Глава четвертая
И все-таки мы не успели. Самую малость замешкались, совсем чуть-чуть – но именно этого мгновения нам не хватило…
Два десятка шагов форы позволяют с легкостью уйти от человека. Но псы двигаются быстрее. Раз в пять, если энциклопедия не врет. Почуял что-то вожак или ума хватило понять – я еще только примерялся к расщелине, чтоб ничем не зацепиться, – когда седой пес издал рык, немногим уступающий по децибелам вою байрачника. Пружинисто вскочил, вздыбил загривок… и прыгнул вперед. Сразу сокращая почти половину дистанции. Ну, или мне так показалось. Рыкнул еще раз и метнулся вперед.
Стремительно, размазываясь в движении не хуже заговоренного коня.
Вопреки множеству фильмов, где пес или другой хищник в красивом затяжном прыжке метит в горло жертве или вцепляется клыками в подставленную руку – волкодав атаковал низом. Ну, правильно, зачем терять время и скорость на полет? Все равно, как низкорослый боец, игнорировал бы все болевые точки более рослого врага, упрямо пытаясь засветить ему в глаз. Рана, нанесенная в пах или бедренную артерию, ничем не хуже разодранного горла, а по уязвимости – гораздо доступнее. Да и сбить с ног противника проще, подсекая колени, чем толчком в грудь.
К счастью, обороняться от собак и волков казак обучался не по фильмам. Пес еще только начинал движение, как Василий скользящим, приставным шагом, словно пританцовывая, ушел с линии атаки. Перенес центр тяжести на опорную ногу, скрутил корпус и – когда пес, выворачивая шею, бессильно щелкнул пастью, промахнувшись едва на пядь – с силой врезал ему сапогом.
Удар был не столь сокрушительным, как могло казаться. Казак помнил о поврежденной ступне, которая в любой момент могла подвести. Поэтому не вложил в пинок весь вес, а только чтоб сбить с пса гонор и лишнюю прыть.
Потеряв равновесие, волкодав немалой массой упал на одну переднюю лапу, та подвернулась – и вожак со всего маху зарылся носом в землю, с полметра пропахав юзом. Тут же пружинисто вскочил и почти мгновенно снова развернулся к врагу, но и тот не дремал. Секундной заминки казаку хватило, чтобы дотянуться и чиркнуть пса поперек морды пером сабли.
В этот удар Василий тоже не вкладывал силы. Он не собирался убивать – по-прежнему выгадывал время… Казак знал, что пока сражается вожак – свора вмешиваться не посмеет. А кровь из рассеченного лба, заливающая глаза и нос, не делала пса побежденным – зато существенно ограничивала его подвижность.
Так и случилось. Остальные псы взвыли, раздраженно залаяли, еще немножко сузили круг, но в драку не полезли. Выжидали.
Большего Василию и не требовалось. Пока ослепленный волкодав тряс головой, пытаясь если не увидеть, то хотя бы унюхать врага, Полупуд добежал до расщелины, втолкнул внутрь меня – увлеченный схваткой, я все еще торчал снаружи – и втиснулся следом.
– Завалить лаз есть чем? – казак переступил через меня, как через колоду, оглядываясь по сторонам. Остап еще не ответил, а Василий уже ухватил что-то объемное и, судя по сопению, тяжелое, поднатужился и загромоздил проход.
– Ф-фу… – поднял саблю, сунул в ножны и только после этого вытер лицо рукавом. – Заморился… Легче трех ляхов зарубить, чем с одним псом тягаться. Проворен, сучий сын. Ну да ничего, и мы не лыком шитые. Да, Петро?
Поглядел на меня удивленно и поинтересовался:
– Эй, а ты чего разлегся? Не зашибся, часом?
– Не… Не ожидал просто…
– Это плохо… В бою зевать нельзя. Никогда не ведомо, что и откуда прилетит. Так что вдругорядь клювом не щелкай. Черт, темно, как в могиле… И сыро. Огонь бы развести. Огниво у тебя?
– Опять огонь? – недовольно проворчал байрачник. – Что хорошего в пламени? Смерть и боль?
