34. Отчаявшиеся
В конце первого дня осады — в тот день, когда произошло убийство Мастера Квилона и Териза сбежала, — принц Краген осмотрел свои разрушенные катапульты и спросил леди Элегу, что она думает по этому поводу.
— Атаковать, — ответила она не задумываясь. — Атаковать и атаковать.
Изумленно вскинув бровь, он ждал более подробного объяснения.
— Я не Воплотитель, но всякий знает, что Воплощение требует сосредоточенности и силы. Сам процесс Воплощения очень утомляет. И в этой борьбе, — она указала на катапульты, — у вас всего один противник. Только один Мастер может использовать зеркала так, что это повергает вас в отчаяние. Сейчас он, должно быть, обессилен. Вероятно, он уже исчерпал свой запас выдержки.
Если вы будете достаточно настойчивы, он проиграет. И тогда вы сможете разрушить эту заплату в стене. И
Орисон откроется перед вами.
Несмотря на свою убежденность и уверенный тон, принц Краген не удержался от упрека.
— Миледи, — сказал он тихо и в то же время резко, — как вы считаете, сколько у меня катапульт? Ведь их очень трудно перевозить. Если бы мы тащили их из Аленда, то были бы еще в дороге — и победа Кадуола не подлежала бы сомнению. Значит, приходится рассчитывать на то, что нам удалось взять у Армигита. — При мысли об Армигите Крагену захотелось сплюнуть. — Мне кажется, катапульт у нас не станет раньше, чем мы измотаем этого проклятого Воплотителя.
А затем, миледи, — он почти безотчетно обхватил пальцами кисть ее руки, добиваясь полного внимания, заставляя услышать то, что он не произносит вслух, — наша главная, самая основная и лучшая надежда будет потеряна.
— Тогда что вы намерены предпринять, милорд принц? — спросила Элега. Похоже, она не услышала его. Может быть, просто не слушала. — Вы что, решили просто ждать, пока явится верховный король и сокрушит вас?
Принц Краген вскинул голову. Слишком много глаз наблюдало за ним. Усилием воли он подавил досаду, и на его лице появилась надменная улыбка.
— Я намерен выполнять свой долг.
Пытаясь скрыть разочарование, он кивнул и ушел.
Этой ночью под прикрытием темноты принц выслал отряд саперов, чтобы те попробовали подрыть фундамент под заплатой в стене.
Новая неудача. Лишь только его люди принялись за работу, защитники Орисона принялись лить со стены кипящее масло и подожгли его. Пламя заставило саперов отступить — и дало достаточно света лучникам Леббика. Добраться до лагеря удалось меньше чем половине отряда.
К следующему утру у Крагена было время поразмышлять над последними событиями. Принц объявил, что больше не будет рисковать.
Он не собирается уходить со своих позиций. Он всю ночь планировал поддержку для своих войск, придумывал распоряжения для капитанов и консультировался с монархом Аленда. Но он не хотел рисковать, не хотел потерь. Возможно, он решил дождаться верховного короля Фесттена, чтобы создать с ним простой и безобидный военный альянс.
Элега понимала, почему он поступает подобным образом. Он объяснил ей это — как прилюдно, так и частным образом. И его объяснения имели смысл. Тем не менее, его пассивность приводила ее в отчаяние. Временами она не могла видеть его перед войсками; временами она была с ним едва вежлива в постели. Она хотела действия — хотела разрушения стены, битвы; хотела свергнуть короля Джойса и посадить на его место принца Крагена.
Она не хотела думать, что предала своего отца впустую. Пока войска Аленда, наслаждаясь внезапно начавшейся весной, тратили время на учения или на отдых, вместо того чтобы поставить Орисон на колени, все, что она делала, выглядело глупо.
Элега старательно считала дни, часы и молча страдала. Поздним вечером на пятый день бездействия принца (на шестой день осады), пока она ждала, когда принц закончит подводить итоги дня и обсудит с Маргоналом дальнейшие планы, солдат, явившийся с одного из сторожевых постов, доложил ей о гостье.
— Простите мое вмешательство, миледи. — Солдат, старый ветеран, похоже, сомневался, что поступает правильно. — Я бы не стал беспокоить вас по такому ничтожному поводу, но она не пыталась прокрасться в лагерь. Она пришла прямо на пост и пожелала увидеться с вами. У нее при себе не было никакого оружия — даже ножа. Я сказал, что отведу ее к принцу. Или по меньшей мере к капитану. Она ответила, что ей это не кажется разумным. И заявила, что, если я отведу ее к вам, вы решите, как с ней поступить.
Элега постаралась терпеливо выслушать эти пространные объяснения.
— Кто она такая?
Солдат начал смущенно переминаться с ноги на ногу.
— Говорит, что она ваша сестра.
Элега заморгала. Кровь застыла в жилах. Осторожно, чтобы голос не предал ее, она ответила:
— Вы поступили правильно. Можете привести ее сюда. Я решу, что с ней делать, когда выслушаю.
Солдат незаметно пожал плечами. И, отбросив в сторону полог шатра, завел Мисте внутрь.
Сестры стояли словно громом пораженные и смотрели друг на друга. Солдат вышел и закрыл за собой полог, а сестры стояли и смотрели друг на друга не отрываясь.
Элега фактически находилась в своей стихии. Она была в полупрозрачном одеянии, которое очень нравилось принцу; свет ламп и кадил подчеркивал блеск ее коротких светлых волос, красоту бледной кожи, живость фиалковых глаз. По контрасту Мисте нуждалась в солнечном свете, чтобы выглядеть наилучшим образом. В помещении, при искусственном освещении она казалась замкнутой и задумчивой, а ее взгляд далеким, словно она погружена в раздумья и меньше интересуется происходящим, чем ее сестра. Выглядела она не столь представительно. Ее плотный плащ был сильно потрепан.
Мисте изменилась — Элега заметила это мгновенно. Ее осанка стала более прямой, расправленные плечи и поднятый подбородок свидетельствовали, что эта женщина перестала колебаться. Шрам, похожий на заживший ожог, шел по челюсти к правому уху, но не портил ее красоту, а лишь подчеркивал ее уверенность в себе. Она действительно была убеждена в правильности того, что делает. Впервые за всю их жизнь само присутствие Мисте заставило Элегу почувствовать себя маленькой, менее уверенной в себе.
Чутье подсказывало ей, что Мисте совершила нечто такое, в сравнении с чем ее усилия изменить судьбу Морданта казались ничтожными.
Мисте долго изучала Элегу. Затем заулыбалась.
Эта улыбка походила на улыбку отца в те дни, когда он был самим собой, — улыбка, словно солнечный луч. Элега не могла этого выдержать; ее глаза наполнились слезами.
— О Мисте, — выдохнула она. — Ты напугала меня до смерти, исчезнув подобным образом. Я считала, что ты давным—давно мертва.
И не в силах сдержаться, раскрыла объятия и крепко прижала к себе сестру.
— Прости, — прошептала Мисте, пока они прижимались друг к другу. — Знаю, что напугала тебя. Я этого не хотела. Но у меня не было выбора.
Элега неловко отступила на шаг, смахнула с глаз непрошеную слезинку, нашла платок и высморкалась.
— Ах ты проказница, — ласково сказала она. Мисте улыбнулась в ответ и забрала у нее платок.
— Помнишь? — пробормотала Элега. — Я называла тебя так когда—то. Когда мы были маленькими. Если я провинилась и ждала неприятностей, я старалась все свалить на тебя. Даже когда ты была совсем маленькой и плохо умела ходить, я пыталась убедить мать, что ты подговорила меня — что бы это ни было. Мол, ты—проказница.
Мисте весело рассмеялась.
— Нет, не помню. Я была слишком мала. Не верится, что ты могла переложить ответственность на кого—то другого! — Она вздохнула, словно ей радостно было видеть сестру. — Впрочем, сейчас, столько лет спустя, я доказала, что ты была права.
— Да уж. — Элеге хотелось смеяться и шутить и одновременно рыдать при виде Мисте. — Совершенно неисправимый ребенок. — Она попыталась навести хоть какой—то порядок в мыслях и помешать эмоциям захлестывать разум. — Садись. Выпей. — Она показала на складные стулья у небольшого медного столика. — Я очень рада видеть тебя. Я была так одинока… — Она не могла справиться с собой; неожиданное появление Мисте очень взволновало ее. — О Мисте! Где ты была?
