ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
ЭПИТАЛАМА
1
Из Позитано пришел набитый битком поезд. Он остановился на небольшой станции на полпути до Бовуа и выгрузил на берегу озера Шекспир своих пассажиров: людей и биотов. Многие несли корзины с едой, одеяла и складные стулья. Некоторые из малых детей прямо от станции бросились к густой свежескошенной траве, окружавшей озеро. С хохотом они кувыркались вниз по мягкому склону, спускавшемуся на 150 метров от станции к краю воды. Чтобы не сидеть на траве, соорудили деревянные скамейки — как раз напротив узкого пирса, на 50 метров уходившего в воду и оканчивавшегося прямоугольной платформой. На ней размещались несколько кресел и трибуна с микрофоном. Отсюда губернатор Ватанабэ обратится с речью в честь Дня Поселения сразу же, как только отгремит фейерверк. Слева от скамеек в пятидесяти метрах Уэйкфилды и Ватанабэ установили длинный стол, покрытый бело-голубой тканью. На нем были со вкусом расставлены закуски, холодильники были полны напитков. Собравшиеся семьи со своими друзьями закусывали, играли в разные игры или же просто оживленно беседовали. Два биота-Линкольна, переходя от группы к группе, предлагали напитки и бутерброды тем, кто находился далеко от стола и холодильников.
Был сильный полуденный зной… Третий день подряд стояла исключительно жаркая погода, но искусственное солнце уже очертило почти всю свою мини-дугу под куполом поселения, свет его уже медленно тускнел, и собравшаяся на берегу озера Шекспир толпа радовалась грядущей прохладе.
Последний поезд появился за несколько минут до того, как свет погас окончательно. Он прибыл с севера из Сентрал-Сити и привез колонистов, обитавших в Хаконе и Сан-Мигеле. Опоздавших было немного.
Большая часть людей приехала заранее, чтобы устроить себе пикник на траве. Эпонина прибыла с последним поездом. Она вообще-то не собиралась присутствовать на празднике и передумала лишь в последний момент.
Ступив на траву со станционной платформы, Эпонина почувствовала смятение. Вокруг было так много людей! «Наверное, здесь весь Новый Эдем», — подумала она. И тут же пожалела о том, что пришла. Все вокруг были с друзьями или семьями, и только она была одна.
Элли Уэйкфилд играла в подковки с Бенджи, когда Эпонина сошла с поезда. Девушка сразу узнала учительницу издали, по красной повязке на руке.
— Мама, это Эпонина, — сказала Элли, подбежав к Николь. — Можно пригласить ее присоединиться к нам?
— Конечно, — ответила Николь.
Остановив игру небольшого оркестра, громкоговорители известили всех о том, что фейерверк начнется минут через десять. Послышались разрозненные аплодисменты.
— Эпонина, сюда, — крикнула Элли и замахала обеими руками.
Было уже довольно темно, и Эпонина, услыхав свое имя, повернула в сторону Элли не сразу. По пути она невольно наткнулась на малыша, разгуливавшего по траве.
— Кевин, — вскрикнула его мать. — Держись от нее подальше!
Через какое-то мгновение коренастый блондин ухватил мальчишку и отвел его в сторону от Эпонины.
— А ты-то зачем приперлась, — бросил мужчина, — тебе не место среди приличных людей.
В легком смятении Эпонина направилась в сторону Элли, уже шедшей ей навстречу.
— Вали-ка отсюда, сорок первая! — выкрикнула женщина, наблюдавшая за происходящим. Жирный десятилетний мальчик с носом картошечкой ткнул пальцем в сторону Эпонины и прошептал что-то, обращаясь к младшей сестре.
— Я так рада видеть вас, — сказала Элли, встречая свою учительницу. — Не хотите перекусить?
Эпонина кивнула.
— Приношу извинения за этих людей, — проговорила Элли голосом, достаточно громким, чтобы ее слышали. — Их невежество постыдно.
Элли отвела Эпонину назад к большому столу и представила:
— Эй, слушайте все. Для тех, кто не знает, объясняю: перед вами моя учительница и подруга Эпонина. Фамилии у нее нет, поэтому можете не спрашивать об этом.
Эпонина и Николь уже встречались несколько раз. Пока они обменивались любезностями, Линкольн предложил Эпонине какие-то растительные палочки и содовую. Для встречи с вновь прибывшей Наи Ватанабэ демонстративно привела своих сыновей-близнецов Кеплера и Галилея, которым две недели назад исполнилось два года. Собравшаяся вокруг группа колонистов из Позитано могла видеть, как Эпонина взяла Кеплера на руки.
— Хорошенькая, — сказал маленький мальчик, показывая на лицо Эпонины.
— Должно быть, это очень трудно, — произнесла Николь по-французски, кивнув головой в сторону зевак.
— Oui, — ответила Эпонина, а про себя подумала: «Трудно? Не то слово. Больше подошло бы — абсолютно невозможно. Не то плохо, что я подхватила эту ужасную болезнь, от которой нет спасения. Плохо носить на руке эту повязку и видеть, как люди сторонятся меня».
Макс Паккетт поднял взгляд от шахматной доски и заметил Эпонину.
— Привет, привет. Должно быть, вы и есть та училка, о которой я столько слышал.
— Это Макс, — проговорила Элли, поворачивая Эпонину в его сторону. — Он у нас игривый, но вполне безобидный. А тот мужчина постарше, который не обращает на нас внимания, — судья Петр Мышкин… Я правильно произнесла, судья?
— Да, конечно, молодая леди, — ответил судья Мышкин, не отводя глаз от шахматной доски. — Черт побери, Паккетт, что вы пытаетесь изобразить своим слоном? Ваша игра вечно или невозможно глупа, или блестяща… уже и не знаю, какое слово применить.
Судья наконец поглядел вверх, заметил на руке Эпонины красную повязку и поднялся на ноги.
— Простите меня, мисс, виноват. Вам и так невесело, незачем выслушивать дерзости от этого старого эгоиста.
Через минуту-другую, прежде чем начался фейерверк, в западной стороне озера появилась большая яхта, приближавшаяся к месту, где проводился пикник. Длинную палубу украшали яркие цветные огни и красивые девицы. На борту было выписано имя: «Накамура». Эпонина узнала Кимберли Гендерсон, стоявшую возле Тосио Накамуры на корме.
Прибывшие на яхте замахали людям на берегу. Патрик Уэйкфилд возбужденно подбежал к столу.
— Посмотри мама, — сказал он, — там на борту Кэти.
Николь одела очки, чтобы лучше видеть. Там действительно оказалась ее дочь в купальном бикини, она махала с палубы яхты.
— Ее-то нам как раз и не хватает, — пробормотала Николь, как только первая ракета взорвалась над ними, наполнив темное небо цветом и светом.
— Сегодня минуло три года, — начал свою речь Кэндзи Ватанабэ, — с того дня, когда разведывательный отряд с «Пинты» ступил ногой на почву этого нового мира. Никто из нас не знал, чего ожидать. Все мы гадали, в особенности в течение тех двух долгих месяцев, когда нам приходилось проводить по восемь часов каждый день в сомнариуме, можно ли вести хотя бы относительно нормальную жизнь здесь в Новом Эдеме.
— Наши страхи не оправдались. Здешние хозяева-инопланетяне, какими бы они ни были, ни разу еще не вмешались в нашу жизнь. Возможно, как предполагают Николь Уэйкфилд и остальные, они действительно постоянно наблюдают за нами; но мы совершенно не ощущаем их присутствия. Объемлющий нашу колонию космический корабль Рама с невероятной скоростью мчится к звезде, которую мы именуем Тау Кита. Но необычные условия нашего существования не оказывают почти никакого воздействия на нашу повседневную деятельность.
— До проведенных в сомнариуме дней, когда мы еще путешествовали внутри планетной системы, обращающейся вокруг нашего родного Солнца, многие из нас считали, что «период наблюдения» за нами продлится недолго. Мы надеялись, что через несколько месяцев нас вернут или на Землю, или к месту нашего первоначального назначения — на планету Марс, а третий Рама исчезнет в далеких просторах космоса, подобно двум его предшественникам. Но сегодня я могу сказать вам только то, что, по мнению наших навигаторов, как и последние два с половиной года, мы удаляемся от Солнца со скоростью, достигшей уже половины световой. Если судьба когда-нибудь вновь приведет нас в Солнечную систему, этот день будет отделен от сегодняшнего по крайней мере несколькими годами.
— Все эти факторы определяют основную тему моего нынешнего выступления. Она проста. Собратья-колонисты, мы должны принять на себя полную ответственность за свою судьбу. Можно надеяться, что потрясающие силы, сотворившие наш мирок, спасут нас от последствий наших ошибок. И все же мы должны научиться жить в Новом Эдеме так, словно нам и нашим детям суждено провести здесь целую жизнь. И мы должны создать условия, которые окажутся приемлемыми и для нас, и для будущих поколений.
— Но в настоящее время колонии брошено несколько вызовов. Отметим — вызовов, у нас нет проблем. Сообща мы успешно справимся с ними. Но принять правильные решения мы можем, лишь тщательно взвесив долгосрочные последствия своих действий. И если мы не сумеем понять, что заботиться о нас некому, и не научимся поступать ради всеобщего блага, Новый Эдем ждет мрачное будущее.
— Позвольте мне проиллюстрировать свою точку зрения на конкретном примере. Ричард Уэйкфилд неоднократно пояснял — по телевидению и публично, — что в методике управления погодой внутри нашего поселения использованы известные допущения, касающиеся состояния атмосферы. В частности, алгоритм управления погодой предполагает, что содержание углекислого газа и концентрация дымовых частиц не превосходят заданных величин. Не зная точно, как работают эти математические зависимости, мы вынуждены считаться с тем, что результаты наших расчетов внешнего притока в поселение окажутся неточными.
