Глава 5
Май. На ветвях набухают почки, почти непрерывно льет дождь. Я не помню, выдался ли в апреле хоть один солнечный день.
Вчера вечером Памела пришла домой совершенно измотанная: ей пришлось проводить одновременно два эксперимента. Она надеется, что скоро закончит исследования, а отчет собирается писать в Штатах – чтобы не затягивать разлуку. Бедная моя женушка! Я приготовил ужин, а она с отвращением отшвырнула газету и начала рассказывать о работе.
– Обазцы экспериментального соединения и стандартные компоненты, содержащиеся в воде, диффундируют из воды в камеру до наступления равновесия между жидкостной и газовой фазами.
– Понятно.
– А оно зависит от растворяющей способности воды и летучести обоих составов.
Она продолжала говорить, а я молча смотрел на нее. Что химики рассказывают супругам? Что те понимают? Тра-ля-ля, Том, тра-ля-ля.
Заметив выражение моего лица, на котором, очевидно, была написана собачья покорность судьбе, Памела улыбнулась.
– Как твой роман?
– Все так же. – Признаться, я слукавил. Непонятно, зачем. Ведь Памела для меня – первый и самый главный критик. – Правда, возникла одна идея… Может, имеет смысл вставлять между главами нечто вроде эссе, в которых обсуждались бы экономические и политические проблемы?
– Господи! – Памела поморщилась так, словно из холодильника пахнуло тухлятиной.
– Ты чего? Я всего лишь следую примеру Уэллса. Он написал книгу…
– Какую именно?
– Ну, один из своих утопических романов…
– Его переиздают?
– Нет.
– А в библиотеках он есть?
– В университетских.
– Фантастику Уэллса до сих пор можно встретить в любой библиотеке, найти в любом книжном магазине, а про его утопический роман с эссе внутри давным-давно забыли. Ведь даже ты не помнишь названия, так?
Я поспешил сменить тему.
Бог с ними, с эссе.
Полгода. Четыре месяца. Три? Прошу вас, таинственные эксперименты моей жены, завершайтесь поскорее. Ну пожалуйста!
* * *
Кевину приснилась огромная птица, которая стояла в прозрачной воде быстрого потока. Раскинув широкие крылья, чтобы сохранить равновесие, она заскользила по поверхности воды… Он проснулся, потряс головой, отгоняя остатки сна, усмехнулся и произнес, выделяя каждый слог: «Салли Толлхок». Все, что она советовала, мгновенно всплыло в памяти, и Кевин, чувствуя себя полным сил и энергии, решил заглянуть перед работой к Джин Аурелиано и обсудить положение дел.
Дом Джин стоял в распадке между Ориндж-Хилл и Чапмен-Хилл. Промчавшись по дороге, Кевин резко надавил на тормоза велосипеда, слез и поднялся по ступенькам на маленькую террасу. Дом представлял собой анфиладу комнат вокруг каменного сада, крышу над которым украшали четыре миниатюрные пагоды (в свое время Кевин приложил руку и к дизайну, и к строительству). Увидев на пороге кабинета гостя, Джин, которая говорила по телефону, улыбнулась и указала на кресло. Но Кевин садиться не стал – прошелся по комнате, разглядывая китайские пейзажи в стиле династии Мин, золотистые штрихи на зелено-голубом фоне. Джин продолжала разговаривать, что-то кому-то доказывая. Волосы у нее были серо-стальные, коротко подстриженные, они изящно обрамляли миловидное лицо. Несмотря на широкую кость и плотное сложение, двигалась она грациозно, как и подобает обладателю черного пояса в каратэ. На протяжении многих лет никого сильнее Джин не было не только в Эль-Модене, но едва ли не во всем округе Ориндж; надо признать, она до сих пор производила весьма внушительное впечатление. Судя по тяжелому взгляду, собеседник на том конце провода безмерно ее раздражал; Кевин от души порадовался, что этот взгляд предназначался вовсе не ему.
– Какого черта? – воскликнула Джин, перебивая тоненький голосок, доносившийся из трубки. – Движение «зеленых» разваливается именно из-за экстремистов вроде вас. Мы живем в другом мире… Нет, не надо меня убеждать, возврата быть не может. Все разговоры о водном суверенитете – полная чушь, неудивительно, что против него протестуют все подряд. Благодаря вам, Дамасо, мы утрачиваем единство и теряем мандаты. Политика – искусство возможного; если политик ставит себе недостижимые цели, какой от него толк? Что? Нет, вы ошибаетесь. Существуют два Маркса, историк и пророк. Как историк, он действительно велик, и мы каждый день пользуемся его выводами, но как пророк он никуда не годится. У любого, кто считает себя марксистом с этой точки зрения, явно не в порядке мозги. Дамасо, порой я просто отказываюсь понимать! Чего вы добьетесь своей балканизацией? Сам такой! – Последовала длинная тирада на испанском, затем Джин бросила трубку. – Чего тебе? – спросила она у Кевина, не поднимая головы.
Тот объяснил, путаясь от волнения в словах.
– А, грандиозный план Альфредо. Венец творения! Я слежу за вами с Дорис. По-моему, вы действуете неплохо.
– Спасибо за комплимент, – отозвался Кевин. – Но нам хотелось бы сделать больше. Мы проконсультировались у одного юриста из Бишопа…
– У Салли Толлхок?
– Да.
– Что ж, неплохой выбор. И что она посоветовала?
– Сказала, что в лоб чего-то добиться вряд ли удастся.
– Правильно, – кивнула Джин. – Ведь голоса «за» и «против» в совете разделились поровну.
– Она предложила попробовать другие варианты. В частности, использовать акт штата Калифорния об охране окружающей среды. Оскар утверждает, что тебе известно, каким образом это лучше всего сделать.
– Он прав. Я обязательно попытаюсь, но дело в том, что комиссия вполне может поддержать Альфредо. Маленький холмик на окраине парка Сантьяго, все остальные холмы застроены… – Джин махнула рукой.
– А то, что он такой остался один, не играет нам на руку?
– Они вряд ли захотят создавать прецедент. Ну да ладно, посмотрим.
