Глава тридцать вторая

Они подъезжали: на фоне серого неба Кента вырисовался Гевер — голый, замерзший. Накидка плюща, укрывавшая обычно замок, зимой исчезала, лишь то здесь, то там прижимались к стенам тонкие ниточки виноградной лозы. Высоко вздымались обнаженные деревья ближнего леса, а в глазах окон не отражалось ничего, кроме угрожающе нависшего низкого неба. Мария выплакала уже все слезы и теперь застыла в седле Иден, словно закрывшись броней спокойствия. Время от времени ей казалось, что вот-вот накатит новый приступ истерики, но пока все обходилось. Конечно, когда она увидит лицо матушки, весь ужас и страдания прорвутся наружу с новой силой. Ах, если б можно было проснуться в своей постели в Уивенго и стряхнуть с себя приснившийся кошмар!

Вот уже подковы лошадей зацокали у въезда во внутренний дворик замка, всадники скучились, натянули поводья и приготовились спешиться. Мария опухшими от слез глазами обшаривала окна верхнего этажа — не покажется ли знакомое лицо: матушки, Симонетты или кого-нибудь из старых, хорошо знакомых слуг? Но тут отворились парадные двери, над которыми гордо красовался фамильный герб Болейнов, и навстречу прибывшим выбежала матушка, одетая в черный бархат.

— Мария! Стафф! Я молилась о том, чтобы вы приехали. Спасибо вам, милорд, за то, что привезли Марию домой. — Она бросилась между Санкторумом и Иден, хрупкими руками крепко обняла Марию, и слезы обильными потоками хлынули из глаз обеих женщин.

— Вы знаете, матушка, вы уже знаете о том, что Анну арестовали, — больше Мария ничего не сумела вымолвить, лишь прижалась щекой к посеребрившимся волосам матери. Пошел слабый снежок, в воздухе закружились редкие снежинки, и Стафф уговорил их войти в замок.

У самого входа, опираясь на резной посох, стояла Симонетта, сгорбленная, как никогда; на лице застыло выражение неприкрытого страдания. Мария обняла ее — сперва нежно, потом отчаянно приникла к ней, а затем мать и дочь Болейн помогли старой гувернантке, словно она была членом их семьи, дойти до светлицы. Стафф тем временем отдавал распоряжения слугам. На них всех смотрел с портрета немигающим взором король.

— Садись вот сюда, Симонетта. Я так рада видеть, что ты снова на ногах. Матушка писала, что ты почти не встаешь с постели, — сказала Мария, сама поражаясь тому, что может так щебетать, когда все глаза жадно устремлены на нее.

— Я заставила себя встать только сегодня, когда лорд Болейн прислал нам страшную весть: вчера королеву Анну арестовали. Поблизости не было никого, кто так хорошо знал бы и нашего Джорджа, и нашу дорогую Анну, а леди Элизабет необходимо было поговорить с кем-нибудь.

— Да, это я хорошо понимаю. — Мария присела на подлокотник кресла матери и приникла к ней, обняв одной рукой хрупкие материнские плечи.

— Понимаете, дети мои, — начала Элизабет Болейн, подняв руку, когда Мария со Стаффом попытались заговорить одновременно, — я уже много лет ожидаю какой-то трагедии, с тех пор как сама увидела короля и он предложил мне стать его возлюбленной. Тогда, как вам известно, он был еще только принцем Уэльским. Когда же я отказалась, потому что была недавно замужем и горячо любила господина своего супруга, король пришел в ярость. Ну, это я могу понять, но когда господин мой лорд Томас рассердился на меня… Правду говоря, во мне тогда что-то умерло, и с тех самых пор я не сомневалась, что над Булленами нависла неминуемая угроза. Король так миролюбиво сказал: «Я не приказываю вам, я всего лишь прошу», — но я понимала совершенно ясно, что у него на уме, и понимала, что служить ему — опасно само по себе. Однако я и представить себе не могла, что все обернется таким ужасом. Нет, Стафф, подождите. Я еще не все сказала.

Говарды никогда не были такими, как Буллены — по крайней мере, в старые времена. Но вскоре я родила здесь детей, полюбила их и стала растить — сперва Джорджа, потом Марию и крошку Анну. — Она вытерла мокрые щеки и глаза, сидя по-прежнему прямо; ни Мария, ни Стафф, ни Симонетта не посмели перебить ее, даже словами утешения. — То были для меня золотые годы в Гевере, ибо господину моему нечем было торговать, кроме своих талантов и способностей; он поднимался все выше, гордился этим, он только отведал вкус власти. А потом он забрал Марию и использовал в своих целях — сначала в далекой Франции, после этого здесь, при английском дворе. Потом забрал Анну и Джорджа… Он, Боже правый, он сломал жизнь всем своим детям, теперь он двоих убьет, а я все еще люблю его!

