Четыре часа в воздухе. Лидди наконец-то заснула. Я барабаню по клавиатуре портативного компьютера – не столько работаю, сколько пытаюсь отвлечься от надоедливых мыслей.

Стратегии изменения истории… Нужно придумать, как перейти из этого мира (пожалуйста, поскорее!) в мир книги. Главное – утопия.

Слова на дисплее появляются и исчезают, будто дни.

Линкольна не убивали, ничего подобного, нам известно, что все было иначе, что мировая история просто не могла избрать то направление… Кажется, нас кто-то ведет; но нет, теория Великого Вождя не проходит, ибо человечество не спасет никакой индивидуалист. Либо все вместе, либо…

Все или ничего. Ах, Памела…

Некая группа, которая то ли обладает влиянием, то ли нет, однако все ее члены – скажем, юристы – действуют сообща. Никак не могу отделаться от ощущения – несмотря на собственный опыт последних месяцев, – что спасти человечество может именно Закон. Допустим, выпускники юридического колледжа в Гарварде занимают наиболее важные посты в правительстве, МВФ, Всемирном банке, Пентагоне и спасают двадцать первый век. Похоже на правду? Не слишком, но, по крайней мере, возможно. Что нам мешает это осуществить? Только инерция, идеология, отсутствие воображения. У нас есть педагоги и проповедники, однако политически активных людей среди них, как и среди представителей иных профессий, раз-два и обчелся. А ведь нужно согласовать программу действий… Насколько невыполнимым должно стать то или иное дело, чтобы его осуществление оказалось никому не нужным? Нечто вроде теории конспирации, которая мало кого интересует.

Историю изменяет популярная книга, утопическое произведение, которое читают все подряд, читают и задумываются – во всяком случае пытаются, пускай даже неосознанно. Книга изменяет образ мыслей, и каждый человек начинает мечтать о новом, лучшем мире, и что-то делать…

Я прихожу в отчаяние. Как говорил Маркузе: «Один из главных признаков опасности – то, что мы не можем представить дорогу, которая привела бы нас в утопию. Нам туда не добраться».

Нужно сделать только первый шаг, и ты уже там. Процесс, динамика, в движении жизнь… Мы должны найти дорогу. Наше воображение развито сильнее, чем у предков. Стоит сделать один-единственный шаг, и мы окажемся на дороге.

И что с того? Книга-то о чем?

Я смотрю на дисплей. Моя дочь вздыхает во сне. Какое у нее лицо… Если человек не может прикоснуться к другому, которого любит, не может его увидеть…

Мы находимся в тридцати пяти тысячах футов над поверхностью планеты. Пассажиры лайнера смотрят кино. Я смотрю в иллюминатор. Земля кажется нам неизмеримо громадной, но стоит подняться над ней…

Слова появляются и исчезают, будто…

«Марсианскую» вечеринку, на которую Хэнк пригласил всю компанию, было решено устроить на природе. Они все вместе выехали из города и покатили в сторону холмов; велосипедные фары напоминали в темноте вереницу мотыльков. «Лобос», Оскар, Надежда и Том Барнард на тандеме, который так и рыскал по дороге… У каньона Черная Звезда шоссе закончилось. Оставив велосипеды у начала тропинки, дальше они отправились пешком. В рюкзаке Хэнка, который шел впереди всех, что-то позвякивало.

– Люди высадились на знаменитой красной планете, – пробормотал Оскар, в очередной раз споткнувшись, – а мы собираемся отметить это событие, блуждая во тьме, точно дикари. Космическая одиссея наоборот!

Было тепло, время от времени принимался дуть ветерок, под порывами которого вздрагивали ветви карликовых дубов, что росли на стенах каньона. То был северный ветер из Санта-Аны, который, промчавшись над Сан-Хоакином, растерял всю свою влагу и сделался горячим и сухим.

– Санта-Ана, – проговорил, принюхиваясь, Том, повернулся к Надежде и взял ее за руку. Женщина подпрыгнула. – Статическое электричество. Хороший знак.

Электрошок при каждом прикосновении.