– По словам Оскара, если партия «зеленых» поддержит нас с Дорис…
– Предложение Альфредо не пройдет наверняка. Я согласна с Оскаром целиком и полностью и приложу все усилия, чтобы так и случилось. – Джин поднялась из-за стола, прошлась по кабинету, распахнула дверь и выглянула наружу. – Однако, если дойдет до референдума… Понимаешь, каковы будут результаты голосования, невозможно даже предположить. Большинство горожан, безусловно, одобрит любую затею, которая сулит Эль-Модене дополнительные средства, поэтому требовать референдума, по-моему, себе дороже. Нужно провалить предложение Альфредо на Совете. Следовательно, вам с Дорис необходимо уломать тех, кто воздержался. Я тоже постараюсь помочь.
Воздержавшихся было трое – Хироко Вашингтон, Сьюзен Майер и Джерри Гейгер. Джин, которая хорошо знала всех троих (она тесно сотрудничала с ними в бытность мэром), считала, что шансы на успех достаточно велики. Во всяком случае, попытка, как говорится, не пытка.
– Нужно всего два голоса. Действовать будем сообща; надеюсь, сумеем чего-то добиться.
Лицо Джин приобрело упрямое, суровое выражение, словно ей вновь предстояла схватка за черный пояс.
Обнадеженный, Кевин попрощался с Джин и покатил к дому Оскара. Там его уже поджидали Хэнк и Габриэла. Они занимались тем, что сносили внутренние перегородки. Из библиотеки – посмотреть, что творится в его доме, – время от времени появлялся Оскар.
– Похоже, вам это доставляет удовольствие, – заметил он, глядя на облако пыли под потолком.
– Точно! – подтвердила Габриэла, отдирая кусок штукатурки. – Трах! Бах! Тарарах!
– Габриэла, ты анархистка.
– Нигилистка, – поправила девушка.
– Мне тоже нравится, – признался Хэнк, который изучал перегородку, и стукнул по ней кулаком.
– Почему? – полюбопытствовал Оскар.
– Ну… – Хэнк прищурился. – Плотницкое ремесло требует точности. Нужно все измерять, подгонять друг к другу, чтобы никакое безобразие нигде не выпирало… По крайней мере чтобы не было заметно. – Он окинул взглядом помещение, словно провожая глазами залетевшую в комнату птицу. – Поэтому, когда ломаешь…
– Бах! Бах! Посторонись! – Удары следовали один за другим.
– Понятно, – проговорил Оскар
– Когда Расс со своими приятелями отправляется по выходным стрелять уток… Наверно, ими движет то же чувство.
– Шизофреники! – фыркнула Габриэла. – Меня как-то угораздило присоединиться к ним. Они настреляли кучу уток, а одну, которую ранили в крыло, забрали домой, чтобы подлечить, – посадили в коробку и положили в багажник рядом с мешком, куда запихнули всех тех, кого уложили наповал.
– Понятно, – повторил Оскар. – Никто не нарушает закон охотнее адвокатов.
– Нам нравится ломать, – заявила Габриэла. – Вроде как солдатам. По-вашему, как генералы становятся генералами? Они просто-напросто ломают и крушат все подряд.
– Значит, нам тебя надо называть генерал Габриэла? – справился Хэнк.
– Генералиссимус Габриэлосима! – прорычала девушка и с размаху ударила по стене.
* * *
Около полудня Оскар накормил бригаду бутербродами, а затем принялся обсуждать с Кевином план переделки дома. Он закидал Кевина вопросами, причем каждый ответ вызывал новый град вопросов. То же самое повторилось и на следующий день, а в конце концов разговор стал напоминать перекрестный допрос.
– Что вас не устраивает в старых домах?
– Прежде всего – неудачная архитектура. И потом, они мертвы.
– То есть?
– То есть не дома, а коробки, которые всего лишь защищают людей от непогоды, не более того. Обыкновенные коробки.
– А новые дома, которые вы строите, они живые?
– Да. В них все аккуратно, все на месте. Взять, к примеру, вот эту штуку. – Кевин подобрал рулон прозрачной ткани, развернул, скатал обратно. – Если наложить ее на стены или на крышу, в помещении всегда будет прохладно. Когда температура воздуха поднимется градусов до двадцати, ткань начнет мутнеть, а когда подскочит до тридцати, она станет белой и будет отражать солнечные лучи. Нечто вроде облачного покрова над планетой. Маленький, симпатичный термостат.
– Космическая технология?
– Верно. Если применять ее с умом – разумеется, вместе с другими материалами, – можно превратить любой дом в оранжерею. Вмонтировать в стены датчики домашнего компьютера, провести вентиляцию, установить на крыше парочку фотоэлектрических элементов, которые обеспечивали бы дом энергией, а солнечный свет использовать для обогрева и для разведения растений и рыб… В общем, если захочется, можно обеспечить себе максимум удобств. В любом случае эта технология экономит кучу денег.
– А как насчет стиля? Неужели мой дом превратится в лабораторию?
– Все очень просто. Множество типов панелей, внутренний двор, террасы, балконы, двустворчатые окна до пола, – уверяю вас, вы затруднитесь сказать, где находитесь, внутри или снаружи. Такая архитектура мне нравится. – Кевин постучал пальцем по плану, разложенному на кухонном столе. – В Коста-Месе строят плавучие дома, они плавают в маленьких бассейнах, которые регулируют температуру и позволяют домам вращаться следом за солнцем. Вдобавок на дне бассейна можно выращивать…
– А как добираться до входной двери? Вплавь?
– Нет, по мостику.
– Выкопать, что ли, бассейн?
– Как скажете.
– Но зачем мне дом-оранжерея?
– Как зачем? Вы разве не любите покушать?
– По мне прекрасно видно, что люблю. Но выращивать еду в собственном доме!.. На мой взгляд, это глупая мода.
– Согласен, это мода, как и любой архитектурный стиль. Но не глупая, а вполне разумная. В южных помещениях дома, при здешней-то жаре, будет накапливаться избыток тепла; поскольку домашний компьютер способен справиться с объемом работы, гораздо большим, чем тот, какой он выполняет сейчас, почему бы не использовать его возможности и то самое лишнее тепло? Смотрите, вот три маленьких комнаты с южной стороны дома. В них можно выращивать что угодно, регулируя температуру и уничтожая вредителей.
– Еще чего не хватало! Чтобы в моем доме завелись всякие жуки!
– Ничего не поделаешь, оранжерея есть оранжерея. Не волнуйтесь, компьютер, как правило, без труда их выводит. А вот бассейн на центральной террасе. Крыша прозрачная; к тому же ее всегда можно снять.
– Мне не нужна никакая центральная терраса.
– Пока не нужна. Мы собираемся проделать в потолке дырочку…
– Здоровенную дырищу! – поправила проходившая мимо Габриэла. – Вы его не слушайте, а то он совсем запудрит вам мозги. Когда закончим, от вашего потолка останется вот такусенький козыречек!