– Свет и тепло… – кратко, но доходчиво объяснил казак. – А не хочешь обжечься – не лезь в пламя. Дурень и в кружке молока утопиться способен. Вот ты можешь без огня сделать так, чтобы в пещере стало тепло, сухо и светло? Эй, эй, куда? А ну проваливай!.. – Василий ткнул пером сабли в собачью морду, упорно протискивающуюся в оставшуюся щель. Пес взвизгнул и исчез. Снаружи снова завыли и заскреблись. Подкоп рыть начали, что ли? – Никак не угомонятся.
– Чтоб светло… это можно, – немного подумав, ответил Каленый. Он подошел к стене, потер ее широкими движениями, после чего та озарились легким зеленоватым свечением. Словно укуталась люминесцентной дымкой. – Сухо и тепло не сумею.
– И на том спасибо, – ответил Василий. – Теперь хоть видно что, где и голову о притолоку не расшибешь. Ого, да у тебя тут целый склад! Богато живешь, хозяин. Уважаю…
Восклицание Полупуда было вполне обоснованно. Я и сам глазами захлопал. Пещерка, в которую мы едва протиснулись, оказалась весьма просторной. Почти как моя двухкомнатная квартира. Если только за тем выступом, что правее, еще одно помещение не прячется. А то и целая галерея.
Но не только размеры удивили нас. Вдоль обеих стен тянулись стеллажи из грубо отесанного горбыля, но от этого казавшиеся только массивнее и надежнее. Нижняя полка размещалась примерно на уровне груди обычного человека. А для меня, восседающего на полу, аккурат над головой. Вторая – на полметра выше. Третья – в рост. Полки загромождали разнокалиберные плетенки, свертки, бочонки. Рогожные кули и кожаные торбы. Под низом стояли бочонки и мешки побольше.
– Прям пещера Али-бабы… – прокомментировал я себе под нос. – О! Факелы! – взгляд наткнулся на корзину с характерными изделиями. Стоящую, кстати, очень удобно, почти у входа. Протянул руку, пощупал. Корзина едва держалась кучи, а вот пакля под пальцами не расползлась и по-прежнему была осклизлая на ощупь. Значит, пропитка тоже не вся выветрилась. – Сейчас и я сделаю светло. А если зажечь сразу десяток, то и потеплеет немного.
Я решительно вытащил огниво, но оно в тот же миг оказалось в руке запорожца. Попутно другой рукой Василий поставил меня на ноги.
– Эй, – слегка возмутился я. – А сейчас-то что не так? Или свет и тепло уже без надобности?
– Порох… – Полупуд указал на бочонки. – Может, и отсырел, но лучше сперва убедиться. Видишь, сколько его тут? Одна искра – и овраг станет не только шире, но и немного глубже.
Бочонки я срисовал, но что в них порох, действительно не сообразил. Думал, вино или масло. Ну, или что там еще в них хранят?.. Моченые яблоки, капуста, огурцы… Хотя нет, эти продукты такой характерный запах издают, что их еще снаружи можно учуять. И если в каждом бочонке хотя бы по ведру… М-да… Не то что тело, душу в клочья разнесет…
– Так откуда такое добро? – повторил вопрос Полупуд, вынимая из одного свертка мушкет. – Фитильный самопал… Старинный.
– Казаки оставили… – не стал скрытничать Каленый. – Прятались мы здесь. Шли обозом с Сечи обозом, да татары выследили. Отбиться – мало сил, а с грузом не уйти. Вот и оставили припас здесь. Деда и меня – тоже. Чтоб приглядели, значит. Сказывали, следующим летом заберут. Да так по сей день и не вернулись.
– И когда ж такое случилось? Помнишь?
– Давно, – пожал плечами Остап. – Я тогда еще джурой был. А у деда волос черный.
– Гм… – Василий поскреб подбородок, но ус теребить не стал, занялся мушкетом. – Стало быть, лет пятьдесят минуло… примерно. Интересно… Уж не тот ли это обоз, что кошевой гетману Свирговскому отправил, но ни к полковнику Ганже, ни к самому гетману он так и не дошел?.. Доберемся на Сечь, надо будет скарбничему сообщить – негоже добру пропадать. Да и Феська Покотила отбелить посмертно. Многие тогда нарекали, что кошевой нарочно гетману подмогу не выслал. Из-за чего тот и погиб под Килией. А оно вон как вышло…
Говоря все, это казак осмотрел мушкет и вскрыл один из малых бочонков. Сунул руку внутрь и недовольно поморщился.
