29. Кошки-мышки

Зима овладела Дербендом в считанные часы, и тот сдался без боя. Склонился перед могуществом стужи, очистившей город от нашествия ос. За одну ночь листья на деревьях потемнели, застыли тонкими омертвелыми пластинками. Иней лег на провода и звездчатым полотном покрыл крыши домов. Снежная буря обошла Дербенд стороной, но там, откуда она явилась, вовсю уже царствовали метели.

Чистый, словно только что вышедший из-под рук мастерицы снеговой рушник укрыл развалины далекого Выгжела. Оставшиеся в живых будут тихо оплакивать тех, кто навсегда пропал в молочной круговерти.

Плакала и слепая ведьма в своей одинокой зимовке, и шептала, уставивши в морозную тьму незрячий взор: «Остановись, оска… остановись…». Но ее шепот не был слышим за многие мили в ревущей зимней кутерьме. И белая муть заливала ее глаза. Высокие снежные столбы вырастали под окнами, и, вторя Нанне, буря стонала от бессилия и тоски, и неслась дальше, на запад.

Там, под тяжестью торфа и болотной тины лежали мертвые девушки: их упругие тела почернели и высохли, когда-то сияющие глаза сомкнулись навеки, в волосы набился ил. Хотелось встать – но не было сил пошевелиться. Хотелось любить – но не бились больше нежные сердца. И тоска от этого становилась еще невыносимее, и голод еще мучительней. Тогда вздымался над замерзшими болотами саднящий вой. И снежный вихрь летел дальше. До макушек заметал порыжевшие от радиации мертвые леса, и казалось, что теперь это царство не меди, а серебра. И уже не призрачный звон колоколов прокатывался над тайгой, а ревела труба пятого архангела, отворяющего бездну.

И в бездне – в самой сердцевине Дара, окруженная роем своих послушных подданных, – притаились она.

Богиня зимы и сладости, тьмы и умирания. Королева Дара.

Кто видел ее, сокрытую в сгустке клубящегося тумана? Кто осмеливался заглянуть в глаза, полные сладострастия и безысходной тоски? Не было ни зверя, ни птицы, ни человека, ни существа, познавших суть единственного и вечно голодного древнего бога. Отзываясь на далекий рев ангельской трубы, она беспокойно ворочалась в своем логове и стонала протяжно, жалуясь на вечную тьму и одиночество. И чуяла приближение чего-то гнетущего, еще более голодного, чем она сама.

Или это все же надрывно выла метель, высоко вскидывая крылья над мертвой землей. Туда, где границы мира раздвигались, образуя водоворот белого огня, в котором исчезали болота, деревья, дома…. Звезды дрожали и падали колючими льдинками. Наплывали и рушились спиральные облака галактик.

И в палате госпиталя Виктор тоже стонал во сне, и слабо вскидывал руки, защищаясь от надвигающегося апокалипсиса.

– Не надо…

И, вздрогнув, проснулся.

Безудержное верчение прекратилось. Неизмеримо далекие бездны затянула растрескавшаяся короста побелки. Вместо луны – одинокое око лампы, сочащееся тусклым мертвенным светом.

Краткий миг обманного лета закончился, и в мире воцарилась зима.

И зима же обосновалась в душе Виктора.

Поначалу он старался держаться, списывая свое состояние на боль физическую. Но вместе с тем, как постепенно срастались его изломанные кости, душу продолжал терзать пожар горечи и обиды.

Его друзья теперь покоились под слоем земли и глины, и их знакомые улыбчивые лица обращались в черный прах. Прахом стала и Линда, но осталась в памяти не манящей красивой женщиной, а разбитым вдрызг сосудом из кости и крови.

И следом за всеми ушла Лиза.

Виктору было страшно признаваться, но иногда ему хотелось, чтобы и она умерла тоже. Так было бы легче перенести предательство, так было бы проще сохранить теплые воспоминания.

Но Лиза была жива. Об этом ежедневно сообщал телефон, разрываясь звонками с ненавистного номера. Виктор не выдержал и снял трубку.

Он почти не слышал оправданий девушки. Да и не хотел слушать. Боль и обида голодными акулами ходили в его душе. Их изогнутые плавники вспенивали кровь, и оттого Виктору хотелось самому стать хищником, чтобы рвать – тело или душу, не имело значения, – и причинять боль. И в этом он очень хорошо теперь понимал господина Дарского офицера.