Во взгляде Мисте появилась гордость. Нет, Элега, поняла это почти мгновенно, это было нечто большее. Предупреждение. Постепенно улыбка Мисте растаяла. — Долгая история, — ответила она коротко. — Я пришла к тебе, потому что мне необходимо принять целый ряд решений. И среди них не последнее — должна ли я говорить тебе, где была и что делала.
Не просто гордость. Не просто предупреждение.
Недоверие.
Элега готова была расплакаться.
Но в то же время собственное чутье предупредило ее: лагерь Аленда во многих отношениях опасное место, но он особенно опасен для дочери короля Джойса, который не выказывал расположения к принцу Крагену.
— К чему такие церемонии? — спросила Элега осторожно. — Я ведь твоя сестра. Почему ты не можешь рассказать мне обо всем?
На чьей ты стороне?
— Да, спасибо. — Манеры сестры были безукоризненными. — Я бы не отказалась от вина. Как ты успела заметить… — Она скинула плащ, открывая потертую кожаную жилетку и ботинки, которые, казалось, не имели ничего общего с романтикой и спальными покоями. — Какое—то время я не слишком роскошествовала.
Но Элега не отозвалась, слишком занятая тем, что пыталась подавить в себе желание спросить: На чьей ты стороне?
— Элега, — вздохнула Мисте. — Я не могу ничего рассказать о себе, потому что не знаю, в качестве кого ты здесь. Не знаю, почему армия Аленда решилась осадить Орисон. Не знаю, — она стерла с глаз непрошеную слезинку, — жив ли еще наш отец и удерживает ли он трон. Продолжает ли он безумствовать.
Я не могу принять здравого решения, не узнав ответы на эти вопросы.
Я узнала, что ты здесь, — пояснила она. — Я ведь видела, как ты скачешь рядом с принцем Крагеном навстречу Смотрителю Леббику в тот день, когда началась осада. Расстояние было значительным, — признала она, — но я была уверена, что видела тебя. И мне пришлось слишком долго убеждать… — она запнулась, — убеждать себя встретиться с тобой.
Явно стараясь отвлечь внимание Элеги, она жалобно попросила:
— Так могу я выпить вина?
— Ну конечно. Само собой. — Очнувшись от потрясения, Элега подошла к медному столику. На нем стояли графин и два кубка. Несмотря на вероятность того, что ей придется объяснять принцу, почему в его отсутствие его кубком пользовались, она налила вина Мисте и себе, села и знаком пригласила сестру присоединиться к ней.
Мисте приняла кубок и села. Над краем кубка, из которого она пила, в ее глазах зажегся новый блеск. Опустив кубок, она улыбнулась, глядя за плечо Элеги.
— Великолепное вино. Хотела бы я прихватить с собой бочонок такого.
Несколько глотков вина помогли Элеге вернуть самообладание. И, уже взяв себя в руки, она спросила:
— Почему ты говоришь, что тебе пора? Ты ведь только что пришла. И… — она постаралась изобразить самую очаровательную улыбку, — ты еще ничего не рассказала, а я не поняла, почему ты пришла сюда.
Мисте снова отпила и, держа бокал обеими руками, заглянула в него.
— Я пришла задать вопросы и получить на них ответы, чтобы принять решение и надеяться, что послужу добру, а не злу.
— Другими словами, — Элега старалась говорить спокойно, — ты не хочешь мне доверять. Я должна помочь тебе решить, можешь ты мне верить или нет.
Глаза Мисте потемнели. И почти сразу Элега заметила горькую перемену, произошедшую с ними обеими. Мисте была младшей из дочерей короля и в некотором смысле самой малоуважаемой — одинокая, погруженная в романтические мечтания, в свои странные состояния, которые не имели ничего общего с реальностью. Только отец выслушивал ее, не выказывая при этом скрытой насмешки, — но сейчас его королевство разваливалось, и виной тому было одиночество Джойса.
И тем не менее, она стала другой, облекшись в собственную храбрость лучше, чем в кожу. Вполне вероятно, она сошла с ума. Как еще объяснить то, что она здесь, что она посчитала решение прибыть прямо в лагерь Аленда разумным и требует ответов на вопросы? Даже если она была нормальна, она стала совершенной незнакомкой, и Элега не знала, как это оценивать и как к этому относиться.
С другой стороны, какой вред она могла причинить, глупая, бесстрашная дочь безумного короля? Неужели возможно, что она каким—то образом побывала в Кадуоле? Нет. Армия верховного короля Фесттена слишком далеко, — кроме того, ее продолжают сдерживать силы Пердона. Так какой же вред может причинить Мисте? Да никакого.
Мисте и не думала отвечать на вопросы Элеги. Через некоторое время Элега решила, что с расспросами можно подождать. Чувствуя к своей одинокой сестре неожиданную симпатию — и нечто вроде уважения, она не могла дать более точное определение, — она внезапно, без всяких оснований решила сыграть по—крупному.
— Отлично, — сказала Элега. Ведь ее природе было более привычно рисковать, чем осторожничать. Бездействие принца Крагена раздражало ее. Спрашивай более определенно.
От ее слов глаза у Мисте загорелись. Мисте невольно погладила ее по щеке.
— И снова благодарю, — пробормотала она. — Ты сослужишь мне великую службу.
И почти сразу принялась допытываться:
— С отцом все в порядке? Он… — она судорожно сглотнула, — жив?
— Насколько мне известно, в добром здравии. — При первых словах сестры в горле у Элеги пересохло. —
Прошло всего несколько дней с тех пор как я в последний раз беседовала с ним. — И сейчас, решившись играть по—крупному, она осознала, что рассказать свою историю ей будет нелегко. Основополагающие убеждения Мисте были чересчур пуританскими. — Кроме того, эмиссары и посланники вроде Смотрителя или Мастера Квилона передают сообщения от него незамедлительно. Он остается королем в собственном замке, хотя его власть над Мордантом закончилась. Мисте с облегчением вздохнула.
— Это меня радует, — ответила она, кивая своим мыслям.
— А Териза? Как она?
Элега скрыла свое смущение сарказмом.
— Боюсь, эта леди пала жертвой обычных ошибок Джерадина.
— Как? — в голосе Мисте послышались нотки тревоги. Вспомнив про резервуар, Элега сказала с ядом в голосе:
— Научилась у него давать маху.
И снова Мисте кивнула; она смутно понимала, что хотела сказать Элега — но не хотела расспрашивать. Она на мгновение задумалась, а затем медленно спросила, словно хотела подобрать слова помягче:
— Элега, а почему ты здесь? Если наш отец до сих пор правит в Орисоне, почему ты оказалась в стане его врагов?
Ну вот и все; точка, где почва стала зыбкой, вопрос, в котором они никогда не поймут друг дружку. Если правда слишком сильно изумит Мисте, Элеге придется вызвать стражу и передать сестру в руки принца Крагена.
Тем не менее, Элега верила в риск и решила рисковать до конца. Она сухо ответила:
— Вопрос поставлен неправильно, Мисте. Ты должна была спросить, почему принц и его войска оказались здесь. Мое «почему» связано с его.
Мисте внимательно посмотрела на нее.
— Нечто такое я и подозревала. Вот почему я так боялась за отца. Я думала, алендцы пришли сюда потому, что он мертв. Но я не собираюсь обвинять тебя в принятии неверных решений.
— Когда я покидала Орисон, принца Крагена оскорбили в зале аудиенций. Но то, что он сдержался, заставило меня думать, что он и не надеялся на мир.
— Почему он здесь, пытается свергнуть короля?
— Потому что, — ответила Элега, опасаясь реакции Мисте, — я убедила его поступить именно так.
В некотором смысле Мисте вообще не отреагировала; она просто замерла, словно зверь в убежище. Это было так непохоже на нее, что казалось более обидным, чем потоки обвинений. Где она научилась такому самообладанию — и такой осторожности?
— Я встретилась с ним после аудиенции у короля. — Элега старалась, чтобы в ее голосе не звучали виноватые нотки. — И решила довериться ему, когда он заявил, что желание Маргонала жить в мире — искреннее. Но Аленд раздирает противоречие, которое они должны разрешить. Кадуол не желает жить в мире, а сила короля стала слишком ничтожной, чтобы не отдать Гильдию в лапы Фесттена. Аленд должен что—то предпринять, чтобы верховный король не заграбастал Воплотимое.
Сначала я продемонстрировала принцу искренность своих намерений—И он ответил обещанием, что, если Орисон сдастся ему, он сделает Пердона королем Морданта — и Аленд ничего не потребует взамен, если Гильдия не достанется Кадуолу.
Тогда я убедила его, что вся наша надежда — на осаду.
