Глава 43
Воскресенье
В спальне Джен и Тони были плотные светонепроницаемые шторы; Тони иногда работал за полночь и потом отсыпался днём.
У Эрика, вполне возможно, тоже были такие шторы, но они кинулись в постель, не позаботившись их задёрнуть; всё равно никто не мог заглянуть в спальню Эрика, которая находилась на верхушке здания и выходила окнами на Потомак. Ей не было видно солнца, которое всходило по другую сторону здания, но светлеющее небо пробудило её.
Было утро воскресенья, и никому из них двоих не нужно было на работу до понедельника. О, ему могли позвонить в случае, если что-нибудь случилось бы с Джеррисоном, но для этого Бог придумал «блэкберри». Она лежала, глядя на него – глаза закрыты, рот чуть-чуть приоткрыт – и слушала тихий звук его дыхания. Она ощущала нечто такое, чего у неё не было очень давно. Она чувствовала, что ей ничто не грозит.
И всё же…
И всё же, Вашингтон в эти дни далеко не безопасное место. За последние сорок восемь часов здесь было совершено покушение на президента, а бомба террористов разрушила Белый Дом.
Конечно, думала она, безопасно не будет нигде. До этого бомба была в Чикаго, а до того в Сан-Франциско – городе, в котором она всегда мечтала побывать – и в Филадельфии, где жил её дядя, не говоря уже про вылазки террористов в Лондоне, Милане, Каире, Найроби, Мехико, и этот список всё рос и рос.
Эрик пошевелился, и его глаза открылись.
– Привет, – сказал он.
Джен улыбнулась и коснулась его щеки.
– Сам привет.
– Что будем сегодня делать? – спросил он.
Она посмотрела в окно; снега не было, и небо выглядело ясным; приятное изменение по сравнению со вчерашней слякотью.
– Пойдём прогуляемся по Моллу.
– Правда?
Она кивнула.
– Поглазеем на монументы, зайдём в музей. – Она повела плечами. – Думаю, мне нужно напомнить себе о величии Америки.
Эрик и Джен вышли из дома около десяти утра. Под пальто на Джен был надет запасной комплект одежды, который она забрала вчера из своего шкафчика в больнице, и принадлежащий Эрику гарвардский свитер; у ней также были ярко-красные рукавички, сейчас засунутые в карманы пальто. Вместо того, чтобы идти до Мола шесть кварталов пешком, они взяли такси; Джен обрадовалась, увидев, что Эрик не скупится на чаевые.
Такси высадило их у конных статуй Арлингтонского моста. Всё выглядело очень красиво: классическая зимняя страна чудес с нетронутым белым снегом, покрывавшим ветви деревьев и статуи. Они дошли до Мемориала Линкольна, приблизившись к нему сзади и держась дорожек, которые уже расчистили – у Национальной Службы Парков была собственная снегоуборочная команда. Добравшись до Мемориала, они перешли на его переднюю сторону. Деревянную платформу и трибуну, которые поставили для выступления Джеррисона и которые они оба видели в новостях, уже убрали. Невозможно было определить, где именно пуля попала в президента, но двое подростков спорили на ступенях о том, тут это произошло или здесь . Джен это показалось несколько нездоровым, но всё же они с Эриком тоже поднялись по ступеням, чтобы посмотреть.
– Я как-то был на Дили Плаза, – сказал Эрик.
По её лицу было понятно, что это название её ничего не говорит.
– В Далласе. Где застрелили Кеннеди.
– А-а… – сказала она.
– Там нет ни мемориальной доски, ни памятного знака. Только большой белый X, нарисованный на мостовой. Если дождаться красного света, то можно пройти на середину улицы и встать на место, где его настиг смертельный выстрел Освальда.
Двое, спорившие о месте, на котором в Джеррисона попала пуля, похоже, пришли к согласию. Они по очереди встали посередине одной из широких ступеней; второй при этом фотографировал. Когда они ушли, Эрик и Джен подошли к тому же самому месту и стали смотреть на то, что, полети пуля по чуть-чуть иной траектории, могло бы стать последним, что Сет Джеррисон видел в своей жизни. Конечно, сейчас вид был другой: людей было от силы пара десятков людей вместо тысяч, что пришли тогда слушать президента, землю покрывал снег, а небо было чистым вместо пятничной облачности. Но Зеркальный пруд точно также лежал перед ними и тянулся до самого Монумента Вашингтона.