Она разрыдалась на плече у Марии, а та оросила своими слезами ее голову. Вдруг, на удивление быстро, она гордо выпрямилась и произнесла так, как будто обращалась к одному только Стаффу:

— Видите ли, милорд, когда сестра Марии стала королевой, мне показалось, что теперь — возможно, возможно! — она будет в безопасности. Ведь мой супруг не мечтал взобраться еще выше! И тут я ошиблась. Этого короля не останавливает ничто: ни любовь, ни чувство признательности, ни брак. Он просто бросает всех себе под ноги и топчет.

— Законный сын — вот единственная защита от него, какую может получить любая женщина или семья, миледи, — проговорил Стафф срывающимся голосом. — Но я полагаю, он может оказаться неспособен иметь здорового сына. А если случится так, то остается ваша маленькая тезка, рыжеволосая принцесса Елизавета. Теперь, если угодно, послушайте Марию — она хочет сказать вам что-то важное. — Он кивнул Марии, и та лихорадочно порылась в уме, отыскивая те слова и целые фразы, которые повторяла на каждом отрезке дороги от Банстеда до Гевера.

— За те два дня, что мы провели в Гринвиче, матушка, я увидела, что Анна сильно изменилась. Она смирила гордыню, окрепла душой и ничего не боится. Это вселяет некоторые надежды. А со мной она была ласкова и так добра! Распорядилась, чтобы старший сын находился под моей опекой в случае, если… если королева умрет… и чтобы он мог гостить у нас со Стаффом в Уивенго — а я обещаю, что он и сюда приедет, если вы пожелаете его принять. Кэтрин предстоит воспитываться вместе с принцессой Елизаветой, а когда принцесса будет при дворе, Кэтрин станет гостить у нас. Анна просила меня передать Кэтрин и Елизавете кое-что из драгоценностей, если… ну… когда они подрастут и смогут все понять. Но кто и что сможет понять, если король осуществит свою ужасную месть?

— Как раз об этом я и думаю все время, Мария, — ответила Элизабет Болейн ласковым и в то же время твердым голосом. — Если король раздавит их всех, если он осмелится заточить Анну и Джорджа или нанести им иной вред, если эти лживые обвинения станут известны в народе, то это многие годы будет отравлять сознание крошки Елизаветы. Мы же, особенно те, кто моложе меня, обязаны рассказать девочке правду, донести до нее добрые слова о ее матери и нашей семье. Вот о чем я не перестаю думать все сегодняшнее утро — с той минуты, когда прискакал гонец.

— Да, матушка. А Гарри и Кэтрин уже достаточно взрослые, им можно сказать правду, и они эту правду запомнят. Они расскажут об этом Елизавете. Малыш Эндрю когда-нибудь тоже узнает. Стафф съездит, привезет его завтра сюда — мы собираемся погостить в Гевере, если вы не возражаете.

— Не возражаю? Ну конечно, дитя мое, не покидайте меня. Я уже устала казаться сильной. Вы, Стафф, должны откровенно сказать нам, чего ждать в грядущем. Мне кажется, до сих пор вы всегда говорили только правду.

Карие глаза Стаффа обеспокоенно отыскали глаза Марии в поисках поддержки, а затем он встретился с бестрепетным взглядом своей голубоглазой тещи.

— Предстоит суд, леди Элизабет, и король всеми силами постарается избавиться от Болейнов раз и навсегда, чтобы иметь возможность снова жениться. В лучшем случае Анну и Джорджа ожидает ссылка и…

— Ах, вы правда верите, что возможен такой исход? — Леди Элизабет возбужденно сжала своей худой рукой запястье Марии. — Анна очень хотела бы жить во Франции, если ей удастся уехать из Англии. А мы когда-нибудь могли бы навестить ее там.

— Это в принципе возможно. Но полагаю, Анна при ее взрывном характере и недюжинной силе воли, понимая, что в случае ссылки ей уже нечего терять, кроме самой жизни (а она станет думать именно так), будет до последнего настаивать на том, что она королева, и Его величеству придется это учитывать.

— Она абсолютно не виновна в том, в чем он ее обвиняет!

— Конечно, миледи. Это известно и Марии, и мне, и большинству придворных, но Его величество желает уверить самого себя в противном, дабы избавиться от укоров нечистой совести. — Говоря это, Стафф беспокойно сжимал и разжимал кулаки. Мария никогда прежде не видела его в таком состоянии, хотя лицо его казалось совершенно спокойным.

— Все это помогла подстроить злобная и жестокосердная Джейн Рочфорд. Она осмелилась клятвенно подтвердить лживые и нечестивые обвинения против Анны и собственного супруга! Однако же это выходит наружу отрава того брака, к которому они были принуждены. И мой господин тоже должен ответить за это. Единственное, в чем Анна и Джордж истинно виновны, — это любовь к власти, и ей они научились от своего родителя. Скажите же нам, Стафф, ибо и я, и Мария в состоянии это перенести, — какого удара нам ждать в худшем случае?