– Отсырел… Не будет толку…
Вскрыл второй, третий, четвертый…
– Что такое не везет и как с ним бороться? – прокомментировал я выражение его лица. – Совсем не годится?
– Сушить надо…
Я поглядел на тянущиеся вдоль стены полки и скорее наобум, чем по здравом размышлении, предложил:
– Погляди самый дальний и верхний бочонок. Воздух в пещере не затхлый. Значит, есть сквозняк. Может, там наверху и поодаль не так влажно, как у входа?
Этот крайний бочонок Василий открывал не спеша. Показалось даже, что он сперва прошептал молитву. А может, и не показалось.
– Есть! Сухой! – от радости казак забыл, где мы находимся, и запустил такое эхо, что всех тут же обдало комьями земли и струйками песка, посыпавшимися с потолка.
– Потише нельзя? – шикнул на него Каленый. – Если завалит, не откопаемся. И провизии тут никакой нет. Я припасы в другом месте храню. Там посуше будет.
– Молчу, молчу… – Василий едва не приплясывал. Что было совершенно для него не характерно. – Живем, Петруха. Теперь нам сам черт не брат… Сейчас, сейчас…
Запорожец быстро нашел на полках все, что нужно: пули, пыжи, фитили… Умело и сноровисто зарядил сразу десяток мушкетов и перенес поближе к выходу. Потом зажег несколько факелов, вставил их в специальные крепления, приделанные к стеллажам – сразу стало гораздо светлее и уютнее. А один сунул мне.
– Становись сзади. Как выстрелю – поджигай фитиль и подавай. Только не торопись. Если бабахнет внутри, точно не выберемся. Уразумел?
– Да.
– Ну, тогда и начнем, Богу помолясь!.. Приходи, кума, любоваться…
Полупуд пристроился за баррикадой. Упал на нее грудью и так далеко высунул мушкет наружу, что показалось, будто вообще выбросил. Громыхнул выстрел, и снаружи раздался визг подранка. Василий быстро вскочил, одним рывком сдвинул в сторону преграждающий щель куль, встал в проходе и требовательно протянул руку.
Вовремя. Я же поджег фитиль сразу, как бабахнуло. Второй выстрел был прицельнее первого, поскольку в ответ раздался только многоголосый лай. О том, что казак мог промахнуться, даже не подумал.
Да и некогда было. Разряженный мушкет упал под ноги, и я всунул в ладонь запорожца третий самопал.
Бабах! Четвертый… Бабах!
Пятый… Шестой…
– А чтоб тебя! – запорожец попятился, пытаясь ногой отпихнуть наседающего пса. Совсем чуть-чуть не хватало тому места, чтобы изловчиться и цапнуть Полупуда за стегно. – Да отцепись же ты, холера.
Судя по всему, казаку опять было не до мушкета, а запал уже тлел. В общем, размышлять некогда. Я присел, примерился и, когда пес опять кинулся вперед, сунул ствол ему в пасть. Тот, не разобравшись, вцепился в него зубами и рванул к себе. Я не стал сопротивляться, напротив подался вперед, пытаясь вытолкнуть мушкет из пещеры как можно дальше. Почувствовал пес что-то или нет, но в последнюю секунду перед тем, как грянул выстрел, я успел увидеть его глаза. Не грустные, как обычно у собак, а почти белые от лютой ненависти.
Бабахнуло здорово. Но, к счастью, как и прежде, почти снаружи. Зато приклад подпрыгнул и засветил в лоб.
Очумело мотая головой, чтоб избавиться от легкой контузии и избытка впечатлений, я снова занялся самопалами. Седьмой… Восьмой… Или какой там…
– Стой! – Василий попятился назад. – Хватит. Не прикуривай. Да стой же ты, чудило… Вот, черт!
