Наконец завершилось многодневное путешествие Корки и Ролли из зимы холодной и снежной Шотландии прямиком в лето благословенного мягкого климата центральных графств Англии.

Лондон уже издали дал о себе знать темнеющим облаком дыма от сотен и тысяч печных труб, которые топили углем, привозимым на барках из Ланкастера и с Тайна. Десятки фабрик стекольных, ткацких, фарфоровых испускали столбы черного смога.

Добравшись до особняка леди Фрэнсис, прибывшие, под кислым взглядом дворецкого, обосновались в правом гостевом крыле и, получив в полное распоряжение двух лакеев и одну горничную, провели ночь в самых комфортных за последние две недели путешествия условиях.

На следующее утро Корки в полном облачении, при новом парадном парике и алом жустикорпе, купленном в Шотландии, которая несмотря на военное положение продолжала торговые связи с Францией, собрался выйти в город.

Зрелище он собой представлял весьма красочное – такой изящный джентльмен – с пеной золотистых кружев в раструбе расширяющихся рукавов расшитого золотом кафтана.

Драгоценные, на первый взгляд по крайней мере, пуговицы сияли так, что резали глаз. Пара золотых часов на длинных цепочках весело позвякивала на каждом шагу. Белоснежный шейный платок из голландского шитья, скрученный и продетый в специальную петлю на весте , стоил как минимум две гинеи.

– Бесподобно, сэр! – Задохнувшись от восторга, мистер Ролли обозрел своего господина от макушки тщательно расчесанного и уложенного живописными волнами парика до черных блестящих ботинок на высоких каблуках. И принялся прилаживать огромную меховую муфту, завязывая ее на талии хозяина.

Удовлетворенно оглядев себя в высоком зеркале, Корки был склонен согласиться с мнением камердинера. Насвистывая веселую песенку, манерно переставляя тонкую трость с позолоченным наконечником, он вышел на Мальборо-стрит.

– Французская собака! – тут же раздались со всех сторон крики уличных мальчишек.

Не обращая на них никакого внимания, Корки, задумавшись, повернул не в сторону Сент-Джеймского парка, как намеревался вначале, а пошел по Странду в кофейню «Менз» напротив Скотленд-Ярда. Там собиралась публика, которая могла по достоинству оценить его великолепие. Впрочем, и здесь, на улицах Лондона, его колоритная фигура снискала достаточно внимания.

Старьевщик, представитель самой наглой и шумной братии из всех сортов уличных торгашей, с видом знатока оглядывал Корки, прикидывая в уме, через руки скольких покупателей дойдет до него великолепная треуголка блестящего лорда.

А что? Ведь продавец был уверен, что среди пяти-шести шляп, надетых сейчас на его собственной голове и предлагаемых всякому желающему их приобрести, есть, возможно, и та, коя украшала лорд-мэра на пышной процессии в день вступления его в должность!

В конце концов, весь Лондон одевается в одно и то же платье, которое, совершая кругооборот от богатеев, оседает на плечах и голове такого старьевщика, как он.

Он так засмотрелся на Корки, что не заметил, как мальчишка, сидевший в корзине на голове у проходившего мимо верзилы, ловко подхватил палкой с крюком одну из его шляп.

В общем-то, такие жулики охотились за дорогими париками, но раз уж подвернулся ротозей со шляпами, отчего бы и такую рыбку не поймать? Парик ценой пять шиллингов или две шляпы ценой в два с половиной шиллинга – всякий улов хорош!

Лондон кипел. Деловой люд спешил на обед в свои дома или в кофейни, оставив лавки и конторы на клерков и помощников. В каретах и портшезах важно ехали состоятельные горожане.

Тут же женщина со следами невзгод на темном от загара лице, облаченная в бедное мантуанское платье, несла на голове овощную корзину, а в руке еще одну с горшочками масла. Она пронзительным голосом извещала хозяек близлежащих домов, какую провизию предлагает на продажу.

Старик водонос, со спиной, скрюченной самым удобным образом для переноски бочек с водой, подвязанных к коромыслу на его плечах, предлагал хозяйкам воду. Его фартук был насквозь мокрым от расплескавшейся воды.

Только самые богатые горожане имели водопровод в доме, остальным приходилось воду покупать или носить из уличных колонок и фонтанов.

