоны ему такого не дают, ему нужно отрываться от огней и лимузинов, забуриваться в какую-нибудь развалюху, как у Бруно и Шэй, где можно косяки повышибать.

– Они думают, таким были, – высказывается молодая женщина в малярной робе, без лифчика, по всем голым предплечьям китайские татухи, – нёрдами с фантазиями. Хотят к этому вернуться, снова навестить.

– Ох, Вифезда, ты просто киска – эдак с рук старине Гейбу спускать. Он же как со всеми остальными, ищет, с кем бы трахнуться подешевше.

– Но зачем, – Максин своим лучшим голосом страхового оценщика, – дом-то сжигать?

– У них репутация там была из-за странного поведения и чего не. Может, Мроза шантажировали.

Максин быстро прочесывает лица в непосредственной близости, но не видит тех, кто считает, будто знает наверняка.

– Карма недвижимости, – предполагает кто-то. – Такая хаза, как у Мроза, вне всяких пропорций, означает, что нужно как-то уничтожить много домов поменьше, чтобы поддерживать общее равновесие.

– Это целая куча поджогов, Эдди, – грит Рэнди.

– Так… это внушительный участок, – Максин делает вид, будто спрашивает, – жилье Мроза?

– Мы его зовем «Ебакингемский дворец». Хотите взглянуть? Я как раз туда ехать собирался.

Стараясь, чтобы прозвучало, как у фанатки:

– Как устоять против величественного дома. А меня хоть за ворота впустят?

Рэнди извлекает цепочку с жетоном.

– Ворота автоматические, а тут у меня транспондер, всегда лишний с собой ношу.

Вифезда поясняет:

– Тут у нас традиция, эти здоровенные дома – отличные места водить кого-нибудь на свиданки, если в романтику для вас входят грубые прерывания в самом разгаре.

– У «Форума Пентхауса» целый спецномер об этом был, – ставит сноску Рэнди.

– Так, давайте вас немного экипируем. – Они удаляются в дамский туалет, где Вифезда вынимает щетку для начесов, восьмиунцевую банку спрея «Окончательная сеть» и тянется к волосам Максин. – Надо избавиться от всего этого хруста, пока что вы слишком похожи на этих, от Бобби Вэна.

Когда Максин вновь выныривает из удобств:

– Боже правый, – чуть не падает в обморок Рэнди, – думал, это Шэнайа Туэйн. – Эй, Максин такое годится.

Через считаные минуты Рэнди выкатывается с парковки в «ф-350» с подрядчицкой рамой на кузове, Максин держится к нему впритык, не очень понимая, насколько хорош этот план, и все более сомневаясь по мере того, как «Сынков» в зеркале заднего вида сменяется унылыми жилыми улочками, ободранными и в выбоинах, забитыми маленькими прокатными конторами, что упираются тупиками в парковку торгового центра за сетчатой оградой.

Они кратко останавливаются посмотреть на то, что осталось от прежнего домика игрищ Шэй, Бруно и Випа. Полный убыток. Над пепелищем снова клубится зеленая летняя поросль.

– Думаете, случайность? Подпалили намеренно?

– Не могу сказать за вашего дружка Уда, но Шэй и Бруно – духи не самые передовые, фактически – довольно тупые пиздюки, если вдуматься, поэтому, может, кто какую глупость и допустил при раскурке. Могло и так случиться.

Максин роется в сумочке и достает цифровую камеру сделать несколько снимков. Заглядывая ей через плечо, Рэнди засекает «беретту».

– Ого. Это 3032-я? Патроны какие?

– 60 гран с экспансивной пулей, а у вас?

– Предпочитаю «гидрошоки». «Берса», девять миллиметров?

– Обалдеть.

– А… вы на самом деле не бухгалтер в конторе.

– Ну, как бы. Плащ сегодня в химчистке, и я забыла прихватить костюм из спандекса, поэтому полного эффекта вам не светит. Руку с моей задницы, кстати, тоже можно убрать.

– Батюшки-светы, неужто я и впрямь…

Что, в сравнении с ее обычным светским днем, канает за стильные подкаты.

Они едут дальше, к маяку мыса Монток. Все должны вроде как любить Монток – он же избегает всего, что не так с Хэмптонами. Максин в детстве приезжала сюда раз-другой, взбиралась на верхушку маяка, живала в «Гёрни», ела много морского, засыпала под биенье океанского пульса, что тут было не любить? Теперь же, пока они сбрасывают скорость вдоль последнего отрезка трассы 27, она ощущает лишь сужение выбора – все стекается сюда, весь Лонг-Айленд, оборонные заводы, убийственные транспортные потоки, история республиканского греха, так никогда и не смягченного, непреклонная субурбанизация, мили стриженых дворов, подрядчицкий орштейн, ДСП и БКП, безлесные дали, все собирается, все распадается в предельную зацепку для пальцев перед долгой глухоманью Атлантики.

