Во время досудебного представления улик обвинение и защита должны поставить друг друга в известность об уликах, которые они собираются представить суду, чтобы другая сторона могла их изучить и подготовиться к ответу. После последнего досудебного заседания вымотанный Дэйл Райс вернулся в свой кабинет и уселся в своё огромное кожаное кресло. Он потёр пальцами сломанную переносицу, пытаясь прогнать мигрень. Через некоторое время он снял телефонную трубку, включил выход в город и набрал номер мобильника Фрэнка.

Едва войдя в кабинет Дэйла Райса, Фрэнк Нобилио почувствовал, как его брови озабоченно супятся. Фрэнк никогда не видел старого адвоката таким расстроенным. Обычно лицо Дэйла было практически гладким – даже удивительно для человека его возраста – но сейчас его лоб прореза́ли глубокие морщины.

– Что стряслось? – спросил Фрэнк, опускаясь в уже ставшее привычным кресло.

– Я думаю, сомнений почти не осталось, – сказал Дэйл. – Я думаю, наш парень это сделал. Я думаю, Колхауна убил Хаск.

– Я не верю.

– Если выражаться корректно, неважно, верите вы или нет. Неважно даже, во что верю я. Важно лишь, во что поверит жюри.

– То есть, жюри, скорее всего, признает вину Хаска? Что же нам делать? – спросил Фрэнк.

Он чувствовал подступающую тошноту.

– Окружной прокурор собирается настаивать на обвинении в убийстве первой степени – в преднамеренном убийстве. Мы можем уговорить нашего инопланетного джентльмена признаться вместо этого в убийстве второй степени.

– То есть?

– То есть да, он убил доктора Колхауна, и он хотел его убить. Но он не планировал этого заранее. Ссора, вышедшая из-под контроля, что-то вроде этого. Но даже убийство второй степени – это минимум пятнадцать лет тюрьмы.

– Нет, – сказал Фрэнк, качая головой. – Нет, это неприемлемо.

– Или мы пытаемся уговорить окружного прокурора понизить обвинение до причинения смерти по неосторожности. Это значит, что жертва была убита, но Хаск этого не хотел. Колхаун умер из-за того, что его нога была очень аккуратно отсечена от тела. Предположим, Хаск сделал это, не зная, что от этого умирают. Тогда смерть Колхауна всё равно останется преступлением, но это не будет убийство.

– Но он всё равно отправится за решётку.

– Возможно.

– Есть другие варианты?

– Есть только два подхода, которые могут привести к оправданию Хаска. Во-первых, самооборона. Но вы можете применять смертоносное оружие для самообороны только в том случае, если таковое применяется против вас. Колхаун должен был угрожать Хаску таким образом, чтобы Хаск почувствовал, что его сию минуту могут убить.

– Не верю, чтобы Клетус Колхаун мог угрожать пришельцу.

– Не отвергайте этот вариант так легко, Фрэнк. У него есть перспектива. Скажем, Колхаун хотел… я не знаю… скажем, хлопнуть его по спине, этак по-дружески, но удар в это место для тосока смертелен. Хаск мог подумать, что его жизнь в опасности, и ответил на неё смертоносным насилием.

– Маловероятно. Почему он нам тогда об этом не сказал?

– Я не знаю.

– Вы говорили, есть второй подход?

Дэйл кивнул.

– Помешательство.

– Помешательство, – повторил Фрэнк, словно впервые услышал это слово.

– Именно. Мы доказываем, что Хаск, по людским стандартам, non compos mentis .

– Вы можете это сделать?

– Я не знаю. Может статься, что все тосоки шизофреники по людским стандартам. Но если он это сделал, и это не была самооборона, то признание невменяемым – единственное, что может помочь ему избежать наказания.

– Интересный подход.

– Это точно. Только такая тактика защиты применяется меньше чем в одном проценте уголовных дел. А из них лишь пятнадцать процентов – дела об убийстве. И при этом тактика признания помешательства срабатывала – то есть приводила к оправдательному приговору – лишь в двадцати пяти процентах случаев.

– То есть это не лёгкий путь?