— Но, Элега, — запротестовала Мисте, — ведь это глупость. Отец — единственный, кто может провести корабль Орисона сквозь все шторма. Осада может длиться годами. А верховный король Фесттен не будет ждать так долго, чтобы помешать монарху Аленда захватить Гильдию.
— Нет, это правда, — настаивала Элега. Искренне, а потому вынуждена была признать: — Во всяком случае, была. По двум обстоятельствам. Первое — заплата в стене при всех усилиях была слабым местом, и никак нельзя было предвидеть, что один из Мастеров сумеет защитить ее от катапульт. — А второе…
Элега невольно помедлила в нерешительности. Ведь это была ее жажда действий, ее желание, чтобы осада закончилась быстрым успехом. Это была ее вина: она убедила принца Крагена.
Если он и винил в неудаче ее, то ничем не выказал этого. Вероятно, он признал наличие риска в том, что делал, и не чувствовал разочарования. А может быть, он усмотрел новую надежду в оправдании своего нынешнего бездействия. В любом случае она винила себя за двоих. Уверенная в себе, готовая спасти мир, она взяла судьбу Морданта в свои руки. И уронила.
— А второе?.. — напомнила ей Мисте.
— Второе… — ответила Элега резче, чем намеревалась. — Я пообещала сдать ему Орисон, без всякого кровопролития, с минимальным количеством жертв.
— И каким образом?
Пальцы Элеги стиснули кубок.
— Отравив резервуар с водой. Не смертельно. Но так, чтобы защитники не могли сопротивляться, пока замок не будет взят.
Без всякого выражения, почти не шевеля губами, Мисте сказала:
— Это должно было удаться. Что же вышло не так? Элега позволила себе выругаться, чего, как она знала, Мисте не выносила. И сказала:
— Териза и Джерадин застигали меня за этим. Они не в состоянии были остановить меня или схватить. Но предупредили Смотрителя. Никто не пострадал от сделанного, потому что никто не пил эту воду. Защитники остались в полном здравии, а мне пришлось бежать.
Не в состоянии сдерживать недовольство, она продолжала:
— Это отвечает на твои вопросы? Теперь ты сможешь принять мудрое решение?
Постепенно Мисте успокоилась. Ее взгляд соскользнул с лица Элеги; она подняла бокал и выпила его до дна. Машинально, погруженная в свои мысли, снова налила вина и вновь выпила.
— О, Элега. Как же ты страдала от этого — решиться предать свою семью и родину и не преуспеть.
— Гораздо хуже, — страстно ответила Элега, — не делать ничего, позволять уничтожить все, что есть в этом мире хорошего, потому что человек, который создал все это, не желает беспокоиться и защищать созданное им.
И снова медленно, снова глядя куда—то в себя, Мисте кивнула.
— Вероятно. Это одно из решений, которые мне следует принять.
Внезапно, словно ожила парализованная часть ее рассудка, Элега сообразила, что принц Краген запаздывает. Обычно он заканчивал обсуждать с отцом минувший день и приходил в шатер в это время.
Если он застанет здесь Мисте, ему не останется ничего, кроме как взять ее в плен. Ее потенциальная ценность, как дочери короля, слишком велика, чтобы пренебречь ею. Но кроме того, Мисте была сестрой Элеги — а Элега еще не решила, на чем следует остановиться. Единственное, в чем она была уверена, так это что в качестве пленницы принца Крагена Мисте не выдаст своих секретов.
Пробормотав «Подожди здесь», Элега вскочила и поспешила за полог шатра.
Она разбудила девушку из Аленда, служившую у нее горничной.
— Живо, детка, — прошипела она. — Найди принца. Он может быть еще у отца или идет сюда. Умоляй его простить меня. Скажи, что я плохо себя чувствую. Скажи, что я наполовину ослепла от головной боли — но это пройдет, если я посплю. Отправляйся скорее.
Она отправила девушку в ночь, замерла, чтобы успокоить судорожно бьющееся сердце, и вернулась к Мисте.
Мисте вопросительно посмотрела на нее. Элега объяснила, что сделала, — и почувствовала бóльшее облегчение, чем считала разумным, когда убедилась, что Мисте верит ей. Значит, у встревоженности Мисте, у ее настороженности есть свои пределы. Несмотря на то, что натворила Элега, Мисте не боялась, что сестра предаст ее.
И Элега на миг задумалась, на чьей же она все—таки стороне.
Она снова села, снова налила вина. Мисте терпеливо ждала объяснений, почему принц Краген ничего не предпринимает. Элега глубоко вздохнула — то, что она собиралась сказать, могло быть воспринято как проявление нелояльности. И спросила:
— Ты помнишь тот день, когда мы впервые встретились с Теризой? Тот день, когда Пердон ураганом ворвался в Орисон и король Джойс отказался встретиться с ним?
— Да. — И снова сосредоточенный взгляд Мисте замер на Элеге.
— Мне кажется, я рассказывала тебе об этом. — Элега ярко помнила бешенство Пердона. «Вы ему это и скажите, миледи, — орал он на нее. — Всех своих людей, кто будет ранен или сражен, защищая его в его слепо* бездействии, я пришлю сюда». — Так вот, он делает то, что обещал. Из Пердона небольшими группками и отрядами раненые и мертвые со своими семьями прибывают почти ежедневно, отсылаемые в безопасный, с точки зрения лорда, Орисон — как укор королю Джойсу.
Сейчас они пленники Аленда — хотя было бы правильнее назвать их больными под наблюдением армии военных врачей, которые не разрешают им покидать койки. Раненные, измученные и истощенные… немногим из них хватает сил отказываться отвечать на вопросы.
Мисте смотрела в лицо Элеге и молчала.
— От них, — Элега вздохнула, — мы узнали, что армия верховного короля не идет сюда.
При этих словах глаза Мисте расширились. — Не может быть, — прошептала она, словно не в силах поверить в то, что слышит. — Не может быть. Элега кивнула.
— Во всяком случае, если и идет, то неизвестным нам путем. Наши сведения точны. Войска Фесттена двигаются с такой скоростью, что быстро проскочили бы холмы Пердона — несмотря на сопротивление лорда. Но из разных источников сообщают, что верховный король маневрирует, не приближаясь к Орисону.
— Так вот почему принц Краген считает, что можно подождать.
Наконец—то голос Мисте звучал так, словно самообладание могло изменить ей.
— Куда же, в таком случае, направляется верховный король Фесттен?
— На юго—запад, — ответила Элега. — В провинцию Тор.
Раненые Пердона сообщили, что армия Кадуола самым коротким путем, какой только может найти, движется к Маршальту, столице провинции.
— Но почему? — спросила Мисте. — Почему он идет туда? Ведь Гильдия здесь. Элега не имела ни малейшего понятия. — Я слышала кое—какие пересуды, — сказала она только для того, чтобы услышать ответ Мисте. — Смотритель считает Тора предателем. Голова Мисте дернулась.
— Тор? Глупости. — Она на мгновение задумалась и продолжала: — А если он предатель, то поводов захватывать Тор у Фесттена еще меньше. Вздор! Что делает Пердон?
Чтобы исправить мнение о себе, Элега притворно строгим тоном сказала:
— Разумеется, он более посвящает себя службе Морданту, чем король заслуживает. — Правда заключалась в том, что при одной мысли о Пердоне у нее болело сердце и хотелось кричать, потому что она ничего не могла поделать. — Фесттена, похоже, не интересует Орисон. Но вместо того чтобы использовать возможность отступить, вероятно сюда, или создать альянс с Армигитом, что с моей точки зрения сомнительно, или, скорее, с Файлем, Пердон выстраивает свои войска так, что они постоянно оказываются на пути Кадуола. Он начал войну от силы с тремя тысячами людей против по меньшей мере двадцати тысяч. Если донесения правдивы, у него осталось меньше двух тысяч человек, и каждый день несет ему новые потери. Но он продолжает сражаться. Он провел всю жизнь, держась за рукоять меча, и не может просто так позволить Фесттену творить что захочется.
Короче говоря, он ведет личную войну с Кадуолом. Если бы давным—давно король Джойс не отказался помочь ему, он спас бы себя — и помог бы Орисону, прибыв сюда.
Это отвечает на твои вопросы?
Пока Элега говорила, выражение лица Мисте изменилось. Ее взгляд был обращен к Орисону; глаза наполняли слезы.
— Ах, отец, — глухо промолвила она. — Как же ты допустил все это? Как ты это терпишь?
Желание Элеги расплакаться усилилось.
— Если так, — буркнула она, — может быть, ты соизволишь ответить на мои вопросы. Я рассказала тебе достаточно, чтобы выглядеть в глазах недоброжелателей предательницей. Я хотела бы получить что—нибудь взамен за свой риск.
