Глава 14
Дневник жениха
«Это были чудесные стихи. Это должна была быть замечательная женщина. Когда я узрел ее впервые, спустя долгое время после безуспешных усилий, напрасных попыток и безрезультатных поездок, я понял, что это не так. Она не замечательна. Она идеальна. Ожидал увидеть богиню. Сильную, непобедимую, способную взять меня за руку и вести как маленького мальчика в светлую страну грез. Но увидел худенькую, почти девочку, утонувшую в сугробах подушек и одеял. Однако в ее глазах блистала Воля, способная побороть само Провидение. Я искал, и я нашел. Моя проводница, мой поводырь, мой пастырь. Вот кем отныне она для меня является.
Единственная и страстная моя мечта – это всегда находиться подле моей Девы, поправлять подушки, наслаждаться приказами. Передать в ее полную и безраздельную власть все бразды правления моей жизнью. Переложить на ее худенькие плечи тяжкий груз, который не в состоянии вынести я сам.
Но отчего же она так страдает? Глубоко уверен, что все наши физические, телесные тяготы лишь следствие душевных терзаний. Таков же случай и с несравненной Эмили. Кажется, имя это ей не подходит. Нет, для силы ее духа больше подошло бы Брюнхильда или Юдифь – такое имя, в котором звучал бы весь металл воли и горели бы отблески великих пожаров в душе.
В природе всякого поэта, а Эмили особенно, – быть камертоном бед этого мира. Никто больше не способен так тонко чувствовать бренность бытия, как поэт. Это человек, который содрал с себя кожу, дабы лучше чувствовать малейшее прикосновение действительности к своей душе. Все в нем должно служить лире.
Это великая честь – принести себя в жертву искусству. Если сама Арабэль на это идет со слезами радости и умиления, мне ли противиться року?! Я, как рыцарь, первый должен взойти на алтарь, на костер самопожертвования и стать топливом, черным углем для священного огня Стиха. Арабэль, моя скромная богиня, сделает все, чтобы спасти Ее. И куда не воспоследовал бы я за моей Богиней?! В ад? С превеликим наслаждением!
Если нет иного пути, иного способа спасти эту звонкую лиру, эту ржанку, благодаря чьим песням восходит солнце, – я взойду на крест. Я откажусь от самого большого счастья, которого может возжелать смертный. Откажусь от моей несравненной Арабэль. Наш брак, мнимый для света, – ничего не будет значить для моей возлюбленной и для меня. Главное – великая Литература, чьим солнцем является моя жена в Поэзии. Моей же истинной возлюбленной является и навсегда останется скромная и строгая Арабэль.
Жизнь поставила меня перед суровым выбором. Спасти Эмили ценой моей любви к Арабэлле или дать честное имя моей любимой и ее ребенку, отец которого человек настолько ужасный, что Арабэлла боится произнести его бесчестное имя. Забыты Эмили и поэзия. Ее несчастная сестра больше нуждается в рыцаре, а я нуждаюсь в ней больше, чем в стихах и подвиге».
Дневник невесты
«Нет. Не понимаю ее стихов. За что их любят? Часто спорила с мистером Миллером. О литературе, о любви. Пыталась убедить его, что невозможно любить слово. Можно любить только человека. Ни он, ни Эмили не соглашались со мной. Я долго думала, что он и не поймет… Но вышло совсем иначе.
О, милый, милый мой Артур. Благороднейший из людей. Дневники его я нашла в вещах, которые остались, когда он так внезапно исчез. Он был самым рыцарственным и самым мягким из людей, и я не думаю, что он мог покинуть меня одну в это страшное время.
После того как в дом внесли мокрое тело бездыханной Эмили, я была так поглощена своим горем и заботами о почти обезумевших родных, что не нашла времени выяснить, куда и когда отправился из поместья мистер Миллер.
