Теперь, когда меня вылечили, я стал более энергично упражняться – теперь я мог это выдержать, и я не хотел, чтобы мои ноги стали непригодны для ходьбы по Земле, ведь я собирался туда вернуться. Каждый день в полдень мы с Малкольмом встречались на баскетбольной плошадке Верхнего Эдема.

Когда я пришёл туда сегодня, он уже был там – бросал мяч из неподвижного положения. Корзина висела невероятно высоко – на добрых десяти метрах – так что требовалось отличная координация, чтобы уложить в неё мяч, но у Малкольма неплохо получалось.

– Привет, Малкольм, – сказал я, выходя на площадку. Голос, как всегда в таких местах, отозвался гулким эхом.

– Джейкоб, – сказал он, оглядываясь на меня. Он был какой-то встревоженный.

– Что? – спросил я.

– Просто надеюсь, что вы не станете отрывать мне голову, – сказал Малкольм.

– Что? А, вы про вчерашнее. Простите меня – вообще не знаю, что на меня нашло. Но, послушайте, вы не смотрите телепередачи с Земли?

Малкольм послал мяч свечой вверх. Он прошёл сквозь кольцо и начал долгое-долгое падение на пол, словно в замедленной съёмке.

– Иногда.

– Видели новости?

– Нет. И весьма рад этому.

– В общем, – сказал я, – ваш сын попал на первые полосы.

Малкольм поймал мяч и повернулся ко мне.

– Правда?

– Ага. Он представляет в суде Карен Бесарян – мнемосканированную Карен Бесарян – на процессе, на котором её сын оспаривает её право на её личность.

Малкольм постучал мячом об пол.

– Это мой мальчик!

– Мне неприятно это говорить, – сказал я, – но я надеюсь, что он проиграет. Я надеюсь, что Карен проиграет. – Я поднял руки, и Малкольм бросил мне мяч.

– Почему?

– Ну, – сказал я, – теперь, когда меня вылечили, я хочу вернуться домой. Брайан Гадес говорит, что я не могу, потому что правами на мою личность владеет другой. Но если это окажется не так… – Я побежал через площадку, стуча мячом об пол, потом подпрыгнул, взлетев высоко-высоко, выше Малкольмовой головы, и уложил мяч в корзину.

Я ещё спускался вниз, когда Малкольм спросил:

– Как далеко продвинулся процесс?

– Говорили, что решение вынесут всего через пару дней. – Я немного согнул ноги, чтобы смягчить удар, но по правде смягчать было особо нечего.

– И вы думаете, что это решение изменит ваши обстоятельства? – спросил Малкольм, наклоняясь, чтобы подобрать мяч.

– Ну, да, – сказал я. – Конечно. А почему нет?

Он развернулся и медленно стукнул несколько раз мячом об пол.

– Потому что в юриспруденции ничто не случается быстро. Предположим, Дешон выиграет – а он чертовски хороший адвокат, и, вероятно, и вправду победит. – Он прицелился и бросил мяч. Тот высоко взлетел и на пути вниз провалился в корзину. – Но победа в первом раунде ничего не значит. – Он побежал огромными длинными скачками и поймал мяч прежде, чем он стукнулся об пол. – Другая сторона подаст апелляцию, и им придётся пройти через всё это снова.

Он опять бросил мяч, но в этот раз, я думаю, намеренно промазал, будто иллюстрируя свои слова.

– Или, предположим, Дешон проиграет, – сказал он. – Ну, тогда его сторона подаст апелляцию.

Я пошёл подобрать мяч.

– Да, но…

– И тогда на апелляцию будет подана апелляция, и в громких процессах, подобных этому, так будет продолжаться, пока дело не дойдёт до Верховного Суда.

Я подобрал мяч, но просто держал его в руках.

– О, наверняка он не такой уж громкий.