— Хорошо. — Внезапно Мисте поднялась, глядя сквозь ткань шатра на Орисон, словно Элеги здесь не было. — Теперь я могу принять решения. Спасибо тебе. Мне пора.
Не глядя на сестру, она направилась к пологу. Мгновение Элега стояла словно громом пораженная, раздираемая противоречивыми чувствами. Ее переполняла ярость; хотелось задать жестокие вопросы, которые бы причинили сестре боль. И в то же время она думала, что сестра покидает ее, не веря, не доверяя ей и эта мысль занозой засела в сердце. Она собиралась крикнуть стражу, когда в ее голове, словно вспышка света, мелькнула новая мысль. Прежде чем сестра достигла полога, Элега сказала:
— Отец послал мне весточку, Мисте.
Мисте мгновенно остановилась и повернулась к Элеге. И как будто бы нехотя спросила:
— Какую?
Слишком удивленная серьезностью Мисте, чтобы обидеться, Элега ответила:
— Ее принес Смотритель Леббик. По его словам, отец сказал: «Я уверен, что моя дочь Элега действовала из лучших побуждений. И куда бы она ни направилась, с ней пребудет моя гордость. Ради нее и ради себя я надеюсь, что добрые побуждения принесут добрые плоды».
Мисте вдруг закрыла глаза. Слезы потекли из—под ее ресниц по щекам, но она долго не шевелилась и ничего не говорила. Затем радостно посмотрела на сестру, улыбаясь словно ясное солнышко.
— Ну конечно, — выдохнула она. — Как я сама не догадалась!
И она тут же вернулась к своему стулу. Улыбаясь так очаровательно, что это надрывало Элеге сердце, она сказала:
— Прекрасно. Спроси меня о чем—нибудь более определенном.
Элега уставилась на нее, уставилась словно рыба — а Мисте рассмеялась. Элега не сдержалась; внезапно она ощутила такую радость, облегчение и стыд, что начала смеяться сама.
Через некоторое время Мисте наконец сумела выговорить:
— Ох, Элега, мы так не смеялись с детства! Насмехаясь над собственным важным видом, Элега ответила весомым тоном:
— Не будь такой заносчивой, детка. Ты ведь едва достигла возраста, когда можно называться женщиной.
Мисте радостно хмыкнула. На миг единственным, что мешало Мисте выглядеть такой, какой ее помнила Элега — романтической и родной, чуточку глуповатой и несерьезной — стал шрам на ее щеке.
Именно шрам все менял. Из—за него изменения в Мисте невозможно было ни припустить, ни оставить без внимания. Он слишком сильно смущал Элегу.
— Мисте, где ты была? Куда идешь? Почему уходишь? И эта одежда. Что ты делала все это время?
— Элега, — весело запротестовала Мисте, — я же просила—спроси меня о чем—нибудь более определенном. — После этого она вздохнула, и веселость постепенно исчезла. — Ну хорошо, я расскажу. — Ее лицо приобрело непонятное для Элеги выражение: задумчивое и рассудительное, немного печальное; отчасти взволнованное. — Я ушла из Орисона, чтобы отыскать Воина Гильдии.
Элега так изумилась, что воскликнула:
— Что ты сделала?.. — прежде чем смогла сдержаться.
Та Мисте которую знала Элега, смутилась бы и покраснела; она могла бы покачать головой или начать оправдываться. Но новая Мисте ничего такого не сделала. Только подняла голову, в легкой досаде прикусила губу и повторила:
— Отправилась на поиски Воина Гильдии. А через мгновение добавила:
— Териза помогла мне.
Лучше слушать. Элега не хотела показаться сестре полной дурой и потому молча смотрела на Мисте.
— Я выбралась из ее комнат через тайный ход, ведущий рядом с брешью, которую Воин проделал в стене. Пролом охраняли не слишком тщательно, и мне удалось ускользнуть незамеченной. Оттуда я пошла по его следам в снегу.
Элега смотрела на нее не отрываясь, ожидая, пока Мисте скажет что—нибудь хоть сколько—то осмысленное.
— Наконец, — продолжала Мисте, — я нагнала его. Он был ранен и не мог двигаться быстро. Честно говоря, он лежал в снегу и истекал кровью; она заливала доспехи.
Я испугала его — он решил, что на него снова напали. — Голос Мисте звучал спокойно и твердо. — Он выстрелил в меня. — Она коснулась рукой щеки. — К счастью, почти не причинил мне вреда. Затем он разглядел, что я всего лишь слабая женщина, и бросил оружие. И я смогла помочь ему.
Элега заставила себя моргнуть, прокашляться, потрясти головой, словно отгоняя наваждение. Затем осторожно сказала:
— Лучше начни с начала. Расскажи, почему ты отправилась за ним.
— Почему? — Взгляд Мисте устремился куда—то в пространство. — Да почему бы и нет? Поводов было хоть отбавляй. Странные изменения в отце, его стремление к разрушению — и наша неспособность повлиять на что—либо, которая мне нравилась не больше, чем тебе. Кроме того, была Териза, встретившаяся с миром, которого не знала и не понимала, с большей храбростью и уверенностью, чем я могла найти в себе. И сверх того была несправедливость, совершенная Гильдией.
— Несправедливость? — переспросила Элега. — Мастера пытались защитить Мордант. Воплощение Воина было единственным действием, которое могло принести хоть какую—то пользу.
— Нет, — голос Мисте звучал решительно. — Я не буду говорить об этической стороне вопроса — можно ли допускать воплощение живого существа, не спросив это само существо. Но Мастера не были честны даже сами с собой. Они утверждали, что воплотили Воина во исполнение нужд Морданта, пытаясь осуществить предсказание, — но чего они ждали от него в ответ на это? Раненый — он и его люди сражались не на жизнь, а на смерть, — он внезапно оказался в другом мире. — В ее голосе зазвучали страстные нотки. — Что он мог подумать? Наверняка он мог подумать одно: это изменение — очередная уловка его врагов.
Будь Мастера честны, они бы признали, что Воин может стать их союзником только по их вежливой просьбе, если сможет действовать по велению сердца, а не из жажды насилия.
Элега выслушивала доводы Мисте в общем с таким же изумлением, как и все ее предыдущие признания. Ее слова звучали вполне ясно, невероятно страстно. Элега не привыкла слушать такую по—мужски логичную речь из уст сестры.
— Я никогда не думала об этом подобным образом, — призналась она. И добавила, почти с завистью: — А вот ты думала. И решила не сидеть сложа руки.
Мисте пожала плечами, словно отрицая, что выказала смелость или предприимчивость.
— Файль пытался предупредить отца о намерениях Гильдии. Когда отец своим бездействием позволил воплощению произойти, я поняла, что если останусь в замке и не попытаюсь ничего исправить, то возненавижу себя. И когда я додумалась до того, что следует помочь Воину, мое сердце забилось сильнее.
Сухо, чтобы сдержаться, Элега сказала: — Значит, ты тепло оделась и вышла на мороз ради Воина, который мог убить тебя, как только увидит. Ни по какой другой причине, только из—за того, что ты чувствовала жалость к нему? Слабая улыбка заиграла на губах Мисте.
— И ты нашла его и помогла ему. Как такое возможно? Неужели под броней скрывался человек?
— Ну конечно. В некотором смысле совсем иной, а в некотором очень похожий на нас. Похожий на нас в главном.
Вновь изумив Элегу, Мисте покраснела и быстро продолжила, пытаясь скрыть смущение: — Как и Териза, он говорит на нашем языке — видимо, благодаря Воплощению. Его зовут Дарсинт, — заметила она небрежно. — Его указания помогли мне снять с него броню и перевязать рану. Его оружие с легкостью добыло для нас огонь, и я приготовила ему поесть.
С тех пор мы не расставались, прячась где только можно, убегая, когда приходилось. Кров и даже пищу мы без труда находили в брошенных деревнях и на фермах…
— Пока не появилась армия, — торопливо вмешалась Элега, пытаясь сделать выводы из того, что сообщила ей сестра. — Ты увидела нас. Бы вместе — ты и Воин Гильдии. Ты сказала, что тебе пришлось несколько дней уговаривать себя прийти ко мне. Это не себя тебе пришлось уговаривать, а его. Ты ведь его знания, его проводница.
И, обо всем догадавшись, хотела добавить: «Его любовница». И Элега поспешно сказала:
— Так вот какое решение ты хотела принять. Ты—спутница самого могучего человека во всех королевствах. Он любит тебя — и зависит от тебя. Ты должна решить, как использовать его силу.