Приблизительно через полчаса они добрались до Горячих Источников – неширокой травянистой равнины, по которой были разбросаны крохотные озерца. Тут и там виднелись платаны, дубы, ореховые деревья, которые словно охраняли озера. На берегу самого большого из озер стоял низенький домик с павильоном. Хэнк, арендовавший этот дом на одну ночь, открыл дверь и включил внутри свет. Сразу стало видно, как лопаются на поверхности озера пузырьки. Деревья шелестели листвой, скрипели в полумраке ветвями.

– Горячо, однако!

Озеро с домом на берегу располагалось достаточно близко к самому источнику, от которого его отделяли лишь два озерца поменьше. Футов двадцати в поперечнике, от трех до пяти – глубиной. Под воду, к бетонной скамье, уводили бетонные же ступеньки, дно было усыпано песчаником, который по жесткости мало чем отличался от бетона. Короче, все, что нужно, имелось в наличии.

Хэнк, Джоди, Майк и Оскар пошли в дом, класть в холодильник продукты. А остальные, сбросив с себя одежду, попрыгали в воду. Плеск, визг, восторженные вопли… Вода обжигала, но не слишком сильно; стоило коже привыкнуть, как по всему телу разливалось блаженство.

Какое-то время спустя на берегу появился Оскар – огромное белое пятно в ночной темноте. «Осторожно!» – крикнул Кевин. Оскар казался в эту минуту сказочным великаном – раза в три выше любого человека, широкоплечий, с голой грудью, громадным животом и толстыми, как стволы деревьев, ногами. Те, кто сидел в воде, не сводили с него глаз. Он вскинул голову, внезапно присел на корточки, широко раскинул руки и сделал вид, будто прыгает в озеро, летит и падает, точно гигантское пушечное ядро. «Не надо! Вода выйдет из берегов! Или дно треснет!» Оскар топнул ногой, яростно потряс черными кудрями, отбежал чуть назад, рванулся вперед, снова назад; во всех его движениях ощущалась та самая носорожья грация, которую Кевин и Дорис наблюдали в Бишопе. Из домика, привлеченные шумом, выскочили Хэнк, Джоди и Майк. Оскар неожиданно взмыл в воздух этаким большим белым китом, на мгновение завис над озером, а затем плюхнулся в воду, подняв кучу брызг.

– Господи! – воскликнула Габриэла. – Озеро-то обмелело!

– А если Оскар вылезет…

– Оскар, на берег мы вас не пустим, – выдавила сквозь смех Дорис.

Оскар выпустил изо рта струю воды, будто изображая из себя статую-фонтан.

– С какой скоростью заполняется озеро? – поинтересовался Майк. – Десять галлонов в минуту? Значит, к утру вода поднимется до прежнего уровня.

– Надо подлить в озеро текилы, – заявил Хэнк, который держал в руках поднос с бутылками и стаканами. – Это будет жертвоприношение. Давайте разбирайте.

Джоди принялась передавать стаканы.

– Эй, Джоди, мы сами справимся, сядь отдохни!

– Хэнк уже несет маски, надо поспешить. Хэнк и впрямь разложил на берегу с десяток собственноручно изготовленных из папье-маше масок.

– Здорово, Хэнк!

– Еще бы! Я провозился с ними целых два месяца.

Он начал раздавать маски, тщательно выбирая, кому какую. Кевин получил лошадиную, Рамона – орлиную, Габриэле выпало стать петухом, Майку – рыбой; Том превратился в черепаху, Надежда – в кошку, Оскар – в лягушку; Дорис стала вороном, Джоди – тигром, а сам Хэнк надел маску койота. Во всех масках были прорези для глаз и для рта – чтобы можно было пить. Отовсюду доносились возгласы и смех: люди изучали друг друга в новом обличье – причудливом, диковинном, отчасти хищном.

– Хей-хей!

Все хором повторили фразу.

Джоди спустилась по ступенькам в озеро, присвистнула, ощутив температуру воды. Стройное тело, увенчанное тигриной маской, изогнулось так, словно Джоди и впрямь превратилась в тигрицу. Хэнк расхаживал по берегу, предлагая на выбор стаканы или бутылки.

– Текила у Хэнка своя, – сообщил Том Надежде. – Он выращивает кактусы у себя в саду, сам экстрагирует, ферментирует, перегоняет. – Том отхлебнул из стакана. – Бр-р, ну и гадость! Эй, Хэнк, плесни-ка мне еще.

– По-моему, очень вкусно. – Надежда вдруг закашлялась.