В отличие от подростков, что были тут перед ними, Эрик и Джен стояли молча, он лишь обнял её за плечи. Вдоволь насмотревшись, они вошли внутрь мемориала и несколько минут смотрели на статую Великого Освободителя. Затем они спустились по мраморным ступеням вниз и пошли в западном направлении. У них было два возможных маршрута: вдоль северной стороны Зеркального пруда и вдоль южной; они выбрали северную. Ещё несколько человек шли этим же маршрутом, и пара бегунов двигалась навстречу. Они дошли до мемориала второй мировой войны – Джен он нравился меньше всех военных мемориалов; он был построен лишь недавно, и ему было трудно тягаться с Корейским или Вьетнамским. Затем они поднялись по 17-й авеню до пересечения с Конститьюшн и прошли по плавному изгибу Эллипс-роуд.
И пришли к нему.
Или, точнее, к тому месту, где он был раньше, по другую сторону от того, что осталось от металлической ограды.
Белый Дом.
Джен видела руины по телевизору, но это не то же самое, что увидеть их воочию. Она обнаружила, что качает головой. Дыхание, конденсирующееся в морозном воздухе, напоминало о дыме, клубами поднимавшемся над развалинами два дня назад.
Она вопросительно посмотрела на Эрика – не хочет ли он подойти поближе, и он кивнул.
Министр обороны Питер Муленберг изучал гигантский дисплей в комнате без окон. Авианосцы либо уже заняли позиции, либо собирались их занять строго по графику. На его глазах красные цифры таймера сменились с «1 день 0 часов 0 минут» на «0 дней 23 часа 59 минут». Секунды не показывались, но биения пульса, которое он чувствовал под кончиками пальцев в левой лучевой артерии, было достаточно: он – дирижёр этого оркестра, а сердце – его метроном.
Было трудно отвести взгляд от картины разрушения перед глазами, но Эрик Редекоп повернулся посмотреть на Дженис. Господи, ей было всего тридцать два – какие ещё безумные средства разрушения появятся в мире, когда она достигнет его лет? Насколько маленькими они станут? Какие разрушения будут способны сотворить? К тому времени в руках отдельных людей окажется почти невообразимая разрушительная сила.
Та его часть, что коренилась в настоящем, беспокоилась сейчас о том, к чему могут привести их отношения – о том, не оставит ли он её вдовой к её шестидесятилетию.
Та его часть, что наполовину – лишь наполовину – верила в то, о чём пишут научные и медицинские журналы, считала, что в следующие пару десятков лет должен таки наступить переломный момент, и средняя продолжительность человеческой жизни станет увеличиваться с каждым годом, из чего следовало, что у них с Джен будет гораздо, гораздо более продолжительная жизнь, чем у их родителей и родителей их родителей, и что когда пройдут десятки, а может быть, и сотни лет, их восемнадцатилетняя разница в возрасте станет совершенно несущественной.
Но та его часть, что вышла сейчас на первый план, маячила на задворках его сознания с самого 11-го сентября и с тех пор усиливалась многократно, в том числе когда рухнул Сирс-Тауэр. Теперь, когда жизнь Джеррисона была вне опасности и у Эрика, наконец, появилось время осмыслить то, что произошло, он понял, что неважно, какие медицинские чудеса обещает будущее; планета катится в тартарары. Мир превращается из места, где войны ведутся между государствами, объявляются в законодательных ассамблеях и завершаются сформулированными в ходе переговоров договорами, в место, где мелкие группы или даже отдельные люди могут произвести опустошение, по масштабам сравнимое с войной. И масштаб здесь имеет решающее значение: оружие продолжает становиться всё меньше, а ущерб, который оно наносит – всё больше.
И это означает, что разница в возрасте между ним и Джен вообще не имеет значения – никакого. Мир не продержится так долго, чтобы дать ему возможность по-настоящему состариться, а Джен – выйти на пенсию. Всё кончено; они обречены: это лишь вопрос времени, когда кто-нибудь разрушит всё для всех .
Он смотрел на её красивое молодое лицо – хоть на нём и отражался сейчас ужас при виде развалин того, что было жилищем самого могущественного человека в мире.
– Ты знаешь, кто такой Великий Газу? – спросил он.