– Не обращайте на нее внимания. Видите, над бассейном та самая прозрачная ткань…
– Честно говоря, мне не слишком хочется обзаводиться бассейном.
– Он нужен прежде всего потому, что регулирует температуру. Вдобавок вы сможете разводить рыб, и в вашем рационе будет достаточное количество протеинов.
– Терпеть не могу ловить рыбу.
– Ловить ее будет компьютер, вам останется только доставать из холодильника филе. Обычно в такие бассейны запускают китайских карпов.
– Значит, предлагаете мне питаться домашними животными?
– Ему не нравится, – донеслось из соседней комнаты, – что компьютер станет убивать тех, кто живет с ним под одной крышей.
– Тонко подмечено.
– Вы привыкнете, – заверил Кевин. – Вот здесь, под гаражом, будут столовая и оранжерея. Грушу мы сохраним, она смотрится просто великолепно.
– Я начинаю понимать, чем вас привлекает ваша работа.
– Я обожаю переделывать дома, оживлять их. Знаете, Оскар, мне доводилось бывать в кварталах старой застройки. Боже мой! Шестьсот квадратных футов площади – и крошечные комнатки с белыми стенами, низкие потолки, дешевые коврики на фанерных полах, никакого света… Настоящие тюремные камеры! Не могу поверить, что люди – причем далеко не бедные – могут жить в таких условиях. Крысы и то бы не выдержали! Неужели они не могли найти жилья получше?
– Наверно, могли, – отозвался прокурор, пожав плечами.
– Выходит, не захотели! Но вот появляемся мы – ломаем стены, переворачиваем все вверх дном, а в итоге люди получают дом, в котором приятно жить, несмотря на то что он, по большому счету, так и остался муравейником.
– Теснота – далеко не главное из неудобств, – возразил Оскар. – И потом, на свете ведь немало таких, кто не переносит одиночества.
– Я всегда составляю план с таким расчетом, чтобы у каждого человека была своя комната.
– А как насчет кухонь, гостиных и тому подобного? Чтобы осуществить все, что вы предлагаете, необходимо изменить социальную организацию.
– Как говорит Дорис, каждый ценит в жизни что-то свое.
– Думаю, она права.
– Что ж, для меня дом – живой организм. А если удается сделать его красивым…
– Это искусство.
– Да, искусство, которым я живу. А если человек живет искусством, оно его преображает. Оно… – Кевин покачал головой, не в силах выразить мысль.
– Оно дарит радость.
– Что-что? – крикнула из соседней комнаты Габриэла.
– Радость, – сказал Оскар. – Эстетика повседневности.
– Точно! Как раз это я и хотела сказать. В дверном проеме появился Хэнк. Он держал в руках пилу и деревянный брусок.
– Как у китайцев с их маленькими садиками, раздвижными панелями и прочими штучками. Жить нос к носу, воспринимать повседневность как искусство… Они живут так тысячи лет.
– Верно, – согласился Кевин. – Между прочим, мне нравится китайская архитектура.
Хэнк зачарованно уставился на деревянный брусок.
– Кривовато я его отпилил, – пробормотал он наконец, состроил гримасу, поддернул штаны и шагнул в коридор.
* * *
Как-то раз после работы они купили пива и отправились на Рэттлснейк-Хилл – поискать редких животных. Идея пришла в голову Кевину; несмотря на возражения и насмешки друзей, он не пожелал от нее отказаться.
– Послушайте, это едва ли не самый надежный способ раз и навсегда покончить с планом Альфредо. Несколько лет назад через Ньюпортские холмы хотели проложить шоссе, но ничего не вышло, поскольку выяснилось, что там водятся какие-то рогатые ящерицы. А вдруг нам тоже повезет?
Поддавшись на его уговоры, компания села на велосипеды и покатила к Рэттлснейк-Хиллу. По дороге они часто останавливались: во-первых, Джоди и Рамоне, двоим биологам, то и дело приходилось давать консультации, а во-вторых, день выдался жаркий и всем хотелось пива.
– Что это за дерево? Кажется, я никогда таких не видел.
Вопрос относился к чахлому деревцу, серая кора которого была испещрена вертикальными линиями.
– Шелковица, – ответила Джоди.
– Да ну? Как-то странно она выглядит.
– Ничего особенного. Передай мне, пожалуйста, пиво.
– А это что? – поинтересовался Кевин, показывая на травяной куст, который весь словно топорщился иголками.
– Полынь! – воскликнула хором вся компания.
– Серебристая полынь, – уточнила Джоди. – А еще в наших краях растёт черная и серая.
– И все они такие же редкие, как грязь на дорогах, – добавил Хэнк.
– Ладно, ладно. Поехали, ребята, нам надо облазить весь холм.
Поднявшись на вершину, они продолжили поиски. Кевин неутомимо рвался вперед, Джоди называла одно растение за другим, Габриэла, Хэнк, Оскар и Рамона в основном попивали пиво. Невысокое дерево с плоскими, овальной формы листьями оказалось лавровым сумахом. Кустарник с длинными иголками – испанским дроком. «Был бы повыше, сошел бы за лисохвост», – заметил Хэнк. Рамона старалась не отставать от Джоди: она опознала максамосейку, шандру, барвинок с его широкими листьями и лиловыми цветками, покрывавший ковром северный склон холма, какую-то диковинную сосну; а на вершине холма, в роще, которую давным-давно помогал сажать Том Барнард, – черный орех: кора будто потрескалась, маленькие зеленые листья выстроились, как на параде…
На западном склоне холма было несколько глубоких оврагов, вдававшихся в каньон Кроуфорда. Их тоже добросовестно обследовали, пытаясь сохранить равновесие на песке, который сыпался вниз из-под ног.
– Как насчет этого кактуса? – справился Кевин.
– Господи, Кевин, это опунция, – отозвалась Джоди. – Мексиканский деликатес.
– Точно! – воскликнула Габриэла. – Опунция стала настолько популярна, что ее вывели почти повсюду, а у нас она растет до сих пор! Годится?
– Замолчи, – бросил Кевин.
– Эй, я кое-что нашел! – крикнул Хэнк, который, стоя на четвереньках, внимательно рассматривал землю.
– Наверно, муравьев, – предположила Габриэла. – Гурманы обожают муравьев в шоколаде, поэтому…
– Какие муравьи? Тритон!