Полупуд ухватил меня за плечи и вытолкнул наружу. Похоже, это уже входило у него в привычку. Ничего не понимая, я настойчиво пытался всучить казаку мушкет, но Василий лишь развернул меня лицом к оврагу.
– Сам бабахни еще разок… Только держи крепче, чтоб опять не улетел. И не прижимай к жив…
Бабах!
Мушкет снова повел себя неправильно. Сперва двинул прикладом под дых, а потом, когда я упал на колени, хватая воздух, и вовсе вывалился из ослабевших рук.
– С-сука… – прошипел я сквозь зубы.
– Где? – Василий внимательно поглядел вокруг. – Не, показалось. Разбежались… Псы опасны тем, что все про человека понимают, но потому и совладать с ними легче. Отлично знают, что такое огнестрельное оружие. К тому же – вожака ихнего я первым завалил… Больше не вернутся. Чтоб мне…
Казак хмыкнул и промолчал. Здраво рассудив, что после стольких везений необдуманными зароками судьбу лучше не провоцировать.
* * *
Соблюдая максимальную осторожность, поднялись наверх и оглядели окрестности. Псы ушли. Во всяком случае, их не было ни видно, ни слышно. Степь жила обычной жизнью, постепенно наполняясь гомоном и щебетом, не прерываемым суматохой или переполохом, который птицы вздымают, заметив крупного зверя. Последнее убеждало больше всего… Ну и Остап уверял, что не ощущает их присутствия. А ощущениям человека, век прожившего наедине с природой, можно верить.
Значит, с одной проблемой разобрались. Остались дела помельче – добраться пешком до Запорожья… и помочь хозяину буерака с валуном.
Похоже, Василий думал о том же, поскольку глядел с кручи на огромный камень, и взгляд казака не лучился энтузиазмом и оптимизмом. Но и уныние тоже отсутствовало. Что было несколько странно. Поскольку моих соображений, как устранить преграду, он еще не знал. А метод – не из тех, что на поверхности лежат. Сам бы не сообразил, если б не любил в детстве старые мультфильмы смотреть.
– Слышь, Петро… – первым нарушил тишину Полупуд. – А откуда ты узнал про порох в пещере?
Я точно знаю: трубку не курил. Или к тебе озарения и без нее приходят?
Запорожец неудобно наступил на ногу и непроизвольно поморщился.
– Болит? Давай посмотрю… Если вывих не вправить, то чем дольше – тем хуже будет. Ты и так уже который час терпишь…
– А ты умеешь? – недоверчиво поглядел Полупуд.
– Дурное дело нехитрое. Отец показывал, как вправлять.
– Отец?! – Василий ухватил меня за плечо. – Ты вспомнил отца?
– Что?.. А-а-а… – Вот помело, опять за рыбу гроши… Болтун – находка для шпиона. Я помотал головой и вздохнул. – Нет… Как-то само на язык соскочило. Даже не знаю, почему.
– Ничего, ничего… Не журись, хлопец… Еще вспомнишь.
Василий уселся на склоне так, чтобы мне было удобнее подступиться снизу, и мы общими усилиями стащили сапог с его уже изрядно распухшей ноги. Поверхностный осмотр, насколько мне хватало знаний, показал, что кости целы. Имеет место исключительно вывих. А это дело поправимое… В самом буквальном смысле.
– Терпи, казак, а то мамой будешь… – пробормотал я неразборчиво, ухватил, повернул и дернул. Хрустнуло мерзко, но Полупуд даже не охнул, только брови к переносице сдвинулись. Потом пошевелил пальцами. Подвигал ступней…
– Гм… Кажись, Петрусь, батька твой и в самом деле был добрым костоправом.
– Надо повязку тугую наложить…
– Вот еще с такой ерундой возиться. И сапог сойдет, – отмахнулся казак, с кряхтением натягивая обувку. – Куда уж туже…
Встал, притопнул, слегка поморщился, но остался довольным.
– Прямо сейчас гопака не станцую, а в остальном как новенькая. Спасибо, Петро. И тебе, и твоему отцу. При случае непременно поклонюсь… Но ты так и не ответил о порохе. Откуда узнал?
– Да не знал я… С чего ты решил?
