Судья Альберт Дайк был почти семи футов ростом. Он вошёл в зал суда шагами, ширины которых не устыдился бы и тосок, и уселся на своё место. Как и большинству людей, ему стоило больших усилий оторвать взгляд от Хаска – он видел пришельцев по телевизору, но ни разу – во плоти.

– Мистер Райс, – сказал Дайк, – каков ответ вашего клиента по основному обвинению в убийстве первой степени?

Дэйл поднял своё массивное тело с крутящегося кресла.

– Невиновен, ваша честь.

– Каков ответ по вторичному обвинению в использовании смертоносного и опасного для жизни оружия?

– Невиновен, ваша честь.

– Ваш клиент имеет право на безотлагательное рассмотрение дела, если таково будет его желание.

– Он отказывается от этого права, ваша честь.

– Очень хорошо. Сколько времени нужно вам на подготовку?

– Двенадцати недель будет достаточно, ваша честь.

– Как насчёт пятнадцатого марта?

– Мы согласны.

– Обвинение?

Поднялась заместитель окружного прокурора Линда Зиглер; в сорок один год она уже сделала блестящую карьеру и была одним из лучших юристов в Группе дел особой важности Монти Эйджакса. Это была худая жгучая брюнетка с короткой причёской в стиле панк, орлиным носом и волевым подбородком.

– Да, – сказала она сухо и отрывисто, – мы согласны на эту дату, ваша честь.

– Ваша честь, я хотел бы поднять вопрос о залоге, – сказал Дэйл.

Зиглер уже села, но немедленно снова вскочила на ноги.

– Ваша честь, обвинение возражает против залога. Особая жестокость совершённого преступления…

– Ваша честь, у моего клиента чистое досье.

– У вашего клиента нет досье, – возразила Зиглер, – что далеко не то же самое. У себя дома он мог быть закоренелым рецидивистом. На этом звездолёте могли лететь опасные преступники, которых изгнали с родной планеты.

– Ваша честь, – сказал Дэйл; его низкий голос заполнил зал суда. – Для таких домыслов нет абсолютно никаких оснований. Презумпция невиновности распространяется также и на прошлое обвиняемого в отсутствие прямых свидетельств обратного, так что…

– Достаточно, мистер Райс, – сказал судья Дайк. – Мы поняли вашу точку зрения.

– Обвинение по-прежнему возражает против залога, ваша честь.

– На каком основании, мисс Зиглер?

– Опасность бегства.

– О, перестаньте! – сказал Дэйл. – Тосок для этого слишком заметен.

– Это так, – согласилась Зиглер. – Но существует множество юрисдикций, которые могут отказать нам в его экстрадиции.

Дэйл развёл руками.

– Мой клиент заверяет в своём искреннем намерении предстать перед судом.

– Ваша честь, обвиняемый имеет доступ к звездолёту . Это очевидный риск.

– Суд осведомлён о сопутствующих обстоятельствах этого дела, – сказал Дайк. – Мы склоняемся к тому, чтобы разрешить залог, в частности, чтобы продемонстрировать тосокам рациональную природу американского правосудия.

– В таком случае, ваша честь, обвинение настаивает на высокой сумме залога.

– Ваша честь, у моего клиента нет денег – абсолютно никаких.

– Как же он тогда платит вам? – спросил Дайк.

– Я, э-э… согласился на долю прибыли от возможных деловых операций тосоков. Выплата моего вознаграждения отложена на… некоторый срок. У них действительно нет денег, так что даже символический залог станет для Хаска серьёзной проблемой.

– Мы не сомневаемся, что ваш клиент сможет мобилизовать какие-то ресурсы, мистер Райс. Сумма залога устанавливается в размере двух миллионов долларов; десять процентов должны быть выплачены наличными. – Дайк стукнул своим молотком.

Дэйл обернулся и посмотрел на Фрэнка Нобилио, сидевшего на галерее непосредственно за столом защиты. Глаза Фрэнка были удивлённо распахнуты: он явно не знал, где взять такие деньги. Однако Дэйл просто залез в карман своего пиджака от Армани, достал из него чековую книжку и принялся писать.

После предъявления обвинения Дэйл и Фрэнк отвезли Хаска обратно в Валкур-Холл, где он явно обрадовался встрече с остальными тосоками. Сами же они вернулись в офис «Райс и партнёры» на двадцать седьмом этаже небоскрёба «Баухаус» в самом центре Лос-Анджелеса.