Грубый неотесанный мужлан, которого я несколько раз заставала в нашем саду и под окнами дома, убил Гектора. Боюсь думать дальше, но не он ли убил мистера Миллера? Не по-христиански без веских доказательств обвинять человека в самом тяжком из грехов. Но Лидия клянется, что своими глазами видела, как он нес трупик бедного Гектора в свою чащобу. Далее границ нашего сада она за ним последовать не решилась, но и этого довольно для полной уверенности. Потому что я никак не поверю, чтобы благороднейший человек, образец идеального мужчины и рыцаря, бросил меня без поддержки и помощи, хотя много раз клялся. Сразу после похорон я навела справки в нескольких гостиницах на Лондонском тракте. Никто не видел человека, похожего на мистера Миллера.
Сейчас, спустя уже много лет после тех страшных событий, мне трудно припомнить, как я могла решиться на такой отчаянный поступок. Но жить и далее в доме чудовища я не могла. В отличие от Лидии, я никогда не обладала кротким характером, который достался ей от матушки. Скорее я пошла в отца, хотя он не был мне менее ненавистным от этого.
Я сбежала из дома, прихватив только записки того, кто навеки остался в моем сердце. Не помню в точности, но поначалу я намеревалась найти мистера Миллера. Хотя бы для того, чтобы вернуть его записи. Однако поиски мои ни к чему не привели. Потом я встретила доброго владельца труппы бродячего цирка, что колесил по южной Англии, давая представления.
Не знаю, зачем я пристала к ним… Знаю лишь, что никто в целом мире не был более одиноким существом, чем я. Верно, это и впечатлило доброе безыскусное сердце простого человека. К тому же он питал определенную долю уважения к моему происхождению и воспитанию. Хотя я не называла своего настоящего имени, он принял меня как честную женщину и был настолько деликатен, что не пытался узнать о моей предыдущей жизни, удовлетворившись моим словом.
В любом случае, то время для меня покрылось патиной желанного забвения, и не помню я его с такой четкостью, с которой стоят перед моим внутренним взором дни, которые я провела с матушкой в Лондоне, будучи совсем еще малюткой. Невинным ребенком, совсем как малышка Мэри, верная моя спутница и чуткая слушательница в годы скитаний с цирковой труппой.
Однажды из газет я узнала о смерти моего жестокого отца. Ни на что не надеясь, я снова бежала, оставив всё. Оставив самого сердечного человека на земле, моего мужа. Оставив в цирке мою малютку. Оставив с ними мое несчастное разбитое сердце.
Снова моя жизнь перевернулась, и, стоя на пороге неизвестности, я трепетала. Примут ли меня сестры? Что с ними вообще стало? Сомнительно, что батюшка мог сильно измениться и позволил им устроить свою жизнь. Так все и случилось. Близняшки умерли, присоединившись к матушке уже давно, как оказалось. Я вернулась домой, где Лидия приняла меня с кротостью, по которой я помнила ее всегда. Как только я вошла в гостиную, она поднялась мне навстречу с распростертыми объятиями и слезами на глазах.
Долго мы не могли успокоиться. Долго рыдания прерывали первое же слово, которое мы пытались произнести. Когда, наконец, мы немного пришли в себя, Лидия поведала, какой ужасный конец постиг нашего отца. Как жестоко он страдал перед самой смертью, но все же так и не смягчился. Он умер со словами проклятья в мой адрес. Мистер Миллер тоже никогда не появлялся, теперь я могу с уверенностью сказать, что нет его в живых на этой земле. Иначе мы не могли бы не встретиться.
Есть еще нечто, кроме того, что я оставила своего доброго мужа и маленькую дочь, что не дает мне покоя и тревожит мою совесть по ночам. Накануне, перед тем как Эмили нашли утонувшей, а Артур бесследно исчез, произошло маленькое и незначительное, как мне тогда казалось, событие. Тусклый камешек, попавший в мельницу жерновов судьбы, которые перемололи в прах все планы, жизни и судьбы трёх заговорщиков.
