Глава седьмая
Казаком быть хорошо, а моряком – лучше.
Я бы в моряки пошел. Пусть меня научат…
Детский стишок вертелся в голове, как закольцованный файл, очень точно отвечая настроению и пейзажу. Широкая, метров тридцать река, спокойная, как озеро, неспешно несет челн, едва-едва покачивая его, как люльку. Еще и шепчет при этом, будто колыбельную мурлычет. Синева, чуть отбеленная редкими разводами облаков, и вверху, и внизу. Лепота… Тепло, светло и мухи не кусаются.
Поглядев, как я управляюсь с веслами, Василий долго думал, пожевывая ус, и усадил на корму. Доверив рулевое весло. Правда, перед этим дополнительно привязал его поводом к уключине.
Действие сопровождалось комментарием, что он не собирается гоняться за кормилом, из-за того что у некоторых руки из задницы растут.
Я, конечно, мог бы и возразить против столь грубых инсинуаций. Руки у меня, как у всех, к плечам приделаны, но когда Полупуд в таком настроении, лучше промолчать. От едких слов корона не свалится, а от подзатыльника – запросто. В исполнении Василия – даже вместе с головой.
Причина же для скверного настроения запорожца имелась уважительная. У нас украли коней… Ну вот не везет нам на лошадей – хоть тресни. Как говорится, то соль в глазу, то заноза в пятке. Но и это еще не самое поганое. В конце концов, конь товар ходовой, ценный. Самодвижущийся… В общем, сам в руки просится. Хуже другое – коней увел Олесь.
Василий, как узнал, аж лицом потемнел. Еще бы, мы его на кургане нашли, приютили, а он нам такую подлянку устроил. Я б его своими руками…
Кстати, о руках. Именно они и вручили Олесю вечером поводья. В самом прямом смысле. Спать укладывались, когда он подошел ко мне и говорит: «Не могу уснуть в курене. Все время кажется, снаружи кто-то затаился и меня подстерегает. Снаружи лягу. Хоть вскакивать не надо».
Взял седло, потник и вышел. Пошуршал там, устраиваясь. Снова заглянул.
– Не идет сон?
– Не-а… Дай сбрую, свожу коней к реке. Напою и искупаю…
– Нельзя же ночью.
– Ты о русалках? – хмыкнул он. – Меня не тронут… – и быстро объяснил: – Они конского пота не любят. Близко не подходят.
Чужое рвение потрудиться на общее благо всегда приветствуется. Особенно если эта работа ждала с утра тебя. Так что я без лишних вопросов выдал Олесю все необходимое и, несмотря на принятое решение завязать более тесное знакомство, в помощники не набивался. После вчерашних треволнений лишний час сна был важнее. Мол, Олесь и завтра никуда не денется. Наговоримся еще… А парень решил иначе.
– Старый я дурень… – вздохнул Полупуд. – Видел же, что парнишке, как под хвостом горит, так на Сечь рвется. Но думал, что это он все еще убегать продолжает. Такое случается с теми, кто из плена спасся. Им кажется, что еще недостаточно далеко ушли, и погоня вот-вот настигнет. Подумал, среди казаков почувствует себя в безопасности и успокоится. А оно, вишь, как вышло… Не доглядел.
Желая разогнать тоску, Василий, взялся за весла и погнал лодку в таком темпе, что вода аж вспенилась. Я думал, казак разогреет кровь и угомонится, но он даже не думал сбавлять. Греб как заведенный…
О том, что Олесь пропал вместе с лошадьми, узнали ближе к завтраку. Табун пасся в стороне, а за хлопцем никто специально не приглядывал. Только когда один из табунщиков прискакал перекусить, все и открылось. Когда казак спросил, чего это мы своих кобыл отдельно прячем?
Я вспомнил вчерашний разговор. Сменившийся дозорный добавил, что видел, как парнишка на другой берег переплывал. Но подумал, что это Полупуд своего джуру куда-то отправил, и тревогу поднимать не стал.