Это и впрямь оказался крошечный бурый тритончик, который полз по земле от одного куста полыни к другому.
– До чего же медленно он ползет! И похож на резиновую игрушку.
– Редкая разновидность тритона, выведенная специально для Кевина.
– Искусственно выведенная.
– Он такой неповоротливый! – Тритон полз, поочередно переставляя лапы, что получалось у него ужасно медленно; даже моргал так, словно всякий раз думал, стоит ли. – Лично я не удивлюсь, если их в конце концов всех передавят.
– Может, у него просто села батарейка?
– Шутники, – буркнул Кевин и пошел вниз по склону. Остальные потянулись за ним.
* * *
– Все в порядке, Кевин, – проговорила Рамона. – Не забудь, завтра игра.
– Я помню, – отозвался Кевин, вскидывая голову.
– Ты по-прежнему выбиваешь тысячу?
– Кончай, Габби. Сколько можно?
– Значит, выбиваешь? Небось тридцать из тридцати?
– Тридцать шесть из тридцати шести, – поправила Рамона. – Но говорить об этом не надо, плохая примета.
– Да ладно, – пробормотал Кевин. – Ничего страшного. Просто я всегда нервничаю.
И в самом деле, в его результативности было что-то неестественное. Как бы здорово ты ни играл, некоторые твои подачи все равно должны принимать. То, что мячи раз за разом пролетали мимо принимающих, казалось весьма странным и Кевина это отчасти даже пугало. А тут еще постоянные подначки соперников и товарищей по команде. Мистер Тысяча, мистер Совершенство, Божественный Кевин… Жуть!
– Подавай за линию, – предложил Хэнк. – Я бы на твоем месте поступал так.
– Черта с два!
Все расхохотались.
Стоило Кевину выйти на поле – неважно, с кем предстояла игра, – стоило встать у лунки, помахивая битой и не сводя взгляда с мяча в руке питчера (большого, черно-белого, круглого мяча, похожего на упавшую с неба полную луну), как все мысли мгновенно куда-то пропадали, исчезали без следа; он отбивал и бежал к следующей лунке, продолжая чувствовать силу своего удара, который нанес бы, наверное, даже против собственной воли.
* * *
В другой день, тоже после работы, Рамона спросила у Кевина:
– Пойдешь на пляж?
– Конечно, – отозвался тот, проглотив внезапно вставший в горле комок.
Сев на велосипеды, они выехали на ньюпортскую трассу. Задувал прохладный ветерок, трасса пустовала; Кевин принялся усердно крутить педали, однако Рамона не отстала – наоборот, какое-то время спустя вырвалась вперед. Дорога пошла под уклон; велосипедисты мчались с такой скоростью, что даже обгоняли автомобили. Затем начались узкие улочки Коста-Месы и Ньюпорт-Бич и пришлось притормозить, чтобы не угодить под колеса какой-нибудь машины. Вдоль улиц, которыми они ехали, выстроились высотные, отделанные яркими, разноцветными панелями многоэтажки. Как ни старались власти полуострова Бальбоа, сократить численность населения на побережье не удавалось: ведь под боком был океан. Правда, местные жители, похоже, не возражали против подобной тесноты – охотно селились в многоэтажках и в больших палаточных лагерях. Кооперативы, племена, большие семейства, туристические группы… Тут присутствовали все без исключения формы социальной организации.
Рамона и Кевин доехали до мыса Клин. Над головами шелестели зеленой листвой пальмы, с океана дул бриз. Здесь располагался всемирно известный пляж, прибежище любителей кататься на волнах без досок. Волны накатывались с запада под углом к длинному молу Ньюпортской гавани и, приближаясь к берегу, обрушивали массу воды на разбросанные по пляжу камни. Затем вода отступала, ловила на противоходе следующую волну, и на поверхности на мгновение образовывались бесчисленные пенные водовороты. Невольно складывалось впечатление, что на твоих глазах проводится некий физический опыт. Популярность пляжа среди серфингистов объяснялась очень просто: всем хотелось испытать те острые ощущения, что возникали в момент столкновения двух волн. Добавьте сюда элемент риска – глубина воды у берега, как правило, составляла всего около трех футов; буквально каждый, кого бы вы ни спросили, мог рассказать о несчастных случаях, произошедших у него на глазах, – и вам станет ясно, что именно привлекало на этот пляж тех, у кого бурлила в жилах кровь.
Впрочем, в тот день Тихий океан оправдывал свое название: зеркальная бирюзовая гладь, никаких тебе пенных гребней. Рамона и Кевин ничуть не огорчились, им как раз хотелось просто поплавать. Привкус соли на губах, непередаваемый восторг погружения, возвращения в море, чудесная легкость во всем теле… Кевин, ловкий, как акула, нырнул к самому дну, поднял голову. На поверхности воды, будто в зеркале, отражались одновременно небо и золотистый песок, устилавший мягкими складками океанское дно. В ореоле серебристых пузырьков промелькнуло стройное тело в темно-красном купальнике. Женщины похожи на дельфинов, подумалось вдруг Кевину. Он усмехнулся, почувствовал, что ему не хватает воздуха, и рванулся вверх, к ослепительно белому небосводу. Глаза словно обожгло пламенем. «Лови!» – крикнула Рамона; она пошутила – волн не было и в помине: сверкающая гладь упиралась в далекий горизонт. Они еще долго нежились в воде у берега, потом обнаружили, что в купальник и плавки набился песок, и поплыли его смывать.
В конце концов они вышли из воды и уселись на песок Соляная корочка на гладкой бронзовой коже, запах водорослей, свежий ветерок…
– Не хочешь пройтись по молу?
Кевин, то и дело поглядывая под ноги, чтобы не оступиться, взобрался на огромный валун из числа тех, что образовывали мол. Серые, черные, белые, красноватые, бурые камни тускло поблескивали на солнце. В промежутках между ними, причмокивая, плескалась вода.
– В детстве мы частенько прибегали сюда целой компанией.
– Мы тоже, – откликнулась Рамона. – Всем домом. Только не на этот мол, а на другой, в Корона-дель-Мар, куда предпочитала ходить моя мама. – Ньюпортскую гавань защищали два мола, расстояние по воде между которыми составляло приблизительно двести ярдов. – Когда собирались, говорили друг другу: «Пошли плясать на камнях».
– Нет, мы ходили только на Клин. Для меня в нем было что-то загадочное, волшебное. Я будто отправлялся в путешествие на край света.