— Наиболее зловещий знак я усматриваю вот в чем: король зашел столь далеко, что готов погубить вместе с королевой двух своих самых близких друзей — Норриса и Вестона. Кроме того, он позволил своему лакею Кромвелю вытащить из пучин забвения несуразные обвинения в колдовстве — стало быть, отступать он не намерен. А хуже всего то, миледи, что невиновные будут объявлены преступниками и заплатят королю за его собственные грехи. Слава Богу, мы с Марией от этого избавились! — В глазах Стаффа стояли слезы; Мария прошла разделявшие их несколько шагов и прикоснулась к мужу.

— Что ж, дети, идет весна, а она неизменно приносит в Гевер красоту и утешение. Много раз мне пришлось это повидать. А вам теперь требуется отдых. Вы ведь даже в комнате своей еще не были. Мы с Симонеттой подождем вас здесь, я велю подать сюда вино и закуски. Мне хочется еще поговорить с Симонеттой.

Они неловко поднялись со своих мест, и Мария переборола порыв подойти к матери, обнять ее — стало совершенно ясно, что матушка вдруг полностью взяла себя в руки. По широкой лестнице они поднялись в комнату, которая издавна принадлежала Марии. Двери во все три комнаты, когда-то в детстве служившие им спальнями, стояли распахнутые настежь, и Марию вдруг посетила странная мысль: то ли здесь хозяйничали призраки, то ли они еще когда-нибудь появятся. Слуги были наготове, одежда гостей была разложена на кровати, а на массивном столе их ожидали тазы со свежей водой и чистые холщовые полотенца. Стафф облокотился о подоконник и долго смотрел из окна на голый парк, а Мария тем временем поспешно распаковала кошель с драгоценностями Анны и развернула официальный документ, дающий ей право распоряжаться своими детьми.

— Она не задала тебе еще один вопрос, Стафф.

— Да, потому что ответ на него она сама знает.

— Но он же не осмелится отрубить голову королеве Англии!

— Для того-то он и постарается доказать, что ее нельзя считать законной королевой. Станет упирать на колдовство, или на то, что некогда сожительствовал с тобой, или же на любые другие доводы морали, лишь бы избавиться от Богом данной супруги, законной и коронованной королевы.

Мария медленно подошла к нему, прижимая к груди жесткий свиток пергамента.

— Он ни за что не прикажет мне явиться в суд и свидетельствовать, что мы были любовниками, дабы он мог утверждать, что нынешний брак является кровосмесительным.

— Я думал об этом. Полагаю, ты права. Он не может пойти на это, раз обвинил в подобном гнусном преступлении твоего брата. Ах, Мария, я просто не знаю. Мне тошно думать обо всем этом, и душа болит! — Он потянул Марию к себе, и пергамент, который она держала, зашуршал о его плечо. — Я совсем измучился, пытаясь заблаговременно разгадать все его возможные маневры и тем защитить тебя, чтобы мы жили в Уивенго и никто нас не трогал.

Его признание в собственной слабости и страхе повергло Марию в ужас: она и думать никогда не думала, что этот открытый, уверенный в себе, иной раз даже циничный мужчина, которого она любит, способен испытывать усталость и страх.

— Но ведь я с тобой. Ты всегда можешь опереться на меня, любовь моя, — проговорила она тихо. — Какая бы участь ни ждала Болейнов, они отчасти сами в ней повинны, а к нашим с тобой стремлениям это не имеет никакого отношения. — Мария обвила руками его пояс и крепко прижалась к нему.

— Кажется, это я от тебя уже слышал, милая Мария. Теперь моя сила в тебе, в тебе и Эндрю. Поэтому мы поможем твоей матери и как-нибудь пройдем через все, что будет.

— Наша сила в том, что мы вместе, — пробормотала она, прижимаясь к его груди, и они долго простояли так у окна.

Потянулись недели, в течение которых Анна и Джордж томились в Тауэре, потом несколько дней заседал суд. Все это время гонцы лорда Болейна носились в Гевер и обратно. Обитатели Гевера пришли в отчаяние, когда трое дворян скромного происхождения, высоко вознесенные в свое время королем, а также скромный лютнист Анны были признаны виновными и приговорены к смерти. Но они воспрянули духом при известиях о том, как разумно Анна отстаивала перед судьями невиновность Джорджа и свою собственную. Джейн Рочфорд и их кузен сэр Фрэнсис Брайан благополучно уцелели в поднявшейся буре — лишь потому, что полностью отреклись от каких бы то ни было связей с семейством Болейн, хотя именно благодаря Болейнам они попали ко двору и добились там первых успехов. Дядюшка Норфолк окончательно предал своих кровных родственников — он на этом суде председательствовал и, как передавали, глаза его не просыхали от слез. Стафф каждые две недели ездил в Уивенго, и после возвращения из одной такой поездки Мария попросила его сжечь все письма, которые им писал за последние два года Кромвель: ведь именно Кромвель был и действующим лицом, и творцом тех жестокостей и унизительных обвинений, с которыми был связан судебный процесс над Анной.