– Вы шутите? – воскликнул Малкольм. – Это бомба! – Он дал эху двух последних слов затихнуть и продолжил: – Речь идёт о конце налога на наследство. Ведь бессмертные существа никогда не откажутся от своих состояний. Налоговая служба США обязательно присоединится к процессу, если ещё этого не сделала. Это будет тянуться годами… и, в любом случае, это всего лишь Штаты. Вы канадец; американские законы на вас не распространяются.

– Да, но подобные процессы пройдут и в Канаде.

– Послушате, если вы не собираетесь бросать этот мяч… – Я кинул ему мяч. – Спасибо.

Он начал стучать им об пол.

– «Иммортекс», может, находится и в Канаде, благодаря её либеральным законам. Но сколько канадцев до сих пор прошли через них? Большинство клиентов «Иммортекс» – богатые американцы и европейцы. – Он подпрыгнул, поднялся над корзиной и с силой зашвырнул в неё мяч. Опяскаясь вниз, он сказал: – А у вас ведь нет детей, не так ли?

Я покачал головой.

Опустившись на пол, он сказал:

– Тогда вряд ли будет борьба за ваше наследство.

У меня упало сердце.

– Может, это и так, но…

Он нагнулся за мячом.

– Плюс, даже если США запретит передачу прав личности, Канада не обязательно это сделает – вы с нами расходитесь по целому спектру вопросов. Господи, да в Канаде пудель может вступить в законный брак с тостером на четыре ломтика. Вы правда можете вообразить, чтобы ваша страна захлопнула дверь перед загруженными сознаниями?

– Возможно, – сказал я.

Он держал мяч в руках.

– Возможно. Но на это уйдут годы. Годы . Мы с вами можем и не дожить до того времени, как всё утрясётся. – Он бросил мяч мне, но я его не поймал. Мяч запрыгал по полу, и звуки его ударов раздавались в унисон с молотками, снова застучавшими у меня в голове.

На следующий день, когда мы все встали, чтобы поприветствовать входящего в зал судью Херрингтона, я отметил, что он выглядит так, словно накануне нему не удалось толком поспать. Конечно, я вообще не спал, и отвёртки Портера насчёт мнемосканов и сна меня тревожили.

Стоп – я сказал отвёртки ? Я имел в виду увёртки , ясное дело. Господи, все эти разговоры о том, что мы роботы, начинают действовать на нервы.

Все сели. Малкольм сидел радом со мной справа; в отдалении по левую руку сидела жена Тайлера с детьми.

– Миз Лопес, – сказал сулья, кивая своим длинным лицом, – можете начинать опрос свидетелей стороны ответчика.

Сегодня Мария Лопес была в оранжевом, и по какой-то причине светлые пряди исчезли из её причёски. Она встала и поклонилась в сторону судьи.

– Спасибо, ваша честь. Мы вызываем профессора Калеба По.

– Калеб По, – выкрикнул клерк.

Щеголеватый белый мужчина средних лет представился и был приведён к присяге.

– Профессор По, – сказала Лопес, – кем вы работаете?

– Я профессор философии Мичиганского университета. – У него был приятный ровный голос.

– И в этом качестве задумывались ли вы о том, что означает обладать сознанием?

– Да, конечно. На самом деле, одна из моих книг так и называется: «Сознание».

Некоторое время было потрачено на представление его званий и научных достижений, затем:

– По вашему профессиональному мнению, – сказала Лопес, – действительно ли объект, присутствующий здесь и называющий себя Карен Бесарян, является ею?

По энергично замотал головой.

– Совершенно точно нет.

– И как вы можете это аргументировать?

С По явно всё хорошо отрепетировали, он включился в игру без запинок и колебаний.

– В философии существует концепция, называемая «зомби». Название, конечно, неудачное, потому что философский зомби не имеет ничего общего с ожившими мертвецами из мифологии вуду. Философский зомби – это классический пример человека, свет у которого включён, но никого нет дома. Он выглядит бодрствующим и мыслящим и демонстрирует сложное поведение, но сознание в нём отсутствует. Зомби – не личность, и тем не менее действует неотличимо от таковой.