– Нет, что бы там ни твердили газеты. Восемьдесят девять процентов оправданий в процессах с такой тактикой защиты были результатом того, что подзащитного диагностировали как умственно отсталого либо страдающего серьёзным психическим расстройством типа шизофрении. Восемьдесят два процента оправданных уже к этому времени оказывались в больнице из-за проблем с психикой.

– Погодите – вы сказали «умственно отсталыми»?

Дэйл тяжело кивнул своей массивной головой.

– У этого состояния есть юридическое определение?

– Без сомнения. Я могу попросить секретаря его найти.

– Потому что если там речь идёт об IQ, то IQ очень культурно зависим. Если Хаск покажет реально низкий результат при тестировании на IQ, его могут признать умственно отсталым.

Дэйл покачал головой.

– Вам нужно продать это присяжным, не забыли? Присяжные на такое не купятся. Все видели, как Хаск пилотировал космический челнок, все видели, как быстро он заговорил по-английски. Нет, это не пройдёт. Только помешательство. Но проблема в том, что человека, оправданного по причине его невменяемости, не отпускают на свободу. Вместо этого его автоматически направляют в лечебное учреждение. Помните дело Джефри Дамера? Он тоже пытался объявить себя безумцем. Как и Джон Уэйн Гейси и Хиллсайдский душитель. Им такая защита успеха не принесла, но даже будь она успешна, я гарантирую, что они всю жизнь провели бы в психушке. Видите ли, когда вас юридически признали невменяемым, вы более не невиновны до тех пор, пока вашу вину не установит суд. Наоборот, с этого момента вы считаетесь безумцем, пока не сможете доказать, что это не так.

– А что насчёт временного помешательства?

– Такое тоже возможно, – сказал Дэйл. – Какой-то аспект земной окружающей среды – загрязнение воздуха, цветочная пыльца, «твинки» – на некоторое-то время свёл его с ума. Проблема здесь в том, что сначала Хаску придётся признать себя виновным – а он отказывается это делать.

– Ну, мы точно не можем позволить им упечь Хаска в психушку, – сказал Фрэнк.

– Нет, конечно, нет. Из чего следует, что если мы не докажем временное помешательство, то нам нужно будет доказать не только то, что Хаск – умалишённый, но и то, что человеческая психиатрия не способна ему помочь, что он умалишённый, с которым мы не можем ничего поделать, и в то же время не такая угроза обществу, чтобы его надо бы было держать под замком до конца жизни.

– А мы это сможем сделать?

– Это нам и нужно узнать. Стандартный тест на помешательство состоят в том, что испытуемый должен отличить правильное от неправильного. Стандартная же проблема в том, что если испытуемый пытался уклониться от наказания – скажем, спрятал тело, то это означает, что он понимал, что сделал что-то неправильное и, следовательно, он умственно здоров. – Дэйл задумался. – Конечно, в нашем случае тело осталось лежать на самом виду, так что возможно здесь есть, с чем поработать…

Дэйл и Фрэнк вошли в комнату Хаска в Валкур-Холле; с ними был доктор Ллойд Пенни, психиатр, к услугам которого Дэйл иногда прибегал.

Хаск сидел на краю своей кровати, опираясь о стену задней рукой. В передней руке он держал половинку диска, расколовшегося в вечер его ареста.

– Привет, Хаск, – сказал Фрэнк. – Это доктор Пенни. Он хочет задать вам несколько вопросов.

Пенни был мужчиной под сорок с кудрявыми светло-каштановыми волосами. Он был одет в гавайскую рубашку.

– Здравствуйте, Хаск, – сказал он.

– Здравствуйте, доктор Пенни.

Дэйл тоже присел на край кровати. Кровать подверглась модификации: вдоль неё проходил глубокий жёлоб, в который помещалась задняя рука. Фрэнк прислонился к стене, а Пенни сел перед Хаском на имевшийся в комнате человеческий стул.

Хаск всё ещё держал в руке сломанный диск.

– Что это? – спросил Пенни.

Хаск не смотрел на него.

– Лостартд – форма искусства.

– Вы сами это сделали? – спросил Пенни.

Щупальца на голове Хаска сложились в знак отрицания.