Дэйл сел за стол; Фрэнк же совершенно утонул в стоящем перед столом массивном мягком кресле. Две стены кабинета Дэйла были скрыты дубовыми книжными полками. Полки были высокого качества – даже в середине они не проседали под тяжёлыми томами сводов законом и сборников прецедентов. В третьей стене была входная дверь. Тут же размещался университетский диплом Дэйла (из Колумбийского университета), несколько наград и фотографии Дэйла с такими знаменитостями, как Колин Пауэлл, Джимми Картер и Уолтер Кронкайт. На этой же стене висели несколько картин в рамках. Некоторые с первого взгляда показались Фрэнку очень странными: на одной был гигантский сочный чизбургер, на другой как будто ничего, кроме кучи розовых атласных лент. Но когда он подошёл ближе, чтобы получше рассмотреть, то увидел, что то были собранные пазлы, каждый из тысяч кусочков почти идентичной формы. На большом старинном столе на дальнем краю кабинета лежал очередной такой пазл: собраны были лишь его области, прилегающие к границам картинки.

– Нам, конечно, придётся нанять консультанта по подбору присяжных, – сказал Дэйл, глядя на Фрэнка поверх сцепленных пальцев.

– Ох. – Фрэнк нахмурился.

– Не слышу в вашем голосе энтузиазма.

– Я… нет, мы должны делать всё, что необходимо. Просто компоновать состав жюри так, чтобы дать преимущество одной из сторон… это ведь подрывает саму концепцию справедливого беспристрастного жюри.

– Так и есть.

Фрэнк вскинул брови.

– Вы с этим согласны?

– Конечно. Вы читали «Убить пересмешника»?

– Нет. Но фильм видел.

Дэйл кивнул.

– Одна из немногих удачных экранизаций литературного произведения. Как в книге, так и в фильме Аттикус Финч выступает перед жюри с речью о том, что система жюри присяжных – не просто абстрактный идеал. «Я не идеалист, чтобы твёрдо верить в честность судов и нашей системы жюри присяжных, для меня это не идеал, но существующая, действующая реальность». Ну, вы знаете сюжет: жюри, состоящее из белых мужчин, признало чернокожего мужчину виновным в преступлении, которое он физически не мог совершить. Я навёл о вас справки, Фрэнк; вы идеалист, как Аттикус Финч. Но я боюсь, что жизнь, проведённая в судах этой страны, смыла розовую краску с моих очков; я не верю в честность судов или системы жюри присяжных. Если вы поставите невиновного перед не тем жюри, оно признает его виновным. Но это та система, которая у нас есть, и наша обязанность перед Хаском – слепить для него такое жюри, с которым у него хотя бы будет шанс.

– И всё же… – сказал Фрэнк.

– Будьте уверены, сторона обвинения будет пытаться сформировать жюри, устраивающее её. Поверьте мне, Фрэнк, в таком большом процессе, как этот, отказ от услуг консультанта по подбору присяжных равносилен признанию в некомпетентности. – Дэйл замолчал на мгновение. – Даже шутка у адвокатов такая есть. В Англии суд начинается после завершения отбора присяжных. У нас в Штатах, как только завершён отбор присяжных, завершён и суд.

– Ладно, ладно. Так кого же мы ищем?

– Это, друг мой, очень хороший вопрос. Есть множество эмпирических правил. – Он поднялся с кресла, которое, казалось, издало вздох облегчения, и подошёл к одному из книжных стеллажей. Недолго поискав, он нашёл нужную книгу и снял её с полки. Фрэнк заметил название: «Искусство подбора жюри». Дэйл открыл её и прочитал, по-видимому, первое попавшееся предложение: «Женщины обычно предубеждены против других женщин, которым они завидуют, к примеру, более привлекательных, чем они сами».

Фрэнк закатил глаза.

– Боже праведный! Сколько лет этой книге?

Дэйл открыл титульный лист.

