ГЛАВА 59. Флит
Я адресую это письмо «старому другу», поскольку даже не могу представить, какое имя ты используешь теперь.
Каладин никогда раньше не сидел в тюрьме.
Клетки, да. Ямы. Загоны. Под стражей в комнате. В настоящей тюрьме — никогда.
Возможно потому, что в тюрьмах было слишком удобно. Ему предоставили два одеяла, подушку и ночной горшок, который регулярно меняли. Кормили намного лучше, чем когда он был рабом. Каменная полка — не самая удобная постель, но с одеялами не так уж плоха. В камере не имелось ни одного окна, но он хотя бы не оставался снаружи во время шторма.
В общем, камера была очень хорошей. И Каладин ее ненавидел.
В прошлом он попадал в тесные помещения только для того, чтобы переждать сверхшторм. Теперь же, запертый здесь в течение многих часов, когда ему не оставалось ничего иного, кроме как лежать на спине и размышлять... Каладин обнаружил, что тревожится, потеет, скучает по открытому пространству. Скучает по ветру. Одиночество его не беспокоило. Только эти стены. Он чувствовал, как они давят на него.
На третий день заключения мостовик услышал шум, доносящийся из глубины тюрьмы, вдали от камеры. Он поднялся, не обращая внимания на Сил, которая сидела на невидимой скамейке на стене. Почему кричали? Из коридора донеслось эхо.
Его маленькая камера была единственной в этом помещении. С тех пор как его заперли, Каладин видел только стражников и слуг. Сферы на стенах сияли, хорошо освещая пространство. Сферы — в месте содержания преступников. Неужели их принесли сюда в насмешку над заключенными? Богатство, но вне пределов досягаемости.
Он прижался к холодной решетке, прислушиваясь к отдаленным крикам. Представил, как Четвертый мост пришел, чтобы его спасти. Отец Штормов, не дай им выкинуть что-нибудь настолько идиотское.
Каладин посмотрел на одну из сфер в лампе на стене.
— Что? — спросила его Сил.
— Я мог бы подобраться достаточно близко, чтобы впитать ее свет. Она лишь чуть-чуть дальше, чем находились паршенди, когда я вытягивал свет из их драгоценных камней.
— И что потом? — тихо спросила Сил.
Хороший вопрос.
— Ты помогла бы мне сбежать, если бы я захотел?
— А ты хочешь?
— Я не уверен. — Каладин развернулся на месте и прислонился спиной к прутьям. — Может быть, это будет необходимо. Но побег — нарушение закона.
Сил задрала подбородок.
— Я не высший спрен. Законы не важны, важна справедливость.
— В этом вопросе мы единодушны.
— Но ты пришел добровольно, — сказала она. — Почему теперь ты хочешь уйти?
— Я не позволю им казнить себя.
— Они и не собираются. Ты слышал Далинара.
— Далинар может идти в Бездну. Он позволил этому случиться.
— Он попытался...
— Он позволил этому случиться! — отрезал Каладин, отвернувшись и ударив кулаком по решетке.
Очередная штормовая клетка. Закончил там же, где и начал!
— Он такой же, как и остальные, — прорычал он.
Сил метнулась к нему, остановившись между прутьями решетки, и уперла руки в бедра.
— Повтори-ка.
— Он... — Каладин отвернулся. Лгать ей было трудно. — Ладно, хорошо. Он не такой. Чего не скажешь о короле. Признай, Сил. Элокар — ужасный король. Сначала он пел мне дифирамбы, когда я пытался его защитить. А теперь, по щелчку пальцев, желает меня казнить. Как ребенок.
— Каладин, ты меня пугаешь.
— Я? Ты говорила, чтобы я доверял тебе, Сил. Когда я спрыгнул вниз, на арену, ты сказала, что теперь-то все будет по-другому. И в чем отличие?
Она отвела взгляд в сторону, внезапно став очень маленькой.
— Даже Далинар признал, что король совершил большую ошибку, позволив Садеасу избежать поединка, — сказал Каладин. — Моаш и его друзья правы. Королевству будет лучше без Элокара.
Сил опустилась на пол, склонив голову.
Каладин вернулся к скамье, но был слишком возбужден, чтобы сидеть. Он обнаружил, что меряет шагами камеру. Как можно ожидать, что кто-то станет жить взаперти в маленькой камере без свежего воздуха, без возможности дышать? Не стоило позволять запереть себя.
«Тебе лучше сдержать свое слово, Далинар. Вытащи меня отсюда. Поскорее».