Даже после того, как суд вынес Анне обвинительный приговор, в Гевере все еще не теряли надежды, ибо король созвал особый суд, которому надлежало объявить, что Анна Болейн никогда не состояла с Генрихом Тюдором в законном браке: у нее была добрачная связь с Гарри Перси, которого она когда-то любила. Но даже постановление этого суда о том, что король никогда не состоял в законном браке с королевой-ведьмой, не могло спасти Анну. Согласно приговору она подлежала обезглавливанию в Тауэре — за государственную измену, кровосмесительство и прелюбодеяния. Ее брату Джорджу, а также Норрису и Вестону предстояло умереть днем раньше.

Наступил рассвет безоблачного и теплого майского дня, на который была назначена казнь Анны. Мария встала, подошла к окну спальни и смотрела, как первые лучи солнца золотят цветущие сады Гевера. Она не могла припомнить, удалось ли ей нынче ночью уснуть хоть на минуту, а Стафф лишь ненадолго впадал в дрему и вновь просыпался, это она знала. Оба всю ночь нервно шагали по комнате или заглядывали в соседнюю — посмотреть на спящего Эндрю. Один раз Мария встретила у дверей детской матушку и обняла ее без единого слова.

Стафф скатился с ложа, босиком прошлепал по полу и встал у окна за спиной Марии.

— Я вот думала, — призналась она, — каково это, легче или тяжелее, умирать в такой чудесный день.

Он прижался теплым телом к ее спине, распахнул окно настежь и глубоко вдохнул сладкий свежий воздух.

— Мне думается, легче, — проговорил он тихо. — Это нечто такое, что приятно унести с собой. Она уносит с собой твою любовь, Мария. В этом она не сомневается. А ты пробовала снова передать ей свои мысли, свою силу?

— Да, любовь моя, а как же! — Мария заплакала и спрятала лицо на груди мужа, как часто делала в минуты слабости за последние месяцы. Он крепко обнял ее, защищая и вселяя уверенность.

— Я люблю тебя, моя золотая Мария. И всегда любил. — Он не мог справиться со своим голосом. — Но мне кажется, слово «любил» не может передать всего — того, какое сильное чувство я испытывал к тебе все эти годы. Бог свидетель, я убил бы короля, если бы он тронул тебя, когда мы были при дворе в последний раз… когда Анна призывала тебя. — Он снова помолчал, потом заговорил хрипло, жестко. — Мог свернуть голыми руками королевскую шейку Франциску, черт бы его побрал, — за то, что он так грубо с тобой обошелся.

Мария непроизвольно сжала руками горло, а мысли метнулись от Франциска назад к Анне. Нежную шею Анны перерубит меч палача, и это в такой солнечный день.

— Милая моя, — обратился к ней Стафф, обнимая талию Марии теплыми руками, — отойди-ка от окна. Я не собирался говорить об убийствах. Их уже и без того было достаточно, — прошептал он, лаская губами ее волосы. Потом поднял ее на руки — так же легко и уверенно, как когда-то в обширном парке Гринвича. Тогда она была женой Вилла Кэри и полагала, что ей нечего ждать, а впереди — один сплошной мрак. Стафф бережно положил ее на простыни, залитые струившимся через окно ярким утренним солнцем. Потом лег рядом и привлек Марию к себе. Она вздохнула и судорожно прильнула к нему, вся дрожа; однако слез не было — она выплакала их все за долгие недели суда и ожидания казни Джорджа и Анны.

Она крепко прижалась лицом к его плечу, отгоняя мысли о том, как Анна и Джордж стоят у плахи. Но вдруг ее глаза широко открылись, она ясно представила себе, как несчастная Мэг Ропер получает изуродованную голову своего отца, только что торчавшую на колу, и нежно сжимает в своих руках. Сэра Томаса Мора обезглавили по велению бездушного короля, как и Анну сегодня. А теперь, несомненно, отец самой Марии скачет где-то по дороге в Гевер.

Они лежали молча, а в окно вместе с солнцем вливался щебет птиц, смешивался с тихим дыханием Марии и Стаффа. Мария смотрела на белый потолок, который помнил ее еще совсем маленькой девочкой, и тут на нее снова нахлынули воспоминания. Отец увозил ее в Брюссель, а ей, восьмилетней, было очень страшно. Потом он забрал ее во Францию, а Джордж и Анна после ее отъезда по-прежнему вместе играли и смеялись в летних садах Гевера — это казалось несправедливым. Любил ли все это время хоть кто-то из Булленов кого-то из своих близких, ясно сознавая это чувство? А у них со Стаффом все было по-другому. У ее детей будет еще лучше. Остаток жизни она посвятит тому, чтобы именно так и было.

Раздался быстрый, частый стук в дверь спальни, и голос Нэнси заставил их резко приподняться на постели.

— Господин ваш отец приехал в замок, миледи! Сейчас он в светлице. Малыш Эндрю играет с вашей матушкой. Можно, я войду, помогу вам одеться?