Настала очередь Мисте изумляться. Не в состоянии скрыть внезапно вспыхнувшую надежду, Элега вскочила со стула, чтобы оказаться к сестре поближе:
— Мисте, ты должна помочь нам. Вся эта сила, вся эта мощь лишь ждет своего часа. О сестра, почему ты колеблешься? Ты можешь положить конец этой осаде практически без всяких усилий. Разве ты не понимаешь, что следует сделать? Мы должны взять Орисон. Должны покончить с дурацким сопротивлением короля, чтобы наконец могла начаться битва против подлинных врагов Морданта, чтобы королевство и Гильдия остались в неприкосновенности.
— Нет, Элега. — Мисте вскочила, чтобы встать с сестрой лицом к лицу. — Это ты не понимаешь. — Шрам придавал ей вид грозный и решительный. — Вопрос, который я должна решить, заключается не в том, буду ли я помогать тебе или нет, вопрос в том, буду ли я помогать Орисону против тебя.
Алендских войск слишком много даже для такого оружия, как у Дарсинта, и ему не победить их в одиночку. А его сила постепенно теряется. Он называет это «разряжается». Его оружие нельзя «зарядить» в этом мире. По этой причине мы должны действовать осторожно. Тем не менее, я долго и много думала о том уроне, который он может нанести армии Аленда. Правда в том, что я сдерживаю его лишь потому, что ты в лагере — и потому что принц Краген не предпринимает никаких активных действий.
Элега хотела возразить, но Мисте перебила ее.
— Я хочу предупредить тебя, Элега. Я убеждена более чем когда—либо, что должна сражаться за отца и Мордант. Если ты хочешь, чтобы оружие Дарсинта начало стрелять, оно начнет стрелять по вам.
— Мисте, — в панике прошептала Элега, — ты сошла с ума?
— Ты считаешь, что верить собственному отцу—безумие?
— Да, безумие! Ты сама это подчеркивала — ты говорила о его «странном нежелании, стремлении к самоуничтожению». Разве ты не слышишь себя? Ты бы не покинула Орисон и не отправилась помогать своему Дарсинту, если бы верила нашему отцу.
— Да. — Вспышка Мисте вдруг сменилась улыбкой, и она сразу стала казаться недалекой и неопасной. — И нет. Я провела много дней, пробираясь сквозь глубокий снег. Я перевязывала раны воина—чужака и сжимала его в своих объятиях—И слышала послание отца к тебе. Страх и отсутствие комфорта учат многому. Как и любовь. Я поняла, что нужно думать по—другому. Трудно сказать, что я верю в его бездействие. Но я поверила в то, что он помог этому воплощению — через Гильдию. Я даже думаю, что он сделал это ради меня—как оскорбил принца Крагена ради тебя. Ты не видишь, какими сильными он нас сделал? Я могу делать выбор за Дарсинта, могу попросить его помощи. А ты влияешь на все действия армии Аленда.
Я у верен, что моя дочь Элега действовала из лучших побуждений. Ради нее и ради себя я надеюсь, что добрые побуждения принесут добрые плоды.
Элега, мы поступаем так, как он хочет. Он все спланировал. Может быть, его бездействие лишь попытка заставить действовать нас.
Элега пришла в ужас от улыбки сестры. Так оптимистически объяснять поведение короля было безумием.
— Мисте, ты дура, — пробормотала она, словно разговаривала сама с собой. — Дура. — Король Джойс предпочел отослать жену домой, лишь бы не заниматься делами королевства. Не объясняя, почему так ведет себя. Мало—помалу он вытравил из сердца Элеги всякую надежду и веру. — С тобой все в порядке? Неужели то, что он сделал, не обижает тебя?
— Конечно, обижает. — Улыбка Мисте была полна превосходства и печали одновременно. — Я говорю лишь, что на вещи можно смотреть иначе. Мы должны спросить себя, заслужили ли мы его доверие. Но мы не можем взвалить на себя его ношу. Он — король. Мы должны спрашивать, заслужили ли мы его доверие.
— Мне кажется, он хотел сказать, что доверяет нам. — Элега, ты никогда не задавалась вопросом, каким человеком он должен быть, если доверяет тем, кому причиняет столько боли? Между нами говоря, у нас хватит сил уничтожить его. Оружие Дарсинта и армия принца могли бы покончить с ним. И наш отец сам загнал нас в этот угол.
Или он совершенно безумен, или столь отчаянно нуждается в нас, что не может объяснить, чего хочет, не сделав это чего—то невозможным. Совершенно растерянная, Элега спросила:
— Что ты имеешь в виду? Что ты подразумеваешь под всем этим?
Мисте пожала плечами.
— Ничего определенного. Я просто рассуждаю. Но предположим… — ее взгляд сосредоточился на сестре, — что в некотором смысле для защиты Морданта жизненно необходимо, чтобы принц доверял тебе. Как можно добиться доверия между заклятыми врагами? Попытка обмануть или подкупить принца почти наверняка обречена на провал. Ты — уж прости — плохо умеешь лгать. Ты не смогла бы убедить принца в том, во что не веришь сама.
— Нет. — Элега покачала головой не от разочарования, а от отчаяния. — Ты выстраиваешь чересчур много предположений и по слишком ничтожному поводу. Как может быть «жизненно необходимо», чтобы принц Краген доверял мне?
— Элега, размышляй. Ты сама подошла очень близко к ответу. Чего пытался добиться отец, отказываясь послать подкрепления Пердону, когда Пердон прибыл в Орисон и требовал помощи?
— Чего он пытался добиться?
— Или давай рассуждать по—другому. Что бы произошло, когда Кадуол вышел в поход, если бы Пердон получил помощь нескольких тысяч воинов? Как ты заметила, Пердон выдвинулся бы сюда, чтобы сохранить силы и помочь защищать короля. А верховный король Фесттен не позволил бы столь сильному врагу получить свободу маневра. Ему пришлось бы следовать за ним.
Отказав Пердону в помощи, отец сделал так, что Кадуол не пошел прямо сюда. Ты до сих пор не понимаешь, Элега?
— Время, — выдохнула Элега. Наконец—то она начала кое—что понимать. — Раз Кадуол не пришел сюда, то Аленд может позволить себе ждать. Отказав в помощи Пердону, он выиграл время.
— Да! — прошептала Мисте.
— И оттолкнув нас от себя, он тоже выиграл время. Он сделал так, что я могла использовать свое влияние на принца чтобы продлить бездействие. Но прежде всего… —
Элегу поразило, насколько логично это звучало, — он оттолкнул нас для того, чтобы, если принц станет атаковать слишком яростно, ты бросилась бы защищать Орисон… и таким образом атака Аленда захлебнулась бы… а так как мы с тобой сестры, то мы могли бы сделать стычку между нашими силами как можно менее кровопролитной.
— Да, — повторила Мисте. Она уже не вела себя скованно.
— Но почему? — Элега не знала, смеяться ей или плакать.
— Почему ему так необходимо время? Почему он так поступает? Какие у него трудности? Как он способен верить, что можно спасти Мордант, разрушая его?
Мисте в отличие от сестры не чувствовала желания впадать в истерику. Тихо хмыкнув, она сказала:
— Если бы я это знала — если бы я могла хоть что—то предположить — то сама рассказала бы обо всем принцу Крагену.
Элега вдруг тоже хмыкнула.
— Так значит, это все разговоры? Ты не можешь придумать, почему бы отцу нужно было выиграть время… а значит, нет причин верить, что он действительно пытается выиграть его… и значит, нет причин верить в твои рассуждения?
Мисте покачала головой и тихо ответила:
— Причин нет.
— За исключением, — пробормотала Элега через мгновение, — того факта, что все это, похоже, чересчур аккуратно подстроено, чтобы быть случайностью.
Мисте расплылась в такой довольной улыбке, что теперь ее красил даже шрам на щеке.
Элега вздохнула. Ее хорошее настроение постепенно улетучивалось. — Должна заметить, Мисте, — заявила она, — что испытываю неодолимое желание рассказать обо всем принцу Крагену. К несчастью, он возьмет тебя в плен. И, вероятно, использует в качестве рычага воздействия на отца — или на твоего Воина.
— В таком случае, — ответила Мисте. — Дарсинт придет за мной. Вряд ли он позволит использовать меня в качестве рычага.
— И будет убито много алендцев, — добавила Элега. — Сила его оружия иссякнет. Без всякой пользы.
— Это… — Мисте жестко улыбнулась, словно научилась любить риск, — и есть довод, который я использовала, чтобы он отпустил меня к тебе.
