8
Когда я был ребёнком, то даже и не думал, что в Торонто когда-нибудь появится космопорт. Но теперь космопорт был почти в каждом городе, по крайней мере, потенциально. Космопланы могут взлетать и садиться на любом аэродроме, пригодном для широкофюзеляжных авиалайнеров.
Коммерческий полёт в космос – это забавная вещь с точки зрения юрисдикции. Космоплан, на который мы садились, вылетит из Торонто и вернётся опять же в Торонто; он не будет посещать никакое иностранное государство, хотя будет пролетать над многими из них на высоте более 300 км. Однако технически это был внутренний перелёт, и поскольку в конечном счёте мы направлялись, правда, уже на другом корабле, на Луну, где правительство отсутствует, нам не требовался паспорт. И это было очень кстати, потому что паспорта мы оставили своим… скажем, «сменщикам» – слово не хуже любого другого.
К тому времени, как мы явились в зал отлёта, пассажирский туннель уже подсоединили к космоплану.
Наш космоплан являлся одним гигантским дельтовидным крылом. Двигатели были смонтированы на его верхней стороне, а не снизу – должно быть, чтобы защитить их при входе в атмосферу. Сверху корпус был выкрашен в белый цвет, подбрюшье – чёрное. В нескольких местах виднелся логотип «Североамериканских авиалиний», также у космоплана было собственное имя, нанесённое курсивом у передней вершины треугольника – «Икар». Интересно, что за мифологически неграмотный носитель пиджака его выбирал.
Сегодняшним рейсом отбывало десять пассажиров, связанных с «Иммортекс», а также ещё восемнадцать человек, направляющихся на орбиту с другими целями: по большей части, туристов, судя по услышанным мной обрывкам разговоров. Среди десятерых иммортексовцев шестеро были кожурой – термин, который я подслушал, но, подозреваю, не предназначавшийся для моих ушей, а четверо – сотрудниками, летевшими на смену тем, кто уже находился в Верхнем Эдеме.
Мы расселись по номерам мест, как в обычном самолёте. Я оказался в восьмом ряду у окна. Рядом со мной оказался один из сотрудников. Это был парень лет тридцати с веснушчатым лицом того типа, который, как мне говорили, сочетается с рыжими волосами, хотя относительно цвета его волос у меня уверенности не было.
Моё кресло было того особого типа, что описывал Сугияма во время своей презентации: покрытое эргономической рельефной обивкой, заполненной каким-то амортизирующим гелем. Я хотел было возразить, что мне специальное кресло не нужно – у меня-то кости ничуть не хрупкие – но свободных мест на борту не оставалось, так что в этом не было никакого смысла.
На самолётах инструктаж по безопасности делается в основном для галочки; здесь же мы провели где-то час и сорок пять минут, слушая и принимая участие в различного рода демонстрациях, по большей части связанных с пребыванием в невесомости. К примеру, там был приёмник для рвотных масс со встроенным всасывателем, которым мы должны – нет, обязаны были воспользоваться в случае, если нас укачает; по-видимому, в микрогравитации задохнуться собственной блевотиной было проще простого.
Наконец пришло время взлёта. Огромный космоплан отстыковался от рукава и направился к взлётной полосе. Я видел, как струится над ней горячий воздух. Мы очень, очень быстро покатились по полосе и перед самым её краем резко ушли вверх. Внезапно я обрадовался тому, что у меня кресло с амортизацией.
Я посмотрел в иллюминатор. Мы летели на восток, что означало, что мы пройдём над самым центром Торонто. Я бросил последний взгляд на Си-Эн Тауэр, «Скайдом», аквариум и башни небоскрёбов.
Мой дом. Место, где я вырос. Место, где по-прежнему жили мои мама и папа.
Место…
В глазах защипало.
Место, где по-прежнему жила Ребекка Чонг.
Место, которое я больше никогда не увижу.
Тем временем небо уже начало темнеть.