Пока она говорила, они уже встали, а Стафф успел натянуть штаны и почти заправить в них рубашку. Мария бросилась надевать свою рубашку и расчесывать волосы.

— Входи, Нэнси, входи быстрее!

Нэнси одела ее и готова была уложить волосы в прическу, если бы Стафф не стоял рядом, уже полностью готовый, а сердце Марии не так сильно билось — ей не терпелось увидеть отца. Наконец-то он был здесь, он вернулся домой в Гевер, время слишком раннее — значит, не мог присутствовать при казни Анны. Он не сумел спасти свой мирок, зато вернулся домой — к ним в Гевер.

Нэнси беспомощно махнула рукой, оставив длинные волосы своей хозяйки распущенными, только быстро провела по ним гребнем. Мария, опираясь на руку Стаффа, спустилась по лестнице. Все ее тело охватила дрожь, совладать с которой не удавалось. Ей страшно было услышать привезенную им новость, а еще страшнее — то, что она может и на сей раз не увидеть в его глазах понимания. А у подножия лестницы наткнулась на холодный жесткий взгляд короля с портрета.

— Не бойся, любовь моя, — подбодрил ее Стафф и распахнул дверь.

Отец неровными шагами расхаживал перед незажженным камином, а матушка бессильно откинулась на спинку кресла. В ярких лучах утреннего солнца комната выглядела неуместно веселой, а цветные стекла окон разрисовывали ковер и стены красными и синими узорами.

Томас Болейн остановился на месте, заметив прищуренными глазами Марию со Стаффом. Марии показалось, что внешне он как-то весь съежился, а взгляд шел из каких-то самых темных глубин его существа.

— А ты не плачешь, Мария. Как часто я видел твои слезы, но по Анне ты не плачешь?

— Я плакала и молилась за милых сестру и брата в те долгие месяцы, когда вы этого не видели, отец, потому что вас не было здесь. А теперь все слезы, какие остались, — у меня в душе.

Отец уставился на нее тяжелым взглядом и начал загодя заготовленную речь.

— К этой минуте королева уже умерла — убита королем, как и ее брат вчера. Мне сказали, что Джордж принял смерть мужественно, и я не сомневаюсь, что королева тоже не дрогнула. Я не в силах был оставаться, чтобы услышать об этом самому. На суде Анна держалась великолепно. Как бы там ни было, они оба передавали свой привет тебе, Мария, а Анна также и супругу твоему. У меня где-то была записка к тебе от Анны, но при поспешном отъезде я, кажется, положил ее не туда. Должно быть, она найдется где-то в моих вещах, когда их доставят сюда. Анна велела передать, чтобы ты рассказала о ее любви — и всю правду о ее несправедливой смерти — принцессе Елизавете, когда та вырастет и сможет это правильно понять. Анна хотела, чтобы об этом побеспокоились и ты, и малышка Кэтрин.

Мария отошла от Стаффа, который стоял за креслом матери, положив руки ей на плечи, и на два шага приблизилась к отцу.

— Я исполню это как свой святой долг, отец. Анна, кроме того, передала Генри Кэри под мою опеку, хотя и оставила дополнительные средства на его образование.

— Да, об этом она мне говорила. — Больше отец ничего не сказал, но продолжал как-то странно смотреть на нее, словно на незнакомку.

— А вы, отец? — Мария осторожно протянула руку и положила пальцы на его стиснутую в кулак руку.

— Я, Мария? — Он отстранился и стал снова расхаживать по комнате. — Я потерпел поражение, полное поражение.

— Но мы с матушкой любим вас, как и прежде, отец, — решилась сказать Мария дрогнувшим голосом. — И у вас есть Гевер.

— Гевер? Любовь? Я же говорил о наших стремлениях! На освободившуюся должность лорда-хранителя печати, которую прежде занимал я, теперь назначили это злобное пресмыкающееся, Кромвеля. Предатели, кругом одни предатели! Норфолк был ее судьей, а эта сука скулящая, Джейн Рочфорд — их главным обвинителем. Неудивительно, что Джордж так и не смог полюбить ее или иметь от нее ребенка! А с какой радостью твой дорогой кузен Фрэнсис Брайан помчался к Джейн Сеймур, чтобы сообщить ей о смертном приговоре королеве! Чтобы черт забрал их всех! Крысы всегда бегут с тонущего корабля, каким бы великим или ценным ни был этот корабль. Бегут, если даже его можно было еще спасти.

— Господин мой сообщил мне, что нам не выдадут их тела для погребения, — скрипучим голосом сказала вдруг Элизабет Болейн, глядя на Марию невидящими глазами. — Страже было велено зарыть их под полом маленькой церквушки внутри Тауэра, где молятся тюремщики. Слава Богу, освященная церковь, хотя это отнюдь не место для одного из Говардов и для королевы. Как, вы сказали, называется эта церковь, милорд?

— Святого Петра в оковах, Элизабет.