Элегу ждал последний сюрприз этого полного сюрпризов вечера: она обнаружила, что никогда не любила свою сестру так сильно, как в эту минуту.
— В таком случае, — растягивая слова заявила Элега, — мне кажется, в моих интересах помочь тебе покинуть лагерь, прежде чем весть о твоем визите достигнет ушей принца Крагена. Идем. Бери свой плащ. Мы возьмем мех с этим вином и поскорее уйдем.
Но, прежде чем уйти, они с Мисте крепко обнялись, словно впервые по—настоящему узнали друг друга.
***
На следующее утро, выслушав доклады своих капитанов, принц Краген вызвал Элегу из шатра. Она никогда еще не видела его таким злым. Даже усы его, казалось, топорщились от гнева.
— Миледи, — сказал он, — прошлой ночью в лагерь пришла женщина. Она утверждала, что она — ваша сестра. Ее отвели в ваш шатер.
Элега смело смотрела на него, скрывая страх в сердце.
— Да, милорд принц. Это была моя сестра Мисте.
— Та, что исчезла после того, как Воплотители воплотили своего Воина? — Похоже, он знал о ней лишь это. — Где она сейчас?
Вспомнив, что лгунья из нее никудышная, Элега выдержала его взгляд и ответила:
— Мы долго беседовали с ней. Потом я помогла ей уйти, не беспокоя стражу.
— Дочь короля Джойса. Одна из самых ценных женщин Морданта. Вы «помогли ей уйти». — Тон принца стал таким, что все солдаты поблизости повернулись к нему, прислушиваясь. — Почему?
Элега попыталась улыбнуться так, как улыбалась Мисте: словно она обожала риск.
— Давайте зайдем в мой шатер, милорд принц. Мне нужно кое—что рассказать вам. Это заставит вас усомниться в ваших суждениях.
За это она и полюбила его: хотя она была дочерью его врага — хотя она предала своего отца и, следовательно, могла предать кого угодно — хотя она помогала другой дочери короля бежать, — принц Краген отправился с ней в шатер и выслушал ее рассказ.
***
Почти в тот же час Артагель получил разрешение впервые встать с постели. Бок быстро заживал, лихорадка отступила, и ему удалось убедить врача, что он чувствует себя прекрасно. Вдобавок после его безумного визита в подземелья он стал примерным пациентом. И ему было позволено подниматься ради короткой, очень короткой прогулки.
Он то и дело улыбался врачу. Улыбнулся беззубой кухарке, приносившей ему еду. Улыбнулся горничной, убиравшей его комнаты. Но не пытался одеться и выйти, пока не уверился, что ему никто не помешает. Он не хотел, чтобы кто—то видел его в тот момент, когда он подвернет испытаниям свое тело и поймет, насколько он слаб.
Попытка надеть просторную рубаху и штаны вызвала у него испарину. Пока он пытался обуться в сапоги—закружилась голова. Подняв свой двуручный меч, он покачнулся от слабости. С каждым новым движением рана начинала пульсировать, словно собиралась открыться вновь.
Безостановочно улыбаясь, чтобы подбодрить себя, он вышел из комнат и, устроив себе короткую, очень короткую прогулку, отправился на поиски Смотрителя Леббика.
У него было множество поводов побеседовать со Смотрителем. Во—первых, несколько дней назад Леббик хотел видеть его, но помешала лихорадка. Во—вторых, если его удастся разговорить, Смотритель будет бесценным кладезем сведений о том, что интересовало Артагеля в первую очередь: осада; планы короля Джойса; поиски Джерадина.
Благодаря тому, что большинство его друзей были стражниками и многие из них заходили проведать его во время болезни, Артагель знал, что осада после первого дня протекала вяло. Но это могло означать все, что угодно, — и он хотел знать, что именно. Вдобавок, Артагель слышал, что Мастер Квилон убит и вместо него магистром Гильдии стал Мастер Барсонаж. Он слышал, что Териза исчезла. Он даже слышал, что существует взаимосвязь между смертью Квилона и исчезновением Теризы. И только один человек — наверное, это был врач, лечивший Артагеля, — упомянул, что до сих пор есть вопросы касательно Андервелла.
Недоумений было достаточно, чтобы заставить Артагеля прогуляться к Смотрителю. Несмотря ни на что, они с Леббиком были старыми друзьями — если у Смотрителя вообще могли быть друзья. Фактически он был учителем и командиром Артагеля с тех пор, как Артагель достиг такого уровня, что первому встречному стало небезопасно указывать, что ему следует делать. И поэтому все — во всяком случае активные защитники замка — верили, что он единственный в Орисоне может отправиться к Смотрителю, задать ему вопросы и получить на них ответы.
Но так случилось, что у Артагеля было два дополнительных повода побеседовать со Смотрителем, более важных, чем все прочие.
Первое: он долго и мучительно — что было не в его обыкновении — думал о своей последней беседе с леди Теризой, и ему не понравились выводы, которые он из этой беседы сделал.
Второе: он слышал по меньшей мере от шести достойных доверия друзей, что утром после исчезновения Теризы Смотритель Леббик вернулся к себе домой и застал в своей постели женщину.
Бывшую служанку Теризы Саддит.
И избил ее до полусмерти.
Даже сейчас, через пять или шесть дней после происшествия, его врач не был уверен, что она сможет пользоваться руками. Что же касается лица… Собственно, никто не хотел подробно описывать, насколько оно обезображено.
С тех пор Смотритель не выходил из своих комнат. Он руководил обороной Орисона через посредника — через выбранного им человека, который приносил ему свежую информацию и получал от него указания.
По очень странному совпадению, от которого сердце Артагеля сжималось, человека, выбранного Смотрителем, звали Рибальд. Это был тот самый покрытый шрамами ветеран, который время от времени оберегал Теризу по просьбе Джерадина, тот, кто потерял своего лучшего друга, Аргуса, при неудачной попытке застать принца Крагена врасплох.
Почему именно Рибальд? Леббик никогда особо не доверял ему. Честно говоря, Рибальд частенько жаловался, что Леббик совершенно не замечает его, разве что когда он проштрафится.
И хотя от усилий его сердце судорожно трепыхалось, а кости болели, Артагель решил встретиться со Смотрителем и задать ему несколько вопросов.
Ему не понравилось, как Териза кричала на него: «Ты что, сошел с ума? Джерадин — твой браг!» В то время не понимал ее. Но тогда он горел в лихорадке, то, что произошло с Найлом, терзало ему душу и сердце. А сейчас ее слова жгли его словно обвинение. Появившись в квартире Леббика, он немного удивился, обнаружив, что дверь охраняется. Прежде Смотритель никогда не старался охранять свою квартиру. Тем не менее, Артагель не колебался. Он подошел к стражнику, человеку, которого знал много лет, и спросил:
— Он до сих пор отказывается видеться с кем бы то ни было?
Стражник кивнул. Несмотря на очевидную радость от того, что Артагель наконец—то встал с постели, он заметил:
— И не собирается делать никаких исключений. Ни для кого.
Артагель улыбнулся. Вероятно, неплохо, что он не смог прихватить с собой меч. Он выглядел бы по—дурацки, обнажив его — и роняя на пол. И, словно это заявление ничуть не задело его, он сказал:
— Я хотел бы пройти внутрь. Ты ведь не будешь мешать мне?
— Хочешь проскочить мимо меня? — хмыкнул стражник. — В твоем состоянии? — Он развел руками. — Ладно, подчиняюсь принуждению. Кто—то должен объяснить ему, что к чему. Почему бы и не ты. После того как он отдубасил эту женщину… если он не попытается оправдаться, вскоре нас ждут большие неприятности. Слишком много людей, которым больше нечем заняться, крайне недовольны происшествием.
Если он тебя ударит, кричи, отнесу тебя назад в твои комнаты.
Артагель успокаивающе похлопал его по плечу.
— Спасибо большое. Всегда приятно иметь неподалеку такого человека, как ты.
— Знаю, — ответил стражник. — Причем как можно ближе. И, хмыкнув, он открыл дверь.
Уверенный, что ноги не долго смогут держать его, Артагель вошел в покои Смотрителя.