Вечером я возвращалась из кухни, где давала указания на следующий день прислуге, и встретила в коридоре мистера Миллера. В неверном свете свечей я приняла его за призрак. Испугавшись, уронила канделябр. Он кинулся помогать мне, извиняясь за то, что испугал меня. Пытаясь его убедить, что он не виноват, я попала в еще более глупое положение – моя серьга зацепилась за воротник. Он принялся помогать мне.
В этот момент я услышала чей-то вздох. А затем торопливые шаги, удалявшиеся по лестнице вниз. Тогда я подумала, что это была горничная, которая только что погасила свечи по всему дому. Но сейчас меня терзает мысль, а не была ли это Эмили? Возможно, она хотела что-нибудь уточнить о деталях нашего побега, который был уже назначен. Возможно, она волновалась, как все счастливые влюбленные. Не знаю.
Больше я живой ее не видела. Как и мистера Миллера. Страшно подумать, что досадное недоразумение, нелепая ошибка могла быть причиной ее опрометчивого поступка. Она была горячей и порывистой достаточно, чтобы причинить со злости вред себе или другим. Я столько лет жертвовала собой ради сестер. А глупая Эмили не могла потерпеть всего пару минут чужого счастья. Ибо, клянусь, и я, и мистер Миллер свершили бы свой долг и спасли бы Эмили и ее талант, невзирая ни на какие новые обстоятельства.
Но эта жалкая избалованная гордячка не потерпела даже намека на то, что мир крутится не вокруг ее мизинца. Хотя она не понимала, да и вряд ли была способна понять, на какие жертвы ради ее благополучия, прихотей и защиты души и тела шли ее родные сестры. Те, кого она презирала за бездарность, кротость и доброту… От какой кипящей бездны ее прикрывали хрупкие тела ее бесцветных сестер.
Посему напоследок не могу не признаться еще кое в чем. Нечто ужасное совершалось под крышей добропорядочного на первый взгляд дома, возглавляемого чутким пастырем семейства, каким представал мой отец перед обществом. Бросая Лидию и близнецов, я, возможно, совершала большее предательство, нежели оставив мужа и дочь впоследствии. Счастлива, что смерть Эмили и мой побег так тяжко отразились на его здоровье, как бы ни грешны были такие слова. Это избавило их от того, что вынуждена была терпеть их старшая сестра.
Я вспоминаю тот ужасный осенний день, когда противоестественное внимание отца едва не пало на Эмили. Как бы сильно я ни презирала эту жестокосердную избалованную девчонку, никогда бы не пожелала ей того, что вынуждена была терпеть я долгие годы жизни рядом с отцом.
Эти ужасающие моменты, постыдные для жертвы не менее, чем для преступника, свершались регулярно. Только Эдвард ведал о мерзкой сущности „наказаний“, как их называл отец, но ничего не мог сделать, чтобы защитить сестру. Брат отлично знал, каким жестоким и беспощадным может быть отец. Однажды он заставил Эдварда отстегать раба за ничтожную провинность под угрозой, что в случае отказа брата самого привяжут к столбу. Отец не из тех, кто замедлит в исполнении угроз, какими бы ужасными они ни были.
С детства мы, его дети, привыкли к тому, что над нами отец властен так же, как над рабами, трудившимися в поле. Я понимаю, отчего Эдвард, обретя возможность как можно реже посещать наш темный и печальный дом в лесной глуши, пользовался свободой на воле. Пытаюсь оправдать за бегство и себя, но смогу ли?
Есть лишь одно извинение для меня – то, что я не отдала дитя бессердечной старухе, как она того требовала. Что я не осмелилась расплатиться невинной жизнью за свое честное имя. Да, я могла бы замолчать позор. Но мистер Миллер для меня стал к тому моменту не тем, кому я готова была лгать так же, как себе. И он понял меня, принял такой как есть, обещал спасти… Так и не отплаченный поступок, который выполнил впоследствии не дивный волшебник, а простодушный фокусник».
