Глава 17
– Вот раньше жизнь была – людей было много даже в таких небольших городках, как этот. И погода была правильнее, зимой была зима, по крайней мере.
Куки забыла, когда в последний раз высыпалась. Все ночи напролет она проводила, прислушиваясь к бессвязному бормотанию брата.
Вел он себя все так же странно, говорил все так же непонятно и все так же не признавал ее в качестве своей публики. Куки пыталась задавать ему вопросы, он делал вид, что не слышит ее.
– Ты совсем ничего не помнишь? – в который раз повторяла Куки.
– И бабушка на месте, вот странно-то!
Девушка, вздрогнув, похолодела. Бабушкой называлось старое заслуженное кресло в большой гостиной. Оно страшно не вязалось со всей остальной мебелью, но Куки, оставшись почти единоличной хозяйкой (отец обращал на мебель внимания еще меньше, чем на дочь), не допускала даже мысли, чтобы с ним расстаться.
О том, что скособоченное и облезлое кресло носило такое же уютное, как и оно само, прозвище, знала только Куки. И Кристофер.
Обретя таким странным и внезапным образом брата, Куки размышляла, что делать. Как помочь человеку, который не понимал, да и вряд ли когда осознает, кто именно он такой?
Она прочла, что в случаях аутизма помогали встречи пациента с объектом, который послужил толчком к заболеванию. Воссоздание травмировавшей ситуации помогало вытащить аутистов из их собственного мира в реальность. Куки в крайней степени волнения бегала из угла в угол своей комнаты.
«Что мне о нем известно? Ничего или почти ничего. Еще меньше, чем было известно о миссис Кассандре Фэйрфакс. И, тем не менее, вот же история ее жизни, вот она сама аккуратно сложена в коробке под кроватью. Хотелось бы мне, чтобы мой брат был настолько же реальным. Настолько же доказанным и… живым. Пусть когда-то давным-давно, но живым и существовавшим!»
Куки, остановившись на мгновение, кинулась к столу и, достав из него папку, распахнула ее пустое бумажное нутро. Посомневавшись, вложила в нее первый раритет – газетную статью.
Папка уже не пуста – и это как-то воодушевляло. Перевернув обратно титульный лист, она зачеркнула НЕИЗВЕСТНЫЙ и вывела твердой рукой КРИСТОФЕР.
Да, но с чего начать? Обычно с другими клиентами все начиналось с ближайших родных, семьи, друзей. Куки виновато оглянулась на запертую дверь, за которой, громко вздыхая, ходил отец. Первый свидетель уже есть. Но прежде будет логичнее перетряхнуть свои собственные воспоминания.
«Мне было… не меньше семи-восьми лет. Ему около четырех. Когда случилось ЭТО». Вообще, как ни странно, первые воспоминания Куки были связаны с появлением в ее жизни младшего брата.
Обычно люди помнят себя с более раннего возраста, но, сколько Куки ни старалась, вспомнить что-либо из своей жизни до появления в ней брата она не могла.
А вот яркий летний день, в который ей предъявили белоснежный мягкий сверток, в который, как конфета, был завернут ее брат, – включался электрической лампочкой, реагируя на затребованные «самые первые воспоминания».
Папа, огромный, усатый и шумный, подозвал ее к себе, сорвав с клумбы как цветок. Сказал, что это ее братик и ей следует любить его, если она хочет быть хорошей девочкой.
Куки очень захотела быть хорошей девочкой. Так как думала, что до этой благосклонно предоставленной возможности она сидела на грядке, одинокая и возможно даже зеленеющая.
На самом деле Куки подозревала, что до рождения брата не была хорошей девочкой. Вовсе не была никакой девочкой, если точнее. А была, предположим, гладиолусом. Таким розовым с желтой сердцевиной, с длинными изрезанными листьями и прозрачными волосинками на стебле.
Были у нее корешки – целый клубень. Поливали ее нерегулярно, и растеньице выходило довольно чахлым.