Госпожа спешила за материей на новое платье. Служанка бежала в ближайшую аптеку за настойкой от подагры для хозяина. Лакей, шедший ей навстречу, остановился и, отвесив поклон, стал любезничать, забыв дела и не замечая подозрительного типа, примостившегося рядом с преступными намерениями освободить его карманы от кошелька.

Лондон ничуть не изменился, подумалось Корки. Стоит слегка отвлечься, и ты станешь добычей для тысяч воришек и бандитов, промышлявших своим опасным бизнесом на улицах и в подворотнях самого большого и опасного города в мире.

– Эй, любезнейшая, от души советую оставить при мне мои часы, – произнес Корки тихим голосом и повернулся на сто восемьдесят градусов как раз вовремя, чтобы успеть схватить за край широкого плаща женщину, как будто совершенно спокойно шедшую по своим делам.

– В чем дело, сударь, я позову на помощь! – не очень любезно ответила та, стараясь освободиться и продолжить путь по неотложным, видимо, надобностям.

– К чему беспокоить доброго человека, а ведь в констебли таковых и выбирают, ради сущего пустяка? Вы, сударыня, вернете мою вещь, и мы разойдемся с миром, – продолжал упорствовать Корки, обратив уже внимание окружающих на свое странное поведение.

– Да как вы смеете обижать честную вдову… – начала было, с возмущением повернувшись к обидчику, женщина. – Корки!

– Рад нашей встрече, милая сестрица, – улыбаясь, ответил джентльмен. – Но мы стали объектом изучения немалого числа добрых граждан, что не может меня не угнетать. Прошу вас составить мне компанию и отобедать со мною, как бывало это раньше.

– Ах, Корки, все такой же галантный кавалер! – мурлыкала дама, опираясь на его руку и оглядывая всю его нарядную фигуру. – И все такой же франт!

– А ты, милая сестрица, все так же рискуешь оказаться на виселице.

Дама резко отдернула свою руку от облаченной в перчатку руки Корки. Но, задумавшись, все же продолжала путь рядом с ним.

Разочарованная толпа растаяла, так и не дождавшись продолжения спектакля. Зайдя в таверну, Корки со своей спутницей заняли отдельную комнату и, расположившись со всеми возможными удобствами, завели приятную беседу.

– Мисс Бетти, я намеревался встретиться с вами. Надеялся, вернее.

– Зови меня миссис Джонсон.

– Ммм… Миссис Никто! Ты снова побывала замужем?

– И снова вдова, увы! А ты, милый братец, кем нынче называешься?

– Тем же, кем и рожден.

– Мммм… Как увлекательно! – Дама обладала удивительно богатой вьющейся шевелюрой. Множество рыжих кудряшек довольно живописно обрамляли ее лицо с крутыми скулами, полными губами, высоким лбом и веселыми карими глазами.

Это была довольно статная и высокая дама в скромном, но богатом полутраурном платье. Вся ее гибкая, затянутая шитым лионским шелком фигура, исполненная жизненной силы, пленяла с первого взгляда.

– Как, миссис Джонсон, – Корки со значением кивнул собеседнице, – поживают ваши детки?

– Корки, мелкий ты ублюдок! – не сдержавшись, вскричала уважаемая дама на всю таверну. – Не смей говорить со мной в подобном тоне!

– Прости меня, милая сестрица, – вовсе не виновато склонился в поклоне Корки. – Даже не думал задевать свою любимицу. Ах, я так надеялся, что этот пригожий мальчик – или девочка? – выживет. Женщина, нанятая тобой в услуги как няня и кормилица для малыша, выглядела вполне достойной, чтобы оправдать самые смелые надежды наилучшего родителя из всех возможных… Но мы ведь с тобой знаем о пользе воспитания в чужом доме на свежем деревенском воздухе.

– Тебе превосходнейшим образом известно, что у меня только маленький чудесный мальчик. Один. И ему живется сносно. Женщина, которой я плачу ежегодно по десять гиней, выглядит вполне порядочной и доброй… Она чиста и опрятна и во всех отношениях достойна всяческого доверия! – Бетти, все больше возбуждаясь, раскраснелась и выглядела прехорошенькой. – Как ты можешь сравнивать нашу попечительницу и… и кого бы то ни было!