В общем, Олесь рассчитал все точно. Мы его ни в чем не подозревали, а остальным до хлопца и вовсе не было дела. Непонятно другое, – если он на Сечь подался, то почему один? Мы ведь туда же собирались. Хотели только сотника Сороку дождаться. Что может гнать паренька в Кош с такой поспешностью? За помощью спешит? Куда и кому? Сам же говорил, что людоловы всех убили. А если нет, почему у Трясила казаков не попросил? Десяток опытных и хорошо снаряженных воинов – это довольно грозная сила. С полусотней ордынцев вполне способны управиться. А сотню с обозом – задержать до подхода Сороки.
Кстати, о сотнике. Хотели или нет – а теперь уж пришлось дожидаться. К счастью, недолго. Меченый правду сказал, чуть ближе к вечеру Сорока объявился. С тремя десятками казаков. О чем они с Полупудом толковали, я не слышал. Но закончился разговор тем, что нам выдали одну из двух лодок, имевшихся на заставе…
Так что мы по воде даже быстрее беглеца до Базавлука доберемся… Вот и спрашивается – чего сорвался?
Нет, ничего не сходится. Чем дольше сушу голову, тем больше запутываюсь. И опять вспоминается чистая шея и запястья беглого пленника.
– Я вот что спросить хотел… Ты не обратил внимания, что у хлопца нигде следов от уз не было?
– Слепой я, что ли? – в такт движению размеренно ответил запорожец. – Ты кормило ровнее держи. На середке течение быстрее.
Вообще-то, за размышлениями я и не заметил, что река заметно ускорилась. И без усилий казака берега проплывали мимо гораздо проворнее. Да и шум усилился. Будто неподалеку оживленная трасса проходит.
О причине Полупуда спрашивать не стал. Не ребенок. Два и два сложить могу. Понятно, что это Днепр уже слышен. Еще немного и притока вынесет нас на основное русло. Нам с ним, к сожалению, не по пути. Базавлуцкая сечь тоже в плавнях, только по другую сторону. Так что Днепр придется наискосок проскочить. И чем быстрее, тем меньше возвращаться… Поэтому Василий и сел на весла. Но пока до борьбы со стремниной не дошло, есть время поговорить.
– А что ж не сказал ничего? Разве не подозрительно, что людоловы парня не связали?
– Случается и такое… – проворчал казак. – Когда парнишка смазливый, его отдельно, вместе с девками держат. Понимаешь?..
Чего тут не понять. В толерантном обществе вырос, раскудрить его через коромысло. В ответ кивнул.
– Я и не хотел хлопца конфузить, – продолжил Полупуд. – Тем более перед казаками. Клеймо поставить много ума не нужно, а смыть – даже кровью не всегда получается… Ну все, хватит лясы точить. Сейчас нас на плес вынесет… Гляди вперед и правь вон на ту скалу… Видишь? Которая на медвежью голову похожа? – Василий полуобернулся и мотнул подбородком.
– Вижу.
– Добро… Круто не забирай. Днепр только кажется тихим, а волна сильная. Опрокинемся, и ойкнуть не успеешь…
– Хорошо… – я хотел еще что-то в этом роде добавить. Мол, не беспокойся, все сделаю как надо, но внимание мое приковал к себе показавшийся из-за поворота большой челн. Идущий не только на веслах, но и под парусом. Флага, вымпела или каких иных опознавательных знаков на нем не имелось.
– Василий, смотри! – ткнул пальцем. – Это чайка? Да?
Полупуд взглянул и мотнул чубом.
– Не, Петро. То не боевое судно. Байдак купеческий. Видишь, как низко сидит? Чуть волну бортом не черпает. Жадный купец… Много груза взял. Как только через пороги переправились? Или уже в низовье догружались? Да бог с ними… Ходко идут, торопятся. Мы и на середину не выплывем, как мимо проскочат. Не отвлекайся… Держи ровнее. Видишь, сносит…
Как только притока лодку вынесла на стремнину, Днепр не замедлил показать свою силу. Подхватил легкое суденышко, как скорлупку, и понес. Василий налегал на весла, я же старался удерживать рулевое весло так, чтоб идти течению наискосок.
Борьба с рекой отнимала все внимание и силы, так что стало не до купца. Плывет себе к морю, ну и скатертью дорога… Главное, рассчитать скорость так, чтоб не столкнуться.