Они осторожно переступали с камня на камень – раскидывали в стороны руки, чтобы сохранить равновесие, иногда сталкивались, поддразнивали друг друга, говорили обо всем на свете, и Кевин чувствовал, как потихоньку исчезает то, что совсем недавно их разделяло. Правда, Рамона все же избегала некоторых тем. Детство, развлечения, работа, общие знакомые… Камни под ногами шевелились как живые. Интересно, откуда взялись эти валуны? Какая разница? Не все ли равно, о чем говорить наедине с любимой? Все кажется сущей ерундой. Незаданные вопросы – кто ты? о чем думаешь? я тебе нравлюсь? полюбишь ли ты меня? Безмолвные ответы – я такая, какая есть; я похожа на тебя; ты мне нравишься.
– Помню, мы бегали по камням наперегонки. Сумасшедшие дети!
– Да, – с усмешкой отозвалась Рамона, – теперь мы ведем себя куда разумнее.
Они добрались до конца мола: каменная гряда обрывалась в море. Тонкую полоску горизонта затягивала светлая дымка. Солнечные лучи дробились на поверхности воды на тысячи бликов, что мерцали точно крошечные золотые зеркала, передающие сигналы новой, бесконечно сложной азбуки Морзе.
Рамона села, оперлась руками о камень. Кевин, пристроившийся рядом, заметил, как напряглись, заиграли у нее под кожей мышцы.
– Как дела дома?
– Как обычно, – ответил Кевин. – Андреа мается со спиной, Йоши до смерти надоело преподавать английский, Сильвия беспокоится за детей, которые, возможно, заболели ветрянкой. Донна и Синди по-прежнему слишком много пьют, а Томас не встает из-за компьютера. В общем, все как всегда. Готов поспорить, Надежде кажется, что она попала в больницу для умалишенных.
– Симпатичная женщина, верно?
– Верно. Однако иногда, когда мы начинаем, что называется, ходить на головах, у нее на лице появляется такое выражение…
– Неужели здесь хуже, чем в Индии?
– Может быть. А может, я приписываю ей собственные ощущения. Знаешь, когда ребятня начинает беситься, мне кажется, что жить в одиночестве, своей семьей, гораздо лучше.
– Ничего подобного, – возразила Рамона. – Когда живешь один, сам по себе… Брр!
– Зато никто не трогает, все тихо и спокойно.
– И что с того? Ну да, у тебя есть своя комната, но когда во всем доме только ты с партнером и дети… Представь себе, к примеру, что Рози и Джош живут отдельно. Рози и так практически не обращает внимания на Дуга и Джинджер, она либо работает, либо проводит время на пляже. Получается, что ребята окажутся предоставленными самим себе, а Джош, насколько я его знаю, просто-напросто чокнется от одиночества. Он и так-то…
– Тоже мне, отец называется.
– А так он просит присмотреть за детьми меня или мою маму, а сам идет купаться или куда-нибудь еще, потом возвращается, изливает нам душу, приходит в хорошее настроение, и, когда дома появляется Роза, ему уже на все плевать – если, конечно, она его чем-то не задела. В общем, они более-менее уживаются друг с другом, а вот если бы жили в отдельном доме, их брак, по-моему, распался бы давным-давно.
– Согласен, – проговорил Кевин. – Но как насчет других пар? Послушать тебя, так браки сегодня потому становятся менее прочными, что люди стремятся жить большими группами. Но как быть с теми браками, где все хорошо? Не кажется ли тебе, что прочность таких союзов следует всячески оберегать?
– Может быть, – ответила Района. – Но прочность брака ничуть не пострадает, если супруги поделятся своими чувствами с другими.
– Неужели? – удивился Кевин. Ему вдруг захотелось спросить: «Может, проверим?» До сих пор он как-то не задумывался о женитьбе. Впрочем, у нее уже был опыт: пятнадцать лет жизни с Альфредо… Что там у них разладилось? – На мой взгляд, пострадает, и достаточно сильно.
Рамона задумалась, нахмурила брови. На воде, у большого, покрытого ракушками камня, покачивались водоросли. Солнце по-прежнему припекало. Вскоре они заговорили о другом.
– Смотри, – сказала Рамона, показывая на север. – Два больших корабля.
– Мне всегда нравилось за ними наблюдать. – Кевин приподнялся, заслонил глаза ладонью. Из-за горизонта показались два парусника; они приближались к гавани чуть ли не под одним и тем же углом: первый шел со стороны Сан-Педро, а второй огибал с севера Каталину. Оба несли как прямые, так и косые паруса (сейчас с подобной оснасткой строилось большинство кораблей). Они напоминали громадные баркентины, построенные на закате эпохи парусных судов; однако на тех косые паруса вовсе не были жестко зафиксированы на своих местах. Оба корабля были пятимачтовыми; у того, который шел мимо Каталины, фок-мачта состояла из двух длинных, расположенных под углом друг к другу стрел.
Внезапно на обоих кораблях развернулись все до единого паруса, под бушпритами вскипела вода.
– Они идут наперегонки! – воскликнул Кевин. – Видишь?
Рамона встала. Бриз усиливался; он дул в сторону берега, поэтому наполненные ветром паруса кораблей развернулись к пляжу. На клотиках расцвели лисели; издалека казалось, будто корабли летят над водой, точно огромные пеликаны. На самом деле двигались они не слишком быстро, поскольку принадлежали к классу грузовых судов. Но эти белые, упругие паруса! Похожие одновременно на реактивные лайнеры и на бумажных змеев, парусники мчались к гавани, стараясь опередить один другого. Кевин прикинул, что корабль, который шел с наветренной стороны, может слегка подрезать соперника. Так и случилось: второму паруснику пришлось пойти в бейдевинд, в результате чего нос корабля повернулся к пляжу. Возможно, капитан пытался обойти противника, поменяться с ним местами; в любом случае его маневр выглядел весьма рискованным.
– Каталина прижимает Сан-Педро к берегу, – заметила Рамона.
– Да. По-моему, она победит.
– Не думаю. Мне кажется, Сан-Педро пройдет вплотную к молу. Если захотим, можно перескочить на палубу.
– Спорим?
– Давай.
На конце другого мола появилась компания ребят; подростки тоже наблюдали за состязанием парусников. Кевин вскинул руки, чтобы почувствовать ветер. Невероятно! Как люди сумели подчинить себе это вольное, дикое явление природы? И до чего же элегантны корабли!