Они паркуются на стоянке для посетителей маяка. Повсюду туристы и их детки, невинное прошлое Максин.

– Переждем здесь минутку, тут видеонаблюдение. Машину оставьте на парковке, сделаем вид, что у нас романтическое рандеву, уедем вместе в моем грузаче. Так охране Мроза меньше подозрений.

По Максин – разумно, хотя по-прежнему может оказаться, что он тут себе проворит какой-то конский перепихон. Они снова выезжают со стоянки, следуют петлей к Старому Монтокскому шоссе и вот закладывают крюк вправо, вглубь по Прибрежной Артиллерийской дороге.

Не в добрый час заложенное летнее пристанище Гейбриэла Мроза оказывается скромным десятиспаленным, как любят называть риелторы, «постмодернистским» домом с кругами и частями кругов в окнах и рамах, свободная планировка, наполнен тем странным боковым океанским светом, что манил сюда художников, когда Южный Зубец был еще реален. Обязательный теннисный корт «Хар-Тру», бассейн из торкрет-бетона – хоть, говоря технически, и «олимпийских» габаритов, но, похоже, масштабирован скорее для соревнований по гребле, нежели плавания – с кабаной, какая квалифицировалась бы как семейное жилье во многих городках выше-по-острову, что приходят Максин в голову, к примеру – в Сайоссите. Над верхушками деревьев вздымается гигантская старинная радарная антенна еще с дней антисоветского террора, вскорости – туристский парковый аттракцион.

Весь дом Мроза кишит подрядчиками, все пахнет герметиком и опилками. Рэнди подхватывает бумажный сосуд с кофе, мешок раствора и деловое выражение и притворяется, что он тут по какому-то ванному вопросу. Максин притворяется, что она с ним.

Как тут могут быть секреты? По кухне хоть на машине езди, проекционный зал по последнему слову техники, все открыто, в стенах никаких тайных ходов, никаких спрятанных дверей, все еще слишком новое. Что может скрываться за таким фасадом, когда тут насквозь один фасад?

Это покуда они не спустились в винный погреб, который, судя по всему, с самого начала был пунктом назначения Рэнди.

– Рэнди. Вы же не…

– Прикинул, что не выпью, так схожу на эту штуку, «эБэй» называется, и сдам за несколько баксов, хоть так себе денег отсюда верну.

Рэнди берет бутылку белого «бордо», качает головой этикетке, кладет на место.

– Тупому сукину сыну навязали целый стеллаж 91-го. Хоть немного справедливости, наверно, у меня даже супруга такую дрянь не пьет. Постой-ка, а это что? ОК, может, приготовить с ним что-то получится. – Он переходит к красным, бормоча и сдувая пыль, и крадет, пока не набивает себе грузовые карманы и сумку Максин. – Надо пойти в грузач это все сложить. Мы ничего не упустили?

– Я еще тут погляжу, через минуту опять снаружи увидимся.

– Только поглядывайте, тут копы-в-аренду ходят, они не всегда в форме.

Взгляд ее зацепился не за год производства или марку, а за теневую, почти невидимую дверь в углу, и рядом с нею – кнопочный номеронабиратель.

Едва Рэнди вон, она достает свой «Филофакс», что ныне эволюционировал в дорогостоящую папку, набитую разрозненными клочками бумаги, и при тусклом свете принимается искать список паролей «хэшеварзов», которые Эрик нарыл при своих поисках в ПодСетье, а Редж ей передал. Она припоминает, что некоторые были помечены, как клавишные коды. И само собой, лишь пару-тройку пальцетанцев спустя жужжит электромотор, и засов с лязгом отодвигается.

Максин не считает себя особо робкого десятка, она приходила на благотворительные сборища в неправильных аксессуарах, за границей ездила в прокатных машинах с инопланетными передачами, одерживала верх в препирательствах со сборщиками долгов, торговцами оружием и окончательно сбрендившими республиканцами – без особых сомнений, как телесных, так и духовных. Но теперь, при этом шаге за дверь, возникает интересный вопрос, Максин, ты, блядь, совсем ума лишилась? Века́ми они пытались промывать девчонкам мозги побасенками о Замке Синей Бороды, и вот, пожалуйста, она шлет все эти полезные советы в игнор. Где-то впереди залегает конфиденциальное пространство, необъясненное, не поддающееся анализу, роковое, если в него забрести, отчего ее для начала в свое время вышвырнули из профессии, а однажды за такое можно ведь и жизнью поплатиться. Вверху, в мире – яркая середина летнего дня с птичками под свесами крыш, и осами в садах, и ароматом сосен. А тут, внизу – холодно, промышленный холод, который она ощущает до ногтей на ногах. Дело не только в том, что Мроз ее здесь не желает. Не зная причин, она знает, что это примерно последняя дверь, за которую ей вообще следовало бы заходить.