– О, никак. Хуже этого трудно себе и представить. – Корки, грустно покачав головой, сделал большой глоток хересу из своего стакана и с печальным интересом посмотрел на собеседницу.

– Если ты хочешь прервать нашу нежную дружбу, можешь продолжать в том же духе, но предупреждаю тебя, братец…

– Прости, сестрица, прости. – Корки, откинувшись на спинку кресла, уже лукаво покосился на Бетти. – Но неужели светлой памяти достопочтенный мистер Джонсон не соизволил оставить тебе наследство?

– Как же! Оставил, и преизрядное. Долги были столь внушительны, что мне пришлось, заложив свои драгоценности и замечательное голландское белье, позорно бежать из-под ареста.

– Удивляюсь тебе, сестрица, при твоем практическом уме и оборотистости, ты могла бы уже успокоиться в тихом семейном гнездышке…

– И, уверяю тебя, не было бы жены более покладистой и домовитой, менее требовательной и перечливой, – горячо подхватила его собеседница. – Казалось бы, давно уже я исцелилась от пороков неопытной юности. Однако тщеславие и гордыню за свой ум да красоту я променяла на другой грех. Но только нужда толкнула меня на эту пагубную дорогу. Нужда, которая и есть мать всех пороков и могила всех добродетелей. Если бы нашелся такой добропорядочный человек, который принял бы меня, как честную женщину, с моими достоинствами и красотой всего лишь в приданом, я бы пошла с закрытыми глазами. Очень трудно без совета и поддержки в этом мире. Даже ты, Корки, не поймешь этого, ты мужчина и сам себе голова. Да и учился ты. Женщины могут надеяться только на себя и на свои капиталы, – она горько добавила: – Если они у них есть.

– Милая Бетти, скажи, неужели теперь, вот прямо сию минуту, у тебя меньше средств к существованию, чем было, когда мы обитали в доме нашей попечительницы, будучи полностью от нее зависимы и слишком молоды, чтобы найти пропитание своим трудом?

– Хорошо, Корки. Ты прав. Да, сейчас у меня уже есть кое-какие средства. Но в любой момент их может не стать без совета опытного человека или…

– Или потому, что хозяйку этих средств замели на уличной краже (или чем там ты еще промышляешь?), а добрые присяжные и славный судья Олд-Бэйли приговорят ее к виселице в худшем случае, а в лучшем так сошлют в Виргинию, – жестко добавил Корки.

– Зачем ты мучаешь меня, братец! Разве я не корила себя, разве не рисовала себе тысячу раз страшные картины Ньюгейта? Каждый раз я себе говорю, что в последний раз выхожу на улицы Лондона за добычей. И каждый раз, проходя мимо открытой лавки с выложенными на прилавках штуками шелка и сукна или мимо подоконника с оставленным на нем колечком, или мимо таверны, полной серебряных бокалов, я беру их и снова говорю себе: «Бетти, это в самый последний раз, Бетти».

– Успокойся, дорогая. Я буду последним, кто упрекнет тебя за такую жизнь, – смягчился, наконец, Корки. – Но, поверь, я искренне беспокоюсь за тебя. Виселица Ньюгейта и Виргиния дожидаются в конце пути всякого, кто встал на эту кривую дорожку. Никто уже не сможет помочь тебе. Даже я.

– Я понимаю. Сердце сжимается, как только я подумаю об этом. Хорошо, братец, я постараюсь уняться. Попробую вспомнить уроки шитья. Ведь в школе я была лучшей! Конечно, белошвейкой мне уже не быть, но перебиться кое-как, не трогая основного капитала, я, пожалуй, смогу.

– Вот, дорогая, то немногое, что я могу тебе уделить. Хотя что-то мне подсказывает, что ты богаче меня во много раз.

– От помощи я все же не откажусь, – сноровисто схватила протянутый кошелек дама. – Нам, честным швеям, редко перепадает такой куш.

– Плутовка! Но часы вернуть придется. Не упрямься, дорогая, за эту фальшивую безделушку ты все равно много не выручишь, а я к ним уже привык.

Женщина нехотя достала из потайного кармана золотые часы, с кражи которых и началось столь неожиданное свидание. Сердечно попрощавшись и обменявшись клятвами держать друг с другом связь, они расстались у дверей таверны и разошлись в разные стороны.