Шум, чем бы он ни был, затих. Когда служанка принесла еду, протолкнув ее через маленькое отверстие в нижней части решетки, Каладин спросил, в чем дело. Она не стала отвечать и убежала прочь, как крэмлинг перед штормом.
Вздохнув, он потянулся за пищей — вареные овощи, политые черным соленым соусом, — и шлепнулся обратно на скамью. Ему давали еду, которую можно есть руками. На всякий случай никаких вилок или ножей.
— Милое у тебя тут местечко, мостовичок, — произнес Шут. — Я сам несколько раз подумывал переехать сюда. Но хотя арендная плата, возможно, и низкая, вступительный взнос непомерно высок.
Каладин вскочил на ноги. Шут сидел за пределами камеры, на скамейке у дальней стены, под лампой, и настраивал у себя на коленях какой-то странный инструмент с тугими струнами, изготовленный из полированного дерева. Еще минуту назад никакого Шута не было и в помине. Шторма... А разве скамейка стояла там раньше?
— Как ты сюда попал? — спросил Каладин.
— Ну, есть такие штуки, называются двери...
— Охрана пропустила тебя?
— Технически? — спросил Шут, ущипнув струну, и наклонился, чтобы послушать звук, а затем ущипнул другую. — Да.
Каладин снова сел на койку в камере. Шут был полностью в черном. Он вытащил из-за пояса тонкий серебристый меч, положил его на скамью рядом и свалил туда же коричневый мешок. Склонившись и скрестив ноги, Шут продолжал настраивать инструмент. Он тихо напевал про себя и кивал.
— Благодаря абсолютному слуху, — проговорил он, — все становится намного проще, чем было когда-то...
Каладин сидел и ждал, в то время как Шут откинулся к стене. И... ничего.
— Удобно? — спросил Каладин.
— Да. Спасибо.
— Ты явился, чтобы порадовать меня музыкой?
— Нет. Ты ее не оценишь.
— Тогда почему ты здесь?
— Мне нравится посещать людей в тюрьме. Я могу сказать им все, что пожелаю, и они ничего не могут с этим поделать.
Шут посмотрел на Каладина и с улыбкой положил пальцы на инструмент.
— Я пришел за историей.
— Какой историей?
— Той, которую ты собираешься мне рассказать.
— Ба! — воскликнул Каладин, ложась на скамейку. — Сегодня у меня нет настроения играть в твои игры, Шут.
Шут извлек ноту из инструмента.
— Все постоянно так говорят, что заранее делает эту фразу избитой. Я в сомнении. Бывает ли хоть кто-то в настроении для моих игр? И если так, то не разрушит ли это цель игры изначально?
Каладин вздохнул, а Шут продолжил извлекать ноты.
— Если сегодня я подыграю, — спросил Каладин, — избавишь ли ты меня от своего присутствия?
— Я уйду, как только история закончится.
— Замечательно. Человека посадили в тюрьму. Он ее возненавидел. Конец.
— А... — протянул Шут. — Так это история о ребенке.
— Нет, она обо... — Каладин замолчал.
«Мне».
— Возможно, стоит поведать тебе детскую историю, — сказал Шут. — Я расскажу одну, чтобы ты настроился на нужный лад. Однажды в солнечный денек в траве резвились кролик и птенчик.
— Птенчик... детеныш птицы? — спросил Каладин. — И кто еще?
— Ах, забылся на мгновение. Прости. Позволь мне сделать ее более подходящей для тебя. Однажды в невыносимо дождливый день кусок мокрой слизи и отвратительное крабовидное существо с семнадцатью лапами крались через камни. Так лучше?
— Полагаю, да. История окончилась?
— Она еще не началась.
Шут неожиданно ударил по струнам и заиграл с яростной решимостью. Вибрирующие, повторяющиеся звуки, наполненные энергией. Нота, пауза и затем семь нот подряд, наполненных, как казалось, исступлением.
Ритм захватил Каладина. Музыка практически сотрясала все помещение.
— Что ты видишь? — требовательно спросил Шут.
— Я...
— Закрой глаза, идиот!
Каладин закрыл глаза.
«Что за глупость».
— Что ты видишь? — повторил Шут.
Шут его разыгрывал. В этом заключалась его сущность. Предположительно, он старший наставник Сигзила. Разве Каладин не заслужил снисхождение за помощь его ученику?
Но в звуках не было ни капли юмора. Ноты казались наполненными силой. Шут добавил еще одну мелодию, дополняющую первую. Как он это сделал? Заиграл другой рукой? Двумя руками сразу? Как один человек с одним инструментом мог создать столько музыки?