Первая комната была плохо освещена, не убрана и ничем не украшена — чего не бывало, когда Артагель в последний раз был здесь незадолго до смерти жены Леббика. Хотя и не любитель роскоши, Смотритель выбрал для своей семьи шикарные апартаменты; он десятилетиями говорил о том, что собирается завести детей, невзирая внимания на те травмы, которые жена получила в алендском плену. А она поддерживала в нем эту надежду, утверждая, что эти комнаты очень понравятся детям. Но после ее смерти Леббик ободрал все стены и пол, оставив лишь голый камень; он поставил в первой комнате жесткую койку и запер остальные двери — и даже в переполненном Орисоне эти комнаты оставались пустыми. А после исчезновения Теризы он перестал даже убирать. Единственная лампа, на столе у кровати, давала довольно света, чтобы разглядеть, что в комнате грязно.
Грязен был и Смотритель — небритый, чумазый, он не менял одежду уже много дней. Его глаза налились кровью от усталости и ненависти ко всему — а может быть, покраснели от печали, а руки были сжаты в кулаки, словно он хотел взять в них меч. Глядя с кровати на Артагеля, он слабо прохрипел:
— Я оторву башку тому, кто впустил сюда тебя.
Воздух был затхлым от грязи, застоявшегося пота, зачервивевшей пищи. Артагель с трудом подавил рвоту. Сменив гримасу отвращения на вежливую улыбку, он ответил:
— Нет, ты этого не сделаешь. — Он спокойно нашел стул и уселся. — Если бы ты хотел оторвать ему голову, ты сначала набросился бы на меня. А ты не посмеешь. Я—самая популярная личность в Орисоне.
— Дерьмо собачье. — Смотритель злобно мигнул. — Самая популярная личность в Орисоне Эремис. — Несмотря на свой тон, он не вставал с постели. — А ты всего лишь калека, который остался жить по чистой случайности, недобитый Гартом.
Небось поэтому тебя и послали. Думают, я не обижу человека, который так слаб, что женщина щелчком собьет его с ног.
Пытаясь изобразить любопытство, Артагель переспросил: — Кто?..
— Они. Тор. Король Джойс. Половина вшивых собак в этой вонючей дыре. Тот сукин сын, который позволил тебе войти. Те, кто считает, что Эремис — лучшее в этом мире с тех пор, как король Джойс изобрел солнце. Те, кто считают, что меня следует оскопить за то, что я набил морду грязной шлюшке. Они.
Они хотят выманить меня отсюда, и тогда они набросятся на меня. Они хотят, чтобы ты заставил меня выйти.
— Прости. — Артагелю было невероятно трудно разговаривать со Смотрителем, когда тот был в таком состоянии. Он предпочел бы безоружным встретиться с Бретером верховного короля. В результате голос его звучал необычайно ласково, словно он наслаждался происходящим. — Мне очень неприятно перебивать тебя, когда ты в таком чудесном настроении. Но правда в том, что я не имею ни малейшего представления, о чем ты говоришь. Я просто пришел сообщить тебе, что Джерадин не убивал Найла.
— Знаю, — буркнул Леббик. — Можешь не говорить об этом мне. Скажи им.
— Минуточку. — Артагель удивился бы меньше, если бы Смотритель внезапно дохнул огнем. — Погоди. Что значит — знаешь? Откуда ты это знаешь?
— Знаю, — Смотритель Леббик посмотрел на своего посетителя так, словно Артагель был кошмаром, явившимся из сна, — потому что эта обоссаная девка оказалась в моей кровати. В моей кровати.
Сейчас пришел черед Артагеля в ужасе уставиться на собеседника.
— Минуточку, — повторил он. — Погоди. Леббик не стал ждать.
— Я вошел через эту дверь, — он яростно ткнул толстым пальцем в дверь, — а она лежала в моей кровати. — Он ткнул пальцем в кровать. — В чем мать родила, засранка. И скалилась. Покачивая своими дойками. Ну конечно же, Джерадин не убивал Найла.
Немного успокоившись, он заметил:
— Я верил всем, кроме этой женщины. Артагель затаил дыхание и молча слушал.
— Она заставила меня обдумывать все снова и снова.
Она заставила меня начать с самого начала. Но когда она ошиблась насчет тайного хода — я уверился. Затем видел, как она спасается бегством. С Квилоном. Другом короля Джойса. Затем обнаружил тело Квилона. Я снова настиг ее. Я увидел ее. Гилбур сказал мне, что они—союзники. Ну конечно же, Джерадин убил Найла. Она, должно быть, сбежала с Гилбуром, а не с Квилоном. Предательница, убийца. Это доказывало вину Джерадина.
Разве они не сказали тебе этого?
— Нет, — пробормотал Артагель. — Они не сказали мне ни единого слова.
— Еще успеют, — буркнул Леббик. — Дай им только шанс. Они все говорят лишь обо мне. Шепчутся у меня за спиной. — Дикая ухмылка исказила его лицо. — Эремис—герой. Все, что сказала о нем эта женщина, — ложь. Джерадин убил Найла. Она заставила его сделать это. И помогла ему бежать. Затем Гилбур помог бежать ей. Они убили Квилона. Я — чудовище. И никто не понимает, почему король Джойс не приказал вспороть мне брюхо.
Эремис — герой.
Не в силах найти в его речах хоть каплю здравого смысла, Артагель спокойно заметил:
— Сомневаюсь. Териза, должно быть, сказала тебе, что Найл до сих пор жив. Она пыталась сказать это и мне.
Я не поверил ей, — признался он, — но с тех пор я много раз пенял себе за это. — Обычно он не слишком сожалел о сделанном и, тем не менее, очень жалел о том, что сказал Теризе. Ему следовало внимательно осмотреть тело. — Я наконец—то сообразил, как все должно было происходить. — «Джерадин — твой браг. Ты знаешь его всю свою жизнь». — Они, должно быть, подменили тела. Андервелла и Найла. Вот для чего они использовали Воплотимое — чтобы существа изуродовали трупы до неузнаваемости. Чтобы мы подумали, что Андервелл—это Найл.
Джерадин не сделал бы ничего подобного. Это невозможно. Я знаю его лучше других. И, словно они беседовали о погоде, Артагель добавил:
— Если он ни при чем, остается только Эремис. Больше винить некого.
— Я знаю, — печаль исказила черты Смотрителя Леббика. Он тихо добавил: — Знаю. Почему, ты думаешь, я избил ее? Почему, думаешь, не остановился? Я пытался выбить из нее правду.
Это Квилон помог женщине бежать. Вот правда. По приказу короля Джойса. Чтобы избавить ее от меня. Он приказал мне делать свое дело, а затем попытался утащить ее из моих лап. Вот почему он оставил меня в одиночестве. Он не посылал за мной много дней. Он знает, что я всего лишь выполнял приказы.
Он хочет сломать меня. Хочет, чтобы я прятался здесь, пока не сгнию. Потому что не верит мне.
Артагель почувствовал, что этот разговор никуда не ведет. Он хотел уже уйти к себе, подальше от безумия Леббика. Но жалость оказалась сильнее тревоги. Кроме того, он, Артагель, упустил Теризу и Джерадина.
И вместо того чтобы отступить, он попробовал новую тактику.
— Ну хорошо, но должен же он кому—то доверять? —
Артагель пытался говорить сердечно, но без особого успеха. — Ты ведь до сих пор командуешь, не так ли? Ты ведь до сих пор Смотритель?
И кстати, раз мы заговорил о твоем командирстве, как оборона? — продолжал Артагель. — До меня дошли слухи, что принцу Крагену удалось метнуть в нас всего лишь один камень, в первый день осады. Это правда?
Смотритель снова кивнул.
— Проклятый щенок Маргонала, — проревел он, — сидит сиднем и глазеет на нас.
— Почему? С чего он взял, что может ждать? Разве он не боится Кадуола?
— Я вижу всего два объяснения. — Лицо Леббика отчасти разгладилось. Похоже, Артагелю удалось найти нужные струны в его сердце. — Он знает, что Фесттен не скоро появится здесь — по какой—то причине, нам неизвестной, потому что он не пропускает к нам новости. Или Аленд с Кадуолом заключили в союз.
Так: появилась хоть какая—то надежда. У Смотрителя Леббика осталось еще достаточно здравого смысла. И Артагель осторожно сказал:
— Тогда я предпочитаю думать, что Кадуол не скоро появится здесь. Если Фесттен и Маргонал заключили союз, Краген не пытался бы напасть на нас в одиночку.
— Ты, вероятно, прав, — мрачно согласился Смотритель. — Фесттен не пошел бы на союз, если бы существовала хоть малейшая вероятность того, что Маргонал может захватить Гильдию до него.
Артагель кивнул. И через мгновение продолжил разговор:
— Кстати о Гильдии…
Леббик довольно невежливо перебил:
— А мы говорили?.. Артагель нахмурился.
— Говорили о чем?..
— О Гильдии. Или ты попросту суешь нос в чужие дела?