– Не слишком много. Издание 1988 года, и автор – судья суда первой инстанции прямо здесь, в округе Лос-Анджелес. Но вы правы: всё это сплошь предубеждения и стереотипы. – Он закрыл книгу и посмотрел на Фрэнка. – Например, прокурорам нравятся северные европейцы: немцы, британцы и особенно скандинавы. Настоящие любители закона и порядка, не правда ли? Защита обычно хочет видеть в составе жюри чернокожих, латиноамериканцев, индейцев, южных европейцев – выходцев из культур, которые не так убеждены в неизменной правоте власти. Если все критерии кончились, то обвинение выберет тех, кто одет в серое – как вероятных консерваторов. А защита предпочтёт одетых в красное – вероятных либералов.

– Ладно, но… погодите! Погодите! Разве Хаск не имеет право на суд равных? Ведь очевидно, что равные ему – это тосоки, а незаинтересованных тосоков просто нет, так что мы можем прекратить, наконец, всё это безумие.

Дэйл снисходительно улыбнулся.

– Хотя многие американцы думают, что имеют право на суд равных, это попросту не так: это положение британского общего права, а не конституции США. Шестая поправка говорит лишь о «суде беспристрастных присяжных того штата и округа, где было совершено преступление», и ни слова не говорит об их равенстве обвиняемому. Вспомните хотя бы процесс О. Дж. Симпсона – жюри равных ему присяжных состояло бы из знаменитых спортсменов, или посредственных актёров, или героев навязчивых реклам, или миллионеров, или состоящих в межрасовом браке – однако каждый, кто попадал хотя бы в одну из этих категорий, исключался из состава жюри. Нет, Хаска будут судить присяжные-люди, настолько же чуждые ему, как и он – им.

Фрэнк вздохнул.

– Хорошо, хорошо. Сколько будет стоить такой консультант?

– Средняя ставка сто пятьдесят долларов в час – хотя я обычно нанимаю людей со ставками из верхней части спектра. Общие затраты в делах, подобных нашему, могут составить от десяти тысяч до четверти миллиона.

Фрэнк снова нахмурился.

– Как я вам говорил, я не имею доступа к каким-либо фондам.

– Я позабочусь об этом, – сказал Райс.

– Спасибо. – Пауза. – Но… то, что вы сейчас говорили… разве это не противозаконно отбирать жюри по принципу пола или расы?

Дэйл кивнул.

– Конечно; Верховный Суд так и постановил, «Батсон против Кентукки» и другие дела. Но это значит лишь одно: если вы не хотите в жюри чернокожих, то вам придётся найти другую причину, чтобы от них избавиться. К примеру, если вы видите в списке кандидатов чернокожего джентльмена и вам нужна причина, чтобы его исключить, спросите его, имел ли он когда-нибудь основания не доверять полиции. Разумеется, он скажет «да» и – вуаля! – он вне жюри, и цвет его кожи ни разу не был упомянут. Дело в том, что с правильно подобранным жюри возможно оправдать обвиняемого, даже если он в самом деле совершил преступление…

– Как О. Джей.

– Нет, не как О. Джей, – сказал Дэйл. – Мы об этом уже говорили. Но вот вам, к примеру, дело Лорены Боббитт – не было никаких сомнений, что она действительно отрезала своему мужу пенис. Или «Калифорния против Пауэлла»: никто не сомневался, что те полисмены едва не забили Родни Кинга до смерти – весь процесс был снят на видеоплёнку. И всё же в обоих случаях несомненные преступники были оправданы присяжными.

Фрэнк медленно кивнул.

– То есть, в данном случае нам нужны смышлёные люди, люди, способные понять научные аргументы?

– Не знаю, не знаю. Обычно советуют следующее: если вы защищаете виновного – а мы, дорогой мой, вопреки вашему наивному оптимизму, вполне возможно, именно этим и занимаемся – то вам скорее нужны присяжные-тупицы. Кучка идиотов, не способных распознать ваши уловки. Это означает, что мы уже сейчас имеем фору. Среди кандидатов в присяжные непропорционально много малообразованных и безработных; умные и богатые всегда найдут, как уклониться от этой обязанности. – Дэйл помолчал. – Знаете, почему в деле Симпсона ничего не вышло из анализа ДНК? Потому что эксперты противоречили друг другу. Одна сторона говорит одно, другая – другое, а необразованные присяжные думают: если уж специалисты не могут разобраться, то мы и подавно. И они просто игнорируют эту линию доказательств и принимают решение исходя из иных соображений.

– Ладно, так кого же нам тогда нужно? Астрономов-любителей?