— Да-да. По крайней мере, название подобающее. Я молюсь, чтобы головы погребли вместе с телами, дабы в день Страшного Суда они воскресли невиновными в очах Господа Бога.

— Быть может, и не совсем невиновными, дорогая моя, но уж не повинными в тех ужасных преступлениях, которыми королю вздумалось заклеймить их. Кингстон обещал мне позаботиться о том, что волнует вас, мадам.

— Спасибо, Томас. Для меня это немаловажно. А Елизавете не будет вреда от короля?

— Не будет, я ведь уже говорил тебе. Елизавету объявили теперь незаконной дочерью, но она дочь короля, и он это хорошо знает. Достаточно взглянуть на нее — вылитый Тюдор.

— Но кожа у нее материнская, как и глаза, и нежные тонкие руки, отец, — вставила слово Мария, и отец вновь обратил на нее внимание. Томас Болейн не желал садиться, вместо этого он тяжело облокотился на резную каминную полочку и поставил одну ногу (сапоги он так и не снял) на железную подставку для дров.

— Мальчик с песочными волосами, который играет у ворот, — твой новый сын, — неожиданно сказал он.

— Не такой уж новый, отец. Осенью ему исполнится три года.

— А он, похоже, станет настоящим Говардом.

— Он Стаффорд, отец. Не Болейн, не Говард — Стаффорд.

Отец склонил голову набок и посмотрел на Марию поверх рук, сложенных крест-накрест на каминной полке. Потом повернул голову чуть дальше и взглянул на ее мужа.

— Моя жена за последние годы не раз говорила мне, поверь, Стаффорд, о той доброте и верности, которые ты проявлял к ней, и о той заботе, которой ты ее окружил в последние месяцы. Прими за это мою благодарность.

— Я ни в малейшей степени не стремлюсь заслужить вашу благодарность, милорд. Все, что я делал, проистекает из моей любви к жене и ее матери.

Поверх головы стоявшей между ними Марии они смерили друг друга взглядами.

— Я весьма сожалею, Стаффорд, что теперь, когда Джорджа нет, Гевер после нашей смерти отойдет к короне. В более благоприятное время он достался бы Марии как единственной оставшейся наследнице дяди Джеймса. Не могу взять в толк, почему Его королевское величество оставил Гевер в моем владении до конца жизни. Иногда мне кажется, что он пошел на это ради Марии. Ты понимаешь меня, Стаффорд? Гевер отойдет к короне.

— Это Мария очень дорожит Гевером, но не я, милорд. Мне всегда будет хватать Уивенго.

— Понятно. А согласишься ли ты оказать мне одну услугу — лично мне?

— Соглашусь, милорд, — ради любви, которую питаю к вашей дочери, горячо любящей вас всех.

Томас Болейн первым отвел взгляд, посмотрев в сторону двери.

— Мария часто делала глупости — впрочем, как и ты, Стаффорд. Не мешай, Элизабет, я скажу то, что хочу. Ты ведь имел возможность получить от короля немалое состояние и земли.

— Я не хотел от него ничего, кроме свободы, лорд Болейн, как хотим мы с Марией быть свободными от вас.

— Что ж, может, ты и прав, что не верил ему. Никому нельзя верить. Кромвель оказал Анне последнюю услугу, когда привез к ней Марию, а потом обрушился на всех нас. Я попрошу тебя об одном одолжении, прежде чем вы отправитесь в Уивенго.

— Милорд, они вольны оставаться в моем доме столько, сколько сами пожелают, — заявила Элизабет Болейн, поднимаясь из кресла.

— Их дом в Уивенго, жена. Они предпочитают жить там. Он сам так сказал.

— В таком случае мы уедем сегодня же, но можем иногда навещать леди Элизабет. Насколько я понимаю, вы готовы с радостью принимать здесь своих внуков, когда они пожелают навестить бабушку. Если же это вам не по нраву, то мы станем приглашать ее в Уивенго на лето или в любое другое время, когда ей будет угодно.

— О, конечно. Это пожалуйста. — Лорд Болейн указал на двери светлицы, и Мария испугалась, что он тотчас выставит их из своего дома. Простертая рука отца дрожала. — Я просил бы вас, лорд Стаффорд, снять портрет короля со стены в моей передней и закопать где-нибудь в саду, не сообщая мне, где именно. Закопайте и изрежьте его на куски, если захотите, ради нас обоих, ради нас всех! Мне бы хотелось собственным кулаком протыкать его снова и снова, да только, черт меня побери, сил у меня уже не осталось!

Элизабет Болейн подошла к нему, обняла своими тонкими руками, словно ограждая от всего мира, пока его тело сотрясали глухие рыдания без слез. Стафф направился к двери, потом вернулся и потянул Марию за собой. Тихонько он притворил за ними дверь светлицы.

— Я такими никогда еще их не видела, Стафф. Матушка утешает его, — прошептала Мария, когда они оказались в холле под огромным портретом.