Вскоре я начал осознавать социальные неудобства пребывания в искусственном теле. Биология предоставляла благовидные предлоги: я хочу есть, я устал, мне надо в туалет. Всё это исчезло, по крайней мере, в случае данной конкретной модификации тел. Да и зачем бы «Иммортексу» что-то подобное делать? Разве кто-нибудь в здравом уме хочет чувствовать усталость? Это было бы неудобно в лучшем случае, а в худшем – опасно.
Я всегда считал себя более-менее честным человеком. Однако сейчас стало совершенно очевидно, что я был постоянным производителем мелкой безвредной лжи. Я пользовался правдоподобными отговорками – «я, похоже, устал» – для того, чтобы избежать неприятных или скучных занятий; когда я был биологической сущностью, то оперировал целым репертуаром таких фраз, которые позволяли мне элегантно выйти из социальных ситуаций, в которых я не имел желания находиться. Но теперь ни одна из них не прозвучала бы убедительно – в особенности для другого загруженного. Я был унижен своей неспособностью ходить и страстно желал убраться из-под опеки этой бабушки в обёртке тридцатилетней женщины, но никак не мог найти приличной отговорки.
К тому же мы должны были оставаться здесь ещё три дня для обследований: сегодня вторник, так что до пятницы мы отсюда не выйдем. У каждого из нас была своя маленькая комнатка – что характерно, с кроватью, хотя нам-то она была не нужна. Но я очень, очень хотел забраться в неё и остаться, наконец, в одиночестве. На мне по-прежнему был тот же махровый халат. И я опирался на трость, возвращаясь назад по коридору, который только что меня победил.
Карен пыталась мне помочь, но я отстранился, отвернулся и всю дорогу смотрел в сторону, на ближайшую стену. Карен, судя по всему, смотрела в том же направлении, потому что прокомментировала вид из окна, мимо которого мы проходили:
– Кажется, дождь собирается, – сказала она. – Интересно, мы ржавеем?
В другое время я бы рассмеялся шутке, но я был слишком пристыжен и рассержен на себя и на «Иммортекс». Но, так или иначе, от меня ожидался хотя бы какой-нибудь ответ.
– Будем надеяться, что грозы не будет, – сказал я. – Я не надел громоотвод.
Карен рассмеялась громче, чем моя шутка того заслуживала. Мы шли дальше.
– Ещё мне интересно, сможем ли мы плавать, – сказала она.
– Почему нет? – отозвался я. – На самом-то деле нас вряд ли берёт ржавчина.
– О, я знаю. Я имею в виду плавучесть. Люди так хорошо плавают, потому что они легче воды. Но эти тела, возможно, в воде тонут.
Я уважительно посмотрел на неё.
– Даже не задумывался над этим.
– Это будет настоящим приключением, – сказала она, – исследовать возможности и ограничения наших тел.
В этот раз я как-то ухитрился фыркнуть; звук получился механический и странный.
– Не любите приключений? – спросила Карен.
Мы продолжали идти по коридору.
– Я… я не уверен, что у меня было хотя бы одно.
– О, конечно же было, – ответила Карен. – Жизнь – это приключение.
Я начал вспоминать все те вещи, что делал в юности – наркотики, которые пробовал, женщин, с которыми спал, и одного мужчину, с которым я тоже переспал, инвестиции, разумные и безумные, сломанные кости и разбитые сердца.
– Надо полагать, – сказал я.
Коридор расширился, превратившись в большую комнату отдыха с торговыми автоматами с газировкой, кофе и бутербродами. Должно быть, он предназначался для персонала, а не для клиентов-мнемосканов, но Карен жестом предложила войти. Возможно, она устала…
Но нет. Разумеется, она не могла устать. Однако к тому времени, как я это сообразил, мы уже вошли. Там было несколько мягких стульев и маленькие столики. Карен села на один из стульев, тщательно расправив на коленях своё цветастое платье. Потом указала мне на другой стул. Опираясь на трость для сохранения равновесия, я осторожно опустился на него; сев, я поставил трость прямо перед собой.
– Итак, – сказал я, – что же у вас были за приключения?
Какое-то время она не отвечала, и я забеспокоился. Я вовсе не хотел подвергать сомнению её предыдущее утверждение, но, боюсь, в моём вопросе прозвучал некий вызов, требование подтвердить свои слова.