— Не хочу сегодня читать вам научную лекцию на очень сложную тему. Но придется поговорить о политике. Поскольку большая часть наших ученых предполагает, что эта необычная погода за последние четыре месяца явилась причиной избыточного загрязнения атмосферы углекислым газом и дымовыми частицами, мое правительство выступило с конкретными предложениями, позволяющими разрешить эти вопросы. Но все наши рекомендации были отвергнуты сенатом.
— И почему? Мы предложили постепенно запретить жечь костры — совершенно излишние в Новом Эдеме на этой стадии развития биосферы. Наше мнение сочли «ограничением прав личности». Подробно разработанные рекомендации относительно воссоздания части сети ГОУ, чтобы скомпенсировать потери за счет утраты части Шервудского леса и Северных лугов, также были забаллотированы. И по какой причине? Оппозиция заявила, что колония не способна справиться с этой работой; кроме того, оказалось, что мощность, необходимая для работы новых сегментов ГОУ, потребует болезненного сокращения потребления электроэнергии.
— Леди и джентльмены, смешно прятать головы в песок: сами собой эти проблемы не разрешатся. Очередной раз откладывая решительные действия, мы создаем себе больше трудностей в будущем. Не могу поверить, что многие из вас поддерживают стремление оппозиции, намеревающейся каким-то образом разобраться в работе органов управления погодой в нашем поселении и настроить их так, чтобы они функционировали в новых условиях — при более высоких уровнях содержания углекислого газа и дымовых частиц. Какое чудовищное заблуждение!
Николь и Наи следили за реакцией на речь Кэндзи с большим вниманием. Кое-кто из сторонников губернатора настаивал, чтобы тот выступил с легкой оптимистичной речью, не касаясь никаких политических вопросов. Губернатор, тем не менее, проявил твердость и решил не тратить времени попусту.
— Кэндзи проиграл, — Наи, перегнувшись, шепнула Николь. — Он проявил излишний педантизм.
На скамейках, где размещалась половина всей аудитории, началось волнение. Яхта «Накамура», простоявшая у берега во время всего фейерверка, снялась с места, как только губернатор Ватанабэ начал говорить.
Кэндзи изменил тему и перешел от погоды к ретровирусу RV-41. Этот вопрос весьма беспокоил колонию, и аудитория немедленно притихла. Губернатор заверил всех, что медицинский персонал Нового Эдема под руководством доктора Роберта Тернера самоотверженно изучает причину болезни, однако необходимы дальнейшие, еще более тщательные исследования, чтобы понять, как же лечить это заболевание. Губернатор осудил всеобщую истерию, вследствие которой был принят билль, обязывающий всех колонистов, пораженных RV-41, носить красные повязки на руке.
— Фу! — общим криком выразила неодобрение большая группа колонистов восточного происхождения, собравшихся с другой стороны от Николь и Наи.
— …эти бедные, несчастные люди и так достаточно настрадались… — говорил Кэндзи.
— Все они шлюхи и голубые, — выкрикнул мужчина откуда-то из-за спины Уэйкфилдов и Ватанабэ. Люди вокруг расхохотались и зааплодировали.
— …доктор Тернер неоднократно заверял, что эта болезнь, подобно большинству заболеваний, распространяемых ретровирусами, передается лишь через кровь и семя…
Толпа выходила из-под контроля. Николь надеялась, что Кэндзи заметит это и немедленно прекратив свои комментарии. Губернатор намеревался еще высказать свое мнение о нецелесообразности исследований Рамы за пределами Нового Эдема, но вполне понимал, что собравшиеся уже не слушали его.
Помедлив секунду, губернатор Ватанабэ вдруг оглушительно свистнул прямо в микрофон. Толпа притихла.
— Я хотел бы сказать еще кое-что, — проговорил он, — и не желаю кого-нибудь обидеть…
— Как вы знаете, у нас с женой двое сыновей-близнецов. И в них мы видим свое благословение. И в этот День Поселения я прошу всех вас подумать о собственных детях и представить себе такой же день, через сотню, а может даже через тысячу лет. Представьте себе, что вам придется оказаться лицом к лицу с теми, кого вы породили, перед детьми ваших детей; представьте себе, как вы обращаетесь к ним, берете на руки… Сможете ли вы сказать, что сделали все, чтобы оставить своим потомкам этот мир таким, в котором они смогут обрести счастье?
Патрик был возбужден. Пикник оканчивался, и Макс пригласил его заночевать на ферме и провести там завтрашний день.
— Занятия в университете начнутся лишь в среду, — сказал молодой человек матери. — Ты меня отпустишь? Можно?
Николь все еще была взволнована реакцией толпы на речь Кэндзи и сперва не поняла, о чем говорит ее сын. Попросив его повторить свою просьбу, она поглядела на Макса.
— Ты будешь хорошо приглядывать за моим сыном?
Макс Паккетт ухмыльнулся и кивнул. Они с Патриком подождали, пока биоты убрали мусор после пикника, и вместе отправились на станцию. Через полчаса они уже оказались на вокзале Сентрал-Сити, дожидаясь одного из редких поездов, направлявшихся непосредственно в сельскохозяйственный район. На противоположной стороне платформы группа университетских приятелей Патрика садилась в поезд, идущий до Хаконе.
— Поехали с нами, — крикнул один из молодых людей Патрику. — Сегодня там все пьют бесплатно… целую ночь.
Макс заметил, что Патрик поглядывает на друзей, и спросил:
— А ты когда-нибудь бывал в Вегасе?
— Нет, сэр, — ответил тот. — Моя мама и дядя…
— А тебе хотелось бы съездить?
Максу хватило и нерешительности Патрика. Через несколько секунд они погрузились на поезд до Хаконе вместе со всеми желающими повеселиться.
— Не то чтобы мне самому очень нравилось это место, — прокомментировал Макс, когда поезд тронулся с места. — Архитектура там фальшивая, чересчур вычурная… но, безусловно, стоит посмотреть. Все-таки можно неплохо развлечься, когда тебе надоедает одиночество.
Чуть более двух с половиной лет назад, сразу после того как закончились ежедневные ускорения, Тосио Накамура вполне справедливо считал, что колонистам придется провести в Новом Эдеме и на Раме долгое время. Еще до первого заседания конституционного комитета и избрания Николь де Жарден-Уэйкфилд временным губернатором Накамура решил, что он станет самым богатым и влиятельным человеком во всей колонии. Еще во время путешествия от Земли к Марсу на «Санта-Марии» он расширял свои личные контакты среди заключенных, и как только в колонии учредили банк и отпечатали деньги, начал возводить свою империю.
Накамура полагал, что в Новом Эдеме наибольшую выгоду сулит торговля удовольствиями и развлечениями. И первое же его предприятие — небольшое казино — пользовалось огромным успехом. Тогда он приобрел сельские земли на восточной окраине Хаконе и построил там отель, соорудив при нем казино побольше. Потом пристроил небольшой интимный клуб на японский манер с гейшами и еще более сомнительное заведение просто с девицами. Все, что он предпринимал, приносило ему успех. С умом вкладывавший свои средства, Накамура вскоре после избрания Кэндзи Ватанабэ губернатором сумел выкупить у правительства пятую часть Шервудского леса. Его предложение позволило сенату снизить налог, который пришлось вводить, чтобы оплатить исследования по борьбе с вирусом RV-41.
Часть еще молодого леса была вырублена, на его месте вырос дворец Накамуры, новый сверкающий отель-казино, увеселительная арена, комплекс ресторанов и несколько клубов. Консолидируя свою монополию, Накамура предпринял интенсивные и успешные закулисные действия, позволившие ему ограничить игровой бизнес окрестностями Хаконе. Его подручные простыми средствами убедили всех потенциальных антрепренеров не пытаться конкурировать с королем-японцем в игорном бизнесе.
Когда его могущество сделалось недосягаемым, Накамура позволил своим подручным заняться проституцией и наркотиками, что не запрещалось в Новом Эдеме. К концу правления Ватанабэ политика правительства и личные интересы Накамуры вступили в конфликт. Тогда он решил взять под контроль и правительство. Но сам Накамура не намеревался заниматься этой нудной работой. Ему было необходимо подставное лицо. Поэтому он заручился поддержкой Иэна Макмиллана, злополучного экс-капитана «Пинты», проигравшего Кэндзи Ватанабэ первые губернаторские выборы. Накамура прочил Макмиллана в губернаторы, рассчитывая на лояльность шотландца.
Во всей колонии не было ничего даже отдаленно напоминающего Вегас. Архитектура Нового Эдема, какой ее представляли Уэйкфилды и Орел, была простой и функциональной, без прихотей и выкрутасов. Крикливый и показной Вегас не гармонировал с ней… но этот винегрет из архитектурных стилей был по-своему интересен, и молодой Патрик О'Тул пришел в восторг, когда они с Максом Паккеттом вошли в ворота заведения.
— Ух ты, — проговорил он, глядя на огромную мигающую вывеску над порталом.
— Не хотелось бы охладить твоего восторга, мой мальчик, — сказал Макс, зажигая сигарету, — но мощности, которую жрет эта реклама, хватило бы почти на один квадратный километр ГОУ.
— Ты говоришь почти как мои мама и дядя, — ответил Патрик.
Прежде чем войти в казино или в любой из клубов, каждый должен был записаться в главный регистр. Накамура не пропускал ничего и хранил полную информацию о том, чем занимался посетитель Вегаса. Таким образом, Накамура определял, какую часть его предприятия следует расширить и, что более важно, узнавал излюбленный порок или пороки каждого из своих клиентов.
Макс и Патрик отправились в казино. Здесь возле двух игорных столов Макс попытался объяснить молодому человеку принципы игры. Однако Патрик не мог отвести глаз от официанток в едва прикрывающих наготу платьях, разносящих коктейли.
— Тебя еще не раскладывали, мальчик? — проговорил Макс.
— Простите меня, сэр?