— Может быть, они начнут все заново, попытаются наверстать потраченные годы, Мария. — Он повернулся, потянул портрет на себя, заглянул за раму. — Грязь, пыль и дохлые тараканы, — подвел Стафф итог. Он ухватился за тяжелую раму и высоко поднял картину, снимая с державших ее крюков. — Ты знаешь, мне кажется, — тихо сказал он жене, — что он смягчился бы, если бы мы стали умолять о позволении остаться и жить в Гевере. — Стафф обернулся к ней с тревожным ожиданием на лице.

— Ему следует знать, что мы на это никогда не пойдем, любовь моя. Наш дом в Уивенго.

Счастливая улыбка озарила утомленное лицо Стаффа, а его взгляд ласкал Марию.

— Тогда покончим с этой последней задачей, заберем Нэнси, Стивена и малыша да и отправимся восвояси, жена.

Они забрались далеко за пределы регулярного парка, за клумбы, покрытые тугими бутончиками роз, к ивам, росшим у пруда.

— Ты могла бы прислать ко мне садовника с заступом? — попросил он Марию, наклоняясь над картиной и вытаскивая из ножен кинжал. Она посмотрела под ноги, на покрытый масляными красками холст, на лицо, которое так хорошо знала когда-то. Ветви ив отбрасывали тени на суровые черты волевого лица. Казалось, прищуренные глаза бегали, а огромные руки скрывались в тени.

— Когда Анна была еще маленькой, она всегда пугалась этого портрета, — высказала Мария свои мысли. — Однажды она сказала, что руки у него чересчур большие, а глаза похожи на отцовы. — Она отвернулась и поспешила на поиски Майкла, садовника, который жил в Гевере всю жизнь. У Майкла посветлело лицо, когда он увидел ее, и по ее слову он сразу поторопился к Стаффу с заступом в руках. Мария присела на скамью у солнечных часов, вокруг которых вскоре пробьются молодые побеги мяты и укропа, и смотрела, как сперва Майкл, а потом Стафф копают землю. Мария вспомнила: здесь она сидела как раз перед тем, как начались родовые схватки; она тогда родила Гарри, а Майкл оказался рядом и донес ее до замка. И тут на нее снова нахлынуло болезненное осознание произошедшего. Тогда Анна как раз покинула ее, оставила в одиночестве, потому что Мария не чувствовала в себе сил рассказывать ей о том, что делается при дворе. Слезы, вызванные этими воспоминаниями, застлали ей глаза — ведь Анна уже никогда не будет порхать, смеясь, по садам Гевера.

Она не пыталась подойти ближе, пока двое мужчин по очереди копали под ивой глубокую яму, чтобы похоронить там портрет короля; мыслями Мария была далеко отсюда. Интересно, удалось ли в итоге Мэг Ропер похоронить голову своего отца? А Стафф всегда так запросто держал себя со слугами, что ее это удивляло. Да ведь того же Стивена можно было считать его лучшим другом!

А потом, когда она смотрела, как они поднимают громадную раму и опускают в могилу, забрасывают ее землей, Марии пришло в голову, что вместе с тем хоронят, возможно, и все ее страшное прошлое. Ей показалось, несмотря на всю скорбь об Анне и Джордже, что прошлое вместе с ними свалилось с ее плеч и покинуло ее мысли, в которых оно жило так долго и неотвязно.

— Подожди, Стафф! — воскликнула она и опрометью бросилась к ним. — Погоди, господин мой, не засыпай могилу до конца. Я хочу кое-что прибавить от себя.

Она пустилась бегом через парк в замок, пробежала мимо все еще закрытой двери в светлицу. Взбежала по ступеням лестницы, с которой некогда спустилась, чтобы предстать перед королем, и встретила тогда взгляд темных глаз Стаффа, ожидавшего ее. У себя в комнате она отложила в сторону нитки жемчугов, полученные от милой Анны, порылась под гранатовым ожерельем, которое много лет назад подарил ей в Уайтхолле Стафф. Вот, нашла! Мария не осмеливалась смотреть на эту вещицу два года, со дня смерти любимой подруги, от которой этот сувенир был получен. Выглядела фигурка точно так же, как в ту минуту, когда «роза Тюдоров» протянула ее Марии через шахматную доску, за которой они играли.

Стафф с Майклом дожидались ее возвращения, и Майкл не мог скрыть изумления, когда Мария показала Стаффу на раскрытой ладони бело-зеленую позолоченную пешку.

— Экая маленькая штуковина, — заметил Майкл.

— Да нет, Майкл, это очень-очень большая штука, — сказал озадаченному Майклу Стафф, а Мария погрузила пешку в свежевскопанную землю, и Стафф засыпал ее.

— Я любовался твоими чудесными садами, Майкл, — похвалил он садовника, когда они полностью засыпали яму. — Не раз за эти годы я восхищался ими. Ты женат, Майкл?

Долговязый садовник виновато улыбнулся, обнажая, как всегда, щербатые зубы.