– Простите, – сказал я.
– О, нет, – ответила Карен. – Ничего такого. Просто их так много . Я была в Антарктиде, и в Серенгети – ещё когда там водилась крупная живность – и в Долине Царей.
– Да неужели? – удивился я.
– Конечно. Я люблю путешествовать. А вы?
– Думаю, я тоже, правда…
– Да?
– Я никогда не был за пределами Северной Америки. Видите ли, я не могу – не мог – летать. Перепады давления в самолёте – доктора опасались, что они могут спровоцировать синдром Катеринского. Вероятность очень маленькая, но доктор сказал, что я не должен рисковать, разве что если поездка абсолютно необходима. – Я на мгновение подумал о другом мне, направляющемся на Луну; это путешествие он почти наверняка переживёт. Космопланы полностью герметичны, и атмосферное давление внутри них не меняется.
– Обидно, – сказала Карен, но потом её лицо просветлело. – Но теперь вы можете поехать, куда захотите.
Я горько усмехнулся.
– Поехать! Господи, да я же едва хожу…
Механическая рука Карен легко коснулась моей.
– О, вы научитесь. Обязательно! Люди могут всё. Помню, как я познакомилась с Кристофером Ривом, и он…
– Кто это?
– Он играл Супермена в четырёх фильмах. Боже, как он был красив! Когда я была подростком, постер с ним висел у меня над кроватью. Много лет спустя он упал с лошади и повредил позвоночник. Говорили, что он никогда больше не сможет дышать самостоятельно, но он смог.
– И вы познакомились с ним?
– Ага. Он написал книгу о том, что с ним произошло; у нас тогда был один издатель, и мы вместе оказались на банкете на «BookExpo America». Он так меня вдохновлял.
– Вау, – сказал я. – Полагаю, будучи знаменитым писателем, вы встречались с множеством интересных людей.
– Ну, я вспомнила Кристофера Рива не для того, чтобы похвастаться…
– Я понимаю, понимаю. Но с кем ещё вы были знакомы?
– Давайте посмотрим… какие имена могут что-нибудь значить для человека вашего возраста? Ну, я встречалась с королём Карлом перед самой его смертью. С нынешним папой и с тем, что был перед ним. С Таморой Ын. Шарлиз Терон. Стивеном Хокингом. Моше…
– Вы встречались с Хокингом?
– Да. Когда была на чтениях в Кембридже.
– Вау, – снова сказал я. – И какой он был?
– Очень ироничный. Остроумный. Конечно, общение было для него пыткой, но…
– Но какой умище! – воскликнул я. – Абсолютный гений.
– Это да, – согласилась Карен. – А вы любите физику?
– Мне нравятся великие идеи – в физике, философии, где угодно.
Карен улыбнулась.
– Правда? Тогда у меня есть для вас анекдот. Знаете такой, когда Вернера Гейзенберга останавливает дорожный патруль за превышение скорости?
Я покачал головой.
– Так вот, – продолжила Карен, – коп говорит: «Вы знаете, с какой скоростью ехали?» А Гейзенберг тут же отвечает: «Нет, зато я точно знаю, где я!»
Я расхохотался.
– Это сильно! Погодите – я тоже один вспомнил. Знаете про Эйнштейна в поезде?
Теперь была очередь Карен качать головой.
– Пассажир к нему подходит и спрашивает: «Простите, мистер Эйнштейн, Нью-Йорк останавливается в этом поезде?»
Карен засмеялась.
– Думаю, мы с вами подружимся, – заявила она. – А вы профессиональный физик?
– Что вы. Я для этого слишком плох в математике. Хотя отучился два года в Университете Торонто.
– И?
Я слегка приподнял плечи.
– Вы в Канаде часто бываете?
– Время от времени. Не каждый год.
– А пиво вы пьёте?
– Когда была помоложе, – ответила Карен. – Но больше не пью. В смысле, даже в старом теле не могла – последние лет десять или больше.
– Вы слышали про «Sullivan's Select»? Или «Old Sully's Special Dark»?