Я посмотрел на присяжных. Они, по крайней мере, выглядели отдохнувшими и, похоже, слушали с интересом.

– Фактически, – говорил По, – я утверждаю, что все люди – перво-наперво зомби, но с добавлением элемента сознания исключительно в качестве пассажира. Я объясню разницу: зомби сознателен в том смысле, что он реагирует на внешнюю среду – но и только. Истинное сознание – которое, как я покажу позднее, мы и имеем в виду, когда говорим о личности – признаёт, что осознавать себя – это на что-то похоже .

– Что вы имеете в виду? – спросила Лопес.

По был довольно суетливым типом. Он поёрзал на своём свидетельском сиденье.

– Классический пример базируется на знаменитом аргументе Джона Сёрля против «сильного» искусственного интеллекта. Представьте себе человека в комнате с дверью, в которой прорезана щель – как в старые времена, когда через такую щель просовывали почту. Понимаете, о чём я? Итак, человек сидит в такой вот комнате. У человека есть огромная книга и пачка карточек с нарисованными на них закорючками. Так вот, некто снаружи комнаты просовывает в щель лист бумаги с серией таких закорючек. Задача человека – посмотреть на эти закорючки, найти такую же последовательность в своей большущей книге, скопировать из неё закорючки, которые следуют за наденными, на тот же лист бумаги, и засунуть его обратно в щель. – Он изображал руками, как делает всё это.

– Так вот, – продолжал По, – человек не знает, что закорючки на самом деле – китайские иероглифы, а книга – список вопросов и ответов на китайском языке. Так что когда через щель просовывают китайскую фразу «Как дела?», то он ищет этот вопрос в книге и находит подходящий китайский ответ – «Хорошо».

– Находящемуся снаружи – тому, кто задаёт по-китайски вопросы – кажется, что сидящий внутри человек понимает китайский. Но на самом деле это не так; он даже не понимает, что он, собственно, делает. И он совершенно точно не чувствует того, что вы или я чувствуем, когда говорим, что знаем китайский или понимаем классическую музыку. Человек в комнате – зомби. Он действует так, как если бы осознавал свои действия, но на самом деле он их не осознаёт.

По снова поёрзал на стуле.

– Метафору можно проиллюстрировать тем, что, несомненно, когда-нибудь случалось с каждым из нас: мы садимся в машину, чтобы куда-то поехать, и пока мы едем, наш разум витает в облаках. Когда мы прибываем к месту назначения, у нас нет никаких воспоминаний о поездке. Так кто же был за рулём? Зомби! Это он работал водителем, пока ваше сознание – его пассажир – занималось другими делами.

Лопес кивнула, и По продолжил:

Подумайте вот о чём: как часто мы останавливаемся и спрашиваем себя: «Так, а что я сегодня ел на обед?» Мы часто съедаем весь обед, даже не отдавая себе отчёта в том, что мы едим . Но если вы способны представить себе, что едите или ведёте машину, не уделяя этому внимания – когда ваше сознание отвлечено чем-то другим – если этим можно заниматься какое-то время, не подключая сознание, то почему бы не вообразить, что точно также бессознательно всё это можно делать и на постоянной основе ? Таков зомби – актёр, исполнитель, тот, кто выполняет рутинные действия в отсутствие реальной личности.

– Но ведь это очень сложное поведение, – сказала Лопес.

– О да, конечно, – согласился По. – Зомби-водитель управляет автомобилем, подчиняется сигналам светофора, оглядывается по сторонам, прежде чем тронуться, – он изображал все действия, которые описывал, – обменивается жестами с другими водителями, вероятно, даже слушает по радио сообщения о пробках и в соответствии с ними меняет маршрут. Всё это может делаться – и делается – без осознанного внимания.

Мария Лопес вышла из-за стола ответчика в «колодец».