– Да, текила – напиток богов, – с усмешкой заметил Том.

Хэнк замер на берегу. Выглядел он совершенно естественно, будто всю жизнь ходил без одежды и в маске койота. «Слушайте ветер!» Сквозь журчание воды, если прислушаться, можно было различить шелест ветра; внезапно в ночи словно вспыхнул яркий свет, и каньон стал виден как на ладони: узкая горловина, высокие каменные стены – обо всем этом рассказывал ветер. Хэнк сдвинулся с места, принялся бормотать себе под нос; время от времени к нему присоединялись и другие, и тогда над озером звучало великое слово «Аум». Фразы, что срывались с губ Хэнка, представлялись одновременно бесмысленными и исполненными глубокой мудрости. «Мы происходим от земли, мы – часть земли». Затем началась песня: «Ийя-ух, ийя-ух, а-умм!» Нет, то была не песня – Хэнк читал нараспев поэму, написанную на языке, которого не знал никто из присутствующих. «Мы происходим от земли, как вода, что проливается в мир. Мы – пузыри земли. Пузыри земли». Снова тарабарщина – то ли санскрит, то ли язык шошонов (какой именно, было ведомо лишь шаману). Хэнк крался по берегу озера точно койот, приближающийся к курятнику. Остальные стояли по пояс в воде и пели, отчетливо ощущая, что должны подчиняться койоту. Неожиданно койот завыл, а следом за ним все, как могли, громко залаяли на небосвод.

– Черт возьми! – воскликнул Хэнк, прыгнув в пруд. – Когда весь мокрый, на ветру холодновато.

– Прими текилы, – посоветовал Том.

– Отличная мысль.

Джоди пошла в дом, чтобы принести еще спиртного. Войдя внутрь, она включила телевизор, однако убрала звук. Экран засветился наподобие лампы, мелькавшие на нем фигуры казались разноцветными абстракциями. Джоди набрала музыкальную программу, и к шелесту ветра присоединилась мелодия, которую вели арфы и флейты. На черном небе мерцали звезды, над макушками деревьев сверкала, будто самоцвет, будто десять Юпитеров, выведенная на орбиту гигантская солнечная батарея. Луна должна была взойти не раньше, чем через час.

– Вода становится слишком горячей, – проговорила Рамона (широкоплечий орел с гладкой мокрой кожей, стоявший на мелководье). – Стоит из нее вылезти, тут же замерзаешь. И ветер вдобавок… Никак не приспособиться.

– Мне почему-то вспоминается рассказ о том, как Мюир ночевал на Шасте, – отозвалась черепаха. – Он был сыном священника-кальвиниста, который не давал ему спуску, поэтому вырос привьганым ко всему и Сьерра ничуть его не пугала. Но однажды они с приятелем поднялись на Шасту, и на вершине их застала пурга. Мюир наверняка бы погиб, однако в те дни на Шасте еще имелись горячие источники, и вот Мюир с приятелем разыскали на вершине озеро и прыгнули в воду. Но та оказалась жутко горячей, градусов шестьдесят пять; к тому же от нее разило сероводородом. Они вылезли на берег и, естественно, мгновенно замерзли. Хорошенький выбор – свариться заживо или превратиться в ледышку, верно? Им оставалось лишь одно: они всю ночь то прыгали в воду, то вылетали на берег, пока не отупели настолько, что перестали различать жару и холод. Впоследствии Мюир говорил, что ночь выдалась тяжелой, из чего следует, что ночка и впрямь была о-го-го, раз о ней так отзывался Джон Мюир.

– Он смахивает на нашего Хэнка, – сказал тигр. – Мы как-то отправились в горы, внезапно разразилась гроза, я повернулась к Хэнку и вижу – он лезет на дерево. Я кричу: «Какого черта? Ты куда?» А он отвечает, что хочет полюбоваться молниями.

– А когда мы были в Йосемитской долине и поднялись к водопадам, Хэнк забрел по колено в воду и подошел к самому обрыву, и наплевать ему было, что лететь в случае чего придется целых три тысячи футов! – прибавил петух.

– Ну да, – отозвался Хэнк, – ведь иначе я ничего бы не увидел.

Все рассмеялись.

– И потом, дело было в октябре, вода стояла низко.