– Не знал? Занятно… А как же ты собирался каменюку эту убрать? Или со страху все что угодно готов был пообещать, не задумываясь?
Василий глядел без осуждения. Скорее с любопытством.
– Испугаться я, положим, толком не успел… А что до обещания, побасенка одна вспомнилась. Хочешь послушать?
– Валяй, – кивнул казак. – Язык у тебя хорошо подвешен. А после доброй баталии гарную байку послушать – самое оно. Жаль, чарку нельзя опрокинуть. Но ничего, на Сечи за все сразу на грудь примем. Рассказывай. Вон и Остап вовремя подоспел. Тоже внемлет.
Байрачник ничего не ответил, но по внимательному выражению лица видно было, что старик весьма соскучился по людскому голосу и разговору.
– Ну, стало быть, так… – лишняя фраза понадобилась мне, чтоб мысленно адаптировать анекдот из будущего к реалиям нынешним. – Сорвался купец с высокой кручи, можно сказать, скалы, что у дороги… Падает и молится: «Господи, спаси меня! Обещаю, что больше не буду прелюбодействовать! Начну соблюдать все посты! Прибыль с торговли отдавать в церковь!..» Хоп – и валится на проезжающую под скалой телегу, груженную сеном. Сползает с копны, отряхивается и думает: «Взбредет же человеку всякая блажь в голову…»
– Бу-га-га… – Полупуд издал булькающий звук, имитируя закипающий котел, и загоготал, как гусак. – Блажь!.. Га-га-га… В голову… Го-го-го… Вот стервец! Вот сучий потрох!
В отличие от запорожца, Каленый не рассмеялся, а погрустнел и тяжело вздохнул.
Такое поведение озадачило даже Полупуда. Он поглядел на байрачника, смекнул, о чем подумал старик, подергал ус и чуть смущенно пробормотал.
– Так ты что, тоже вот так хочешь? Э-э, нет, брат, шалишь. Что купчишке не зазорно, то для казака бесчестье. Промолвил слово – делай. Даже смерть не может от обещания освободить. Сам не доживешь – побратимы исполнят.
– Окстись, батька. Да я ж не о себе говорил, – взмахнул я руками, словно мух отгоняя. – Байка это. Смеху ради. А камень уберем, не волнуйся… – повернулся к хозяину. – Дело нехитрое. Придется чуток повозиться, но… дня за два управимся… Я думаю… Если в складе хоть пара заступов найдется.
Сказал и только теперь сообразил, насколько уязвима моя идея. Без шанцевого инструмента – полный абзац. Можно не сомневаться. Нарубался уже веток без топора… До сих пор ладони ноют.
– Заступы наверняка найдутся… – вместо Остапа ответил Полупуд. – Без них ни одна ватага в поход не выступит. Только я все равно не понял?
– Да все просто. Обычная задача для артели землекопов. С одной стороны, перед камнем, роем яму под размер. А потом он сам, под своим весом в нее и сползет. Останется только землю разровнять.
– Яму?! – подпрыгнул степной дедок, одновременно всплескивая ладонями. – Всего лишь яму?.. Как просто. А я голову сломал, соображая, как вы его из оврага вытаскивать будете… Где ж ты, мил человек, раньше был?! Давно б уже все сделали.
– Ну да… – проворчал Полупуд. – Языком все просто. Не, если хочешь копать – дело хозяйское. А я лучше подсушу пару бочонков пороха и рвану валун на куски…
– Одно другому не помеха.
– Нет, нет, не надо… – Остап возбужденно замахал руками.
– Да я тихонько… – заверил его Василий. – Не боись. Зато быстрее будет, чем заступом. Ну, или как Петро сказал – чем меньше камень, тем легче закапывать.
– Не надо взрывать, не надо заступом… – сердито притопнул Каленый. – Ничего не надо. Я сам все устрою. А тебе, Петро, огромная благодарность.
– Это за что же?
– Что надоумил… Про подкоп… Разумный совет дорогого стоит… – байрачник все никак не мог успокоиться. Аж пританцовывал. – Да я сегодня же начну. Вы не понимаете… Столько годов я здесь как на привязи. Уйти нельзя и заняться нечем. А теперь мне на полгода, не меньше, дело нашлось! Так что вам больше нет нужды беспокоиться. Считайте, что квиты.