— Тебе уже случалось заниматься сексом, ну знаешь, вступать в сношение с женщиной?
— Нет, сэр, — ответил Патрик.
Внутренний голос говорил Максу, что не его дело вводить молодого человека в мир удовольствий. Тот же голос напоминал ему, что это Новый Эдем, а не Арканзас, где он запросто мог бы сводить Патрика в «Ксанаду» и предоставить ему возможность впервые заняться сексом.
В казино было более сотни людей — огромная толпа, учитывая размеры колонии, и все как будто бы развлекались. Официантки действительно во всю раздавали напитки и едва успевали справляться с делом… Макс ухватил «Маргариту» и вручил один бокал Патрику.
— Я не вижу здесь биотов, — прокомментировал Патрик.
— Их нет в казино. Они не работают даже за столами, где были бы куда эффективнее людей. Король-японец полагает, что их присутствие мешает людям играть, но в ресторанах у него заняты одни только биоты.
— Макс Паккетт, если я не ошибаюсь.
Макс и Патрик обернулись. К ним приближалась молодая красавица в мягком розовом платье.
— Сколько же месяцев я тебя не видела? — спросила она.
— Привет, Саманта, — проговорил Макс после недолгого молчания, абсолютно ему несвойственного.
— А кто этот пригожий молодой человек? — поинтересовалась Саманта, взмахнув длинными ресницами в сторону Патрика.
— Это Патрик О'Тул, — сказал Макс. — Он…
— О Боже! — воскликнула Саманта. — Мне еще не приходилось встречаться с первыми колонистами. — Она несколько секунд поглядела на Патрика, прежде чем продолжить: — Скажите мне, мистер О'Тул, вам действительно пришлось проспать много лет?
Патрик застенчиво кивнул.
— А моя подружка Голди утверждает, что вся эта история сфабрикована, а ваша семья работает на МБР. Она даже не верит, что мы вылетели за пределы орбиты Марса… Голди считает, что вся эта дремота в баках тоже часть обмана.
— Заверяю, вас, мэм, — вежливо отозвался Патрик, — что мы действительно проспали много лет. Мне было только шесть, когда родители уложили меня в ложе. Но проснулся я уже почти таким, как сейчас.
— Отлично, хоть это меня и не очень интересует… Итак, Макс, а ты что здесь делаешь? Кстати, быть может, ты представишь меня официально?
— Извини… Патрик, это Саманта Портер из великого штата Миссисипи. Она работает в «Ксанаду»…
— Я — проститутка, мистер О'Тул. Одна из самых дорогих… А вам уже приходилось встречаться с такими женщинами?
Патрик покраснел.
— Нет, мэм, — ответил он.
Саманта пальцем подняла его подбородок.
— Какой милашка. Приведи его. Макс. Если он девственник, я обслужу его бесплатно. — Она коротко поцеловала Патрика в губы, а затем повернулась и отправилась прочь.
После ее ухода Макс не знал, что сказать. Он хотел было извиниться, но решил, что это излишне. Обняв Патрика за плечи, он повел молодого человека в заднюю часть казино, где были отгорожены столы для более крупной игры.
— Вот хорошо — «йо»! — воскликнула молодая женщина, сидевшая к ним спиной. — Пять и шесть будет «сйо»!
Патрик с удивлением посмотрел на Макса.
— Это Кэти, — сказал он и поспешил к ней.
Кэти была полностью поглощена игрой. Она коротко затянулась сигаретой, приложилась к напитку, предложенному ей коренастым мужчиной справа, и высоко подняла кости над головой.
— Ставлю на числа, — произнесла она, передавая фишки крупье. — Здесь 26 плюс 5 марок на твердую восьмерку… ну, ну же, ко мне сорок четыре, — проговорила она, резким движением руки бросая кости к противоположному краю стола.
— Сорок четыре! — в унисон вскрикнула группа людей, окружавшая стол.
Кэти подскочила на месте, обняла своего спутника, еще раз приложилась к бокалу и хорошенько затянулась сигаретой.
— Кэти, — проговорил Патрик, когда она собралась вновь бросить кости.
Та остановилась и, не закончив движения, обернулась к нему с вопросительным выражением на лице.
— Будь я проклята, если это не мой младший братец.
Кэти, неловко стоя на ногах, пыталась поприветствовать Патрика, тем временем крупье и прочие игроки потребовали, чтобы она продолжала игру.
— Ты пьяна, Кэти, — спокойно произнес Патрик, поддерживая ее рукой.
— Нет, Патрик, — ответила Кэти, порываясь обратно к столу. — Я лечу к звездам своим собственным путем.
Она вновь вернулась к игорному столу и высоко подняла свою правую руку.
— Ну хорошо, а теперь «йо». Ты здесь, «йо»? — закричала она.
2
Снова сны пришли в ранние утренние часы. Николь проснулась и попыталась вспомнить их, но в голове оставались лишь какие-то обрывки. В одном из снов она видела лицо Омэ, но только лицо. Ее прапрапрадед негр-сенуфо о чем-то предупреждал ее, но Николь не могла разобрать, что он говорит. В другом сне Николь видела, как Ричард бредет по спокойной океанской воде прямо к громадной волне, набегающей на берег.
Николь протерла глаза и поглядела на часы. Еще не было четырех часов. «Целую неделю, почти каждое утро в одно и то же время, — подумала она. — Что значат эти сны?» Николь встала и отправилась в ванную. А потом, потратив какие-то мгновения на одевание, вышла в кухню в тренировочном костюме, выпила стакан воды. Отдыхавший возле стенки в кухне биот-Линкольн активировался и приблизился к Николь.
— Не хотите ли кофе, миссис Уэйкфилд? — проговорил он, принимая из ее рук пустой стакан.
— Нет, Линк. Хочу пройтись. Если кто-нибудь проснется, скажи, что я вернусь еще до шести.
Николь направилась по коридору к двери. Прежде чем выйти из дома, она миновала кабинет на правой стороне коридора. Стол Ричарда был покрыт бумагами, завалившими и новый компьютер, который он сам спроектировал и изготовил. Ричард очень гордился этой машиной, созданием которой занялся по совету Николь, хотя она едва ли могла полностью заменить его любимую электронную игрушку, стандартный карманный компьютер МКА — теперь Ричард хранил его подобно религиозной реликвии.
Николь узнала почерк Ричарда на некоторых листах, но не могла разобрать компьютерных символов. «Последнее время он провел здесь столько часов, — подумала Николь с чувством вины. — Хотя сам считает, что занят не тем».
Поначалу Ричард отказался участвовать в попытках дешифровать алгоритм, управлявший погодой в Новом Эдеме. Николь отчетливо помнила их прежние разговоры.
— Мы согласились принять участие в этой демократии, — возражала она. — И если теперь мы с тобой решим игнорировать законы, то породим опасный прецедент в глазах остальных…
— Но это не закон, — перебил ее Ричард, — а всего лишь намерения. И мы оба знаем: эта идея невероятно тупа. Вы с Кэндзи возражали… Кстати, разве не ты говорила, что мы обязаны противиться глупости большинства?
— Пожалуйста, Ричард, — ответила Николь. — Конечно, ты имеешь право объяснить всем и каждому, почему такое намерение ошибочно. Но на определении этого алгоритма сошлись теперь все противоречивые мнения. Колонисты знают, что мы близки к Ватанабэ, и, если ты будешь настаивать на своем, все решат, что это Кэндзи нарочно пытается…
Пока Николь вспоминала свои прежние разговоры с мужем, глаза ее праздно блуждали по комнате. Когда ее ум вновь сфокусировался на настоящем, она с легким удивлением обнаружила на полке над столом Ричарда три небольшие фигурки. «Принц Хэл, Фальстаф, МБ, — подумала она. — Как давно Ричард развлекал нас с вашей помощью…»
Память Николь вернулась к тем монотонным неделям, так долго тянувшимся после пробуждения от многолетнего сна. Они ожидали прибытия колонистов, и только роботы Ричарда были для них источником развлечения. Николь еще помнила, как радостно смеялись дети, как улыбался муж. «Какие же это были простые и легкие времена», — сказала она самой себе. Закрыв дверь, Николь направилась далее по коридору. «Теперь жизнь сделалась слишком сложной для нехитрых игр, и вы, маленькие друзья, остаетесь безмолвными на своей полке».
Оказавшись под уличными фонарями, Николь на мгновение остановилась возле стойки с велосипедами… помедлила, поглядела на свой, повернулась к заднему двору. Минуту спустя она уже пересекала травянистую поляну позади дома по тропке, что подымалась к горе Олимп. Николь шагала, глубоко погрузившись в думы, и долгое время не обращала внимание на окрестности. Мысли ее перепрыгивали от темы к теме; от проблем Нового Эдема к странным снам, от них к своим тревогам за детей и в особенности за Кэти.
Она оказалась на развилке дорог. Маленький забавный знак пояснял, что тропинка налево ведет к станции канатной дороги, расположенной в восьмидесяти метрах от развилки, откуда можно было подняться на вершину горы Олимп. Электроника издалека обнаружила Николь, и из кабинки канатной дороги к ней направилась биот-Гарсиа.
— Не стоит беспокоиться! — прокричала Николь. — Я хочу пройтись.
Пока тропа вилась вокруг горы над колонией, вид становился все более захватывающим. Николь остановилась возле одной из обзорных площадок, на пять сотен метров возвышавшейся над городком и находившейся в трех километрах от дома Уэйкфилдов, и поглядела на Новый Эдем… Ясная ночь, в воздухе почти не было влаги.