– Хотелось бы. Но можете быть уверены, обвинение постарается исключить их в первую очередь.

– Фанаты «Стартрека»? Любители фантастики?

– Этих, вероятно, тоже было бы неплохо, но это всё слишком очевидно – противная сторона будет бить по ним.

– Люди, которые видели НЛО?

– Нет – эти слишком непредсказуемы. Могут оказаться психами, а психи – это последние, кого вам хотелось бы видеть среди присяжных. Никогда не знаешь, что они выкинут.

– Хорошо. Тогда кого мы не хотим видеть в жюри?

– Важнее всего отсеивать идейных – тех, кто хочет попасть в состав жюри для того, чтобы добиваться какого-то конкретного вердикта, несмотря ни на что. Обычно таких много на делах об абортах, о гражданских правах и тому подобных. Такие люди могут быть по-настоящему хитры – они точно знают, что нужно говорить, а чего говорить нельзя, чтобы попасть в присяжные, а попав, они блокируют жюри. Мы делаем всё, что возможно, чтобы отфильтровать их на этапе voir dire, но на процессах, подобных нашему, мы должны быть особенно внимательны, чтобы не пропустить в жюри фанатиков, считающих пришельцев исчадиями ада…

Интерком на столе окружного прокурора Эйджакса зажужжал.

– К вам преподобный Орен Брисби.

Эйджакс закатил глаза.

– Хорошо. Пусть войдёт.

Дверь кабинета открылась, и вошёл худой чернокожий мужчина лет шестидесяти, с венчиком седых волос, который, когда он наклонял голову, становился похожим на нимб.

– Мистер Эйджакс, – сказал преподобный Брисби. – Вы были так добры, согласившись со мной встретиться.

– У меня всегда найдётся время для столпов нашего общества, преподобный.

– Особенно когда близится время выдвижения кандидатур на пост губернатора, – сказал Брисби. В его голосе была пара лишних децибел; Брисби всегда говорил, будто пытаясь докричаться до галёрки, даже когда собеседник сидел прямо перед ним.

Эйджакс развёл руками.

– Моя дверь всегда открыта для вас.

– И будем надеяться, мистер Эйджакс, что ваша дверь всегда останется открытой для народа – будь то здесь, в Лос-Анджелесе, или там, в Сакраменто.

Эйджакс усилием воли подавил горестный вздох.

– Так по какому поводу вы хотели со мной встретиться, преподобный?

– Убийство Клетуса Колхауна.

– Трагедия, – сказал Эйджакс. – Но вы сделаем всё возможное для торжества справедливости.

– Всё ли вы делаете сейчас? – Эти слова будто бы отразились эхом от оконных стёкол.

Эйджакс почувствовал, как к горлу подступает изжога. Он потянулся к ящику стола и нашёл там упаковку «ролэйдз».

– Конечно. Мы уже испытываем некоторое давление со стороны Вашингтона с тем, чтобы мы сняли обвинения – и, как мне рассказывали, на Вашингтон давят из-за рубежа. – Он выдавил из себя смешок. – Но если бы обвинения снимались, когда Вашингтон этого хочет, Ричард Никсон досидел бы свой срок в Белом Доме, Боб Паквуд до сих пор заседал бы в Сенате, и никто бы не знал, кто такой Олли Норт.

– Я восхищаюсь вашей принципиальнойстью, мистер Эйджакс. Но скажите мне, у вас хватит духу стоять до самого конца?

Эйджакс прищурил глаза.

– Что вы имеете в виду?

– Я имею в виду, сэр, что наш замечательный штат Калифорния признаёт за своим народом право делать коллективно вещи, которые мы индивидуально делать не вправе. – Брисби ткнул пальцев в сторону Эйджакса. – В нашем штате есть смертная казнь, сэр, а это – тяжкое преступление. Достанет ли вам стойкости духа довести это дело до смертного приговора?

Окружной прокурор развёл руками.

– Несомненно, найдутся какие-то смягчающие обстоятельства, преподобный. И хотя я не склоняюсь перед политическим давлением, я всё же признаю́, что ставки в этом деле совершенно гигантские.