– А помнишь водонапорную башню в Колорадо? Мы залезли на самый верх, и тут появляются какие-то чудаки, которые принимаются с нее нырять. А до воды футов пятьдесят – шестьдесят! Ну вот, они все нырнули, и тут Хэнк встает на край, чтобы получше разглядеть, целы они или нет, и, разумеется, летит вниз!

– Я бы нырнул и раньше, – откликнулся койот, – но сообразил, что можно, только когда увидел этих ребят.

– А как-то раз мы ехали на подъемнике на вершину Биг-Беар, – продолжал рассказывать петух, справившись с приступом смеха, – и Хэнк сказал: «Слушай, до чего же хочется взять и полететь! Шикарное, должно быть, ощущение». Я не успела и рта раскрыть, как он прыгнул с подъемника, пролетел футов тридцать и шлепнулся на склон горы!

– И оцарапал лыжами лицо, – добавил Хэнк. – Причем не знаю как.

– А когда ты заставил Дамасо взобраться на Джошуа-Три…

– Я погорячился, – признался койот. – Он испугался, оступился, когда мы шли по уступу, и покатился вниз, да так быстро, что я едва успел схватить его за волосы. Представляете картинку: человек висит над пропастью, а другой вцепился ему в волосы!

– Я согрелась, – сообщил орел, погрузившись в воду по самую маску, и передвинулся поближе к лошади. От прикосновения Рамоны у Кевина забурлила в жилах кровь, а женщина и не думала отодвигаться. Кровь приливала к сердцу, грозила разорвать сосуды; Кевин судорожно сглотнул. Магия прикосновения… Из воды на миг показалось плечо Рамоны, такое же горячее, как сама вода. Пар, что поднимался над озером, вдруг приобрел розовый оттенок – по телевизору начали передавать отчет о высадке на Марс. Интересно, подумалось Кевину, можно ли испытать оргазм через прикосновение?

Оскар и Дорис, лягушка и ворон, выясняли – естественно, в шутку, – кто из них был в своей жизни ближе к гибели и что страшнее – угодить под свалившуюся откуда-то железку, летать с Рамоной, бороться с Ванкуверскими Девственницами или вытаскивать из охваченного пожаром помещения важные документы… Тем, кто слышал этот разговор, оставалось только удивляться, как люди могут похваляться собственной глупостью. Кошка пихнула в бок черепаху и показала на лягушку. Черепаха покачала головой и кивнула в сторону орла с лошадью. Кошка пожала плечами.

– По-моему, пора, – заявил койот. – Марс, кажется, приближается.

– Сделать громче?

– Нет.

Арфы, флейты, шелест листвы словно аккомпанировали отчету о высадке людей на другую планету. Экспедиция долго откладывалась, то и дело возникали всякие неувязки, но сейчас она наконец-то близилась к завершению, которое, впрочем, было одновременно началом – началом чего-то такого, что не суждено было увидеть никому из ныне живущих, но от того ничуть не менее важного. Экран телевизора стал на мгновение окном в новый мир, в новую историю.

…С орбиты было запущено несколько автоматических зондов, которые совершили посадку в бассейне Эллада, именно там, где планировал посадить корабль начальник экспедиции. На всех зондах имелись телекамеры, которые в данный момент и передавали изображение садящегося корабля. Режиссерам трансляции было из чего выбирать, и они время от времени выводили на экран картинки сразу с двух или трех камер. Эллада, наиболее крупный кратер на поверхности Марса, росла на глазах, ее выстланное красноватым песком, усыпанное камнями дно постепенно приближалось. Потом появлялась иная картинка: розовое небо и черная, окруженная белым нимбом точка, которая увеличивалась с каждой секундой. Вот она превратилась в модуль с парашютом, внезапно ослепительно засверкала – сработали тормозные двигатели. Теперь на экране возник вид с орбиты: посадочный модуль, похожий сверху на пух чертополоха, опускается в кратер. Кадры, которые непременно станут достоянием истории, срез настоящего, лишь в котором все и происходит. Экран телевизора как будто сделался невероятно большим.