– Конечно, слышала. Очень… А-а! Вот оно что! Вы ведь Джейкоб Салливан, верно? Ваше семейное дело?
Я кивнул.
– Так, так, так, – сказала Карен. – Значит, я тут не одна инкогнито.
Я грустно улыбнулся.
– Карен Бесарян заработала себе состояние. Я же своё просто унаследовал.
– И всё же, – сказала Карен, – это, наверное, было здорово. В молодости мне вечно не хватало денег. Даже иногда приходилось наведываться в продовольственные банки. Это, должно быть, очень расслабляет – знать, что у тебя никогда не будет проблем с деньгами.
Я снова двинул плечами.
– Это палка о двух концах. С одной стороны, когда я пошёл в университет, я мог изучать всё, что мне заблагорассудится и не беспокоиться о том, как это вяжется с моей будущей профессией. Я, наверное, единственный во всём кампусе ходил одновременно на квантовую физику, историю драмы и введение в философию досократиков.
Карен вежливо усмехнулась.
– Да, – сказал я. – Это было весело – чуть того, чуть этого. Но обратная сторона богатства состояла в том, что ты не ожидаешь, что к тебе будут относиться как к мусору. Университет Торонто ценится среди аспирантов, но студентов там производят как штамповку на заводе. Скажем так: если каждый день ходишь в Салливановскую библиотеку, и твоя фамилия Салливан, то не ожидаешь, что об тебя там будут вытирать ноги.
– Ещё бы, – сказала Карен. – Мне никогда не нравилось говорить про себя «богатая»; это звучит, как будто я хвастаюсь. Хотя все клиенты «Иммортекс» богаты, так что какая разница. Но, конечно же, я никогда не предполагала, что разбогатею. В том смысле, что большинству писателей этого не удаётся; это очень тяжёлое ремесло, и мне очень, очень повезло. – Она сделала паузу, и её искусственные глаза снова блеснули. – Знаете, в чём разница между большой пиццей с пепперони и большинством профессиональных писателей?
– В чём?
– Большой пиццей можно накормить семью из четырёх человек.
Я рассмеялся, и она тоже.
– Так или иначе, – продолжила она, – я начала богатеть лишь когда мне было под пятьдесят. Только тогда мои книги стали хорошо расходиться.
Я пожал плечами.
– Если бы мне пришлось ждать пятидесяти, чтобы разбогатеть, то меня бы здесь не было. Мне всего лишь сорок четыре. – Всего лишь . Боже, я никогда раньше не думал об этом «всего лишь».
– Я… не поймите меня неправильно, но сейчас я скорее рада, что мне довелось начать жизнь в бедности.
– Полагаю, это закаляет характер, – сказал я. – Но я не просил своего богатства. На самом деле, бывали времена, когда я ненавидел и его, и всё, связанное с моей семьёй. Пиво! Господи, какая социальная ответственность может быть в варке пива?
– Но вы сказали, что ваша семья подарила университету библиотеку.
– Ага. Купила себе бессмертие. Это…
Я замолк, и Карен выжидающе на меня посмотрела.
Через секунду я снова пожал плечами.
– Это как раз то, что только что сделал я, верно? – Я покачал головой. – Ну да ладно. Так или иначе, это иногда бьёт в голову – иметь много денег, когда ты молод. Я… гмм… в молодости я был не самым лучшим человеком на свете.
– Пэрис-наследница, – сказала Карен.
– Кто?
– Пэрис Хилтон, внучка отельного магната. Вы, должно быть, ещё под стол ходили, когда она ненадолго прославилась. Она… ну, я думаю, она была типа вас – унаследовала состояние, в двадцать стала миллиардершей. Она вела, как это говорится у нас, писателей, разгульную жизнь.
– «Пэрис-наследница», – повторил я. – Красиво звучит.
– А вы были бы Джейк-гуляка.
Я засмеялся.
– Да, похоже. Вечеринки, девушки. Но…
– Что?
– Довольно тяжело определить, действительно ли ты нравишься девушке, когда ты богат.
– Вы мне будете рассказывать. Мой третий муж был как раз такой.
– Правда?