«Сегодня опять не будет дождя», — подумала Николь. В дождливые дни уже по утрам воздух пропитан водяными парами. Как раз под ней располагался поселок Бовуа… Огни над новой мебельной фабрикой позволяли ей различить все знакомые дома в поселке даже с этого расстояния. На севере за склоном горы прятался Сан-Мигель. На противоположном краю колонии за темным Сентрал-Сити мерцали огни над Вегасом Накамуры. Настроение мгновенно испортилось. «Проклятое заведение работает всю ночь, — пробормотала она, — расходует энергоресурсы на непристойные увеселения». Поглядев в сторону Вегаса, Николь не могла не подумать о Кэти. «Такая природная одаренность», — сказала она себе, с тупой болью в сердце вспоминая лицо дочери. Ей хотелось бы знать, спит ли Кэти или бодрствует в этих прихотливых сооружениях на другой стороне колонии. «О как жаль, как жаль», — со скорбью качнула головой Николь.
Они с Ричардом частенько разговаривали и расходились лишь в двух вопросах — относительно Кэти и политики в Новом Эдеме. Впрочем, нельзя сказать, что их взгляды на политику расходились. Ричард полагал, что все здешние политиканы, за исключением разве что самой Николь и, возможно, Кэндзи Ватанабэ, лишены всяких принципов. Его участие в дискуссии выглядело примерно так: Ричард объявлял скукотищей дела, творящиеся в сенате и даже в собственной приемной Николь, и отказывался продолжать разговор на эту тему.
По поводу Кэти разговоры происходили иначе. Ричард всегда утверждал, что Николь была слишком придирчива к Кэти. «И он тоже считает меня виноватой, — думала Николь, вглядываясь в далекие огни, — в том, что я не уделяла ей достаточно времени. Он осуждает меня за увлечение политической жизнью колонии, за то, что я пренебрегла детьми в самый критический момент их жизни».
Кэти теперь почти не бывала дома. Уэйкфилды не занимали ее комнату, однако ночевала она в основном в тех модных апартаментах, которые Накамура выстроил в Вегасе.
— А чем же ты расплачиваешься за них? — спросила Николь свою дочь однажды вечером, как раз перед привычным обменом колкостями.
— А как ты думаешь, мама? — воинственно отозвалась Кэти. — Я же работаю, у меня хватает времени. В университете я слушаю лишь три курса.
— И какого же рода работой ты занимаешься?
— Я выполняю роль хозяйки, развлекаю гостей… ну знаешь, все что бывает нужно, — неопределенно ответила Кэти.
Николь отвернулась от огней Вегаса. «Конечно, — сказала она себе, — нетрудно понять, что Кэти смущена. У нее не было юности. Но тем не менее она не думает исправляться…» Николь вновь отправилась на гору, стараясь разогнать мрак на сердце.
Высоты от пятисот до тысячи метров поросли густым лесом, поднявшимся уже почти на пять метров. Здесь тропа к вершине тянулась между склоном горы и внешней стеной колонии, крайне темный участок занимал почти километр. Эта тьма лишь однажды прерывалась — возле конца, там к северу была обращена обзорная площадка.
Николь достигла высочайшей точки подъема. Она остановилась на обзорной площадке и поглядела на Сан-Мигель. «Вот тебе доказательство, — подумала она, покачав головой. — В Новом Эдеме нас подкараулила неудача. Невзирая на все блага, в этом раю есть место бедности и отчаянию».
Эту проблему она предвидела, точнее, даже предсказала уже к концу своего первого года пребывания на посту временного губернатора. По иронии судьбы процесс, породивший Сан-Мигель — уровень жизни там составлял лишь половину того, что существовал в трех остальных поселках Нового Эдема, — начался сразу по прибытии «Пинты». Первая группа колонистов в основном поселилась в юго-восточном поселке, (позже он стал называться Бовуа), тем самым установив прецедент, который лишь усилился после прибытия «Ниньи». Всякий имел право селиться там, где хотел, и почти все азиаты решили жить вместе в Хаконе; европейцы, белые американцы и люди с Ближнего Востока избрали местом жительства либо Позитано, либо свободные еще дома в Бовуа. Мексиканцы и прочие люди с испанской кровью, темнокожие американцы и африканцы сами собой собрались в Сан-Мигеле.
Еще пребывая губернатором, Николь пыталась разрешить проблему фактической сегрегации в колонии, предложив утопический план переселения, в соответствии с которым в каждом из поселков следовало создать то же соотношение рас, что и во всей колонии в целом. В самом начале истории колонии, в особенности сразу после дней, проведенных в сомнариуме, ее предложение может быть и приняли бы. Тогда большая часть поселенцев видела в Николь полубогиню. Но через год стало слишком поздно. Свободная инициатива уже разделила людей по личному благосостоянию, внесла различия и в стоимость земли. Даже самые лояльные последователи Николь считали подобные планы переселения нереальными.
После завершения срока пребывания Николь на посту губернатора сенат единогласно одобрил предложение Кэндзи назначить ее одним из пяти постоянных судей Нового Эдема. Тем не менее общественное мнение о ней значительно ухудшилось, когда стали известны аргументы, которые она выдвигала в пользу несостоявшегося переселения. Николь полагала, что колонистам необходимо пожить вместе по соседству, чтобы действительно оценить величину расовых и культурных различий. Критики считали подобную точку зрения безнадежно наивной.
Отдыхая после энергичного подъема в гору, Николь еще несколько минут глядела на мерцающие огни Сан-Мигеля. И перед тем как наконец повернуть к дому, вдруг вспомнила другие мерцающие огни… вспомнила Давос, швейцарский городок на далекой планете Земля. Во время последнего отпуска, проведенного на лыжах с дочерью Женевьевой, они обедали на горе высоко над Давосом, а после еды стояли на балконе ресторана, взявшись за руки и обнявшись на холоде. Далеко внизу крохотными самоцветами мерцали огни городка. Слезы прихлынули к глазам Николь, когда ей представилась тонкая и остроумная старшая дочь, которую она не видела столько лет. «Вот спасибо тебе, Кэндзи, — пробормотала она, снова пускаясь в путь и вспоминая фотографии, которые новый друг доставил ей с Земли. — Спасибо за то, что посетил Женевьеву».
Вокруг было темно, когда Николь направилась вниз по склону горы. Теперь внешняя стена колонии находилась слева от нее. Николь продолжала думать о жизни в Новом Эдеме. «Нам нужна отвага, — сказала она себе. — Отвага, ценности и предвидение». Но в сердце своем Николь опасалась, что худшее у колонистов еще впереди. «К несчастью, — подумала она, — не только мы с Ричардом, но далее наши дети остались чужими для них, невзирая на все наши старания. Едва ли мы сумеем что-нибудь изменить».
Удостоверившись в том, что все три биота-Эйнштейна без ошибок скопировали методики и данные с нескольких мониторов, находившихся в его кабинете, Ричард велел им идти. Они вчетвером покидали дом, и Николь поцеловала его.
— Ты удивительный человек, Ричард Уэйкфилд, — проговорила она.
— Пожалуй, лишь для тебя одной, — ответил он с деланной улыбкой.
— Точнее, кроме меня этого никто здесь не знает, — сказала Николь и, помедлив, продолжила: — Серьезно, дорогой. Я ценю твои усилия. Я знаю…
— Я ненадолго, — перебил он ее. — И у меня, и у троих Алов остались лишь две неопробованные идеи… Придется сдаваться, если сегодня нам не улыбнется удача.
Ричард и трое Эйнштейнов спустились к станции Бовуа и сели на поезд до Позитано. Поезд сделал короткую остановку в большом парке на берегу озера Шекспир, где два месяца назад состоялся пикник в честь Дня Поселения. Через несколько минут Ричард со своими биотами высадился в Позитано и направился через поселок к юго-западной оконечности колонии. Там их документы проверили один человек и две Гарсиа перед тем, как пропустить в кольцевой проход, окружавший всю территорию Нового Эдема. После еще одного короткого электронного обследования они миновали единственную дверь, прорезанную в толстой внешней стене поселения. Она отворилась и Ричард вывел биотов на просторы Рамы.
Когда восемнадцать месяцев назад сенат проголосовал за проведение исследований Рамы за пределами поселения, Ричард протестовал. Тем не менее ему пришлось войти в состав комитета, осуществляющего проектирование проникающего зонда; он боялся, что внешние условия могут оказаться чрезвычайно неподходящими и конструкция зонда не позволит обеспечить целостность поселения. Инженерам пришлось потратить много времени и денег, чтобы надежно изолировать границы Нового Эдема во время работы зонда, по дюйму прогрызавшего свой путь через стену.
Но когда выяснилось, что условия на Раме не слишком-то отличаются от тех, что были в колонии, доверие к Ричарду пошатнулось. Снаружи царила постоянная темнота, происходили небольшие периодические изменения состава атмосферы и давления, но среда внутри Рамы оказалась во всем аналогичной той, что была в Новом Эдеме, поэтому исследователям не потребовались скафандры. И через две недели после того, как первый зонд засвидетельствовал, что снаружи можно дышать, колонисты завершили картографирование всей доступной области Центральной равнины.
Новый Эдем и второе, расположенное к югу, почти идентичное ему сооружение, — Ричард и Николь считали его местом жительства другой разумной формы жизни — находились в прямоугольной области, огороженной чрезвычайно высокой серо-металлической стеной. С севера и юга она продолжала стены поселений. К востоку и западу стена отстояла от обоих поселений примерно на два километра. В четырех углах этого внешнего прямоугольника размещались массивные цилиндрические сооружения. Ричард, как и прочие инженеры, не сомневался в том, что в непроницаемых цилиндрах находились жидкости и насосные механизмы, создающие погоду внутри поселения.
Здесь, снаружи, не было потолка, над головой высилась противоположная сторона Рамы — большая часть Северного полуцилиндра космического корабля. Между обоими поселениями на Центральной равнине располагалась только огромная металлическая хижина, напоминавшая эскимосское иглу. Она была центром управления Новым Эдемом и находилась приблизительно в двух километрах к югу от стены колонии.