Шаман-койот снова завел свой речитатив, к нему присоединились и некоторые другие маски. Буквально все – мерцающие звезды, черная листва, черное же небо, шелест ветра, журчание воды, таинственная мелодия, голоса, привкус текилы, телеэкран, от которого исходило красное сияние, темный силуэт павильона, – все слилось воедино, возникло нечто цельное, не поддающееся разъединению. Черепаха, на мгновение вынырнув из пелены мистики, не могла не восхититься явно присущим шаману чувством обстановки. Как иначе можно было ощутить себя в этот великий миг заодно с человечеством? Тем временем модуль приблизился к поверхности Марса почти вплотную, и они увидели, как взвихрился красный песок, словно поднятый ветром – таким, как тот, что задувал над озером; их голоса стали громче, черепаха вдруг ощутила в сердце то, о чем, казалось, давным-давно забыла. Усмехаясь под маской, Том пел вместе с остальными. Модуль скрылся в облаках алой пыли. «Хей! Хей!» – закричали маски, прыгая в воде.

Люди высадились на Марсе.

Изображение красной планеты исчезло, на экране появились комментаторы, которые принялись задавать вопросы гостям телестудии. Хэнк сходил в дом и вернулся с парой больших надувных мячей, которые бросил в воду. Маски играли в нечто вроде водного поло, разговаривали, потягивали текилу, время от времени поглядывая на экран, где мелькали лица астронавтов.

– Интересно, каковы были их первые слова?

– Если они опять сморозили какую-нибудь глупость, как на Луне, меня вывернет наизнанку!

– Как насчет: «Что ж, мы на месте»?

– Наконец-то дома!

– Марсиане приземлились!

– Отведите нас к вашему начальству!

– Если не включим звук, так и не узнаем.

– Вот это фраза так фраза!

– Не надо, послушаем завтра в новостях. Тем более говорить красиво они наверняка не умеют: ты же знаешь астронавтов.

Посреди озера, видимо, подгоняемый паром, что поднимался причудливой формы струйками над поверхностью воды, медленно вращался один из мячей. Призрачный желтый свет. Поднятые руки, обнаженные тела, звериные маски. Тела светились в темноте, будто внутри каждого горел огонек.

Вскоре голоса стихли. Люди отдыхали, наслаждались покоем, ощущали кожей течение воды и дуновение ветра. Вслед за мышцами расслабилось и сознание. Орел снова придвинулся к лошади – неторопливо, точно вальсируя в клубах пара. Внезапно на воду спланировала дюжина-другая листьев платана, которые на какой-то миг словно зависли в воздухе рядом с орлом. Рамона повернулась и села, прижавшись к Кевину. Широкие плечи, мускулистые руки, плоская грудь… Один листок опустился ей на голову.

Общая беседа расстроилась, теперь каждый разговаривал со своим соседом. Петух и рыба, взяв полотенца, растаяли в темноте. Том с Надеждой обсудили высадку на Марс, вспомнили общих знакомых из числа тех, кто имел отношение к экспедиции… Койот и тигр выбрались на берег, сели лицом к лицу, взявшись за руки и подпевая музыке: Хэнк маленький и жилистый, Джоди высокая, с пышными бедрами и роскошной грудью. Кевин и Района молча наблюдали за ними.

Лягушка и ворон, что сидели в озере друг напротив друга, изредка перебрасывались мячом, не давая тому уплыть вниз по течению, и обменивались порой ничего не значащими фразами. Ворон то и дело искоса поглядывал на лошадь и орла. А Том и Надежда, которые, казалось, с увлечением предавались воспоминаниям, на самом деле внимательно следили за всеми сразу.

– Посмотри на мои пальцы, – проговорила лошадь. – Лиловеют прямо на глазах.

– Мои тоже, – отозвался орел. – И не только пальцы. – Района вылезла из воды, уселась на бетонный бордюр, сняла маску и тряхнула волосами. Кевину подумалось, что с масками эффект получился обратным тому, которого, должно быть, добивался Хэнк: лицо без маски выглядело бесконечно более нагим, нежели обнаженное тело.

– Я запарилась, – сказала Рамона, кинув на Кевина взгляд, от которого у того перехватило дыхание. – Может, пойдем проветримся?

– С удовольствием, – отозвался он, ощущая, как жеребец внутри его становится на дыбы. – Луна, похоже, вот-вот взойдет. Можно подняться на гребень, встретить ее восход.

– Договорились.

Они зашли в дом, вытерлись, оделись, затем вернулись к озеру.

– Пойдем погуляем, – сообщила Рамона.