Это только кажется смешным… Мол, река широкая, от берега до берега стрелу не перекинешь… А на самом деле, если уж в моем мире самолеты умудряются лоб в лоб влететь – то лучше перебдеть. Береженого и бог бережет.
– Табань! Пропустим купца… – скомандовал я, поскольку Василию через плечо оглядываться было не с руки, а байдак накатывал весьма споро. Весла, парус, течение… Это не лебедь, рак и щука.
Полупуд втянул весла и обернулся, поглядеть вблизи на челн. Я же подруливал, так чтоб и лодку не снесло сильно, и купеческое судно прошло мимо, не ближе чем в пятнадцати-двадцати метрах.
– Слава Иисусу Христу! – прокричал Василий, когда нос байдака почти поравнялся с нами. – Откуда и куда путь держите? Если не тайна великая…
– Сверху и вниз по течению… – шутливо ответил кто-то. После добавил серьезнее: – Слава навеки Богу нашему! В Ачи-Кале правим. Сказывают, нынче там хорошая цена на пшеницу. Саранча и в этом году не дала голомозым урожай собрать…
Вроде бы ничего такого не сказали, а казак почему-то потерял интерес к разговору. Махнул нехотя, мол, бывайте и отвернулся.
– Ворон! Ты видишь его?! – заорал кто-то, словно жару за голенище сыпанули. – Это же Полупуд! Чтоб глаза мои лопнули!
Голос запорожцу был знаком, поскольку он пригнулся, как перед прыжком, и схватился за весла. Потом зачем-то вскочил на ноги, опасно пошатнув лодку.
– Уйдет! – продолжал рвать глотку тот же.
– Не, не в этот раз… – второй отвечал спокойнее. А в следующее мгновение грохнул выстрел. Лодка качнулась, и Василий исчез. Вместе с веслом…
Я в растерянности бросил кормило и вытаращенными глазами уставился на реку, ожидая, что голова казака вот-вот покажется над поверхностью. Но время шло, а запорожец не выныривал. Слишком долго даже для такого отличного пловца.
– Не может быть… – я облизнул пересохшие губы, поглядел на купеческий байдак и увидел нацеленное дуло мушкета. Даже с десяти метров оно казалось огромной черной дырой, способной засосать весь мир.
– Эй, парень! Если не хочешь пойти ракам на корм, прыгай в воду и плыви к нам. Обещаю, оставим живым. В Ачи-Кале невольники тоже в цене… Ну, чего замер? Небось, в шаровары со страха наложил? Ничего, пока доплывешь – отмоешься…
Громкий хохот был последним, что я услышал, прежде чем волна улучила момент и опрокинула вставшую поперек течения лодку.
* * *
Умирать не хотелось категорически. Абсолютно и совершенно. Всеми фибрами или что там у души имеется. Какого дьявола?! Я не Гастелло, не Матросов, да и вообще – это не мой мир. Почему я должен геройствовать? С какого перепугу?
М-да… Как-то некрасиво. Именно что с перепугу. Трусостью не то что отдает – смердит за версту как падалью. Надо для оправдания другое что-то придумать, если не поблагороднее, так хоть благозвучнее. Пусть и для внутреннего использования, но чего хорошего, если сам от себя нос воротить будешь?
О! Вспомнил! Есть причина! Есть! Мне ни в коем случае нельзя умирать. Ведь тогда никто не узнает о тех бедолагах, что остались зимовать в плавнях. Если Полупуд погиб – я единственный, кто может привести помощь. Так что я теперь не принадлежу самому себе и должен выжить любой ценой!..
Полегчало? Вообще-то не очень. Но как рабочая версия сойдет. Тем более времени сочинять что-нибудь другое все равно нет. Пара сильных рук ухватили меня за рубаху и втащили в байдак будто куль. Коим я безрезультатно попытался прикинуться.
Спасителям притворство не понравилось, и наградой за фальшь стал крепкий пинок под ребра.
– А ну-ка, встань! Ишь, разлегся, как панночка!
После чего я был водружен на ноги и награжден еще одним чувствительным тычком в живот. Аж дыхание забило.
