Он так долго сидел (стоял!) в засаде, что у него затекло все тело. Потянулся, открыл термос с кофе, положил на язык таблетку модафинила и запил глотком арабики, в точности повторив действия лежавшей в нескольких сотнях метров от него Самиры. К кофе он добавил немного «Ред Булла» — вкус получился странный, зато энергия в нем бурлила, как в Везувии 24 августа 79-го.

Он мог продержаться еще много часов.

С выбранной позиции открывался интересный вид на холм. Лицейские корпуса находились достаточно далеко, но он мог разглядеть любую деталь благодаря биноклю ночного видения. Он узнал майора, заметил в кустах за лицеем его помощницу, а в машине у главного входа — лейтенанта. Остальные были ему незнакомы. Гиртман сразу понял, зачем Мартен приказал подчиненному занять позицию на виду: он хотел отпугнуть его, не дать приблизиться к дочери. Эта мысль порадовала швейцарца: хорошо, что Мартен всегда о нем помнит.

Он привязался к этому полицейскому. С их первой встречи в Институте Варнье, когда Сервас так умно и тонко говорил о музыке Малера. В тот день шел сильный снег и за окном все было белым-бело. Декабрьский холод сковал толстые каменные стены Института и всю мерзкую негостеприимную долину. Элизабет Ферней предупредила, что ему нанесут визит сыщик из Тулузы, жандарметка и следователь. Они нашли его ДНК на месте преступления — на гидроэлектростанции в горах. ДНК человека, запертого в самом строго охраняемом психиатрическом заведении Европы! Гиртман помнил, что очень веселился, представляя, какие растерянные у них были лица, но тулузский сыщик выглядел совсем иначе. Когда доктор Ксавье привел в его палату посетителей, Юлиан слушал первую часть Симфонии № 4, и от него не ускользнула реакция Мартена на эту музыку. Еще больше он удивился и обрадовался, когда сыщик тихо произнес: «Малер». Гиртман слушал Серваса, наблюдал за ним и ощущал тихое блаженство: перед ним был его доппельгангер, родственная душа, но избравшая путь света — не тьмы. Жизнь и есть выбор, разве нет? Гиртману хватило одной встречи, чтобы понять: Мартен похож на него даже больше, чем он думал. Ему бы очень хотелось поделиться своим открытием с новообретенным «двойником», но приходилось довольствоваться осознанием того факта, что тот часто о нем думает. Швейцарец угадал, что Сервас ненавидит вульгарность современных развлечений и глупость современных людей, их ничтожные интересы, пошлый вкус, одномерные идеи. Стадное поведение и неискоренимую обывательщину. Да, они понимают друг друга, хотя Мартену наверняка непросто это принять. Они так близки, что и вправду могли бы быть разлученными сразу после рождения близнецами.

С того самого дня Юлиан не мог не думать о Мартене, его бывшей жене Александре и дочери Марго. Он навел справки, и со временем семья Мартена стала и его семьей, они не знали, что он проник в их жизнь и всегда находится неподалеку. Это было гораздо увлекательней реалити-шоу «Про семью». Гиртман осознавал, что живет «по доверенности», но они с Мартеном так близки, что он просто созерцает другого себя — лишенного темной стороны.

Он взглянул на здание лицея и увидел, что все грузятся в машину. Свою он оставил в лесу, метрах в пятистах от наблюдательного пункта. Если кто-то к ней подойдет, сработает суперчувствительная сигнализация.

Гиртман смотрел в бинокль на фасад спального корпуса и машинальным жестом поглаживал темную бородку. Свет горел только в окне Марго. Он увидел Мартена, который что-то возбужденно говорил дочери, и преисполнился волнением и счастьем, удивившись себе самому. «Черт побери, уж не влюбился ли ты?» Гиртмана никогда не тянуло к мужчинам; представить, что он изменил своей гетеросексуальной природе, было так же немыслимо, как вообразить отрекающегося от католической веры Иоанна Павла II. Но в его душе родилось чувство, отдаленно напоминающее любовь к образованному и одинокому сыщику. Юлиан улыбнулся: ему понравилась эта идея.