Потом как-то странно, бочком приблизился и неуверенно протянул руку к моей пазухе.
– А можно спросить, что у тебя там?
Переход был настолько неожиданный, что я немного завис и, не уточняя вопрос, попросту распахнул ворот.
– Ладанка, – кивнул Остап, но увиденным не удовлетворился. – А что в ней?
– Щепка от креста Спасителя, – объяснил Полупуд. – Монахами из Священной земли принесена. Неужели почувствовал?
– Так крещеный… А почитай всю жизнь в храме не был. Только молитвы к небу возносил.
Если я слушал с открытым ртом, то Василий и вовсе чуть ус не открутил.
– Ну так что? Можно взглянуть? – напомнил просьбу дедок.
– Да пожалуйста… – я снял ладанку, распустил петлю, стягивающую горловину, и протянул мешочек Остапу. – Гляди, не жалко.
Первым делом байрачник вынул освященную щепку. Подержал перед глазами, понюхал и протянул Василию.
– Что-то не так? – забеспокоился Полупуд.
– Я в семье столяра-краснодеревщика вырос. И дед кое-какое умение передал. Это сикомор.
– Не из Иерусалима дерево? Не может быть. Я ж в монастыре брал… Говорил – сильная реликвия. Оберег. Обманул монах, что ли?
Казак растерянно вертел кусочек деревяшки в пальцах, не зная, что с ней делать.
– В этом не обманул, – помотал головой старик. – Дерево на святой земле росло. Но крест из него не делали. И в том, что это оберег – тоже не соврал. Только ты лучше при себе ее держи. Так больше пользы будет.
Потом осторожно, словно чашка и в самом деле была из яичной скорлупы, взял трубку.
– Занятная вещица…
– Да… Работа настоящего мастера, – согласился казак и опять не угадал.
– Не в этом дело… Она не вся здесь. Я это чувствую.
Теперь пришла моя очередь забеспокоиться. Религия вопрос сложный. Не первое тысячелетие разобраться не могут: где заканчивается правда и начинается вымысел? Что было раньше: дух или материя? Сколько ангелов может поместиться на кончике иглы? Есть ли жизнь на Мар… Нет, это не оттуда. Неважно. Моя история посвежее будет. Да и вообще – своя рубашка ближе.
– Что значит не вся?
– А то и значит… Видеть – вижу. Вес чувствую… Выкуренным табаком пованивает… А больше ничего. Пусто… – пожал плечами хозяин буерака. – Ауры нет. Я не рассказывал. Казак Тимофей Куница, при котором я в джурах состоял, характерником был и ведовским знаниям обучен. И пока мы тут припасы охраняли да своих дожидались, со скуки кое-чему и меня обучил. Жаль, вершкам только.
– Да не морочь ты голову! – не стерпел запорожец. – Объясни нормально! Видишь, нюхаешь, щупаешь – так какого рожна тебе еще надо?
Остап вздохнул. Но, прежде чем ответить, сперва вернул трубку. Соблюдая все предосторожности. Блин, даже стремно стало ее обратно за пазуху запихивать. Не трубка, а бомба какая-то. Добре хоть часы не тикают. Решил в руке подержать. Там видно будет. А пока послушаем знающего человека.
* * *
– Раньше, когда мир был еще совсем молод… – менторским тоном начал Каленый, при этом оглядываясь, словно искал возвышенность, на которую можно взгромоздиться как на кафедру.
Ну почему, когда предстоит экскурс в прошлое, все начинают корчить из себя помесь пророка с патриархом. Так и лезет в голову сценка из «Кавказской пленницы». Ага, та самая… «Короче, Склифосовский». Вспомнив огромный шприц, торчащий из «западного полушария» Бывалого, я едва не заржал. Вовремя сдержался. Зачем понапрасну обижать человека. Для нас же старается.
– Нюх люди еще сохранили, а вот умение ощущать сущность утратили окончательно… – вещал тем временем тот.