За нею Максин обнаруживает коридор с дверями, чисто выметенный, строгий, через широкие интервалы – рельсовые светильники, тени там, где быть их не должно, ведет – если она неким манером не развернулась – к заброшенной воздушной базе с большой радарной антенной. Что бы ни было на другом его конце тут, за забором, доступ Гейбриэла Мроза к этому чему-то важен настолько, что защищается кодом, отчего все это изрядно смахивает на нечто большее, нежели невинное хобби какого-нибудь богатея.

Она осторожно движется вглубь, таймер нарушителя безмолвно мигает у нее в голове. Некоторые двери закрыты и заперты, какие-то открыты, комнаты за ними пусты промозгло и неестественно ухоженно, словно скверную историю можно здесь как-то стабилизировать и сохранить на десятилетия. Если, разумеется, это не просто защищенное конторское пространство, какая-то физически воплощенная версия темного архива в «хэшеварзах», куда заглядывал Эрик. Пахнет хлоркой, словно недавно дезинфицировали. Бетонные полы, канавки ведут к стокам, вмонтированным там, где пониже. Над головой стальные балки, с креплениями, о назначении коих она не может или не хочет догадываться. Никакой мебели, кроме конторских столов, покрытых серой «формайкой», и складных стульев. Какие-то розетки на 220 вольт, но ни единого признака тяжелого оборудования.

От того лака для волос у нее что, вся голова как-то превратилась в антенну? Она уже начала слышать шепот, который вскоре разлагается на некий радиообмен, – озирается, нет ли здесь динамиков, ни одного не засекает, однако в воздухе все гуще от числительных и натовских фонетических обозначений букв, включая Человек, Зоя и Харитон, безэмоциональные голоса, искаженные радиопомехами, перекрестными наводками, всплесками солнечного РЧ-шума… порой фраза по-английски, которую она все никак не успевает уловить.

Она дошла до лестничного колодца, спускающегося еще глубже в конечную морену. Дальше, чем ей видно. Ее координаты вдруг смещаются сразу на девяносто градусов, поэтому она уже не способна понять, смотрит ли вертикально вниз сквозь бессчетные уровни или прямо перед собой вдоль еще одного длинного коридора. Длится лишь такт сердца, но сколько ему надо? Она воображает, что так себе кто-то представляет тут внизу спасение в холодной войне, тщательно размещенное в этом американском тупике, какую-то веру в скотскую глубь, какую-то молитвенную уверенность в том, что выживут благословенные немногие, обставят конец света и объятья Пустоты…

Ох блин, что это – площадкой ниже, что-то замерло, дрожа, глядя вверх на нее… в этом свете точно сказать непросто, она надеется, что всего-навсего галлюцинирует, что-то живое, однако слишком маленькое, такой охраны не бывает… и не сторожевое животное… нет… ребенок? Что-то в детского размера военной рабочей форме, приближается к ней теперь со сторожким и смертоносным изяществом, поднимаясь как бы на крыльях, глаза его слишком уж видимы в сумраке, слишком бледные, едва ли не белые…

Таймер у нее в голове срабатывает, дребезжа, настойчиво. Отчего-то тянуться прямо сейчас к «беретте» будет неразумно.

– Ладно, «Воздушные Джорданы» – делайте, что должны! – Она разворачивается и рвет назад по коридору, обратно за дверь, которую не следовало открывать, снова в винный погреб, а там Рэнди ее уже искал.

– Вы норм?

Все зависит от того, как определить норм.

– Тут это «Вон-Романе», мне интересно…

– Год не сильно важен, хватайте, пошли. – Для винного вора Рэнди внезапно скидывает всю свою учтивость. Они забираются к нему в грузач и выезжают тем же путем, каким приехали. Рэнди молчит, пока не доезжают до маяка, будто и он что-то у Мроза увидел.

– Слушайте, вы когда-нибудь в Ёнкерзе бываете? У моей жены там родня, а я иногда постреливаю там на маленьком таком дамском полигоне, «Чувствительность» называется…

– «Мужчины всегда желанны», еще бы, знаю, конечно, сама член фактически.

– Ну, может, я там вас как-нибудь и застану.

– Буду ждать с нетерпением, Рэнди.

– Не забудьте тут свое бургундское.

– Эм… вы тут раньше про карму говорили, может, лучше валяйте берите сами.