– Клянусь. Слава Богу, существуют брачные контракты. – Она произнесла это легко. Если она и испытывала по этому поводу горечь, прошло, должно быть, достаточно времени, чтобы она могла об этом шутить. – Вам следовало встречаться с женщинами, которые уже были богаты.
– Надо полагать. Но, знаете, даже… – Чёрт, я вовсе не собирался говорить это вслух.
– Что?
– Ну, никогда не знаешь о людях, что они на самом деле думают. Даже до того, как я стал богат, я… была одна девушка, её звали Триста, и я думал… я думал, мы…
Карен приподняла искусственную бровь, но ничего не сказала. Было понятно, что если я не хочу, то могу не продолжать.
А, к моему изумлению, хотел.
– Она будто бы была такая же, как я. И я влюбился в неё по уши. Мне было… да, где-то около шестнадцати. Но когда я пригласил её на свидание, она лишь засмеялась. Фактически, расхохоталась мне в лицо.
Рука Карен на секунду коснулась моего запястья.
– Бедняжка, – сказала она. – А сейчас вы женаты?
– Нет.
– Были раньше?
– Нет.
– Так и не встретили подходящую?
– Э-э… не совсем так.
– О?
И снова, к моему собственному удивлению, я продолжил говорить.
– То есть, была – собственно, есть – одна женщина. Ребекка Чонг. Но вы понимаете, в моём положении, я…
Карен сочувственно кивнула. Но потом, как мне показалось, решила немного разрядить обстановку.
– Впрочем, – сказала она, – вам не обязательно дожидаться, пока подходящая кандидатура появится на вашем горизонте. Если бы я так делала, то упустила бы своих первых трёх мужей.
Не уверен, взметнулись ли удивлённо мои искусственные брови, но если бы я был сейчас в моём старом теле, это бы несомненно произошло.
– Сколько раз вы были замужем?
– Четыре. Мой последний муж, Райан, умер два года назад.
– Простите.
Её голос был полон печали.
– Мне его не хватает.
– У вас есть дети?
– Э-э… – Она помедлила. – Только один. – Снова пауза. – Только один жив сейчас.
– О, мне так жаль.
Она кивнула.
– А у вас, я так понимаю, детей нет?
Я покачал головой и указал на своё искусственное тело.
– Нет, и теперь уже, наверное, и не будет.
Карен улыбнулась.
– Уверена, что вы бы были замечательным отцом.
– Мы никогда не… – Чёрт бы побрал эти искусственные тела. Я подумал очевидную, проникнутую жалостью к самому себе мысль, но я вовсе не собирался произносить её вслух. Как и раньше, мне удалось её подавить лишь после того, как несколько слов уже оказались сказаны. – Спасибо, – сказал я. – Спасибо вам.
Пара сотрудников «Иммортекс» вошла в комнату отдыха – белая женщина и мужчина-азиат. Они удивились, обнаружив нас здесь.
– Не будем вам мешать, – сказала им Карен, поднимаясь на ноги. – Мы уже уходим. – Она протянула мне руку, чтобы помочь встать. Я машинально взялся за неё и в ту же секунду оказался на ногах – Карен подняла меня без видимого усилия.
– У нас был долгий день, – сказала мне Карен. – Уверена, что вам хочется вернуться в свою комнату. – Она запнулась, словно сообразив, что я, разумеется, никак не мог устать, и добавила: – Ну, чтобы во что-нибудь переодеться и всё такое.
Вот он – прекрасный повод; предлог, который я безуспешно искал раньше, для того, чтобы вежливо удалиться, не нарушая приличий, предлог, которого отсутствие потребности в еде, сне и отдыхе меня лишило. Но я больше не хотел уходить.
– Вообще-то, – сказал я, глядя на неё, – я бы хотел ещё потренироваться в ходьбе, если вы, конечно, не откажетесь мне помочь.
Карен улыбнулась так широко, что у неё, наверное, заболело бы лицо, будь оно из плоти и крови.
– С удовольствием, – сказала она.
– Здорово, – ответил я, и мы двинулись к выходу в коридор. – Заодно ещё поболтаем.