И когда их выпустили из Нового Эдема, Ричард и три Эйнштейна направились как раз к центру управления, где они уже проработали почти две недели, пытаясь разобраться в логике управления погодой внутри Нового Эдема. Невзирая на возражение Кэндзи Ватанабэ, сенат выделил крупные средства на «детальные» исследования, и лучшие инженеры колонии занялись изучением инопланетного погодного алгоритма. Это решение было принято после того, как группа японских ученых выдвинула предложение о том, что стабильных погодных условий внутри Нового Эдема можно достичь при более высоких уровнях содержания углекислого газа и дыма в атмосфере.
Подобная перспектива привлекала политиков. Можно не запрещать сжигать древесину, не нужно восстанавливать сеть ГОУ… Стало быть, достаточно подрегулировать несколько параметров в алгоритме, разработанном для других первоначальных условий, теперь изменившихся…
Ричард ненавидел такого рода мышление. Он считал подобные умозаключения лишь уклонением от решения. Тем не менее, уступая просьбам Николь и учитывая, что другие инженеры не сумели абсолютно ничего понять в процессе управления погодой, Ричард согласился взяться за это дело. Впрочем, он настоял, что будет работать один, пользуясь только услугами Эйнштейнов. И в тот день, когда Ричард запланировал сделать последнюю попытку дешифровки управляющего погодой алгоритма, его биоты остановились в километре от выхода из колонии. Там, под большими фонарями, Ричард заметил группу архитекторов и инженеров, расположившихся за очень длинным столом.
— Канаву вырыть несложно — почва очень мягкая.
— А что будем делать со сточными водами? Рыть отстойники или направлять отбросы обратно в Новый Эдем на переработку?
— Новое поселение потребует ощутимых затрат электроэнергии. Не только для освещения в связи с окружающей темнотой, но и для всех нужд. Кроме того, мы будем находиться на достаточном удалении от Нового Эдема и придется учитывать потери в линиях… для подобного применения у нас не хватит лучших сверхпроводящих материалов.
Этот разговор Ричард слушал со смесью гнева и негодования. Архитекторы и инженеры обдумывали конструкцию еще одного поселения за пределами Нового Эдема, чтобы разместить в нем носителей RV-41. Этот проект именовался «Авалон»; он появился на свет в результате деликатного политического компромисса между губернатором Ватанабэ и оппозицией. Кэндзи согласился финансировать исследования, чтобы продемонстрировать свой «открытый подход» к проблеме RV-41.
Ричард и трое его Эйнштейнов отправились дальше по тропе на юг. К северу от центра управления они столкнулись с направляющейся ко второму поселению группой людей и биотов, оснащенных весьма впечатляющим оборудованием.
— Привет, Ричард, — проговорила Мерилин Блэкстоун, землячка-британка, возглавившая исследовательскую группу по рекомендации Ричарда. Мерилин была родом из Тонтона в Сомерсете. Свой диплом инженера она получила в Кембридже в 2232 году и была исключительно компетентным специалистом.
— Ну как идет работа? — спросил Ричард.
— Если у тебя есть свободная минутка, пойдем поглядим, — предложила землячка.
Ричард оставил троих Эйнштейнов в центре управления и отправился с Мерилин и ее бригадой через Центральную равнину ко второму поселению. По пути он обдумывал свой разговор с Кэндзи Ватанабэ и Дмитрием Улановым, состоявшийся в офисе губернатора перед тем, как проект зондирования получил официальное одобрение.
— Я хочу, чтобы вы меня поняли, — проговорил Ричард. — Я категорически возражаю против любых попыток проникнуть внутрь другого поселения. Мы с Николь абсолютно уверены в том, что внутри обитают иные существа. Любые аргументы в пользу проникновения туда не достаточны.
— Ну а что, если внутри ничего нет, — ответил Дмитрий. — Предположим, что поселение это строили для нас, чтобы мы проявили смекалку и сумели проникнуть внутрь.
— Дмитрий, — почти выкрикнул Ричард, — неужели вы не поняли ни слова из того, что мы с Николь твердили все эти месяцы? Как можно все еще держаться за абсурдные гомоцентрические представления относительно места рода людского во Вселенной. Вы считаете, что мы — высшие существа, поскольку доминируем на Земле. Куда нам, существуют сотни…
— Ричард, — перебил его Кэндзи негромким голосом, — мы знаем ваше мнение по этому поводу. Но колонисты Нового Эдема не согласны с вами. Они никогда не видели вашего Орла, октопауков, всех этих удивительных созданий, о которых вы говорили. Они хотят убедиться в том, что наше поселение можно расширить…
«Кэндзи тогда уже боялся, — думал Ричард, приближаясь вместе с исследовательской бригадой ко второму поселению. — Его ужасает перспектива того, что Макмиллан одолеет Уланова на выборах и отдаст колонию в руки Накамуры».
Два биота-Эйнштейна как раз приступили к работе, когда бригада появилась возле места расположения зонда. Они разместили компактную лазерную бурильную установку возле дыры, уже проделанной в стене. И через пять минут бур неторопливо принялся расширять отверстие.
— Как далеко вы проникли? — спросил Ричард.
— Пока всего только на тридцать пять сантиметров, — ответила Мерилин. — Мы не торопимся. Если стена здесь имеет ту же толщину, что и у нас, потребуются три или четыре недели, чтобы пройти ее насквозь… спектральный анализ свидетельствует, что обе стены изготовлены из одинакового металла.
— Ну а что будет потом, когда вы проникнете внутрь?
Мерилин расхохоталась.
— Не беспокойся, Ричард. В соответствии с методиками, которые вы нам рекомендовали, мы посвятим пассивным наблюдениям как минимум две недели, прежде чем приступим к следующей фазе. Они получат шанс отреагировать, если там действительно кто-то есть.
Скепсис в ее голосе был очевиден.
— И ты тоже, Мерилин, — проговорил Ричард. — Что приключилось с вами? Неужели вы думаете, что мы с Николь и детьми могли просто выдумать всю эту историю?
— Необычайное утверждение требует необычайных доказательств, — ответила она.
Ричард покачал головой. Он хотел было возразить Мерилин, но решил, что у него есть более важные дела и, потратив несколько минут на вежливый профессиональный разговор, направился назад к центру управления, где его ожидали Эйнштейны.
Работа с Эйнштейнами предоставляла Ричарду прекрасные возможности. Он мог одновременно опробовать много идей, а когда у него в голове возникал новый метод, можно было изложить его основы биоту и не сомневаться, что все будет выполнено должным образом. Эйнштейны никогда самостоятельно не предлагали новых идей, но они являлись идеальными запоминающими устройствами и частенько поправляли Ричарда, когда какая-нибудь из его новых идей походила на прежнюю, оказавшуюся неудачной.
Все инженеры-колонисты, пытавшиеся разобраться в погодном алгоритме, пробовали понять внутреннюю логику суперкомпьютера инопланетян, помещавшегося в середине центра управления. Это было их фундаментальной ошибкой. Ричард знал, что внутренняя логика суперкомпьютера покажется людям неотличимой от магии, и сконцентрировал свои усилия на выделении сигналов огромного процессора и изучении их. В конце концов, полагал он, суть методики должна быть достаточно проста: в произвольный момент времени внутри Нового Эдема осуществляется определенный комплекс измерений, а придуманные чужаками алгоритмы используют полученные данные, чтобы рассчитать по ним управляющие сигналы, неким образом передающиеся тем огромным цилиндрическим сооружениям, где происходят реальные физические действия, изменяющие состояние атмосферы внутри поселения.
Ричард достаточно быстро набросал функциональную блок-схему процесса. Поскольку непосредственные электрические контакты между центром управления и цилиндрами отсутствовали, было ясно, что эти объекты соединены чем-то вроде электромагнитной связи. Но какой природы? Чтобы определить, на каких волнах производится связь, Ричард исследовал спектр и обнаружил множество потенциальных сигналов.
Пытаться проанализировать и интерпретировать всю информацию можно было с тем же успехом, что отыскать иголку в стоге сена. С помощью биотов-Эйнштейнов Ричард наконец определил, что чаще всего обмен сигналами происходил в микроволновом диапазоне. И целую неделю вместе с Эйнштейнами он каталогизировал микроволновые передачи, сопоставляя их с погодными условиями в Новом Эдеме до и после сигнала, пытаясь выявить конкретный набор параметров, определяющих реакцию цилиндров. В течение этой недели Ричард также опробовал переносный микроволновый передатчик, изготовленный им совместно с биотами. Он хотел смоделировать сигнал, посылаемый центром управления.
Первая же серьезная попытка завершилась полной неудачей. Ричард предположил, что все дело — в точности, и, подбирая момент передачи, он с Эйнштейнами разработал последовательность команд, которая позволила им укладывать сигнал в фемтосекунды, чтобы цилиндры принимали команду за чрезвычайно короткое время. Но буквально через мгновение, после того как Ричард послал сигнал, представлявший собой, по его мнению, набор контрольных параметров для цилиндров, в центре управления раздался громкий сигнал тревоги. Через какие-то доли секунды в воздухе над Ричардом и биотами появилось призрачное изображение Орла.
— Человеческие создания, — проговорил голографический Орел, — будьте весьма осторожны. Тонкий баланс внутри вашего поселения установлен с великой мудростью и со знанием дела. Нельзя менять критические алгоритмы без особой необходимости.
Невзирая на потрясение, Ричард отреагировал немедленно и приказал Эйнштейнам зарегистрировать виденное. Орел повторил свое предупреждение во второй раз и исчез, но вся сценка была запечатлена видеосистемами биотов.
3
— Итак, ты намереваешься пребывать в вечном унынии? — проговорила Николь за завтраком, поглядев через стол на мужа. — Пока ничего ужасного не случилось. Погода просто прекрасная.
— По-моему, она стала лучше, чем прежде, дядя Ричард, — согласился Патрик. — В университете тебя считают героем, хотя некоторые из ребят говорят, что ты отчасти инопланетянин.
Ричард выдавил улыбку.