Лиза была такой же.

Поэтому Виктор говорил сам – говорил много, жестко (даже порой жестоко), и сам радовался своей жестокости, смаковал ее (как смаковал свои удары Ян). И когда, наконецв, Лиза расплакалась и отключила связь, он обрадовался, на миг почувствовав облегчение.

Но затем боль вернулась снова, чтобы с еще большей силой возобновить мучения.

Тогда Виктор плакал перед единственным человеком, с кем еще сохранил хороший отношения. И это был его друг Марк.

Ему Виктор выплескивал все, накопившееся на душе за последние недели. И было это и страх, и отчаяние, и разочарование, и боль, и мука, и много чего еще. Марк выслушивал его, утешал и говорил, что та девушка приезжала в больницу и спрашивала о состоянии здоровья Виктора. Но на этом месте ученый всегда его обрывал и продолжал выплескивать желчь и злобу. Таким Марк его не видел никогда. В конце концов, он подумал, что Виктору просто нужно время, чтобы все переосмыслить и проанализировать. И, может, пожалеть о сказанном.

– Не нужно форсировать события, – успокаивая его, сказал Марк. – Жаль, что ты не хочешь выслушать ее и поверить.

Торий не верил теперь ничему: слишком глубоко в его сердце забралась лютая стужа. В нем сейчас не было места для новой весны.

Виктора выписали домой через две недели. Кости срастались на удивление быстро, но на какое-то время ученому пришлось бы мириться с бандажом и гипсовой повязкой. Впрочем, это беспокоило его меньше всего.

Вернувшись домой, Виктор первым делом собрал тетрадь с записями наблюдений за васпой, рентгенограммы и показания температуры и давления, чтобы в последующем сжечь все это добро. Его не интересовало, куда пропал Ян и почему от самого Виктора вдруг отстали полицейские, которые терпеливо ждали его выздоровления. Он справедливо думал, что люди разберутся без него. Обида окончательно заковала его в броню. И теперь в его собственном, свернувшемся под ледяной скорлупой мирке – коконе, – не осталось места для радости, или мечтаний, или надежд.

Так думал Виктор ровно до той поры, пока в его квартиру не постучали.

Уверенный в том, что это снова ищет встречи с ним ненавистная предательница, Виктор не сразу подошел к двери. Но стук продолжал раздирать тишину его холостяцкой квартиры, становясь все более настойчивым. Тогда он порывисто прошел по коридору и рывком распахнул дверь.

– Да?

На пороге стоял пожилой представительный мужчина в дорогом пальто.

– Профессор Торий?

– В чем дело? – раздраженно осведомился Виктор. – Мне вызвать полицию?

– В этом нет нужды, – вежливо улыбнулся незнакомец, стряхивая с воротника пальто налипший снег. – С полицией мы уже все обсудили. Разрешите представиться.

Он продемонстрировал ученому синюю корочку.

– Штефан Динку, управление государственной безопасности.

Виктор окаменел.

– Что вам нужно? – только и смог выдавить он.

– Во-первых, давайте пройдем и все обсудим, как цивилизованные люди, – предложил агент, будто квартира профессора была его собственным кабинетом.

Виктор молча посторонился.

Черные живые глаза специального агента только раз скользнули по убранству гостиной, но ученый был уверен, что ни одна мелочь не ускользнула от пристального взгляда. И – что скрывать? – Виктор нервничал.

Ему страстно хотелось ошибиться в причине этого неожиданного визита.

– Не буду ходить вокруг да около, – сразу перешел к делу Динку. – У меня есть предложение, от которого, уверен, вы не сможете отказаться.

Виктор недовольно сдвинул брови. Напор мужчины был ему неприятен. Вся эта встреча казалась одним сплошным испытанием.

– Что за предложение и почему вы уверены в том, что оно меня заинтересует?

– Но по-другому и быть не может, – уверенно возразил ему Динку. – Это же очевидно. Хотя бы, судя вот по этим записям.

Он подхватил лежащий на столе дневник. Первой реакцией Виктора было дернуться, возмущенно выхватить из рук наглеца свою собственность. Но весь его напор разбился о снисходительную улыбку агента.

– Мне не нужно даже раскрывать его, чтобы понять, о чем идет речь, – сказал он. – Об этом кричат ваши работы, ваши книги. Ваша недавняя экспедиция. Вам не придется делать что-то сверх того, что вы обычно делали. Я предлагаю всего лишь завершить свою работу.