— Нет, милорд. Так и не попалась мне девчонка, какую я бы полюбил, тогда бы и женился. А так жениться, только чтоб завести ораву ребятишек, — нет, это не по мне.

— Ты мудрый человек, — сказал Стафф серьезно и похлопал просиявшего Майкла по плечу. — Вот что я тебе, Майкл, скажу, а ты постарайся мои слова запомнить.

— А как же иначе, милорд!

— Когда настанет такой день, что Гевер будут продавать, а тебе не захочется здесь оставаться, купи-ка ты лошадку и поезжай в Уивенго близ Колчестера, в усадьбу леди Марии. Через несколько лет сад у нас там разрастется и потребуется твоя уверенная рука. Даже если пройдет много лет, не забудь — приезжай к нам в Уивенго.

— Спасибочки, милорд, — только и выговорил Майкл, и на его зеленые глаза навернулись слезы.

— Пока прощай, Майкл. Ты всю жизнь был Булленам верным другом, — добавила от себя Мария и улыбнулась ему, несмотря на усталость, на смятенные мысли.

Стафф взял ее за руку, и они медленно пошли через парк к нарядно раскрашенному фасаду замка.

— Я не стал закапывать портрет, Мария, — поведал он ей наконец, когда они проходили под железными зубьями решетки за подъемным мостиком. Я вырезал его, а закопал одну лишь раму. Портрет надо сохранить для Елизаветы. Что бы там ни было, он ее отец, а ей достанется наследство из Гевера — замка, которого она вполне может и не увидеть никогда. — И он засунул под дублет туго свернутый рулон полотна.

— Ты хорошо сделал, мой Стафф, — откликнулась Мария. — Только пока не нужно вешать его в моем доме.

— Обещаю, что запрячу его подвале, на дне самого глубокого сундука.

Парадные двери были распахнуты настежь, впуская в холл потоки свежего воздуха, а на залитом солнцем полу Эндрю играл резной деревянной лошадкой и тяжелой золотой цепью. Мария наклонилась поближе, чтобы рассмотреть цепь внимательно.

— Что это у тебя, миленький мой? — спросила она, и Стафф остановился на первой ступеньке лестницы. — Стафф, это нагрудная цепь отца, на ней висела королевская печать. Только откуда…

— Это я подарил мальчику, Мария. Мне она не нужна, — послышался из-за двери светлицы голос отца. — У меня есть еще одна, и, если хочешь, я отошлю ее Гарри. Пусть малыш играет. Он с большим удовольствием колотит ее деревянной лошадкой, хотя на меня смотрит так, будто я тролль из страшных сказок.

— Спасибо за подарок, отец. Эндрю просто немного робеет, когда встречает… э… незнакомых людей. Я буду гордиться, если за предстоящие годы он познакомится с вами получше.

— Годов осталось не так уж много, дочка. Я чувствую. — Он кивком указал на пыльный прямоугольник, куда до сих пор не пробивались солнечные лучи. — Вижу, портрета больше нет.

— Его больше нет, — подтвердил Стафф.

— Значит, мы с тобой в расчете, Стаффорд. У тебя есть Мария, а услугу ты мне оказал по доброй воле.

Стафф молча кивнул, стоя рядом с мирно играющим сынишкой на залитом солнцем полу. К открытой двери светлицы подошла леди Элизабет, а позади нее тяжело опиралась на свой посох согнутая годами Симонетта.

— Вы должны полдничать с нами, а уж потом отправитесь в путь, — четко прозвучал в тишине голос Элизабет Болейн.

— Конечно, леди Элизабет, спасибо, — сказал Стафф, не отводя взгляда от Томаса Болейна, словно еще чего-то ожидал.

— Мы… я желал тебе добра, Мария, — сказал тогда отец. — И вот, все наши стремления и мечты — все он разрушил своим коварством, и из трех прекрасных детей одна только золотая Мария и осталась. — Он говорил нараспев, словно в трансе. Рывком опустил голову, бросил взгляд на малыша, который играл в потоке света его сияющей цепью, повернулся и ушел назад, в светлицу.

Мария провожала его глазами, пока отец не скрылся за дверью. На какой-то миг ей почудилось, что он сейчас появится оттуда снова, молодой и сильный, спросит, что там у нее в ее комнате, потом скажет, что она отправляется с ним в Брюссель, ко двору эрцгерцогини. Но нет — то время прошло и быльем поросло, а здесь вот сидит ее сыночек, ее и Стаффа.

— Матушка, не могли бы вы позвать Нэнси, чтобы она присмотрела за Эндрю, пока мы будем собираться в дорогу? — попросила Мария.

— Наверное, дедушка и я поиграем с ним в светлице, пока вы не будете готовы полдничать, — ответила мать, в голубых глазах которой стояли слезы. Она наклонила свою покрытую серебром голову и подняла малыша на ноги.

Стафф, стоявший за спиной Марии, тронул ее за плечо, и она обернулась, улыбнулась ему. А потом они рука об руку поспешили вверх по лестнице — собираться в дорогу.