Вскоре после их ухода Дорис тоже выбралась из воды. Ее тело по сравнению с телом Рамоны выглядело едва ли не рыхлым.

– Жарко, – произнесла она сдавленным голосом, не обращаясь ни к кому в отдельности, встала и быстрым шагом направилась к дому. Лягушка молча проводила ее взглядом.

– А вам не хочется последовать за ней? – тихо поинтересовалась у Оскара кошка.

– Ни в коей мере, – ответила лягушка, глядя на воду. – Если бы она жаждала моей компании, то наверняка сказала бы об этом.

– Совсем не обязательно. Возможно, она просто постеснялась…

– Не думаю. Она… Черт побери! – Оскар взял с бордюра бутылку, допил то, что в ней оставалось. – Фью! – Нырнул, вызвав небольшое цунами, подплыл к столику на другом берегу, приложился к другой бутылке, повернулся – и увидел, что Дорис исчезла.

Тогда Оскар снял маску, вылез на берег, оделся. На дне озера, чудилось, пульсирует загадочный свет, который пробивается сквозь пелену красного пара. Рябь на поверхности напоминала что-то такое… Но где же Дорис? Оскар вздохнул, почувствовал, как сходит с лица улыбка. Может быть, она и впрямь хотела, чтобы он к ней присоединился? Дала хотя бы знать…

Ветер приятно холодил разгоряченное тело, несмотря на то что сам по себе был сухим и горячим. А тело радовалось новым ощущениям. Может быть… Что ж, надо найти Дорис, и чем скорее, тем лучше. Оскар обулся, подошел к озеру, присел на корточки и вполголоса сообщил Надежде:

– Пойду поищу.

– Она выбрала ту же тропинку, что и Кевин с Рамоной. Идите. Думаю, она вам обрадуется.

Оскар выпрямился, посмотрел на росший на берегу платан. Внезапно у него слегка закружилась голова. Столько веток на фоне звезд! Каждая раскачивается в своем собственном ритме, который зависит от того, насколько далеко она расположена от ствола… Ладно, еще один глоток текилы, и вперед. Поглядев под ноги, он увидел тропу так отчетливо, словно она была вымощена желтым кирпичом, и двинулся по ней в лес.

Том и Надежда сидели рядом, сняв маски и подставив лица ветру. Хэнк и Джоди по-прежнему что-то напевали, словно упорядочивая ночные звуки. Тому захотелось присоединиться к ним, и он произнес: «Аум». Песчаник под ногами был одновременно скользким и жестким, небо на востоке чуть посветлело – вставала луна. Хэнк и Джоди поднялись – небольшого роста мужчина, высокая женщина – и рука в руке направились к павильону, прихватив по дороге полотенца.

– Вот так, – проговорил Том и засмеялся. Телеэкран показывал посадочный модуль на каменистом дне кратера Эллада. – Диковинная инопланетная штучка.

– Именно это они сказали, когда вышли наружу?

– Нет, – покачал головой Том. – Это сказал я.

– Понятно, – кивнула Надежда. – Думаю, они изрекли нечто похожее. А почему бы нам не распить еще одну бутылку текилы? Мне она начинает нравиться.

– Неужели? – Том взял со стоявшего на берегу столика полную бутылку. – Признаться, у меня немножко шумит в голове.

– У меня тоже, если, конечно, мы говорим не о разных вещах. Замечательная штука, хоть и крепкая.

– Не так давно вы рассуждали иначе.

– Что было, то прошло. Знаете, я почему-то все сильнее мерзну. Наверно, пересидела…

– Можно подняться выше по течению. Там вода горячее.

– Если вы не против.

Надежда встала и мелкими, осторожными шажками направилась вверх по руслу ручья. Ее серебристые волосы словно светились в темноте, а благодаря стройной фигуре она выглядела совсем молодой. Том моргнул, крепко стиснул в кулаке горлышко бутылки и последовал за Надеждой.

До чего же странно, когда вода теплее, чем воздух! Надежда скрылась за деревьями, лишь поблескивали иногда во мраке волосы. Том невольно вздрогнул, пораженный чудесным зрелищем: нагая женщина бредет ночью по воде, над которой поднимаются едва различимые струйки пара. По берегам ручья выстроились папоротники.