«Жми, Каталина!» «Наддай, Сан-Педро!» Рамона и Кевин кричали и подпрыгивали на камнях точь-в-точь как подростки на втором молу. Корабли приближались, и постепенно становилось видно, какие они огромные. Казалось, паруса, похожие на серебристые крылья кондора, достанут от одного мола до другого. Обе команды выстроились на наветренных бортах своих кораблей и осыпали друг друга оскорблениями. Расстояние между парусниками неумолимо сокращалось; невольно складывалось впечатление, что к гавани они подойдут одновременно (в таком случае, согласно морскому кодексу, Каталине придется посторониться). Рамона принялась было жаловаться на судьбу, но тут с правого борта Каталины вдруг выдвинулся длинный металлический стержень, и в воздухе громадным парашютом раскрылся разноцветный спинакер, который потащил за собой корабль. «Дорогу!» – донеслось до зрителей, и Сан-Педро отвалил в сторону. На нем сразу же убрали лиселя и прочие паруса, и корабль неожиданно застыл, будто моторная лодка, у которой отказал двигатель. Каталина под восторженные крики наблюдателей вошла в проход между правым и левым молом; на ней тоже принялись убирать паруса. Все делалось автоматически, экипаж не принимал в этом ни малейшего участия. Корабль величественно двигался по проходу со скоростью пять миль в час; лишенные парусов мачты выглядели необыкновенно высокими на фоне холмов Корона-дель-Мар. Следом за Каталиной в проход вошел и Сан-Педро. Моряки махали руками зрителям.
– Здорово, – проговорил Кевин.
– Наверно, Надежда уплывет на одном из них. Ей ведь скоро уезжать.
Они снова сели, прислонившись спинами к теплому камню и касаясь друг друга плечами. Задувал ветер, ярко светило солнце; чудилось, что все вокруг – море, изящные корабли, каменный мол, зеленый маяк на конце второго мола, бакены, что покачиваются на воде, длинный песчаный пляж, здание спасательной службы, над которым развеваются флаги, далекие силуэты многоэтажек, многочисленные пальмы – окутано ослепительно белым светом, находится в ауре соленого тумана, в эфирной пелене фотонного дождя. В каждое мгновение бытия…
– Замечательный день, – сказал Кевин, потягиваясь, словно сонный кот.
Района, иссиня-черные волосы которой сверкнули на солнце, нагнулась и поцеловала его в губы.
* * *
Ситуация с Рэттлснейк-Хиллом потихоньку прояснялась – правда, настолько медленно, что порой казалось, будто на самом деле ничего не происходит. Из лос-анджелесского УВС пришло письмо, в котором обосновывалась необходимость покупать больше воды. Городская комиссия по землеустройству немедленно обратилась за консультацией в службу водоснабжения округа Ориндж. Расчет был простой: Эль-Модена покупает воду у Лос-Анджелеса, а избыток сливает в подземный резервуар округа, а последний предоставляет городу кредиты на выплату налогов, что в конечном счете приведет к существенной экономии средств.
Услышав об этом, Оскар покачал головой.
– Пожалуй, стоило бы кое-что проверить, – пробормотал он. Прежде всего, сообщил прокурор Кевину, мэру придется либо отменить резолюцию Совета номер 2022, либо каким-то образом ее обойти; ни того ни другого нельзя сделать без голосования. А поскольку суть затеи состоит в том, чтобы начать торговать водой, Эль-Моденой наверняка заинтересуется Управление по охране водных ресурсов штата, которое, конечно, запросит мнение окружной службы, но принимать решение будет самостоятельно. Если же дело дойдет до городского референдума, может быть, стоит воспользоваться советом Салли насчет округа Иньо. Сегодня Иньо владеет водой, которая когда-то принадлежала Лос-Анджелесу; вполне возможно, покупать воду у них окажется гораздо дешевле, а если грамотно составить договор о покупке, идея Альфредо насчет промышленного центра так и останется на бумаге. Иньо изрядно пострадал от Лос-Анджелеса, поэтому его власти, вне сомнения, оценят иронию момента и ухватятся за возможность изменить положение дел в Южной Калифорнии.
В общем, работы было предостаточно. Кевин решил навестить Хироко, Сьюзен и Джерри и выяснить, можно ли на них рассчитывать. Как выяснилось, Джерри окончательно забросил свою адвокатскую практику и уделял все время маленькой компьютерной фирме, что располагалась в здании на пересечении Сантьяго-Крик и Тастин-авеню. Выбрав день, Кевин заглянул к Гейгеру и застал того в обеденный перерыв.
Узнав, что речь идет о холме, Джерри – коренастый мужчина лет шестидесяти с хвостиком – пожал плечами:
– Все зависит от того, что именно планирует Альфредо и что это даст городу. – На первый взгляд он казался спокойным и весьма рассудительным, однако, присмотревшись, можно бьшо заметить хитроватый прищур, единственный признак той глубоко спрятанной бесшабашной веселости, что прославила Джерри на всю Эль-Модену.
– Джерри, Рэттлснейк – последний незастроенный холм в округе! С какой стати мы должны отдавать его Альфредо? Или ты настолько зарылся в свои компьютеры, что остальное тебя не волнует?
– Ошибаешься, – ответил Джерри, проглотив кусок бутерброда. – Как знать, а вдруг я рассчитываю, что Альфредо выделит мне пару-тройку комнат в своем новом здании?
– Да ладно, перестань. Я ведь знаю, тебе наш город нравится таким, какой он есть, иначе ты бы не обедал здесь, на берегу речки.
– Я тут родился.
– Вот именно. – Кевин вздохнул. Убедить в чем-то Джерри всегда было неимоверно сложно. – Тем более ты должен защищать Рэттлснейк. Просто чудо, что служба водоснабжения так долго держалась за холм; а теперь, когда он достался городу, нельзя допустить, чтобы его изуродовали, как все прочие. Подумай об этом.
– Подумаю, – пообещал Джерри. – Знаешь, что я слышал?
– Что?
– По слухам, Альфредо действует не самостоятельно. Пляшет под чью-то дудку.
Попрощавшись с Джерри, Кевин отправился к Сьюзен Майер, главному специалисту местной птицефабрики, которая обеспечивала цыплятами северную часть округа Ориндж. По дороге он размышлял над последними словами Гейгера. Сьюзен, атлетически сложенная женщина лет сорока, великолепная пловчиха, оказалась в лаборатории.