– Но ведь это не так, доктор По. О, я согласна, что некоторые действия так привычны, что становятся инстинктивными, но слушать радио и принимать решения исходя из услышанного – это-то наверняка требует участия сознание, разве нет?

– Не соглашусь – и вы, мэм, я думаю, вы тоже не согласитесь, если на секунду задумаетесь. – Он развёл руками, словно охватывая всё вокруг. – Несомненно, каждый в этом зале переживал нечто подобное: вы читаете роман, и в один прекрасный момент осознаёте, что понятия не имеете о том, что говорилось на последней странице. Почему? Потому что ваше осознанное внимание отвлеклось на мысли о чём-то ещё. Но нет никаких сомнений в том, что вы прочитали страницу, содержание которой вы не помните. Вы наверняка нажимали кнопку листания страниц на планшете, когда её читали. Ваши глаза пробежали по десяткам и сотням слов текста, хотя ваше сознание и не воспринимало их смысла.

– Кто же тогда читал? Вы-зомби! К счастью, у зомби нет никаких чувств, поэтому вы, осознав, что пропустили страницу или больше текста, говорите себе – постой, постой, ну-ка вернись – и перечитываете материал, который зомби уже прочитал.

– И зомби без возражений делает это ещё раз, поскольку ему никогда не бываетр скучно; скука – сознательное состояние. А потом вы вдвоём – сознательный вы и вы-зомби – продолжаете читать новый материал вместе и синхронно. Однако зомби всегда на переднем плане; ваше сознание всегда на заднем. Вы как будто бы заглядываете зомби через плечо, читая то, что читает он.

– Не приведёте ещё какие-нибудь примеры? – попросила Лопес, опершись задом о стол ответчика.

По кивнул.

– Конечно. Случалось с вами когда-нибудь такое? Вы лежите в постели, спите, и тут звонит телефон. – Он изобразил, как поднимает старомодную телефонную трубку. – Вы берёте трубку, разговариваете, и потом, когда разговор окончен, понятия не имеете, что вы только что сказали. Или ваш супруг говорит вам, что вчера поздно вечером вы о чём-то разговаривали перед сном, а наутро у вас не остаётся об этом ни малейших воспоминаний. Такое случается сплошь и рядом. Если сознательная часть вашего разума не отвечает на телефонный звонок и не участвует в разговоре, то эту задачу берёт на себя зомби.

– Но ведь он наверняка способен лишь на чисто механические реакции, не так ли? – спросила Лопес.

По покачал головой и снова поёрзал на стуле.

– Вовсе нет. Вообще-то именно зомби ответственны за бо́льшую часть того, что мы говорим. Да и может ли быть иначе? Вы начинаете фразу, которая может оказаться длиной в двадцать или тридцать слов. Вы правда считаете, что вы сформировали всю эту фразу в мозгу, прежде чем произнести её? Вот прямо сейчас остановитесь на секунду и попробуйте подумать следующее: «Сегодня по дороге из суда домой мне нужно бы зайти купить хлеба и молока». Вам понадобится измеримое количество времени, чтобы всё это сформулировать, и тем не менее мы способны разговаривать без остановки довольно долгое время, не делая пауз на формулирование мыслей, которые мы хотели бы выразить. Нет, в большинстве разговоров мы обнаруживаем, что же такое мы собираемся сказать, только когда уже это говорим – то есть вместе с нашими собеседниками.

По поглядел на присяжных, потом снова на Лопес.

– Вы никогда удивлялись тому, что только что сказали? Конечно – но это было бы невозможно, если бы вы заранее знали, что собираетесь сказать. Кстати, весь метод терапевтической беседы строится именно на этом принципе: психолог заставляет вас внимательно прислушиваться к словам, изрыгаемым вашим зомби, и в какой-то момент вы восклицаете: «Боже мой! То вот что на самом деле творится у меня в голове!»