— Сую. — Артагель улыбнулся. — И собираюсь совать нос в чужие дела, пока ты не скажешь три осмысленные фразы подряд. Если ты не соберешься, то действительно сгниешь.
Так вот, кстати, о Гильдии… что они собираются делать ввиду случившегося с бедным Мастером Квилоном?
Смотритель Леббик принялся изучать своего гостя, словно наконец начал удивляться, почему тот здесь.
— Ничего, — он подчеркнул это голосом. — Насколько я знаю, единственное, чем они заняты — с утра до вечера вытирают друг другу сопли. То есть… — он заговорил в своей обычной гневной манере, — они дни и ночи напролет пытаются выяснить, каким образом Гилбуру, Джерадину и этой женщине удалось использовать плоское зеркало и не сойти с ума.
Этот слепой хряк Барсонаж внезапно… — тон Леббика стал яростным, — обнаружил, что наш король Джойс прав. Что он был прав с самого начала. Зеркала не создают свои воплощения. То, что они показывают, существует в действительности. Поэтому мы не имеем права брать оттуда что—либо и тем самым нарушать равновесие в том мире. Все это собачье дерьмо означает, что они не намерены помогать нам. Они отказываются браться за то единственное, что может принести какую—то пользу.
Смотритель рассмеялся, но в его голосе не было веселья.
— Это действительно любопытно. Они решили стать чистенькими, когда король махнул на них рукой. Нас еще не превратили в рабов только потому, что принцу Крагену не удается использовать катапульты. Хэвелок разрушает их с помощью извлекаемой из его зеркал какой—то птицы, состоящей из дыма.
У Артагеля появилась надежда, что он на верном пути. Смотритель Леббик постепенно берет себя в руки. Может быть, уже пора рискнуть?
Любовь к риску заставила Артагеля небрежно сказать:
— Так—то лучше. Ты ведешь себя намного лучше. В любую минуту ты можешь вновь стать самим собой. Осталось еще одна мелочь, которую я хотел бы знать.
Смотритель, — он решительно набрал в легкие воздуха. — Во имя разума: что связывает Саддит и Найла? Почему то, что она оказалась в твоей постели, доказывает, что Джерадин не убивал его?
Несколько секунд Смотритель, казалось, готов был вспылить. Его лицо дрожало. Глаза налились кровью, вбирая темноту комнаты; черты были полны ненависти.
Словно человек, катающий во рту железные шары, он сказал:
— Связь не между Саддит и Найлом. Связь между Саддит и Эремисом. Она — его подстилка.
Артагель ждал.
— Он послал ее. Именно в этом я заставил ее признаться. Именно поэтому я так избил ее. Вот почему я не остановился.
Артагель по—прежнему ждал.
— Он сделал это, чтобы насолить мне, — глаза Леббика внезапно наполнились слезами. Они текли по его грязной бороде, оставляя следы на щеках. — Я подошел к самому краю пропасти. Эта женщина пыталась сказать мне правду, а я не знал, как ей поверить. Тогда он проделал все это. Послал свою шлюху, чтобы это стало последней соломинкой. Потому что я — единственный, кто остался у короля Джойса. Хоть он и не верит мне.
Чудесный Мастер Эремис, — сказал Смотритель опечаленно, — не посылал бы ко мне в постель свою шлюху, если бы эта женщина не рассказала о нем всей правды. Он хотел раздразнить меня.
Артагель с трудом удержался от того, чтобы не присвистнуть сквозь зубы. На этот раз он нашел объяснения Смотрителя достаточно убедительными. Его всегда поражала неутолимая страстность Саддит; но в эти минуты он думал не об этом. Он думал, что ее появление в постели Леббика было худшей выдумкой Эремиса.
Словно Эремис и король Джойс сговорились уничтожить Смотрителя.
Нахмурившись, Артагель сказал:
— В твоих объяснениях есть смысл. — Слова, казалось, застревали у него в горле; их приходилось извлекать силой. — А что сказала Териза о нашем герое Эремисе?
Смотритель закрыл лицо руками, роняя слезы на грязный стол.
— То же, что и ты. — Рядом с собой на койке он нашел грязную тряпку и высморкался. — Похоже, они поменяли тела. Если Джерадин действительно хотел бы убить Найла, он мог бы проделать это без глупого риска и кровопролития. Но если Джерадин невиновен, то Андервелл должен был обнаружить, что Найл не был ранен. Таким образом, Андервелла следовало убрать. Чтобы обезопасить Эремиса.
Найл, вероятно, все еще жив. Если он хоть сколько—то нужен Эремису.
Эремис изображает героя Орисона, потому что его планы еще не осуществились. Кадуол еще не готов напасть. Это очевидно — Кадуол еще не пришел сюда. Или он ждет, пока произойдет еще что—то. Он не хочет, чтобы Краген захватил Гильдию.
Артагель собирался спросить: «Тогда почему ты не остановишь его? Не вонзишь нож в его сердце? Вместо того чтобы прятаться здесь, словно побитая собака?» Но, к счастью, он вовремя осадил себя. Едва только вопрос созрел в его голове, он припомнил, как Смотритель Леббик отреагирует на него. Они хотят выманить меня, и тогда набросятся. Он хочет сломать меня. Он не верит мне.
Артагель любил рисковать, но он не желал рисковать, подталкивая Леббика в пропасть.
Он не мог сообразить, что делает король Джойс. Но эти проблемы его не занимали; кто—нибудь все равно разберется. Вот Эремис — совсем другое дело. Артагель был убежден, что необходимо помешать Мастеру любым способом.
Артагель оглядел комнату в поисках вдохновения и уцепился за первую же мысль, которая пришла ему в голову.
— Знаешь, Смотритель, если бы твоя жена увидела этот свинарник, она встала бы из могилы.
Артагель, вероятно, был единственным человеком в Орисоне, который смел говорить с Леббиком о его жене.
Но, по счастью, Артагель нашел правильный ключик. Смотритель не взорвался, а смутился.
— Я знаю, — пробормотал он. — Я собирался все убрать. Сейчас.
Печаль на его лице разрывала сердце Артагелю. Без задней мысли он тихо сказал:
— Не стоит. Оставь. У меня есть лишняя комната. А там—еще одна кровать. Перебирайся ко мне.
Смотритель Леббик угрюмо уставился на него. Шевеля губами, словно Артагель протянул ему единственную ниточку, привязывавшую его к жизни.
— Она мертва, — сказал Артагель мягко, как только мог. — И это нельзя исправить. Она больше не нуждается в тебе. Только мы нуждаемся в тебе.
С трудом выйдя из прострации, Смотритель хрипло спросил:
— Мы?.. Кто это «мы»?
— Мы. — Артагель не колебался. — Джерадин. Териза. Всякий, кто по—прежнему считает, что короля Джойса все еще стоит спасать, даже если он действует так, словно засунул голову в задницу.
Леббик надолго задумался, уставившись во мрак. Он походил на человека, затерявшегося в воспоминаниях—затерявшегося в любви, в странных приступах жестокости; на человека, который может и не найти дороги назад. Но его плечи наконец—то приподнялись, и он вздохнул.
— Ладно.
— Вот и хорошо. — Артагель вздохнул так же искренне. Напряжение покинуло его с такой быстротой, что он вздрогнул. — Самое время.
Без напряжения и печали, которые заставляли его держаться, мышцы Артагеля утратили силу, а ноги подгибались. И он торопливо добавил:
— Помоги мне вернуться назад. Боюсь, я перетрудился, придя сюда.
— Идиот, — буркнул Леббик. Он медленно поднялся. — Тебе ведь нужно отлеживаться. Я видел болванов, но таких…
— Неважно. — Артагель с трудом удерживался, чтобы не упасть со стула. — Я видел болванов, которые заткнут за пояс нас обоих.
Только скажи мне одну вещь. — Он замолчал, пытаясь собрать разбегающиеся мысли. — Почему Рибальд? Не думал, что он у тебя на хорошем счету.
Смотритель Леббик осторожно помог Артагелю встать. Подпирая его плечом, он направился к двери.
— Мне был нужен кто—нибудь, кому я могу доверять. Он любит Джерадина. Этого для меня достаточно. Артагель не сдержался и спросил:
— Ты действительно угодил в переплет? Из—за Эремиса и Саддит?
Мускулы на челюстях Леббика заходили ходуном. Его глаза были полны мрака.
— Подожди — увидишь.
Возвращаясь к себе, Артагель обнаружил, что ему не терпится снова увидеть Джерадина. Он хотел, чтобы кто—нибудь объяснил ему, что происходит.