В общем, в пику Воланду Остап хотел сказать, что людей испортил не квартирный вопрос, а цивилизация, курение, распитие алкоголя и прочие нехорошие излишества. Поэтому мы больше не воспринимаем самых обычных вещей. А именно – не видим ауры, которая имеется у любого предмета, растения и существа. Кроме моей трубки.
Во загибает… Теперь ясно, с каких глубин прошлого тянутся в будущее верхние и нижние чакры, венки безбрачия и прочая мутотень, предназначенная для выколачивания денежек из суеверных теток. Хорошо, что у меня иммунитет к любому промыванию мозгов, а вот Василий, похоже, поплыл, как воск у печки… Осталось объявить трубку проклятой, казака – порченым и велеть принести из дому все самое ценное, а лучше – золото, для проведения очистительного ритуала.
– И у него тоже нет… – Остап словно застеснялся, что вынужден сообщить такую злую весть, отвел от меня взгляд и потупился.
– Вот только не надо! – возмутился я. – Все у меня на месте. Одежда – да, чужая. А остальное свое собственное. И в полном комплекте. Как уродился.
– Акта рождения не отрицаю, – покладисто согласился старик. – Не голем, но рожден не в этом мире.
Тут-то я и заткнулся. Как онемел. Крыть то нечем. Отмазка – «ничего не помню» больше не работает, наоборот – еще и усиливает обвинение. Хорошо Василий не поверил с ходу. Разбираться начал.
– Что значит не из этого? – казак нахмурился. – Ты толком сказывай. Не наводи тень на плетень.
– Был бы Тимофей жив, он бы лучше объяснил. Я в людях плохо разбираюсь. Больше со зверюшками да травками обретаюсь. Но не слепой же… В Яви – и живое, и неживое – все имеет свое предназначение, и всему есть свое место.
Байрачник поскреб подбородок.
– О! – нагнулся и отвернул набок небольшой камень. Из образовавшейся впадинки тут же шмыгнул в травы жучок, а пара дождевых червей поспешили втянуть в норку торчащие наружу хвосты… или головы. В общем – каждый свою часть тела.
– Видите? Такой же оттиск имеет и все сущее в ткани мироздания.
– Нашел с чем сравнить, – на это объяснение даже Полупуд не купился. – Камень годами на месте лежит и под него, как известно – вода не течет. А человек… И потом, в Писании сказано, что каждому дана свобода выбора. За что ж отвечать на Страшном суде, если все предопределено заранее?!
– Да, – согласился старик. – Ты верно подметил. С живыми существами немного иначе, чем у камня… Они этот оттиск в какой-то мере на себе носят.
– Как улитки домик, что ли?
– Нет… – Ладони описали круг, словно рисовали сферу. – Сущность, она вроде скорлупы. Но не твердая, не как ракушка… Сотканная из душевной силы. И чем точнее человек совпадает с предназначением, тем она прочнее и оберегает надежнее. Тем легче ее поддерживать в целости. А свобода… – хмыкнул недоученный характерник. – Вот ты, когда шаровары натягивал, долго взвешивал: надевать их или нет? Скорее всего, вообще не задумывался. И это тебя не смутило. Потому что нагишом несподручно. Зато как ты эти шаровары дальше носить станешь – только от тебя зависит. Бережно или через час порвешь и выбросишь.
Мы с Василием одновременно посмотрели на прореху в штанине, оставленную собачьими клыками.
– Так же и с предназначением. Есть то, о чем задумываться не приходится. Потому что так правильно и иначе никак нельзя. А в остальном – все живут кто во что горазд. Кстати, от того, как близко и точно человек занимает место, отведенное Создателем, тем крепче здоровье и длиннее жизнь. Награда такая для тех, кто бережно шаровары носит…
– Погоди, погоди… Совсем своими штанами голову заморочил, – Василий оторвал взгляд от прорехи и посмотрел на меня. – Начинали с Петра! Что у него с шаровар… тьфу, зараза, чтоб ты сказывся!.. – казак с силой пнул тот самый, вывороченный камешек. – Что с ним не так?..
– У Петра оттиска своего в Яви нет, – развел руками Остап. – Или я его не вижу…
– И что это должно значит?
Бред и клиника. Но Василий воспринимает эту галиматью всерьез. Ой, мама…
– Оттиска нет только у тех, кто свое предначертание исполнил… У мертвых.