Она взглянула на него, характерно склонив голову набок, словно бы просеивая воспоминания, но пришёл ответ из её детства или из памяти Джоша Латимера, он не мог сказать.
– Мультяшный персонаж, – сказала она. – Из «Флинтстоунов».
Он кивнул.
– Он с планеты Зетокс, – сказал он, обрадованный, несмотря на обстоятельства, тем, что вспомнил эту мелочь. – Знаешь, почему его изгнали на первобытную Землю?
Она снова склонила голову; он подозревал, что кроме никто уже и не помнит ответа на этот вопрос – но он помнил; объяснение, данное в эпизоде, где впервые появился Газу, настолько его поразило, что он запомнил его на всю жизнь.
Великий Газу – щеголеватый зелёный летающий человечек, чьё появление в сериале для многих стало признаком того, что «Флинтстоуны» начинают тянуть резину – был террористом именно того типа, с которым миру вскоре придётся столкнуться.
– Он изобрёл абсолютное оружие, – сказал он Джен. – Кнопку, нажатие которой уничтожает всю вселенную. Так что его народ сослал его на отсталую планету с примитивными технологиями, где он не сможет создать ничего подобного.
Она смотрела на него, переваривая услышанное.
– Но это не обязательно должно закончиться именно так, – сказала она.
Он указал на Белый Дом: центральный особняк превращён в почерневшие развалины, западное и восточное крыло уничтожены огнём.
– А как ещё это может закончиться?
Она вздохнула.
– Я не знаю. Но не может быть, чтобы это был единственный путь.
Другие люди тоже останавливались поглазеть на руины. Маленькая группка японских туристов стояла неподалёку, слушая женщину-гида; Эрик не понимал её слов, но звучали они печально.
По крайней мере, это была не ядерная бомба, подумал Эрик. Но их легко обнаружить с помощью счётчиков Гейгера и прочих методов; эти же новые бомбы отследить было очень сложно.
Новые воспоминания хлынули в его сознание – его собственные, детские. Машина судного дня, срабатывающая в финале «Доктора Стрейнджлава» – и как мама требовала обязательно позвать её к финалу всякий раз, как этот фильм крутили по телевизору, потому что, несмотря на жуткую серию ядерных взрывов, ей очень нравилось, как Вера Линн поёт «Мы встретимся снова».
И полковник Тейлор – сам Чарлтон Хестон – нажимающий на хрустальный цилиндр в финале «Под планетой обезьян», запуская Альфа-Омега бомбу; один человек, уничтожающий весь мир, который раскалывается, как яичная скорлупа.
И финал романа «2001», который он впервые попытался прочитать после просмотра фильма в десятилетнем возрасте – Дитя Звёзд взрывает атомную бомбу на околоземной орбите, создавая на планете внизу ложную зарю.
И так далее, и так далее, коллективная память человечества, поп-культура, созданная людьми поколения его родителей, поколения – он взглянул на японских туристов – которое помнило Хиросиму и Нагасаки.
И ужасы его собственного поколения, жуткие в своей реальности – 11-е сентября и всё, что случилось потом.
И теперь перед ним ещё одно эхо, ещё один афтершок, ещё один флешбэк, новейшее произведение накатывающей и никак не спадающей волны; тошнотворное извращение старого афоризма: нужды немногих злобных важнее желаний, надежд, мечтаний, жизней многих.
– Так дальше продолжаться не может, – сказал Эрик, скорее себе, чем Джен.
– Не может, – ответила Джен, и он на мгновение восхитился тому, что она, молодая, успокаивает его насчёт будущего.
Они подошли ближе к Белому Дому, обойдя засыпанный снегом Эллипс и встав у коричневого металлического забора с южной стороны. По обширной площадке сновало множество рабочих, осматривающих обломки и собирающих бесчисленные обрывки бумаги, чтобы, как догадался Эрик, ни один обрывок секретного документа не попал в руки собирателей сувениров. Странное это было зрелище: развалины Белого Дома в обрамлении словно сошедших с открытки деревьев с покрытыми снегом ветвями.
Эрика застал врасплох хриплый голос:
– Вижу, я не единственный.
Человек в изорванной одежде, с грязным одеялом, наброшенным на плечи и в поношенной парке под ним незаметно подошёл и встал рядом с Джен. Он потирал руки друг о друга, чтобы согреть.