— Правительство не последовало моим рекомендациям, — тихо произнес он, — оно не приняло во внимание предупреждение Орла. В инженерных службах нашлись даже люди, которые заявили, что я сам создал голограмму Орла. Можете ли вы представить себе такое?
— Кэндзи верит твоим словам, дорогой.
— Тогда зачем он позволяет этим метеорологам постепенно наращивать мощность управляющего сигнала? Они не в состоянии предсказать долгосрочных эффектов.
— Что же тебя беспокоит, отец? — спросила Элли немного погодя.
— Контролировать такой большой объем газа очень сложно, Элли. Я с огромным уважением отношусь к внеземлянам, спроектировавшим в первую очередь инфраструктуру Нового Эдема. И как раз они-то и настаивали, чтобы содержание углекислого газа и дымовых частиц оставалось ниже определенных уровней. Им что-то известно.
Патрик и Элли покончили с завтраком и распрощались. Через несколько минут после того, как дети покинули дом, Николь обошла стол и положила руки на плечи Ричарда.
— А ты помнишь ту ночь, когда мы говорили об Альберте Эйнштейне с Патриком и Элли?
Ричард, нахмурясь, поглядел на Николь.
— Потом, когда мы легли, я сказала, что открытое Эйнштейном соотношение между материей и энергией было «ужасным», поскольку привело к возникновению ядерного оружия… Помнишь, как ты мне ответил?
Ричард кивнул головой.
— Ты сказал мне, что Эйнштейн был ученым, и целью всей его жизни являлось познание истины. «Само по себе знание не ужасно, — говорил ты, — страшно то, как люди могут его использовать».
Ричард улыбнулся.
— Ты хочешь сказать, что я не виноват в их фокусах с погодой?
— Возможно, — ответила Николь. Пригнувшись, она поцеловала его в губы.
— Ричард, хоть ты — один из самых умных и самых созидательных людей, родившихся когда-либо на Земле, но мне не нравится, что ты принимаешь на свои плечи ответственность за всю колонию.
Ричард с энтузиазмом возвратил ей поцелуй.
— А как ты думаешь, может успеем, пока не проснулся Бенджи? — шепнул он. — Сегодня ему в школу не надо, а вчера он лег очень поздно.
— Возможно, — Николь кокетливо улыбнулась. — Во всяком случае, можно попробовать. Первое слушание у меня назначено на десять часов.
Курс Эпонины в колледже Сентрал-Сити назывался просто «Искусство и литература». Он охватывал многие аспекты культуры, которую колонисты, по крайней мере временно, оставили позади. В своих лекциях Эпонина использовала обширный и эклектичный набор источников, поощряя стремление студентов самостоятельно обращаться к тем конкретным областям, которые казались им интересными. Она всегда пользовалась учебными планами и конспектом, но при этом принадлежала к числу тех преподавателей, что корректируют изложение в каждой аудитории в соответствии с интересами студентов.
Сама Эпонина считала «Отверженных» Виктора Гюго величайшим романом в истории, а художника-импрессиониста XIX века Огюста Ренуара, уроженца ее родного города Лиможа, ценила выше всех живописцев Земли. Она включила творчество обоих своих соотечественников в лекционный курс, но тщательно скорректировала весь остальной материал, чтобы достаточно объективно охарактеризовать прочие нации и культуры.
Поскольку биоты-Кавабаты помогали ей каждый год, вполне естественно было обратиться к произведениям настоящего Кавабаты. Его повести «Тысячекрылый журавль» и «Снежная страна» послужили примерами японской литературы. Три недели, отведенные поэзии, охватили диапазон от Фроста до Рильке и далее до Омара Хайяма. Однако в основном поэтический фокус был обращен к Бените Гарсиа, не только потому, что биоты-Гарсиа повсюду присутствовали в Новом Эдеме, но и по той причине, что жизнь и поэзия Бениты завораживали молодых людей.
В тот год, когда Эпонине пришлось надеть на рукав красную повязку, раз уж в ее крови обнаружились антитела вируса RV-41, в ее классе осталось только одиннадцать учащихся. Результаты теста поставили администрацию колледжа перед трудной проблемой. Хотя директор с отвагой отражал усилия энергичной группы родителей, по большей части живших в Хаконе и требовавших «убрать» Эпонину из колледжа, тем не менее и он, и его сотрудники в известной мере подчинились поднявшейся в колонии истерии, сделав курс Эпонины факультативным. В результате число слушателей намного уменьшилось по сравнению с предыдущими двумя годами.
Элли Уэйкфилд была любимой студенткой Эпонины. Невзирая на огромные пробелы в знаниях молодой девушки (сказывались проведенные во сне годы во время путешествия от Узла к Солнечной системе), ее природный ум и жажда познаний часто радовали Эпонину. Она нередко просила Элли выполнить какое-нибудь специальное задание. И в то утро, когда класс обратился к творчеству Бениты Гарсиа, — в то самое, когда Ричард Уэйкфилд обсуждал с дочерью свое беспокойство о последствиях вмешательства в погоду, — Эпонина попросила Элли прочитать наизусть любое стихотворение из первого сборника Бениты Гарсиа «Сны мексиканской девушки», выпущенного до того, как ей исполнилось двадцать. Но прежде чем Элли начала читать, Эпонина попыталась воспламенить воображение молодых людей короткой лекцией о жизни Бениты.
— Истинная Бенита Гарсиа была одной из самых удивительных женщин, когда-либо живших на свете, — проговорила Эпонина, кивнув в сторону безразличного биота-Гарсиа, помогавшего ей в ходе обучения. — Поэтесса, космонавт, политик, мистик… вся история того времени отразилась в ее жизни, и эта судьба может вдохновить любого.
— Отец Бениты владел крупным поместьем в мексиканском штате Юкатан, расположенным далеко от художественного и политического центра страны. И единственная дочь Бенита (ее мать, индеанка-майя, была много моложе мужа) большую часть своего детства провела на семейной плантации возле таинственных руин Ушмаля. Маленькой девочкой Бенита часто играла среди пирамид и сооружений тысячелетнего церемониального центра.
— Она всегда была талантливой ученицей, но своим воображением и пылом воистину выделялась среди прочих. Первое свое стихотворение Бенита написала лет в девять или десять, а к пятнадцати годам, когда девушка поступила в католическую школу в Мериде, столице штата Юкатан, два ее стихотворения уже были опубликованы в престижной «Диарио де Мехико».
— Окончив среднюю школу, Бенита удивила своих учителей и семейство, объявив, что хочет стать космонавтом. И в 2129 году она стала первой мексиканкой, поступившей в Космическую академию в Колорадо. Но, когда через четыре года она закончила учебное заведение, в космосе начиналось великое отступление. После краха 2134 года мир погрузился в депрессию, известную под названием Великого хаоса, и практически все космические исследования были прекращены. В 2137 году МКА уволило Бениту в отставку, и она уже решила, что ее космическая карьера закончена.
— Но в 2144 году один из последних межпланетных транспортных кораблей «Джеймс Мартин» кое-как добрался от Марса до Земли, имея на борту женщин и детей, эвакуированных из марсианских колоний. Космический корабль едва удалось вывести на околоземную орбиту и похоже было, что пассажиры погибнут. Тогда Бенита Гарсиа и трое ее друзей из корпуса космонавтов сумели соорудить спасательный аппарат и спасли двадцать четыре пассажира после самой впечатляющей вылазки в космос, которую знала история…
Элли отвлеклась от повествования Эпонины и попыталась представить себе, как было здорово в этом спасательном полете. Бенита вручную вела свой космический корабль, не связываясь с центрами управления на Земле, рисковала своей жизнью ради спасения остальных. Можно ли предложить большую жертву своим собратьям по вере?
И пока она думала о самопожертвовании Гарсиа, перед умственным взором Элли возникла ее мать: различные облики Николь быстро следовали один за другим. Сперва Элли увидела мать в мантии судьи — перед сенатом. Вот Николь на ночь растирает шею ее отцу; вот терпеливо учит Бенджи читать; вот едет с Патриком на велосипеде, чтобы сыграть в теннис в парке; вот говорит Линку, что приготовить на обед. В последней сценке Элли увидела Николь сидящей возле себя на кровати и отвечающей на ее вопросы о жизни и любви. «Моя героиня — это моя мать, — вдруг поняла Элли. — И она проявляла такое же самопожертвование, как и Бенита Гарсиа».
— …представьте теперь, если сумеете, молодую мексиканскую девушку шестнадцати лет, вернувшуюся домой на каникулы из школы… вот она медленно поднимается по крутым ступеням пирамиды Волшебника в Ушмале. Теплым весенним утром игуаны играют среди камней и в руинах…
Эпонина кивнула Элли. Время было читать стихотворение. Девушка встала с места и продекламировала:
Старуха-ящерка, прошли перед тобой
Все слезы наши, радости,
Мечтания, что наполняли сердце,
И страшные желанья.
Зачем, зачем все неизменно?
И разве не сидела индеанка, мать матери моей,
На этих же ступенях
В века иные, и в другом убранстве,
И признавалась пред тобой в страстях,
Которых не должна, не может разделять?
По ночам я гляжу на звезды,
Среди них себя замечаю.
Сердце парит к высотам,
Взмывает над пирамидой,
Мчит ко всему, что будет.
Да, Бенита, отвечает мне игуана,
Говорила я твоей бабке:
Сны, что снились, мечты, что мечтались,
Все в одной тебе воплотились.
Когда Элли закончила чтение, щеки ее поблескивали от безмолвных слез. Должно быть, и преподавательница ее, и другие студенты решили, что так глубоко растрогали девушку стихотворение и жизнь Бениты Гарсиа. Откуда им было знать, что Элли только что пережила эмоциональное прозрение, обнаружив истинную глубину своей любви и уважения к матери.