– И это воистину так. Но знаете, какой факт, по моему мнению, самый значительный, сэр? Значительнее всего, по моему мнению, тот факт, что на посту окружного прокурора вы требовали смертной казни в шестидесяти трёх процентах дел об убийствах первой степени, где обвиняемым был чернокожий, тогда как в делах против белых обвиняемых вы делали это лишь в двадцати одном проценте случаев.

– Эта статистика не даёт всей картины, преподобный. Вы должны принимать во внимание тяжесть каждого отдельного преступления.

– И нет преступления более тяжкого, чем убийство белого, не так ли? В делах, в которых чернокожие обвинялись в убийстве белых, вы требовали смерти в восьмидесяти одном проценте случаев. Ну что ж, старина Клетус Колхаун настолько белый, насколько вообще возможно, мистер Эйджакс. Если бы меня обвинили в том, что я разделал его, как свинью, сэр, вы бы уже искали способа поджарить мой чёрный зад.

– Преподобный, я не думаю…

– Оно и видно, сэр. Во время вашей предвыборной кампании, будьте уверены, чернокожие калифорнийцы будут спрашивать вас, почему вы казните чернокожего человека за убийство белого, но колеблетесь, когда речь заходит о твари с другой планеты.

– Всё гораздо сложнее.

– Так ли, сэр? Если вы не станете требовать смертного приговора в этом деле, то что об этом подумают избиратели? Что этот тосок более ценен, чем чернокожий? Что этот пришелец из иного мира, с его высокой культурой, несомненный образованием и интеллектом достоин пощады, а юный негр, жертва жестокой нищеты и расизма, должен быть отправлен на электрический стул?

– Преподобный, мы тщательно взвешиваем все факторы, когда решаем, какого наказания требовать.

– Смотрите же, мистер Эйджакс, чтобы и в этом случае было так. Ибо если нет, то вы, сэр, ощутите на себе всю тяжесть гнева угнетённого народа. Мы несём внутри себя божественную искру души, и не дадим обращаться с собой как с низшими, худшими созданиями, в то время как вы щадите явно бездушное существо, совершившее самое жестокое убийство и расчленение из всех, что когда-либо видел этот город.

Мэри-Маргарет Томпсон была консультантом по подбору присяжных, с которым Дэйл обычно имел дело. Это была подтянутая птицеподобная брюнетка, которая сразу же угнездилась на углу широкого стола Дэйла. Она смотрела на Фрэнка, снова погружённого в недра гигантского кресла.

– В этом процессе несколько фаз, доктор Нобилио. Сначала – анкетирование кандидатов в присяжные. Для обычного процесса вызывают около пятидесяти кандидатов. Для дела Симпсона вызвали в двадцать раз больше – под тысячу. Можете быть уверены, что в этот раз будет то же самое. Нам нужно будет согласовать с обвинением анкету, которую все эти люди должны будут заполнить. Это шаг номер один – придумать правильные вопросы.

Шаг номер два – это voir dire, когда стороны опрашивают кандидатов в присяжные один на один. На этом консультационный процесс можно завершить, но я бы предложила пройти весь путь. После того, как жюри сформировано, мы должны организовать теневое жюри – группу людей, демографически как можно более схожих с настоящими присяжными. Мы будем наблюдать их в течение всего процесса; таким образом мы сможем определить, какие аргументы оказывают на них действие, а какие нет, и как день ото дня меняются их симпатии.

– Теневое жюри, – повторил Фрэнк. – Во сколько же это обойдётся?

– Мы обычно платим теневым присяжным семьдесят долларов в день каждому – что вдесятеро больше, чем получает настоящий присяжный. – Пауза. – Далее, очень важно провести в жюри кого-нибудь, кто стал бы нашим виртуальным подсудимым – кого-нибудь, кто однозначно идентифицировал бы себя с ним, взял бы на себя роль Хаска и представлял бы его точку зрения во время совещаний присяжных. Конечно, в данном случае найти такого будет трудновато…

Участок бурлил активностью – у одного стола регистрировали окровавленного чернокожего мужчину; у другого – двух проституток, белую и азиатку, трое чёрных подростков четырнадцати-пятнадцати лет, по-видимому, члены банды, дожидались своей очереди. Дэйл посмотрел на них и покачал головой.