Каладин увидел... у себя в голове...
Гонку.
— Эта песня о человеке, который бежит, — проговорил он.
— В солнечный день, в палящий зной вышел в путь человек от восточного моря, — Шут рассказывал точно в ритме своей музыки, монотонный речитатив почти превращался в песню. — Куда он спешил, зачем он бежал, жду от тебя ответа я скоро.
— Он убегает от шторма, — тихо произнес Каладин.
— То был Флит Скороход, чье имя все знают, в легендах и песнях его воспевают. Быстрейший из всех когда-либо живших уверенным шагом по миру скитался. В далеком прошлом, я сам был свидетель, с Чанарач, Герольдом, он состязался. И выиграл гонку, как прежде всегда, но вот пораженья настала пора. Убежденный в себе и в своей быстроте, Флит на весь мир решил заявить: собрался я, мол, победить сам сверхшторм и ветер стремительный опередить. Неслыханна дерзость сие утверждать. Возможно ли это, ветра обогнать? Но Флит наш бесстрашен, спешит на восток, оставив на взморье условный флажок. Шторм лишь крепчает, ярится, ревет. Что за безумец помчится вперед? Бога Штормов нет причин искушать. Лишь глупый дурак может так поступать.
Как удавалось Шуту играть такую музыку с помощью всего лишь двух рук? Несомненно, к игре присоединилась еще одна рука. Может быть, Каладину стоило взглянуть?
Перед своим мысленным взором он видел гонку. Вот Флит, босоногий мужчина. Шут говорил, что его все знают, но Каладин никогда не слышал подобной истории. Тощий, высокий, с длинными волосами до пояса, подвязанными сзади, Флит поднял флажок на берегу, наклонился вперед, приготовившись бежать, ожидая, пока стена шторма с грохотом обрушится, понесется через море в одном направлении с ним. Каладин подскочил, когда Шут с силой ударил по струнам, возвестив о начале гонки.
Флит сорвался с места прямо перед сердитой, жестокой стеной воды, молний и сорванных ветром камней.
Шут не заговорил снова, пока Каладин ему не подсказал.
— Сначала, — проговорил мостовик, — у Флита дела шли хорошо.
— По лугу и скалам наш Флит поспешал! Перепрыгивал камни, под ветви нырял. Ноги его пятном размывались, и лучики солнца в душе распускались. Огромный сверхшторм кружил, бушевал, но прочь от него наш Флит убегал! Он вел эту гонку, а ветер за ним. Докажет ли Флит, что шторм победим? Бежит по земле он уверенно, быстро, остался уже Алеткар позади. Но Флита ждало впереди испытание — горы поднялись на трудном пути. Шторм накатил, шторм заревел — настичь Скорохода шанс углядел. Лезет наш Флит к пикам морозным, по зыбкой тропе, через обрыв. Склоны круты и горы высоки, сможет ли он сохранить свой отрыв?
— Конечно же нет, — сказал Каладин. — Никогда нельзя оставаться впереди долгое время.
— О, нет! Шторм уже наступает на пятки. Флит шеей его холодок ощущал. Крылья мороза, дыхание ночи, глас, камни дробящий, в дожде грохотал.
Каладин смог это ощутить. Ледяная вода, просачивающаяся сквозь одежду. Ветер, хлещущий по коже. Рев, такой громкий, что вскоре он не мог вообще ничего услышать.
Он был там. Он чувствовал.
— Но он добрался до конца, вершины ледяной достиг! Подъем для Флита завершен, он перебрался через пик. Былую прыть Флит приобрел, легко спускаться вниз да вниз. А шторм остался позади, над Флитом солнца диск повис. На запад держит путь герой, его шаги лишь шире. Остались горы позади — теперь наш Флит в Азире.
— Но он слабел, — проговорил Каладин. — Никто не может убежать так далеко и не устать. Даже Флит.
— Но гонка есть гонка, стали ноги как тряпки, ими теперь так тяжко ступать. Флит Скороход с хрипом втягивал воздух, горло в огне, нечем дышать. Приближался конец, шторм побеждал, но потихоньку герой наш бежал.
— Очередные горы, — прошептал Каладин. — Шиновар.
— Последний барьер встает на пути — ужасная тень, от нее не уйти. Вздымается снова земля средь вершин — Туманные горы, хранящие Шин. И сзади оставив и ветер, и шторм, Флит вновь круто вверх начинает подъем.