– Гляньте, как воздух ртом хватает! – заржал кто-то. – Чисто карась… – и продолжил уже без смеха: – Эй, карась… Ты кто таков? Откуда Полупуда знаешь? Да не лги. Огнем пытать станем!
– Не знаю я его…
Попытку отмазаться не засчитали. Тут же последовала звонкая оплеуха. В том смысле, что в ушах зазвенело, как в колоколе. Короткая пауза – и еще одна затрещина, теперь с другой стороны.
– Христом Богом клянусь! – завопил я, пытаясь избежать продолжения. – Первый раз его на Никитинской заставе увидел.
Угадал. Третьего удара не последовало. Кем бы ни были эти люди, но Днепр они знали. К тому же не могли не видеть, откуда наша лодка шла. Хотя бы направление… И что на той протоке стоит казацкая застава, тоже ведали. Значит, я мог и не врать. Ну а к тому, кто правду говорит, и отношение другое. Меня толкнули в грудь, тем самым усаживая на какой-то рогожный куль. Как потом оказалось… А в данный момент, не ожидая подобной любезности, я повалился навзничь и при этом хорошенько приложился затылком о фальшборт. Так что на какое-то время даже выпал из реальности.
– На заставе, говоришь? – к тому времени, как звон в голове утих и вместе с ним исчезли разноцветные огоньки, калейдоскопом крутившиеся перед глазами, беседовать со мной остался только один из незнакомцев. С виду типичный пират. Одноглазый, с повязкой, закрывающей левую пустую глазницу, большими цыганскими серьгами в ушах, – только на бритой и загорелой до цвета мореного дуба голове вместо банданы – казацкий чуб.
Я опрометчиво кивнул, и огоньки снова вернулись. Потом меня затошнило, и я долго и со смаком блевал за борт. Судя по симптомам – сотрясение серого вещества, именуемого мозгом. Интересно, если мозг вместилище ума, то почему вещество «серое»?
– Я вопрос задал… – напомнил о себе «пират». – Или тебе ухо отрезать? Чтобы лучше слышал…
Логика в его словах даже не ночевала, зато угроза присутствовала.
– Да. На Никитинской заставе. Вчера.
– Угу… И чья сотня там сейчас в дозоре?
Проверка или допрос? Впрочем, я же не пароли и явки сливаю, а всего лишь имя сотника назвать должен. Вряд ли это главная казацкая тайна.
– Андрея Сороки, говорили… Сам я сотника не видел.
Похоже, ответ «пирата» удовлетворил. Поскольку ни угроз, ни репрессий за ним не последовало. Зато меня начало трясти… Да так, что аж зубы застучали. Не знаю, последствие сотрясения или длительного пребывания в далеко не теплых днепровских водах, плюс обильное поглощение последних… а может, просто со страху, как пришло понимание, куда я вляпался на этот раз… Но колотило меня не по-детски.
– Самого как звать-то?
– Пет-т-тро…
– На, Петро… Глотни… – «пират» протянул флягу. – Согрей душу. Эк тебя прихватило. Того и гляди, копыта отбросишь.
Наверно, следовало поблагодарить, но у меня зуб на зуб не попадал. Легче было язык откусить, чем внятную фразу выдавить. Ухватился за флягу обеими руками и приложился к горлышку. Только забулькало… Ни вкуса, ни запаха я не разобрал. Одно лишь чувствовал, как с каждым глотком по жилам разливается тепло.
– Добрый молодец, – снова рассмеялся кто-то. – Как дите к титьке присосался. И не жалко тебе, Ворон, ракии? При нынешних ценах на невольников такая фляга дороже раба стоит.
Понимая, что у меня сейчас отнимут сосуд здоровья и счастья, я сделал глоток побольше. Не рассчитал и закашлялся…
– О, через край пошло… – констатировал Ворон и… как я ни цеплялся за нее, забрал флягу. Но заговорил при этом не со мной, а со своим товарищем: – Вот объясни мне, Пешта. Как так получается, что у меня глаз один, а видит лучше, чем твои два?
– Да? – хмыкнул тот. – И что же такое важное он разглядел?