Джен взглянула на него.
– Простите?
Человек мотнул головой в сторону Белого Дома. Его длинные волосы, если их вымыть, должно быть, были бы светлыми.
– Не единственный бездомный, – сказал он. Непохоже было, чтобы он шутил; в его голосе звучала неподдельная печаль.
Джен кивнула, и Эрик тоже. В обычный день он проигнорировал бы бомжа или быстро отошёл бы в сторону. Но сегодня был не обычный день.
– У вас нет перчаток? – спросила Джен.
– Были, – ответил он. – Нету.
Джен стянула свои ярко-красные рукавички и протянула ему.
– Возьмите.
Его косматые брови приподнялись.
– Серьёзно?
– Конечно. У меня другие есть.
Эрик обнял её за плечи.
Бездомный взял рукавички левой рукой, а правой схватил руку Джен и потряс её.
– Спасибо, мисс. Спасибо.
Джен не вздрогнула, не одёрнула руку; она позволила ему трясти её несколько секунд.
– Не за что.
– Ладно, – сказал он, глядя на развалины, – просто хотел посмотреть, как идёт расчистка. Пойду на свою обычную точку.
Эрик взглянул на Джен как раз вовремя, чтобы увидеть, как поднимаются её брови.
– Мемориал ветеранов Вьетнама, – сказала она.
– Ага. Я там был одним из последних. В восемнадцать.
Эрик заинтересовался.
– И вы там проводите весь день?
Старик кивнул.
– С моими друзьями.
– Другими ветеранами?
– Нет, – ответил он. – С друзьями. На стене. С их именами. Я показываю их людям, рассказываю истории о них – тем, кому нужно их услышать. Молодым, тем, кто не знает, на что это было похоже. Нельзя, чтобы люди забыли.
– Дарби, – сказала Джен. – И Дэвид. И Боб.
Старик выглядел таким уже удивлённым, каким чувствовал себя Эрик.
– И Джимбо, – сказал он. – Не забывайте про Джимбо.
Джен кивнула.
– Да, и Джимбо.
Судя по виду старика, он хотел задать Джен миллион вопросов – но потом он изменился в лице и кивнул, словно получил на них на все ответы.
– Вы хороший человек, мисс.
– Вы тоже, – ответила она, и сердце Эрика пропустила удар, когда она добавила ещё одно слово, имя – его имя, – Джек.
Джека это застало врасплох, но потом по его лицу разлилось почти блаженное спокойствие. он улыбнулся, натянул свои новоприобретённые рукавички и пошёл восвояси.
– Ты никогда его не видела, – сказал Эрик. В уме он сформулировал вопрос, но он прозвучал как утверждение.
Она покачала головой.
– Но теперь ты его знаешь.
– Так же, как ты знаешь меня.
Эрик повернулся и посмотрел назад, за Эллипс, в направлении Монумента Вашингтона.
– Как по-твоему, почему это произошло? – спросил он.
Джен засунула руки в карманы пальто, как будто бы чтобы согреть, но тут же вытащила их и осмотрела, поворачивая так и эдак.
– Он коснулся меня, – сказала она. А потом: – Я коснулась его.
Эрик нахмурился.
– Когда Джош Латимер умер, цепочка разорвалась. Я был связан с тобой, но ты не была связана ни с кем. И поэтому…
– И поэтому мой разум начал искать другую связь, – сказала Джен.
– Но он не был первым, кто касался тебя с тех пор, как умер Латимер, – сказал Эрик.
Джен нахмурилась, вспоминая, и Эрик нахмурился тоже, изучая её память, и они оба одновременно сказали:
– Нет, не был.
Но Джен продолжила:
– Он он был первым несвязанным . Все остальные, кто касался меня – ты, Никки Ван Хаузен, профессор Сингх – уже были с кем-то связаны.
– А оператор МРТ-сканера?
– На нём были резиновые перчатки. И я не уверена, что он меня касался.
– Мы должны найти Джека, – сказал Эрик и двинулся на юг.
Джен протянула руку – ту, что с тату с тигром; оно было скрыто одеждой, но они оба знали, что оно там – и остановила его.
– Нет, – сказала она, снова поворачиваясь туда, где раньше был Белый Дом. – Нет, не должны.