– Ну, хорошо, допустим, – сказала Лопес. Она отлично справлялась с ролью адвоката дьявола. – Но говорить – это довольно просто, как и вести машину – пока не случается что-то непредвиденное. И тогда наверняка в действие вступает сознание – берёт бразды в свои руки, так сказать.

– Вовсе нет, – ответил По. – Вообще-то это была бы катастрофа. Рассмотрим ещё один пример: игра в теннис. – Он изобразил удар ракеткой. – С точки зрения сознания теннис – это на сто процентов зрелище. Мяч летает туда-сюда слишком быстро, чтобы сознательно предугадать его траекторию, скорость и прочее.

– Есть такой фокус. Если вы хотите обыграть профессионального теннисиста, то сделайте так: позвольте ему разделать вас под орех в тренировочном матче, потом похвалите его и его технику. Попросите его показать, что именно он делает лучше вас; попросите его показать эти приёмы в деталях, в замедленном действии. А потом предложите ему матч-реванш. Его сознание всё ещё будет размышлять о том, как играют в теннис, о том, что при этом нужно делать, и это будет мешать зомби. Только когда сознание окончательно уберётся с поля, и зомби начнёт играть самостоятельно, теннисист снова обретёт прежнюю форму.

По развёл руками, словно всё это было совершенно очевидно.

– То же самое с вождением автомобиля. Если вы вот-вот врежетесь в другую машину, вы не можете остановиться и подумать о том, что нужно надавить на тормоз или о том, как вывернуть руль, чтобы избежать заноса. Сознание вас убьёт; вы должны позволить зомби реагировать без задержек, вызванных осознанным мышлением.

– Но не можете ли вы сделать ещё один шаг вперёд, доктор По? – сказала Лопес, глядя не на него, а на присяжных, словно говоря от их имени. – Вот я знаю, что я нахожусь в сознании; я знаю, что я не зомби. Но, если мы поверим в то, что вы сейчас сказали, то вы можете оказаться зомби, который лишь играет роль эксперта, дающего показания перед судом, не осознавая этого по-настоящему. Не приведёт ли это к солипсизму – убждению в том, что лишь я реально существую?

По кивнул.

– Ещё год-два назад я бы с вами согласился. Солипсизм – это просто неимоверно раздутое самомнение, и нет никаких рациональных оснований верить, что вы, Мария Лопес – избранная, единственное по-настоящему мыслящее человеческое существо, существующее в реальности. Но «Иммотрекс» это положение изменила. – Он поднял вверх два пальца. – Теперь на сцене два типа актёров. Один тип – это люди, которые происходят от длинной череды гоминидов и приматов и более ранних млекопитающих, синапсид, амфибий, рыб, и так далее к первым одноклеточным организмам – существам очень похожим на упоминавшихся доктором Портером парамеций.

– А второй – это иммортексовские мнемосканы, загруженные сознания. Разумный человек может, путём экстраполяции своего внутреннего мира, установить, что другие люди также обладают сознанием – или, точнее, что у других также имеется обладающий сознанием наездник внутри зомби-тела. Но по моему мнению всё, чего достигла «Иммортекс» – это способность воссоздавать зомби; суду не было предоставлено ни одного доказательства того, что сознание , которым обладала биологическая Карен Бесарян, тоже было скопировано. Да, свет горит внутри этого… этой сущности , сидящей сдесь – но нет никаких оснований считать, что дома кто-то есть. И тот факт, что мнемосканы не видят снов – чертовски веское тому подтверждение.

По взглянул на галерею для зрителей, туда, где позади меня сидел доктор Портер, и обвиняющее указал на него пальцем.

– Эндрю Портер сам сказал, что не знает, что такое сознание, а его пространный рассказ о микротрубочках был призван лишь запутать дело. Чем бы ни было на самом деле сознание, нет никаких свидетельств того, что оно было перенесено в ходе просцесса мнемосканирования. – По скрестил руки на груди. – Бремя доказательства такого переноса лежит целиком на «Иммортекс», и, как я уже сказал, нет абсолютно никаких свидетельств в пользу этого.