– Ты же помогал мне хлопца из реки вытаскивать. Неужели ничего не заметил?
Понимая, что вопрос задан не зря, Пешта помолчал немного, припоминая, но ответил неуверенно:
– Не-а, ничего особенного. Обычный русин. Да еще и тощий… Таких на рынке пучок за грош отдают. Все равно долго не протянет. И то, если попадется добрый хозяин и держать будет в доме или при скотине…
– Истинно сказано, – насмешливо ответил Ворон. – Не тот слеп, у кого глаз нет, а тот, кто видеть не умеет. Скажи, Пешта, как часто попадались тебе русинские парни такого возраста со столь чистой кожей, нежными, как у панночки, руками. А главное – ровными, белыми зубами? И чтоб все до одного…
Пешта явно не отличался скоростью мышления, поэтому его опередил другой голос:
– Думаешь, из шляхты?
– И не ниже княжеского сословия, – уверенно ответил Ворон. – Не знаю, за каким лешим этого паныча на Низ занесло, но что в Русских или Ляшских землях, если не у него самого, то у близкой родни сел больше, чем у цыгана вшей, готов биться о заклад с кем угодно. Эй! Петро! Ты меня еще слышишь? Хоть кивни, что я прав, если говорить не в силах.
«Кивнуть? Отчего нет, если хороший человек просит? Мне не жалко… Хоть дважды. Пусть ему тоже приятно будет. Как мне сейчас. Какой он славный, этот Ворон. Добрый, приятный… И, главное, так вовремя напомнил совет Полупуда. Что говорить, если попаду в плен. Бедный Василий… Как ни уходил от смерти, а все ж она настигла. В самом неожиданном месте. И я снова остался один-одинешенек во всем этом жестоком и чужом мне мире…»
Я тяжело вздохнул, повалился на бок и попытался свернуться калачиком.
– Да погоди ты спать! – такой поворот Ворону не понравился.
Пират бесцеремонно ухватил меня за плечи, встряхнул и попытался усадить обратно. Но как только убрал руки, я снова осунулся.
– Ну уж нет! – разозлился тот и опять встряхнул меня. – Сейчас поспишь. Ответь только еще на один вопрос.
Этот прием я знал. Из телевизора. Заключенному не дают спать, и он, чтобы прекратить пытку и хоть немножко вздремнуть, начинает говорить. Мне таить было нечего, в правду все равно никто не поверит, так что сделал усилие и открыл глаза.
– Вот и хорошо. Скажи, Петро, зачем ты на Сечь ехал?
«Интересный вопрос. А и в самом деле зачем? О! Василий говорил, что из меня кошевой атаман получится. Или хотя бы генеральный писарь».
Кажется, незаметно для самого себя, я произнес это вслух, потому что байдак буквально потонул в дружном хохоте.
– Заткнитесь, олухи… С чего тешитесь? Сведущий в грамоте человек везде нужен. А уж на Низу, где лишь один на сотню собственные пальцы посчитать способен, такому грамотею прямая дорога в старшину. Так что не ошибся я… И вот еще что скажу. Чтоб мне ни чарки ракии не выпить, если этого парубка мы не продадим туркам меньше чем за сто цехинов! Вот такой мой сказ. Так что налегайте на весла, хлопцы. Только что доля каждого из вас на пару золотых монет стала больше.
* * *
Скрип такой, словно я внутри огромной, сто лет не смазанной телеги. Аж зубы сводит. Глаза открываться не желают, во рту словно кубики «Буль-буль» жевал. Но переполненный пузырь любого поднимет, лучше сигнального горна или трубного гласа.
А в общежитии студент Петров
То захрапит, то забормочет.
Ему приснилось, что он моряк, и он поплыл.
Спокойной ночи, спокойной ночи…
Такой вот казус… Не хочешь вспомнить счастливое детство, зад от кровати оторвешь.
Справа у меня тумбочка. Надо положить на нее руку и, уже обретя точку опоры…
Не понял? А куда она подевалась? Просил же родителей мои вещи не трогать и мебель не переставлять. Стоп! Какие родители? Они что, ночью приехали из деревни и первым делом кинулись порядок наводить? Бред… Почему я ничего не слышал? Вроде вчера на спиртное особенно не налегал. Да и в баре не засиживался. Снял по-быстрому эту… как ее… Дашу? Катю? Нет, вроде Лена?..