– Кевин, извини, но у меня сейчас нет времени на подобные разговоры, – она показала ему какой-то документ, который изучала перед его приходом. – Впрочем, уверяю тебя, – я разделяю твою тревогу. Альфредо парень неплохой и много сделал для города, но порой мне кажется, что ему следовало быть мэром Анахейма или Ирвина: там ставки гораздо выше. А теперь прости, работы невпроворот, такое впечатление, что в одном из инкубаторов вот-вот выведутся птенцы. В любом случае дело терпит, верно? Сначала необходимо выяснить все, что только можно.
Кевин со вздохом согласился и поехал к Хироко Вашингтон, ботанику, садоводу и специалисту по садово-парковой архитектуре. Дома Хироко не было, однако Кевин ее все же разыскал, помог вырыть яму, которую она копала во дворе очередного клиента, а за работой они поговорили по душам.
Поскольку стаж Хироко в городском Совете составлял без малого двадцать лет, женщину уже не слишком заботило происходящее: она успела привыкнуть ко всему. Тем не менее Кевин расстался с ней в хорошем настроении: она как будто сочувствовала ему и его друзьям и была не в восторге от «грандиозных планов» Альфредо. Что ж, если считать, что Хироко удалось привлечь на свою сторону, значит, остается раздобыть всего один голос. Либо Сьюзен, либо Джерри; никто из них в открытую не отказался, следовательно…
Дома Кевин передал Дорис слова Джерри насчет того, что Альфредо действует не по своей воле.
– Да-а, – протянула Дорис. – Ладно, постараюсь вытянуть что-нибудь из Джона. – Она имела в виду своего приятеля, который работал в финансовом отделе «Авендинга» – ее фирмы, куда стекалось множество слухов. А другой приятель Дорис, который работал в «Хиртеке», знал даже больше, чем Джон. Женщина не упускала случая вызнать у них обоих самые свежие новости.
Через несколько дней Дорис встретилась и поговорила с Джоном. Тот подтвердил, что Альфредо выполняет чей-то заказ. Деньги поступают со стороны. Так было всегда, вот почему «Хиртек», собственно, и вырос как на дрожжах.
По всей видимости, таинственный благотворитель оказал «Хиртеку» немалую помощь. В частности, именно он, наверное, забирал часть доходов, что позволяло фирме не превышать установленных законом пределов и избегать проверок. По крайней мере так утверждала молва. «Энн говорит, что они – только верхушка айсберга», – понизив голос, сообщил Дорис Джон.
– Невероятно, – вырвалось у Дорис. Если это правда, значит, у них в руках мощнейшее оружие, благодаря которому они без труда сорвут планы Альфредо. Если это правда… – Но когда начнется строительство, все тайное непременно станет явным. «Хиртек» наверняка обратится за помощью к правительству или попытается найти партнера, поскольку сам явно не потянет…
– Верно, – сказал Джон при встрече неделю спустя. – Дорис, мне очень жаль, но…
* * *
«Милая Клер!
…Да, я ездил в Бишоп на открытие сезона, и мы с Салли, как обычно, развлекали публику. На нашем поединке присутствовали Кевин и Дорис. Суровая Дорис была чуть ли не в шоке – то ли от ужаса, то ли от омерзения; кажется, она сама не знает, от чего точно. Правда, всласть поиздеваться над Великим Спортом ей не удалось, поскольку они с Кевином потратили часть выходных на восстановление былых отношений. Надежда сказала мне, что когда-то они были любовниками, а сейчас Дорис, по-моему, и тянется к Кевину, и злится на него, в то время как он, сам того не сознавая, во многом просто полагается на нее. Они провели ночь в комнате для гостей в доме Салли, а впоследствии все настолько перепуталось, что, как говорится, черт ногу сломит. Кевин, скажем, с энтузиазмом изучает возможности, которые открылись перед ним, когда обрела свободу красотка Рамона…
…Да, Надежда еще здесь, но скоро уедет: ее корабль уже стоит в Ньюпортской гавани, которую покинет через две-три недели. Это будет печальный день. Нам с ней есть о чем вспомнить. Она часто звонит и предлагает покататься по городу; если я соглашаюсь, меня таскают за собой по всему округу Ориндж – Этакий Бен Франклин в юбке. А что здесь? А почему именно так, а не иначе? А правда, что дикая горчица растет у вас испокон веку? Может, нам стоит применить другой способ? Как по-моему, не слишком ли торопится мэр? А правда то, что рассказывают о Кевине с Рамоной? Надежда забрасывает вопросами всех подряд, потом садится на велосипед и уезжает, бормоча себе под нос что-то насчет скудоумия и невежества. Настоящие зомби, возмущается она, овцы, а не люди! Если же ей удается найти тех, кто знает, чем занимается, и не прочь поговорить о своей работе, она готова толковать с ними хоть целый день, а когда уезжает, вся так и светится от радости. Какой ум, какая сила, какое мужество, восклицает она, сверкая глазами.
Поэтому местные жители одновременно любят Надежду Катаеву и слегка побаиваются. С ее многочисленными талантами и опытом она представляется порой некоей высшей формой жизни, следующим шагом в развитии человечества. Стара, но молода. Должно быть, лекарства от старости – и впрямь замечательная штука. Начать, что ли, принимать?
Разумеется, присутствие Надежды не могло не отразиться на Томе Барнарде, который до ее приезда вел в холмах жизнь отшельника. Теперь он регулярно появляется в городе. Его здесь знают многие, особенно старшее поколение; усилиями Надежды Том снова занялся городскими делами – естественно, на пару с ней. Кроме того, мы привлекли старика к борьбе за Рэттлснейк-Хилл.
Приготовления к схватке, что называется, в разгаре. Кевин и Дорис пытаются осуществить на практике советы Салли. Возможно, они даже пробурят артезианскую скважину. Салли, конечно же, пошутила, однако ты знаешь, как она шутит – с каменной индейской физиономией, поэтому люди обычно принимают ее слова всерьез. Впрочем, я не собираюсь от чего-либо отговаривать Кевина и не подумаю объяснить, что скважина, если дело дойдет до застройки холма, никого не остановит.
Дорис как-то вернулась домой в жутком состоянии – рычала на всех подряд, хлопала дверями. А я как раз – заглянул к ним, чтобы перекинуться парой слов с Кевином, и уже собирался уйти, не застав никого из взрослых. В итоге получилось (чего не хотелось ни мне, ни, уверен, Дорис), что поплакаться в жилетку она могла только противному толстяку Оскару.