Поэтому, когда отец воззвал ее из этого цветочного небытия, она с радостью откликнулась и, переступив через грядку выросшими из тонкого стебля крепкими ножками в синих лаковых башмачках, торопливо подбежала к этому всемогущему и богоподному хозяину вселенной, открывшейся ей с нового ракурса.
Передвигаться, а тем более сразу на двух конечностях, было очень непривычно. Приходилось спотыкаться и, едва удерживаясь на ногах, преодолевать это немалое, как оказалось, расстояние.
Подойдя к отцу, Куки все же растянулась почти у самых его ног. Одной ручищей-клешней помогая ей подняться, он громогласно смеялся, не выпуская из второй руки нарядный конверт из одеяльца, отороченного кружевами.
Сама себе Куки могла помочь мало – в одной руке ее оказался совок с налипшими на него комьями влажной черной земли, в другой – пучок травы, сорняк самого препротивного плана.
– Ну что? – спросил отец, наклоняя сверток к ней поближе. – Будешь хорошей девочкой, Куки?
– Буду, – убежденно ответила она, разглядывая розовое личико с чмокающими влажными губами и заплывшими узкими щелками глаз.
– Вот и умница! – похвалил ее великан.
– Рэйли! Немедленно верни ребенка в кроватку! – требовательно заверещал голос невидимого обитателя дома.
Куки, испугавшись, отскочила от отца, державшего брата в руках, и уж было совсем решила вернуться на грядку, но передумала.
Во-первых, все-таки желание стать девочкой, тем более хорошей, а не оставаться бессмысленным растением было гораздо больше страха перед чудовищем в доме.
Во-вторых, уже невозможно было оставить на растерзание монстра это беспомощное создание. Без нее брат не выживет, это точно. А великанище, похоже, сильно трусит перед владельцем страшного гласа.
«На него надежды мало», – вздохнув, признала Куки.
– Хорошо, хорошо, Мими!
– И никогда не называй меня Мими! Сколько раз тебе говорить, что я не потерплю твои глупые привычки, мы не в борделе. И не в хлеву. Мими – коровья кличка.
Из дома на зеленую, залитую солнцем лужайку выплыла фигура в белом. Сначала Куки увидела просто белое (не Роза Альбиони, у той слегка зеленоватый оттенок). Потом белое облако.
Оно, сгустившись в некоторых местах, предстало вторым великаном, менее устрашающим по размеру, но более ужасающим по опасности. Это были минус и плюс (как позднее, начав учиться в школе, узнала Куки). Это были Мама и Папа.
Постепенно привыкая к ним, пытаясь защищать маленького брата от них и от враждебного мира, Куки училась быть «хорошей девочкой». Это было сверхсложной задачей. Для бывшего цветка.
Все было незнакомым, чужим, холодным и сухим. Сухая была даже вода. Раньше, насколько помнила Куки, вода была свежая, мягкая и… гладкая, что ли, слитная такая. Теперь же стала сухой, колючей, жесткой и не своей. Изменилась ее плотность, тяжесть, насыщенность и структура.
«Куки, глупая девочка, оставь брата в покое!»
«Куки, пей воду, ты ведь просила пить!»
«Мерзкая девчонка, немедленно оставь в покое брата!»
«Пока не съешь свою кашу, ты не выйдешь из-за стола, какой пример ты подаешь малышу!»
«Малыш, никогда не делай так, как эта нехорошая девочка!»
«Куки, ты уже большая девочка (но я хочу быть всего лишь „хорошей девочкой“!) и не должна бояться пылесоса».
«Немедленно отойди от малыша, гадкая девчонка! Он испугался вовсе не шума от пылесоса, а того, что ты схватила его своими мерзкими, грязными руками! Сейчас же пойди и вымой руки с мылом и щеткой».
«И чтобы никакого нытья, марш!»
Упорно высиживая перед тарелкой с ненавистной кашей или еще более презираемыми хлопьями, Куки несколько переоценила новую реальность.
Здесь есть приятные вещи и есть неприятные. Есть враги и друзья. Но есть и тот, кого надо защищать ценою жизни, кто нуждается в тебе, как в воде. Тот, благодаря кому можно стать «хорошей девочкой».