Твою дивизию! Наличие голой девицы в кровати ненаглядного и «сама скромность» сыночка могла маму и до инфаркта довести.
Я торопливо пощупал кровать левее, но и под этой рукой почему-то оказались какие-то доски. Холодные и неприятно осклизлые на ощупь.
Да что же здесь происходит, в конце концов?!
Подчиняясь настойчивому требованию организма, веки все с тем же противным скрипом раздвинулись, и я увидел над собой мрачное, затянутое облаками небо. И полощущийся на ветру парус.
– О, кажись, паныч наш проснулся… – раздался рядом, но вне поля зрения, неприятный, каркающий голос. – А еще говорят, будто шляхтичу для крепкого сна надо не меньше трех перин стелить. Слышь, Ворон! Может, ошибся ты? И никакой он не княжич?
– Кружка ракии кого хочешь приспит… – проворчал в ответ уже знакомый мне голос. Очнувшееся сознание услужливо вспомнило лицо одноглазого «пирата». – Ты, Хрипун, забыл, как намедни на навозной куче за шинком спал?
Дружный хохот подтвердил, что такая оказия действительно с владельцем каркающего голоса была. Впрочем, тот и сам не отпирался и отвечал вполне добродушно.
– Я ж не о себе… Навозная куча еще не самое поганое место, где мне приходилось утро встречать. Эй! Барило! Помнишь бахчисарайский зиндан?
– Чтоб он сгорел… – присоединился к разговору еще кто-то. Голос долетал издалека.
– Земля и навозная жижа не горят… – каркнул в ответ Хрипун. – Это ж там я свой нынешний голос заимел. А до этого лучшим певуном в Звенигороде считался. По праздникам в церковном хоре пел. Эх… – вздохнул громко. – Теперь-то мне в храм путь заказан. Столько нагрешил, что даже если б и захотел покаяться, всего не упомню.
Краем уха прислушиваясь к разговору, я вспомнил все, что случилось со мною раньше. И попадание в иное время, и казака Василия Полупуда, и наши с ним приключения. А также тот миг, когда для запорожца они закончились… навсегда.
– А вот мы у паныча спросим… – решил призвать меня на помощь Ворон. – Небось, грамотей лучше в этом понимает. Эй, Петро! Слышишь, что спрашиваю?
Даже если б и слышал, с ответом пришлось бы подождать. Окончательно проснувшийся организм так решительно потребовал облегчения, что я аж застонал от режущей боли. Резво вскочил… Застонал еще раз – от пронзившей голову молнии… Но спасительный борт был рядом, осталось только шаровары припустить.
О!.. Райское блаженство…
Вместе с отравляющими веществами из организма уходила и слабость. Сразу стало не так мерзко на душе, да и в голове чуток просветлело.
Ржание десятков луженых глоток, сопровождающих процесс очищения, навели меня на мысль, что мужской коллектив прошлого, похоже, ничем не отличается от тех компаний, в которых мне приходилось тусоваться раньше. В далеком будущем… И… пока меня не начали бить… в том смысле, что обхождение вполне сносное – даже не связали, надо набирать очки.
Привел себя в порядок и повернулся лицом к лодке. Одномачтовое парусное судно. Полупуд сказал – купеческий байдак. Восемь скамеек. На каждой по паре гребцов. Жилистые, «вяленые» тела. Мышцы, сухожилия и никакого жира. Кожа дубленая. А лица… Мама дорогая! Любое ночью приснится – заикой станешь. Какое хочешь увечье придумай, присмотрись и найдешь.
Тем более надо втираться. Так что нечего тянуть, сразу заходим с козыря.
– Байку хотите послушать?
Байка – это святое. Любая дорога прежде всего однообразие и скука. Плюй на ладони да, знай, греби. Греби и плюй… Вон как глаза засверкали. Словно у псов, вареную кость учуявших. Но я на них не гляжу, смотрю только на одноглазого. Жду его разрешения. Тем самым подчеркивая его старшинство.