— Шторм наверстал упущенное.
— Шторм снова в спину задышал, и ветер лишь сильней кружит! Конец уж близок, но, не дрогнув, чрез горы дальше мчится Флит.
— Его почти настигли. Даже начав спускаться вниз по другую сторону гор, он не мог сильно оторваться.
— Он перешел вершины гор, но преимущества не стало. Совсем недолго до конца, хватило б сил, их слишком мало. За шагом шаг, с трудом и с болью, огонь в груди не затихает. Мертва трава в низине шинской, под землю даже не ныряет. Через горы пройдя, ослабел и сверхшторм. Растрачены молнии, кончился гром, лишь слабые капли скользят по домам. Ведь здесь Шиновар, здесь не рады штормам. Виднеется море — гонки финал. Мышцы свело, Флит застонал. В глазах потемнело, ноги сплелись, навстречу с судьбой Флит спешит — берегись! Конец всем известен и в памяти жив, потряс он людей, а тебя? Расскажи.
Музыка, но без слов. Шут ждал, пока Каладин заговорит.
«Ну, хватит», — подумал мостовик.
— Он умер. Не справился. Конец.
Музыка внезапно оборвалась. Каладин открыл глаза, посмотрев в сторону Шута. Рассердится ли он из-за того, что Каладин так плохо закончил историю?
Шут пристально смотрел на него, по-прежнему сжимая инструмент на коленях. Он не казался сердитым.
— Значит, ты и правда знаешь эту историю, — сказал он.
— Что? Я решил, что ты ее выдумал.
— Нет, ты это сделал.
— Тогда какой в ней смысл?
Шут улыбнулся.
— Все известные истории уже рассказывали прежде. Мы рассказываем их сами себе, как и любой из живших до нас. Как и любой, кто будет жить позже. Единственное, что меняется, — имена.
Каладин сел и начал барабанить пальцем по каменному блоку скамьи.
— Так... Флит. Он существовал на самом деле?
— Так же, как я сам, — ответил Шут.
— И он умер? — спросил Каладин. — Прежде чем смог закончить гонку?
— Он умер.
Шут улыбнулся.
— Что?
Шут снова набросился на инструмент. Музыка разрывала маленькое помещение. Каладин поднялся на ноги, когда ноты достигли новых высот.
— На землю, покрытую грязью и сором, — прокричал Шут, — пал наш герой и не шелохнется! Силы растратил, лежит истощенный, героем быть больше не доведется. Приблизился шторм и нашел Скорохода. Недвижимый, замер у тела его! Дождь лил как безумный, ветра задували не в силах поделать совсем ничего. Ради славы священной, целей заветных, ради жизни самой каждый должен понять, что нужно стремиться, что нужно пытаться, что нужно стараться свой путь отыскать. Флит Скороход бежал что есть мочи, и в гонке свершившейся ветер узрел, что пусть проиграл человек, но поверил в возможность, в мечту, испытал свой предел!
Каладин медленно подошел к решетке. Даже с открытыми глазами он видел, представлял себе эту картину.
— Вот так в той земле, необычной, далекой, сам шторм наш герой остановил. Пока, будто слезы, дождь проливался, Флит не заканчивать гонку решил. Его тело мертво, но воля жива, и на легких ветрах воспарила душа. На крыльях напева ушедшего дня к рассвету за море летела она, чтоб выиграть гонку, восход объявить. Свободно дышал, ликовал быстрый Флит. Навеки свободен, проворен, силен, он состязаться с ветрами рожден.
Каладин опустил ладони на прутья решетки. Музыка звучала еще какое-то время, а затем смолкла.
Мостовик помедлил, пока музыкант смотрел на свой инструмент с гордой улыбкой на губах. В конце концов Шут сунул его под мышку, забрал мешок и меч и направился к выходу.
— Что все это значит? — прошептал Каладин.
— Твоя история. Тебе решать.
— Но ты ее уже знаешь.
— Я знаю большинство историй, но никогда не пел эту прежде. — Шут оглянулся, улыбнувшись. — Что она означает, Каладин из Четвертого моста? Каладин Благословленный Штормом?
— Шторм его настиг, — сказал Каладин.
— В конечном итоге шторм настигает всех. Разве это имеет значение?
— Не знаю.
— Хорошо. — Шут прикоснулся мечом ко лбу, будто в знак уважения. — Тогда у тебя есть, над чем подумать.
И ушел.
Назад: ЧАСТЬ 4. Сближение
Дальше: Карта Штормпоста