Гром таки грянул. И если я не хочу дождаться испепеляющей молнии, пора с этим цирком заканчивать.
– Чего-о?! – сперва наши голоса с Василием слились в один, но потом разделились на разные потоки.
– Я что, покойник по-твоему?! А в глаз не хочешь?!
– Цыть, малой! А ты… Старый пень, прекращай околесицу нести! Говори вразумительно! И не завирайся! Кто видывал упыря, что мог бы целую седмицу на груди священную реликвию носить?
Тот, будто защищаясь, поднял вверх руки.
– Я о упырях ничего и не сказывал… Сами придумали, а на меня накинулись! Ну вас… – протянул обиженно, словно дите малое. – Ни слова больше не скажу.
– Гляди на него, какой обидчивый!.. Ишь, надулся, как мышь на крупу. Меня в покойники записал и сам же обиделся. Я же не обижаюсь.
– Да, ты уж это… взялся за гуж…
У Василия был такой вид, словно он, будучи совершенно трезвым, затесался в компанию пьяниц, пребывающих на стадии «ты меня уважаешь?». И никак не может выбрать, что лучше: свалить по-тихому или быстро нагнать пропущенное.
– Господи, вразуми этих несчастных! – завопил Остап. – Ты им про грибы, а они про гробы! Разве я хоть одним словом обмолвился о мертвяках? Я только сказал, что Петр не из Яви!
– А откуда?! – Полупуд непроизвольно сделал «козу», знак, прогоняющий нечистую силу. – Из Нави?!
Что ж вы такие нервные-то все?.. Впрочем, пока за саблю и осиновый кол не хватаетесь, терпимо.
– Нет, – мотнул головой байрачник. – Нечисть я бы распознал…
Василий с каждым произнесенным словом явно офигевал все больше. Многострадальный ус он уже не крутил и не дергал – жевать начал. Теперь я понял, почему левый короче правого.
– Оттуда?.. – казак то ли с опаской, то ли с глубочайшим уважением поднял взгляд вверх.
– А вот этого я ни утверждать, ни отрицать не могу. Не сподобился ни разу. Не с чем сравнивать… – пожал плечами старик.
– Ну всё, достали… оба! – я топнул ногой и без всякого почтения к возрасту сунул Каленому под нос кулак. – Еще одно слово брякнешь – и понюхаешь, чем моя аура пахнет! Василий! Очнись! Положим, чуду степному я не удивляюсь. Если разговаривать с людьми не чаще чем раз в полстолетия – еще и не такое померещится. Но ты же меня голым видел! И что – был там хвост или крылья? Нимба и рогов, кстати… – нагнул голову, – тоже нет! И чтоб уж совсем оставить дурной разговор – знайте, на лютне или арфе я играть не умею. А вот вилами – лучше не доводите до греха…
Тут запал и запас воздуха закончились. Так что я только махнул рукой. Мол, а ну вас в… Достали.
– И все-таки, Петро… родителей своих ты не помнишь… – если мой искрометный спич и произвел впечатление, то последней точки в разговоре не поставил.
– Ты, положим, тоже… – ляпнул раньше, чем сообразил, что это лишнее. Вряд ли кому-то приятно напоминание, что он подкидыш… Но Василий и бровью не повел.
– Верно говоришь, хлопец. Обое рябое… А потому вот что я скажу, Петро. Будь ты хоть ангелом, хоть бесом, хоть… – казак на секунду замялся, не зная, с кем еще можно сравнить, и не нашелся. – Да кем угодно! Для меня ты – славный парень! Товарищ боевой!.. С которым вместе я готов полпуда соли съесть. И первый дам в морду всякому, кто в этом усомнится. Веришь?!
– Верю. Спасибо. Ты настоящий друг.
Остап Каленый глядел на нас, присев на корточки и подперев щеку ладонью. Хорошо хоть не прослезился. Этого я бы уж точно не стерпел. Блин, только бразильской мелодрамы не хватало. Но когда ребра затрещали в медвежьих объятиях запорожца, понял – Василий говорил всерьез. Над такими вещами здесь еще стебаться не умеют.