До школьной постановки оставалась последняя неделя репетиций. Эпонина выбрала старую пьесу «В ожидании Годо», написанную нобелевским лауреатом Сэмюэлом Беккетом в XX веке, потому что ее тема весьма подходила к жизни Нового Эдема. Двух основных героев, одетых в сплошные лохмотья, играли Элли Уэйкфилд и Педро Мартинес, симпатичный девятнадцатилетний парень, в последние месяцы перед запуском включенный в контингент колонии из числа «обеспокоенной» молодежи.
Без помощи Кавабатов Эпонина не смогла бы поставить пьесы. Биоты спроектировали и соорудили декорации и костюмы, они контролировали освещение, даже проводили репетиции, когда она сама не могла присутствовать. Школа располагала четырьмя Кавабатами, и в течение шести недель, непосредственно предшествовавших постановке, трое из них находились в распоряжении Эпонины.
— Хорошая работа, — проговорила Эпонина, приближаясь по сцене к студентам. — Пожалуй, на сегодня хватит.
— Мисс Уэйкфилд, — произнес Кавабата номер 052, — в трех местах ваши слова не точно соответствовали тексту. Начиная со слов…
— Скажешь ей завтра, — перебила Эпонина, вежливо отсылая биота. — Тогда Элли лучше воспримет советы. — И она обратилась к своей небольшой труппе:
— Вопросы есть?
— Я знаю, что это уже не впервые, мисс Эпонина, — раздался неуверенный голос Педро Мартинеса, — но мне бы хотелось вновь поговорить об этом… Вы сказали нам, что Годо — не личность, что он (или оно) на самом деле концепция или фантазия… что мы просто чего-то ждем… Я прошу прощения, но мне трудно понять, чего же…
— Вся пьеса целиком представляет собой комментарий на тему абсурдности жизни, — ответила Эпонина, помедлив несколько секунд. — Мы смеемся, узнавая себя в этих героях, мы слышим от них собственные слова и речи. Беккет сумел уловить тоску человеческого духа. Годо все исправит… кем бы он ни был. Он преобразует наши жизни и сделает нас счастливыми.
— Выходит, Годо — все-таки Бог? — спросил Педро.
— Возможно, — продолжила Эпонина. — Бог… или даже наши старшие братья по разуму, построившие Раму и Узел, где побывала Элли со своей семьей. Любая сила, власть или существо, способные избавить мир от всех бед, может стать Годо. Вот поэтому пьеса и является универсальной.
— Педро, — потребовал голос из глубины небольшого зала, — ты уже закончил?
— Еще минутку, Марико, — ответил молодой человек. — У нас интересный разговор. Ты не хочешь присоединиться к нам?
Девушка-японка осталась в дверях.
— Не собираюсь, — резко сказала она. — Пошли.
Эпонина отпустила свою труппу, и Педро соскочил со сцены. Элли подошла к учительнице, когда молодой человек поспешил к двери.
— Почему он позволяет ей такие поступки? — громко удивилась Элли.
— Не спрашивай меня, — проговорила Эпонина, пожав плечами. — В вопросах личных взаимоотношений я не эксперт.
«Беда с этой Кобаяси, — подумала Эпонина, вспоминая, как Марико смотрела на них с Элли… словно на насекомых. — Мужчины иногда настолько глупы».
— Эпонина, — спросила Элли, — ты не будешь возражать, если мои родители придут на генеральную репетицию? Мой отец всегда любил пьесы Беккета и…
— Я рада видеть твоих родителей в любое время, к тому же мне нужно поблагодарить их…
— Мисс Эпонина, — обратился к ней мужской голос из глубин комнаты. Это был Дерек Брюер, один из студентов Эпонины, в школьном возрасте влюбившийся в нее. Он сделал несколько шагов к ней и затем выкрикнул снова: — Вы слыхали новость?
Эпонина качнула головой. Дерек был явно взволнован.
— Судья Мышкин объявил ношение нарукавных повязок антиконституционным!
Эпонина несколько секунд впитывала информацию. К этому времени Дерек уже оказался рядом с ней, радуясь, что принес добрую весть.
— А ты… не напутал? — спросила она.
— Мы только что услышали об этом по радио.
Эпонина потянулась к ненавистной красной повязке. Глянув на Дерека и Элли, быстрым движением сорвала полоску с руки и отбросила в сторону. Эпонина проводила тряпку взглядом, и глаза ее наполнились слезами.
— Спасибо тебе, Дерек, — сказала она.
Четыре молодые руки обняли Эпонину.
— Поздравляю вас, — тихо проговорила Элли.
4
Гамбургерную в Сентрал-Сити обслуживали исключительно биоты. Два Линкольна вели дела процветающего ресторанчика, четыре Гарсиа обслуживали желающих перекусить. Пищу готовили двое Эйнштейнов, а безупречную чистоту наводила одна-единственная Тиассо. Гамбургерная приносила большой доход ее владельцу; затрат не потребовалось никаких, только на продукты и переоборудование помещения.
Элли всегда ужинала здесь по средам, когда добровольно работала в госпитале. В тот день, когда было обнародовано заявление Мышкина, к Элли в гамбургерной присоединилась ее учительница Эпонина, избавившаяся теперь от повязки.
— Интересно, как это я никогда не встречала тебя в госпитале, а? — проговорила Эпонина, приступая к жаренной по-французски картошке. — Чем ты там занимаешься?
— В основном разговариваю с больными детьми, — ответила Элли. — У четверых или пятерых весьма серьезные заболевания, а у одного малыша даже RV-41, и все они любят, когда их посещают люди. Биоты-Тиассо отлично справляются с делами и процедурами, но не способны морально поддержать больных.
— Пожалуйста, скажи мне, зачем тебе это нужно? — проговорила Эпонина, прожевав кусок гамбургера. — Ты молода, красива, здорова и можешь заниматься тысячью других вещей.
— Это не совсем так, — ответила Элли. — Вы сами знаете, что моя мать очень хорошо умеет понимать людей, и я ощущаю, что мои разговоры с детьми приносят пользу. — Она помедлила недолго. — Конечно, в обществе я держусь неловко… физически мне девятнадцать или двадцать лет, что вполне подходит для колледжа, однако у меня почти нет социального опыта. — Элли покраснела. — Одна из моих школьных подружек сказала, что юноши считают меня инопланетянкой.
Эпонина улыбнулась своей любимице. «Эх, быть бы любой инопланетянкой, но избавиться от RV-41, — подумала она. — Поверь мне, молодые люди действительно много теряют, если не обращают на тебя внимания».
Женщины закончили обед и оставили небольшой ресторанчик. Она вышли на площадь Сентрал-Сити. Посреди площади высился цилиндрический монумент, изображающий Раму. Памятник открыли в первый День Поселения. Общая высота монумента составляла два с половиной метра. На уровне глаз в цилиндре размещалась прозрачная сфера диаметром 50 сантиметров. Маленький огонек в ее центре представлял Солнце. Сечение, в котором перемещались Земля и другие планеты Солнечной системы, было плоскостью эклиптики; огоньки, тут и там рассеянные по сфере, обозначали относительное положение всех звезд в радиусе двадцати световых лет от Солнца.
Световая линия связывала Солнце и Сириус, отмечая путь, который Уэйкфилды совершили, путешествуя к Узлу и обратно. Другая тоненькая световая линия тянулась от Солнечной системы, обозначая траекторию Рамы III после того, как космический корабль принял на борт людей-колонистов на орбите Марса; заканчивалась она большим мерцающим красным огоньком, находившимся сейчас примерно на одной трети пути между Солнцем и звездой Тау Кита.
— Насколько я понимаю, идея возведения этого монумента принадлежит твоему отцу, — проговорила Эпонина, когда обе женщины остановились около небесной сферы.
— Да, — сказала Элли. — Созидательная фантазия отца всегда пробуждается, если речь заходит о физике и электронике.
Эпонина глядела на мерцающий красный огонек.
— А его не тревожит, что мы направляемся в другую сторону — не к Сириусу и не к Узлу?
Элли пожала плечами.
— Не знаю, — призналась она. — Мы нечасто разговариваем об этом… Однажды он сказал, что никто из нас не сможет понять намерения и дела внеземлян.
Эпонина оглядела площадь.
— Погляди на этих людей — все куда-то торопятся, и никто даже не пытается остановиться на этом месте. А я проверяю наше положение не реже, чем раз в неделю. — Неожиданно она сделалась очень серьезной. — С тех пор как оказалось, что я заражена RV-41, мне почему-то вдруг захотелось точно знать, где именно я нахожусь во Вселенной… Интересно, не выражает ли все это отчасти мой страх перед смертью?
После долгого молчания Эпонина обняла Элли за плечи.
— А вы не спрашивали Орла о смерти? — проговорила она.
— Нет, — тихо ответила Элли. — Мне было всего лишь четыре года, когда мы оставили Узел, и я, безусловно, не имела никакого представления о смерти.
— Была ребенком и думала как все дети… — сказала себе самой Эпонина и усмехнулась. — А о чем вы разговаривали с Орлом?
— Я не помню. Патрик рассказывал мне, что Орлу особенно нравилось смотреть, как мы играем со своими игрушками.
— Действительно? — произнесла Эпонина. — Удивительно. Судя по описанию твоей матери, я полагала, что Орел — существо чересчур серьезное, чтобы интересоваться детскими играми.
— Я отчетливо вижу его до сих пор своим умственным взором, — сказала Элли, — хотя была тогда такой маленькой. Только не могу вспомнить голос.
— А он тебе никогда не снился? — спросила Эпонина через несколько секунд.
— О да, много раз. Однажды он стоял на вершине огромного дерева и глядел на меня сверху — с облаков.
Эпонина вновь рассмеялась. И торопливо глянула на часы.
— О Боже, — проговорила она. — Я опоздала на прием. Когда ты должна быть в госпитале?
— В семь часов.
— Тогда поспешим.