Добравшись до следующего озерца, Том увидел, что Надежда стоит у берега, по колено в воде и по пояс в пару. Над восточной стеной каньона показалась луна; привыкшим к темноте глазам ее свет почудился непереносимо ярким, однако они быстро приспособились, и луна стала обычной – бледной и тусклой.

– Вы были правы, – заметила Надежда, – здесь теплее.

– Отлично.

Они сели на бордюр, опустив в воду ноги. Ветер почти мгновенно высушил кожу, стало прохладно, и они соскользнули в озеро.

– Надеюсь, Оскар найдет Дорис, – сказала Надежда, забирая у Тома бутылку с текилой.

– Может быть.

– Во всяком случае, пускай попытается. – Она рассмеялась. – Какие, кстати, красивые тела!

– Да, особенно у Рамоны и Джоди.

– А у Кевина с Хэнком? – лукаво поинтересовалась женщина и пихнула Тома локтем в бок.

– Конечно-конечно.

– А у Габби, у Майка, Дорис и Оскара? Том не выдержал и засмеялся.

– По правде говоря, все они кажутся мне не до конца сформировавшимися, – произнесла Надежда, придвигаясь поближе. – Как у подростков. По-настоящему красивое тело должно быть немножко другим. У них чересчур гладкая кожа; какая-то безжизненная. Не то что у вас, – прибавила она, ущипнув Тома за руку.

– Да, им не помешает пара-тройка морщин, – со смешком согласился Том. Ну и дела, подумалось ему, ну и дела. – Морщины добавляют характера.

– Чего-чего, а характера у меня в избытке. – Надежда усмехнулась.

– Взаимно.

– И потом, они почему-то не любят разноцветных волос.

– Вам хочется разнообразия? «Богатство даровал Господь…»

– Именно разнообразия. Или сундука с сокровищами. – Пальцы Надежды пробежались по его руке.

Том нащупал на дне песок, набрал горсть, написал им на груди Надежды свои инициалы.

– Т. Б. Неплохо, но непонятно. – Он заменил буквы пустыми квадратиками.

Надежда тоже набрала песку, разрисовала Тому лоб, скулы и щеки.

– Какой у вас грозный вид! Ни дать ни взять индейский воин.

– Улюлю! – Том, в свою очередь, разукрасил лицо Надежды, нанес на каждую щеку по две полоски. – Жуть!

– Готова поспорить, они и целоваться не умеют, – проговорила женщина и прильнула к Тому.

Когда поцелуй закончился, Барнард засмеялся.

– Да, – согласился он, – до такого им далеко.

Они продолжали рисовать на телах друг друга узоры, не забывая и о других развлечениях. То и дело звучали фразы вроде: «И этому их надо учить», «И этому», «И… вот… этому»…

При свете луны Том отчетливо видел Надежду, ее испещренное песчаными разводами теплое тело, по которому вдруг пробежала дрожь. Нагнулся, поцеловал сначала одну грудь, потом другую. На зубах заскрипел песок, однако Том не обратил на подобную мелочь ни малейшего внимания. Шелест листвы, журчание воды, зависшая в небе половинка луны, яркие звезды, женское тело в его руках… Почему-то захотелось сравнить ребра, что прощупывались под кожей, со штакетинами забора.

Издалека донесся лай койотов, удивительное глиссандо, которого не повторить ни одной собаке, – странно мелодичное, восторженное, полубезумное. Со стороны хижины долетел не то крик, не то стон; Надежда и Том переглянулись и засмеялись: все складывалось в причудливый узор, который возник совершенно неожиданно и вряд ли сможет возникнуть снова. Такое бывает раз в жизни и никогда больше не повторяется. Койоты продолжали лаять; заскрипели под ветром деревья; Надежда притянула Тома к себе.

Когда они вернулись к действительности, женщина улыбнулась.

– Мы с тобой всех их благословили.

Кевин с Рамоной, лошадь и орел, поднялись по каньону над источником и углубились во мрак ночного леса. Если тут где-то и была тропинка, они ее не заметили. Кевин улыбался: ему нравилось лавировать между деревьями, переступать через поваленные стволы. До чего же хорошо, что дует ветер – внутри все чуть ли не спеклось, лицо до сих пор в поту!