– Нет. Нет, его сделала Селтар – та, что погибла во время полёта к Земле. Я хранил его в память о ней; мы были друзьями.

Пенни протянул к Хаску руку.

– Можно посмотреть?

Хаск протянул ему предмет. Пенни осмотрел его. Нанесённый на диск рисунок был стилизован, но, по-видимому, изображал инопланетный пейзаж. Вторая половинка лежала у Хаска на столе.

Пенни жестом попросил Фрэнка передать её ему, что Фрэнк и сделал. Пенни сложил две половинки вместе. На картинке был мир с большим жёлтым солнцем и меньшим оранжевым.

– Чистый разлом, – сказал Пенни. – Можно склеить.

Фрэнк улыбнулся про себя. Хранение разбитого предмета искусства наверняка было наполнено массой психологических смыслов.

– Конечно, можно, – ответил Хаск. – Но за нужным мне клейким веществом надо лететь на звездолёт, а по условиям залога мне это запрещено.

– У нас тоже есть хорошие клеящие средства, – сказал Фрэнк. – Капли-другой «суперклея» вполне хватило бы.

– «Суперклея»? – повторил Хаск. Его собственный голос без перевода звучал медленно и печально.

– Цианоакрилат, – сказал Фрэнк. – Склеивает почти всё. Я сегодня схожу куплю для вас тюбик.

– Спасибо, – сказал Хаск.

Доктор Пенни положил обе половинки лостартда на стол.

– Дэйл и Фрэнк привели меня, чтобы я задал несколько вопросов, Хаск.

– Если необходимо, – ответила пришелец.

– Хаск, – сказал психиатр, – вы осознаете разницу между правильным и неправильным?

– Это противоположности, – сказал Хаск.

– Что есть правильно? – спросил Пенни.

– То, что соответствует действительности.

– То есть, к примеру, два плюс два равно четыре – это правильно? спросил Пенни.

– Да, во всех системах счисления, кроме троичной и четверичной.

– И – действуя в рамках десятичной системы – два плюс два равно пять – это неправильно, не так ли?

– Да.

– Имеют ли слова «правильный» и «неправильный» иные значения?

– Краткая форма «правый» может обозначать направление на юг, когда вы стоите лицом на восток.

– Да, да. Слово «правый» действительно имеет такое значение, но концепции «правильности» и «неправильности» – могут ли они применяться к чему-то, кроме установления истинности?

– Мне о таких не известно.

Пенни коротко взглянул на Дэйла, затем снова обратился к Хаску:

– Как насчёт терминов «хороший» и «плохой»?

– Про пищевой продукт, имеющий приятный вкус, можно сказать, что он хорош; продукт, который сгнил или иным образом испортился, становится плохим.

– А что можно сказать о понятиях «моральный» и «аморальный»?

– Они, по-видимому, как-то связаны с человеческой религией.

– То есть в религии тосоков они не находят применения?

– Тосоки верят в предопределение – мы исполняем волю Бога.

– Вы верите в единого Бога?

– Мы верим в единственное существо, которое было праматерью нашей расы.

– И этот Бог – она хорошая?

– Ну, она не начинала гнить.

– Вы не делаете ничего, что не было бы по воле вашего Бога?

– Просто Бога.

– Простите? – не понял Пенни.

– Говорить о Боге как о принадлежащем кому-либо неприемлемо.

– Прошу прощения. Вы не делаете ничего, что не является волей Бога?

– Такое по определению невозможно.

– В вашей религии есть дьявол?

Транслятор Хаска пискнул.

– Дьявол? Мне это слово незнакомо.

– Во многих земных религиях, – сказал Фрэнк, снова облокачиваясь на стену, – имеется доброе высшее существо, именуемое Богом, и его противник, пытающийся воспрепятствовать исполнению Божьей воли. Этот противник называется дьяволом.

– Бог всемогущ, – заявил Хаск, коротко взглянув на Фрэнка, и снова оборачиваясь к Пенни. – Ничто не может ей воспрепятствовать.

– То есть не существует континуума поведения? – спросил психиатр.