Когда Эпонина явилась в кабинет доктора Тернера на обязательную проверку, проводившуюся раз в две недели, дежурная Тиассо отвела ее в лабораторию, взяла пробы мочи и крови, а потом попросила сесть. Биот объяснил Эпонине, что доктор опаздывает.
В приемной сидел темнокожий человек с проницательными глазами и дружелюбной улыбкой.
— Привет, — сказал он, когда их взгляды встретились. — Меня зовут Амаду Диаба. Я фармаколог.
Эпонина представилась и подумала, что уже видела этого человека.
— Великий день, правда? — спросил мужчина после недолгого молчания. — Как здорово, что можно снять эту проклятую повязку.
Эпонина теперь вспомнила Амаду. Она видела его раз или два на встречах носителей RV-41. Эпонина слыхала, что Амаду заработал свой ретровирус при переливании крови в первые дни существования колонии. «Сколько же нас всего? — подумала Эпонина. — Девяносто три. Или девяносто четыре? Пятеро заболели через переливание крови…»
— Похоже, добрые новости всегда ходят парами, — проговорил Амаду. — Заявление Мышкина обнародовали за несколько часов перед появлением ногастиков.
Эпонина вопросительно поглядела на него.
— О чем это ты?
— Ты еще не слыхала о ногастиках? — спросил Амаду с легкой усмешкой. — Где же тебя носило?
Помедлив несколько секунд, Амаду пустился в объяснения.
— Исследовательская бригада возле стены второго поселения как раз расширяла проделанное ими отверстие. И сегодня из него выбрались шестеро странных существ. Эти ногастики, как их окрестил телерепортер, очевидно, и есть жители другого поселения. Они похожи на волосатый мяч для гольфа, снабженный шестью длинными членистыми ногами. Они такие быстрые… целый час сновали вокруг людей, биотов и оборудования. А потом исчезли в той же дыре.
Эпонина собиралась задать какие-то вопросы о ногастиках, когда из кабинета появился мистер Тернер.
— Мистер Диаба и мисс Эпонина, — произнес он. — У меня для каждого из вас есть подробное сообщение. Кто хочет быть первым?
Дивные синие глаза доктора ничуть не переменились.
— Мистер Диаба пришел раньше меня, — ответила Эпонина. — Поэтому…
— Леди всегда проходят первыми, — перебил ее Амаду. — В Новом Эдеме тоже.
Эпонина вошла в кабинет доктора Тернера.
— Пока все в порядке, — проговорил доктор, когда они остались одни. — Вирус не исчез из вашего организма, однако сердечные мышцы не обнаруживают ни малейшего следа поражения. Я не представляю, почему так происходит, но в ряде случаев болезнь прогрессирует медленнее, чем в других…
«Как же так получается, мой милый доктор, — думала Эпонина, — что ты столь пристально следишь за моим здоровьем, но ни разу не обратил внимания на то, какими глазами я смотрю на тебя?»
— Но мы будем продолжать регулярное лечение иммунной системы. Медикаменты не вызывают серьезных побочных эффектов, и, возможно, они отчасти сдерживают разрушительную активность вируса… Ну а как вы себя чувствуете?
В приемную они вышли вместе. Доктор Тернер описал Эпонине симптомы, которые проявятся, если вирус перейдет к следующей стадии развития. И пока очи разговаривали, дверь открылась, в комнату вошла Элли Уэйкфилд. Доктор Тернер не заметил ее, но буквально через мгновение исправил ошибку.
— Чем я могу помочь вам, молодая леди? — обратился он к Элли.
— У меня вопрос к Эпонине, — почтительно ответила Элли, — но если я не-вовремя, могу подождать снаружи.
Доктор Тернер покачал головой, а потом, путаясь, закончил беседу с Эпониной. Она сперва не поняла, что случилось, но, выходя вместе с Элли, заметила взгляд, брошенный доктором на ее студентку. «Три года, — подумала Эпонина, — я мечтала увидеть эти глаза такими. И уже не думала, что он способен на это. А Элли, благословенная, ничего и не заметила».
День вышел долгим, и Эпонина, направляясь от станции к своей квартире в Хаконе, ощущала крайнюю усталость. Эмоциональное облегчение, которое она получила, избавившись от повязки, уже миновало. Его сменило легкое уныние. Эпонина все пыталась изгнать из сердца ревность к Элли Уэйкфилд.
Она остановилась перед дверью своей квартиры. Широкая красная полоса на двери свидетельствовала — здесь живет носитель RV-41. Мысленно произнося благодарность судье Мышкину, Эпонина аккуратно отодрала полосу. На двери остался контур. «Завтра закрашу», — подумала она. Оказавшись дома, Эпонина плюхнулась в мягкое кресло и потянулась за табаком. Взяв сигарету в рот, она предвкушала удовольствие. «Я никогда не курю перед студентами, чтобы не подавать им плохого примера. Я курю только здесь — дома. Когда мне одиноко».
Эпонина редко выходила вечерами в поселок. Обитатели Хаконе недвусмысленно дали ей понять, что не желают видеть в своей среде таких, как она; целых две делегации просили ее оставить деревню, и на двери квартиры несколько раз появлялись довольно непристойные и угрожающие записки. Но Эпонина упрямо отказалась съезжать. Кимберли Гендерсон редко бывала здесь, поэтому в распоряжении Эпонины оказалась куда большая жилплощадь, чем полагалось по норме. К тому же носителю RV-41 нигде в колонии радоваться не будут.
Эпонина уснула в своем кресле, ей снились поля, заросшие желтыми цветами. И она совершенно не слышала стука, хотя он был очень громким. Эпонина поглядела на часы — уже одиннадцать. Она отворила дверь и увидела перед собой Кимберли Гендерсон.
— Ой, Эп, я так рада, что ты дома. Мне просто до отчаяния надо с кем-то переговорить… с человеком, которому я могу доверять.
Трясущейся рукой Кимберли зажгла сигарету и немедленно разразилась монологом.
— Да-да, знаю, — сказала она, заметив осуждение в глазах Эпонины. — Ты права, я нанюхалась… Мне было необходимо… Добрый старый кокомо… лучше уж химия наделит тебя уверенностью, чем видеть в себе кусок дерьма.
— Кимберли неистово затянулась и короткими вздохами выдохнула дым. — Этот паршивый козел на этот раз пошел до конца… Эп, он выгнал меня… Проклятый сукин сын — решил, что вправе делать все, что захочет… А я-то мирилась со всеми его увлечениями, даже позволяла ему брать в постель молодых девиц, чтобы вдвоем мы могли лучше развлечь его… но все-таки я была «ичибан», номером первым, во всяком случае, так считала…
Кимберли затушила сигарету и лихорадочно стиснула кулаки. Она готова была заплакать.
— Итак, сегодня он велел мне убираться… «Что, — спрашиваю, — что ты имеешь в виду?… А он говорит: „Ты уезжаешь отсюда“… Ни улыбки, ни вопросов… „Забирай свои вещи, будешь жить на квартире в «Ксанаду“.
— Я отвечаю: «Там же шлюхи живут»… Он улыбается и молчит… «Значит так, — говорю, — ты меня бросил»… Тут я рассвирепела… «Ты этого не сделаешь»… Я замахнулась, хотела ударить его, он как схватит меня за руку да как отвесит плюху… «Ты сделаешь так, — говорит, — как я приказываю»… «И не подумаю, — говорю, — мать твою так и этак»… Беру вазу и бросаю ее. Она ударилась о стул и разбилась. Тут пара мужиков заломила мне руки за спину… А он говорит: «Уберите ее отсюда».
— Словом, отвели они меня в новую квартиру. Все хорошо и уютно. В гостиной большая коробка кокомо. Я накурилась и вспорхнула… «Все, — говорю себе, — не так уж и плохо. Во всяком случае, не придется теперь потакать сексуальным прихотям Тосио»… Иду я в казино повеселиться, а они красуются вдвоем. Тут я взбесилась, закричала, принялась браниться, визжать, бросилась на нее… кто-то ударил меня по голове… очнулась я на полу казино, а Тосио склоняется надо мной… шипит: «Если ты, мол, посмеешь еще раз выкинуть подобную штуку, тебя похоронят возле Марчелло Данни».
Кимберли укрыла лицо в ладонях и зарыдала.
— Ох, Эп, — проговорила она через несколько секунд. — Я такая беспомощная… Куда обратиться, что делать?
И прежде чем Эпонина могла что-либо ответить, Кимберли вновь заговорила:
— Знаю я, знаю… Можно вернуться на работу в госпиталь. Им до сих пор нужны сестры, настоящие. Кстати, где твой Линкольн?
Эпонина улыбнулась и показала на чулан.
— Неплохо придумала, — Кимберли расхохоталась. — Пусть сидит в темноте. Выпустишь, чтобы вытер в ванной, вымыл посуду и приготовил обед. А потом пусть топает обратно в свой чулан… — Она захихикала. — У них эта штука не работает, ты не пробовала? То есть они снабжены ею, на взгляд точно то же самое, но не твердеет. Раз ночью я набралась и потребовала, чтобы он залез на меня. Но когда я сказала ему «ну давай», он не знал, что делать… Впрочем, такое случается и с мужчинами.
Кимберли вскочила и зашагала по комнате.
— Даже не знаю, зачем я пришла, — проговорила она, раскуривая еще одну сигарету. — Наверное, решила, что, может быть, ты и я… мы же были когда-то подругами… — голос ее умолк. — Я совершенно опустилась, такая тоска. Ужасная, жуткая. Я не могу больше выносить все это. Не знаю, на что я рассчитывала… у тебя, конечно, своя собственная жизнь… Мне лучше идти.
Кимберли пересекла комнату и обняла Эпонину.
— Ну будь умницей. До свидания. Не беспокойся обо мне, все будет в порядке.
И только после того как за Кимберли закрылась дверь, Эпонина осознала, что не произнесла ни единого слова, пока ее бывшая приятельница находилась в комнате. Эпонина не сомневалась, что никогда более не увидит Кимберли.