Они тоже смотрели на него, на его костюм за три тысячи долларов, его золотые запонки и цепочку карманных часов. «Орео», – сказал один из них другому, когда Дэйл проходил мимо. Дэйл вспыхнул, но не стал оборачиваться. Он продолжил свой путь к двери, которая была ему нужна. На прикреплённой к ней металлической табличке было выгравировано «Х. Перес». Под табличкой была приклеена скотчем картинка, изображающая стог сена и старика с плюшевым Котом в Шляпе. «Хэй» + «Сьюз» – получается похоже на Хесус – имя Переса.

Орео, чёрта с два, – подумал Дэйл. – Зовите меня Дядюшка Ребус.

Он постучал в дверь. Перес буркнул что-то из-за двери, и Дэйл вошёл.

– Господин адвокат, – сказал Перес, не поднимаясь со стула. – Давненько не виделись.

– Лейтенант, – поздоровался Дэйл. За этим словом, сухим и формальным, скрывались десятилетия истории.

Перес ткнул пальцем за дверь кабинета.

– Не думаю, чтобы кто-то из той мелкоты мог себе позволить ваши услуги.

– Мой клиент – Хаск.

Перес кивнул.

– Я слышал. Чем он вам платит? Слитками латинума?

– Чего?

– Да так, забудьте. – Перес помолчал. – Вы упустили возможность поучаствовать в процессе Симпсона, так что теперь вместо процесса столетия участвуете в процессе Центавра. – Детектив хихикнул над собственной шуткой. – Очень жаль, советник. У вас была внушительная победная серия.

– Почему вы думаете, что я не собираюсь победить и в этот раз?

– Вы шутите? Ваш приятель мистер Спок прикончил мегапопулярного парня из телевизора. Это Симпсон наоборот: жертва-знаменитость и никому не известный обвиняемый.

– Хаск и сам знаменит, как тысяча чертей.

– К чертям он и отправится.

Райс вздохнул.

– Вы хоть пытались искать других подозреваемых?

– Конечно. Но там особо не разбежишься. Доступ в общежитие в тот вечер имели двадцать пять человек – вернее, восемнадцать человек и семеро тосоков. В случае с людьми самый большой вопрос – это мотив. Кто мог захотеть убить Колхауна? И кто бы убил его таким жутким способом?

– Как вы, несомненно, знаете, это мог быть кто-то, желающий подставить тосоков – возбудить к ним ненависть. И если это так, то мог иметь место сговор двух и более человек – и тогда тот факт, что кто-то видел кого-то другого тогда-то, ничего не сто́ит.

– Сговор!

– Почему нет? Я думаю, вы должны быть счастливы от того, что кто-то предлагает вариант со сговором вне полиции Лос-Анджелеса.

Перес пронзил Дэйла уничтожающим взглядом.

– Группа видных учёных вряд ли стала бы подводить инопланетянина под обвинение в убийстве.

Дэйл устал ждать, когда ему предложат сесть, и уселся сам. Стул на металлической раме, слишком маленький для него, протестующее застонал под его весом.

– Я бы не был так уверен. Зависть среди учёных цветёт пышным цветом. Эти джентльмены сражаются за всё уменьшающиеся гранты и трудятся в безвестности, когда какой-то тип из Пиджин-Фордж, штат Теннесси, делает миллионы и ручкается с Джем Лено. Они думают, что никто не сойдёт с ума настолько, чтобы арестовать пришельца – они не знают, насколько Монти Эйджакс жаждет власти. По их мысли, это станет идеальным преступлением; Вашингтон, несомненно, заметёт дело под ковёр…

– Что он таким образом и пытается, по-видимому, сделать, – сказал Перес. – Нет, господин адвокат, мы взяли того… мы взяли то существо. Это точно был тосок.

Очередь Дэйла пронзать уничтожающим взглядом.

– Я думал, лейтенант Перес, что вы в своей жизни натерпелись достаточно от подобного образа мыслей, чтобы не практиковать его самому. Это точно был тосок. Это наверняка латинос. Это был какой-то чёрный парень – о, глядите, вон там какой-то чёрный, должно быть, он.

– Не обвиняйте меня в этом, советник. Не смейте меня в этом обвинять.

– Почему нет? Это точно был тосок. На Земле семь тосоков. И если только вы не сможете доказать, что это был именно Хаск – Хаск и никто другой – мой клиент выйдет на свободу.

– Нет, ну конечно же это Хаск.

– Вы не сможете этого доказать.

Перес улыбнулся.

– Увидите.