Я поинтересовался, что стряслось. Оказалось, приятель Дорис из финансового отдела «Авендинга» – той компании, где она работает, сказал ей, что ее фирма сотрудничает с «Хиртеком», компанией Альфредо, и строить в Эль-Модене новый промышленный центр они собираются вместе. А мы гадали, кого Альфредо возьмет в партнеры. Как выяснилось, ларчик открывался просто.
Ничего, сказал я, зато вам будет рукой подать до работы. Дорис посмотрела на меня, что твоя Медуза Горгона. Весьма впечатляет. Потом заявила, что увольняется. Не желает больше там работать.
Почему-то мне захотелось обратить все в шутку. Любопытно было бы узнать, подумал я, насколько серьезно она настроена. Я высказался в том смысле, что сначала надо, мол, выяснить планы врага.
Дорис озадаченно уставилась на меня.
Я утвердительно кивнул.
Она сказала, что в одиночку не справится, что ей потребуется помощь.
Я пообещал помочь, чем немало удивил ее и самого себя.
Она позвонила своему приятелю и проговорила с ним около получаса. А потом в сопровождении твоего покорного слуги Дорис Яростная отправилась в Санта-Ану, в «Авендинг».
Мы свернули с трассы, миновали будку с охранником – Дорис представила меня как друга – и оказались на территории небольшого научно-промышленного комплекса.
Очутившись в лаборатории, я принялся озираться по сторонам. В тот вечер сюрпризов этот был наиболее ошеломляющим. Представь себе лабораторию, наполовину заставленную скульптурами – большими, маленькими, абстрактными, вполне узнаваемыми и прочими, прочими… Скульптуры из металла, из керамики, из какого-то неведомого материала.
– Что сие такое? – спросил я.
– Мы разрабатываем новые материалы, – ответила она. – Сверхпроводниковые и другие. А то, что вы видите перед собой, – отходы экспериментов.
– Вы хотите сказать, они с самого начала имели такую форму.
Дорис хмыкнула, но промолчала.
– Или форму им придали вы? – не отступался я.
– Да, – призналась она и прибавила, что собиралась отвезти все домой.
В тот момент меня можно было сбить с ног птичьим перышком – на худой конец подушкой. Кто знает, что еще таится в этих калифорнийских омутах? Один неосторожный шаг – и ты уже по горло в воде…
Дорис села к компьютеру, и вскоре принтер начал выдавать нам одну страницу текста за другой. Остальное, сказала Дорис, в кабинете Джона. Придется рискнуть: она-то часто работает по ночам, а вот в его кабинете ей, собственно, делать нечего. Мне было велено стоять на стреме и опасаться охранников и роботов-уборщиков.
Мы на цыпочках прокрались по коридору в кабинет ее приятеля. Снова за компьютер, снова распечатка. Я дежурил в коридоре, а Дорис ксерокопировала документы, которые нашла в письменном столе.
Она уже заканчивала, когда в коридоре появился робот-уборщик. Я лихорадочно заметался из стороны в сторону, распахнул дверь другого кабинета, набросал на пол бумаг, но увернуться не успел, и робот врезался в меня в дверном проеме.
– Прошу прощения, – сказал он. – Я убираюсь.
– Все в порядке, парень. Может, приберешь сначала здесь?
– Прошу прощения. Я убираюсь. – Он вкатился в кабинет и чем-то там щелкнул, должно быть, раздосадованный беспорядком, который я учинил. Я проскользнул мимо него и побежал к Дорис.
Часа два спустя мы вытащили на автостоянку перед зданием несколько ящиков с документами, причем едва-едва управились до того, как в лаборатории появился робот.
Снаружи нас поджидал велосипед-тандем с большим трейлером. Мы забили трейлер коробками до такой степени, что он и не подумал сдвинуться с места. Вообрази себе двоих похитителей подноготной фирмы, которые не могут увезти похищенное! Мы принялись давить на педали. Без толку. Воры, удирающие со скоростью ноль километров в час. Какой подарок для охраны!
Пришлось мне слезть и применить к трейлеру мой коронный приемчик, затем вскочить в седло и снова жать на педали, которые вращались не быстрее часовой стрелки. К несчастью, когда мы свернули с шоссе на городскую улицу, трейлер вновь замер, и понадобилось три «атомных прыжка», чтобы он покатился дальше. Правда, после, разогнавшись до пяти миль в час, мы могли за него не волноваться.
На следующий день Дорис уволилась. Теперь она на пару с Томом, которого усадила себе помогать, изучает украденные материалы. Пока не ясно, найдется ли там что-либо полезное для нас, однако Том считает, что обе компании, вполне возможно, имеют нелегальный источник финансирования или намерены использовать его при строительстве нового центра. Кроме того, некоторые документы навели старика на мысль, что тут, может быть, замешан Гонконг. В общем, рисковали мы не напрасно. Слава несгибаемой Дорис!
В знак благодарности она подарила мне одну из своих скульптур, довольно большую, из зелено-голубого керамического сплава: женщина подбрасывает в воздух птицу. Движение передано просто замечательно. Мы оба уставились на статую и некоторое время глядели на нее, не произнося ни слова.
– И давно вы этим занимаетесь? – наконец полюбопытствовал я.
– Несколько лет.
– Если не секрет, что вас побудило начать?
– Ну… Я проводила эксперимент, проверяла, как материалы реагируют на давление. Из печи появилось нечто весьма необычное, в чем я увидела форму. Обычно форму видят в облаках, а я разглядела ее тут и стала помогать ей проявиться.
Я сказал, что поставлю статуэтку у себя на террасе, когда Кевин ее достроит.
…Работа по перепланировке дома продолжается. Сейчас мой дом сильно смахивает на Парфенон: крыши нет, стен, в общем и целом, тоже. Меня уверяют, что скоро все станет на свои места. Надеюсь, что так, ибо со мной, когда я дома один, начали происходить достаточно странные вещи; быть может, когда дом достроят, это прекратится.
…Естественно, я по-прежнему чувствую себя не в своей тарелке. Однако постепенно возникает новая оболочка, создается новая жизнь. Чикаго все чаще представляется мне сном – продолжительным, необычайно ярким, но сном, который мало-помалу блекнет и забывается. Такие вот дела. Человек живет и полагает, что реальнее этого ничего быть не может. Потом это превращается в зыбкое воспоминание, а ему на смену приходит новая действительность, реальнее которой, разумеется, не может ничего быть. Никак не привыкну. Ну ладно, пиши. Жутко по тебе скучаю.
Твой Оскар».