– Я встречал эту концепцию в работах человеческих мыслителей, – сказал Хаск. – Идея о том, что всё движется от крайней левой точки к крайней правой, или что у любой проблемы есть две равноправные «стороны» – причём слово «сторона» в таком смысле тосоки никогда не употребляют. – Щупальца на голове зашевелились. – Для меня это чуждый образ мышления; я подозреваю, он как-то связан с двусторонней симметрией ваших тел. У вас есть левая рука и есть правая, и хотя каждый из вас отдаёт предпочтение одной из них – Фрэнк, я заметил, предпочитает правую руку, а вы, Дэйл – левую – но в целом вы, по-видимому, считаете их равноправными. Однако у тосоков передняя рука гораздо сильнее задней; у нас нет концепции – если воспользоваться вашим термином, который невозможно точно перевести на наш язык – равно-правия. Одна сторона всегда имеет преимущество перед остальными; переднее всегда имеет преимущество перед задним. Аспект, обладающий перевесом в весе или силе – это сторона Бога, так что она всегда побеждает.

Фрэнк улыбнулся. Клит пришёл бы в восторг от такого рода биологической философии.

– Позвольте задать вам гипотетический вопрос, – сказал Пенни. – Правильно ли будет украсть?

– Бог, несомненно, видела, как я это делаю, и раз она меня не остановила, значит, это было приемлемо.

– Правильно ли будет убить?

– Очевидно, что Бог предотвратила бы убийство, если бы желала его предотвратить; то, что она этого не сделала, однозначно указывает на то, что убийца действовал как орудие её воли.

Брови Пенни поползли вверх.

– Существуют ли хоть какие-то неприемлемые деяния?

– Дайте определение неприемлемого.

– Неприемлемые: деяние, которые невозможно одобрить. Которые нельзя допускать.

– Нет.

– Если вы убьёте кого-то, потому что он пытался убить вас – будет ли это приемлемым?

– Если это случилось, это приемлемо.

– Если вы убьёте кого-то, потому что он пытался у вас украсть – будет это приемлемым?

– Если это случилось, это приемлемо.

– Если вы убьёте кого-то за то, что он рассказал анекдот, который вы уже слышали, будет это приемлемым?

– Если это случилось, это приемлемо.

– В нашей культуре, – сказал Пенни, – мы определяем безумие как неспособность отличить моральные деяния от аморальных.

– Не существует такого явления как аморальное деяние.

– То есть, в соответствии с нашими критериями, вы безумны?

Хаск на секунду задумался.

– Несомненно, – ответил он, наконец.

Фрэнк, Дэйл и доктор Пенни вышли из общежития и побрели через университетский кампус мимо статуи Томми-троянца и наискосок через Парк Выпускников. Стоял пасмурный январский день.

– Нам не удастся продать версию о помешательстве, не так ли? – сказал Фрэнк.

Им навстречу прошла группа студентов. Пенни молчал, пока они не оказались за пределами слышимости.

– Боюсь, что нет, – сказал он. – Хаск мыслит совершенно по-другому, но он не производит впечатления безумца. Большинство присяжных считают нелогичность частью помешательства, но в убеждениях Хаска есть внутренняя логика. – Пенни пожал плечами. – Прости, Дэйл.

– А что насчёт линии самообороны? – спросил Фрэнк.

– Хаску придётся признаться в убийстве, прежде чем сможем хотя бы начать разрабатывать эту тактику, но до сих пор он это сделать отказывался, – сказал Дэйл.

– Так что же нам тогда делать? – спросил Фрэнк.

Дэйл снова помедлил, пока ещё одна группа студентов плюс какой-то тип постарше, вероятно, профессор, не прошли мимо.

– Если он продолжит отрицать вину, то нам нужно будет найти какое-нибудь обоснованное сомнение в его виновности. А это означает атаковать любое действие обвинения.

– Стратегия защиты в деле Симпсона?

Дэйл пожал плечами.

– Примерно.

– Но что если мы получим Хироси Фудзисаки вместо Ланса Ито? – спросил Фрэнк. – Что, если нам не дадут этого сделать?

Дэйл посмотрел на Пенни, потом на Фрэнка.

– Тогда мы в большой беде, – сказал он. – У обвинения отличная позиция.