Она не вполне газует оттуда, но и не мешкает, бросая тревожные взгляды в заднее зеркальце по крайней мере до Стоуни-Брука. Катись, полноприводный мой, катись. Вот и говори о поди-туда-не-знаю-куда. Последний известный адрес Випа Уппероса – обугленная руина, поместье Гейбриэла Мроза – показуха и скука, за исключением таинственного коридора и чего-то в нем такого, о чем не хочется знать, даже видела она его или нет. Стало быть… может, ей удастся что-то из этого вычесть, средних размеров суточную норму, скидку по кредитке, один бак топлива, дуб с четвертаком за галлон, посмотрим, согласятся ли на $1.50…

Перед тем как слиться из эфира кантри-станции, включается классика Слюнявого Флойда Уомэка:

Мой, бедный мозг, Стал дрыгаться недавно, и Елозит тоже он, В борьбе… и сон крадет он у меня, исправно, Все потому- Что он, елозит, по тебе. [женская подпевка] Зачем, же дрыгается он? по- что елозит? [Флойд] Сках-жи, иначе с глузда Съеду я…

Покоя мозг, ело- зящий мой просит! В нем Чар, твоих не Сякнет, эх, струя…

Ночью ей снится обычный Манхэттен-хоть-и-не-вполне, который она часто навещает в снах, где, если зайти подальше по любой авеню, знакомая сеть начинает распадаться, подрагивать и переплетаться с пригородными артериями, пока Максин не приближается к тематическому торговому центру, который, по ее понятию, намеренно обустроили похожим на последствия кошмарной битвы Третьей мировой войны, весь обуглен и полуразрушен, заброшенные лачуги и выжженные бетонные фундаменты расположены в естественном амфитеатре так, что два или больше уровней лавок поднимаются по довольно крутому склону, все прискорбно ржаво и сепиево, однако же здесь, в этих тщательно захезанных уличных кафе сидят яппошоперы, пьют свой бодрый чай, заказывают япповые сэндвичи, под завязку набитые рукколой и козьим сыром, ведут себя точно так же, как держались бы в «Общем Вудбёри» или «Парамусе». Здесь она должна встретиться с Хайди, но вдруг оказывается в сгустившихся сумерках на тропе через какие-то леса. Впереди мигает огонек. Пахнет дымом с сильным ядовитым элементом, пластик, варево нарколабы, кто знает? заходит за изгиб тропинки, и перед нею дом с видеопленки Випа Уппероса, горит – черный дым узлами и свилями, взбитый средь кислотно-оранжевых языков пламени, хлещет вверх, сливаясь с беззвездной небесной хмарью. Никаких соседей, собравшихся поглазеть. Издалека не набирают громкости никакие сирены. Никто не приходит гасить огонь или спасать тех, кто мог остаться внутри – не Вип, а отчего-то на сей раз Лестер Трюхс. Максин парализовало на месте в зазубренном свете, она перебирает свои варианты и обязанности. Горит свирепо, всепоглощающе, жар такой яростный, что не подойдешь. Даже с такого расстояния она ощущает, как ей перекрывает кислород. Почему Лестер? Она просыпается с этим ощущением неотложности, зная, что должна что-то сделать, но не понимает, что именно.

День, как обычно, плюхается на нее сразу. Вскоре она уже по уши в налоговых уклонистах, жадных маленьких ухарях, кто спит и видит, как бы срастить себе побольше, в электронных таблицах, где невозможно разобраться. В районе обеденного перерыва к ней заглядывает Хайди.

– Как раз тот поп-культурный мозг, где я хотела поковыряться. – Они хватают себе по быстрому салату в буфетной за углом. – Хайди, расскажи-ка мне еще о Проекте Монток.

– Существует с восьмидесятых, уже вошел в американский обиход. На следующий год открывают старую воздушную базу для туристов. Уже есть компании, которые гоняют туда автобусы с туристами.

– Что?

– Очередная разновидность чего угодно становится бродуэйской опереттой.

– То есть Проект Монток больше никто не воспринимает всерьез, ты говоришь.

Театральный вздох.

– Макси, дотошная Макси, как всегда судмедэкспертна. Эти городские легенды могут служить аттракторами, набирают отовсюду фрагментики странности, немного погодя никто уже не в состоянии смотреть на целое и верить в него, слишком оно неструктурированно. Но мы отчего-то по-прежнему отбираем лучшие кусочки, боже упаси нас, конечно, вовлечься, мы слишком для этого хиповы, однако нет никакого окончательного доказательства, что тут совсем всё неправда. За и против, и все вырождается в споры по интернету, флеймы, троллинг, треды, лишь заводящие все глубже в лабиринт.

Да и, приходит в голову Максин, туристское – не значит обеззараженное, не обязательно. Она знает таких людей, кто летом ездит в Польшу в комплексные туры по нацистским концлагерям. В автобусе Польские Бешеные Псы бесплатно. В Монток может стекаться столько отдыхающих, что ими каждый квадратный дюйм поверхности кишеть будет, а под их праздными ногами происходит то, что б там ни происходило, с чем связан тоннель Мроза.

– Ты не ешь этот…

– Лопай, Хайди, лопай, прошу тебя. Я не настолько проголодалась, как думала.