– Завершить работу? – эхом повторил Виктор.

– Именно так, – Динку положил тетрадь на место и наклонился вперед, сцепив пальцы в замок. – Мы знаем, что вы нашли в Даре. И мы знаем, кто такой Ян Вереск.

Прозвучавшее имя кольнуло Виктора, словно в висок вошла раскаленная игла. Он поморщился и поправил перевязь загипсованной руки.

– Будем называть его тем именем, которое он сам выбрал, – с улыбкой продолжил Динку. – Думаю, вы уже поняли, что сейчас он находится у нас. Видите ли, генерал Кертес, который отрядил вашу экспедицию, еще не последнее звено в цепочке. Также, как и я, в общем-то говоря.

– А кто последнее? – машинально спросил ученый.

– Я не могу вам этого сказать, – снова снисходительно улыбнулся Динку, и Виктор ответил ему почти ненавидящим взглядом. Сама тема для разговора была крайне неприятна ему, как неприятен и этот человек, похожий на сытого кота. Пока он лениво развалился у в кресле и наблюдает. Но сделай одно неверное движение – и хищник прыгнет.

Виктор никогда не любил игр в кошки-мышки.

– Но, – продолжил Динку, – мы очень ценим ваш вклад в общее дело. Действительно, очень! Ведь вы привезли гораздо больше, чем мы планировали получить.

Виктор почувствовал, как его внутренности медленно закручиваются в штопор. Все тайное однажды становится явным. И теперь его тайна открывалась, натужно, один за другим, снимая пласты спокойной, благополучной и беспечной жизни.

– Что вы хотите сказать? – тем не менее, сухо спросил Виктор.

Динку достал из кармана пачку сигарет, открыл крышку, но оглядел помещение еще раз и с вздохом убрал пачку в карман.

– Курите, если нужно, – позволил Виктор.

Агент вздохнул снова, отозвался виновато:

– Пытаюсь бросить, – после чего снова придал своему голосу уверенность и продолжил, – Так вот, профессор. Вы сами знаете, о чем я говорю вам. Естественно, ваши труды не останутся незамеченными. Представьте только, как щедро оплачивается работа, в которой заинтересованы государственные службы.

Виктор молчал. Больше всего ему хотелось выпроводить незваного гостя за порог. Но с правительством шутки плохи. И он слишком хорошо понимал, что, начав игру, невозможно выйти из нее чистым.

– У меня ведь нет выбора, – сказал Виктор.

Динку вежливо улыбнулся снова.

«Но посмотри на это с другой стороны, – сказал себе ученый. – Разве после всех обид ты не можешь позволить себе реванш? Разве не достоин того, чтобы твое имя узнал мир?»

– А если я соглашусь? – спросил он.

Агент откинулся на спинку сиденья, снял очки, старательно протер стекла, надел их снова и ухмыльнулся.

– Я рад, что мы пришли к пониманию и оставили эти глупые детские ссоры. Мы разумные люди, не так ли?

– Ближе к делу! – сухо перебил Виктор. – Что конкретно вы можете предложить?

Динку написал сумму на клочке бумаги и показал его Виктору.

– Неплохо, – скупо одобрил тот.

Бумажка отправилась в урну.

– Что ж, профессор, – Динку поднялся, давая понять, что разговор закончен. – Я был очень рад с вами познакомиться. Надеюсь, наше сотрудничество будет долгим и плодотворным.

Виктор поморщился, нехотя пожал протянутую руку.

– Когда мне приступать?

– Я заеду за вами, как только будут произведены некоторые приготовления, – ответил агент. – А пока отдохните, соберитесь с мыслями. Вы ведь недавно из госпиталя?

Виктор кивнул молча, и Динку усмехнулся снова.

– Вот видите, – нравоучительно сказал он. – Сколько бед может наделать всего один неконтролируемый зверь. Подумайте об этом.

Затем Динку распрощался и ушел.

Виктор проводил его до двери, после чего вернулся в квартиру, опустошенный и уставший. Ныли сросшиеся заново кости, ныла изломанная душа.

«Дай людям то, что они хотят получить. И, когда они расслабятся и поверят, нанеси ответный удар».

Виктора не покидало чувство, что его поймали, словно мышь на кусочек сыра.