Похоже, оценил. Хмыкнул многозначительно и кивнул.
– Можно и послушать. Понравится – дам опохмелиться. Нет – пять батогов получишь.
Я на такое дополнение не рассчитывал, но отступать поздно. Да и риск минимальный. Чтоб студент четвертого курса не нашел занимательной истории для банды речных пиратов из замшелого средневековья? Тем более что за сюжетом и ходить далеко не надо.
– Как-то иудей, татарин и… казак…
Прежде чем произнести последнее слово, я немного напрягся. А вдруг они как раз из тех, которые казаков на дух не переносят? Но никто не поморщился. Нормально восприняли. Видимо, казак – это не только тот, кто на службе, а вообще – сословие людей вольных. Ну, правильно. Бандит, разбойник, харцыз – это же не самоназвание. А обидное прозвище, кличка. Сами себя они как раз казаками считают. И тех, что по другую сторону забора, ненавидят примерно так же, как псы бездомные – дворовых, цепных Серков да Полканов.
– В общем, сошлись в шинке, разговорились и заспорили о том, что такое настоящее, безмерное счастье… Иудей, ясное дело, о гешефте прибыльном, при котором можно столько заработать, что на весь век хватит и себе, и детям, и внукам, толкует. Татарин – о табуне скакунов чистокровных да гареме из юных одалисок. По одной со всех стран мира. О дворце сказочном, в саду с фонтанами. В общем, каждый свою мечту нахваливает да других убедить пытается. А казак молчит, хмурится и только из кувшина в кружки подливает. Час спорят, второй… И вот поднимается из-за стола иудей. Мол, извиняюсь, надо выйти. Но казак усаживает его обратно и наливает снова.
– Погоди, погоди, Ицхак. Успеешь. Так меня твои слова проняли, что я почти поверил. Надо за это выпить! Иначе не сбудется…
Выпили. Теперь поднимаются уже оба. И иудей, и татарин. А казак по-прежнему не отпускает.
– Постой, Ахмет! Поверил я тебе. Вот буквально напополам разрываюсь. Не могу выбрать, чьи слова слаще. Давай за твое тоже по глотку. Иначе получится, что мы только за иудейское счастье пили. Значит, Ицхак победил.
Убедил. Усадил обратно. Выпили еще. Из-за стола не то что вскакивают, взлетают. А казак обратно тащит.
– Эй! Эй! Нехорошо так! Не по-товарищески. Я за вас пил, а вы за меня отказываетесь? Как же так? Выходит, что у казака вообще никакого счастья нет? Обидеть хотите?
Обижать казака во хмелю никто в здравом уме не станет. Но только садиться уже не стали. Стоя выпили. И как вымело их на улицу. Только дверь хлопнула.
Казак следом вышел. Смотрит, иудей и татарин рядышком под деревом пристроились, справляют малую нужду и аж стонут.
– О, Аллах! Как хорошо!
– О, Яхве… Азохен вей.
Подошел к ним, встал за спиной и спрашивает:
– Ну что, басурмане, христопродавцы, теперь знаете, что такое настоящее счастье? Вот и радуйтесь жизни. А то размечтались – золото, одалиски…
Дружный хохот гребцов завершил байку, а наградой стала уже знакомая фляга Ворона. И шмат лепешки.
– Держи, паныч. Заслужил. И впрямь, такое оно – счастье наше, казацкое. Сегодня пан, а завтра – пропал. Только не налегай. Опьянеешь – брошу за борт. Говорить с тобой хочу. И второй раз ждать, пока ты проспишься, не намерен.
– Спасибо… атаман… Я самую малость. А то в душе, как кони нагадили.
Похоже, дебют прошел удачно. Поят, кормят… По-прежнему не связали. А это увеличивает мои шансы. Главное – не торопиться. Глядя на ржущих, как кони, пиратов, я ни секунды не сомневался, что если доведется, с таким же веселым смехом они станут сдирать с меня кожу или пытать огнем. Я не китаец, ждать, пока мимо проплывут трупы врагов, не стану, но и бежать надо тоже вовремя. Так, чтобы не попасться. Уверен, Василий посоветовал бы то же самое.