У разветвления каньона Кевин остановился. Рамона встала рядом, прижалась к нему. В детстве он облазил все окрестные каньоны и знал их как свои пять пальцев, но сейчас, в призрачном полумраке, никак не мог сосредоточиться и вспомнить, не мог сообразить, куда идти. Все понятно – лес, ночь… Скоро взойдет луна, тогда ориентироваться станет легче. А пока… Кевин свернул налево. В любом случае они не заблудятся, рано или поздно выберутся на гребень.

Идти стало немного тяжелее, словно они шагали по лестнице с изрядно выщербленными ступенями. Иногда приходилось даже подтягиваться на руках. Наконец они выбрались на широкий гребень, что полого поднимался в направлении Седельной горы. Под ногами зашелестела палая листва, прикрывавшая голый песчаник. Кое-где росли чахлые дубки; если присмотреться, можно было различить редкие кустики полыни.

Небо на востоке посерело, затем стало снежно-белым. Взошла луна. Звезды мгновенно потускнели, небосвод приобрел пепельный оттенок, пролегли тени, и гребень словно преобразился. Кустики полыни напоминали теперь припавших к земле животных, дубки качались на ветру: казалось, они тянут к людям руки с длинными пальцами.

Внезапно на фоне луны – большой, яркой настолько, что можно было разглядеть и темную половину, – промелькнула тень. «Что такое?» – изумился Кевин. Тут он сообразил, что тень двигалась не по воздуху, а по гребню. И была не одна. Животные вскинули к небу узкие морды; несколько долгих секунд спустя донесся вой.

Койоты. «Быстро же они откликнулись на зов Хэнка», – прошептала Рамона. Ее шепот прозвучал на удивление таинственно; ночь балансировала на грани возможного, койоты тявкали то вместе, хором, то по отдельности. Кевин невольно вздрогнул, по спине побежали мурашки. Инстинктивно привлек к себе Рамону (шок прикосновения); они обнялись. Подобное в Эль-Модене среди друзей было в порядке вещей, однако ни Кевин, ни Рамона раньше не позволяли себе чего-то такого. Сейчас это произошло впервые. Они попятились, каждый в свою сторону, уставились друг на друга: даже в призрачном лунном свете Кевин видел, какая гладкая, прямо-таки бархатная у Рамоны кожа. Иссиня-черные волосы, поблескивающие в полумраке глаза… белые зубы, закусившие нижнюю губу, когда они поцеловались. Изнутри рвались звуки, похожие на восторженное тявканье койотов. Первый поцелуй! Кровь в жилах Кевина преобразилась в нечто более кипучее, яростное, свободное. Его кровь стала ветром.

С Дорис все было иначе. Она шла, не разбирая дороги, вне себя от злости. Знала только, что шагает приблизительно в том же направлении, в каком ушли Кевин с Рамоной. Зачем она их преследует? Глупо, смешно, нелепо. Если бы Кевин был один, она бы догнала его и спросила – крикнула бы так, чтобы у него зазвенело в ушах: «Почему? Почему не я? Ведь мы много раз занимались любовью, были добрыми друзьями, жили по соседству столько лет, что и не сосчитать. Но ты никогда не смотрел на меня так, как смотришь на нее. Да, мы смеялись, развлекались, занимались любовью, вроде бы наслаждались жизнью, но частичка тебя все время была в каком-то другом месте. Со мной ты был не страстным любовником, а всего лишь хорошим другом». «Чтоб тебе пусто было!» – воскликнула Дорис. Естественно, за шумом ветра, который смутно напоминал звуки флейты, ее никто не услышал. У них с ветром и каньоном словно вдруг составился заговор: они прикрывали, защищали друг друга. Поэтому никто посторонний не мог услышать слов Дорис, если, конечно, она не начнет кричать, а этого не будет. «Я не из тех, кто кричит. Да, я могу повысить голос, резко оборвать, осадить. Но истерик Дорис Накаяма не закатывает. Ааа! – внезапно взвизгнула Дорис, тут же прижала к губам ладонь, укусила себя за палец, криво усмехнулась, шмыгнула носом. Сплюнула, размазала по щекам слезы. Как хорошо бежать по ночному лесу, врезаться в деревья, ломиться сквозь кусты! – Дурак! Ну да, Рамона высокая, красивая, умная и в постели, наверняка, хороша. Но чему она может тебя научить? Два сапога пара. Нет, не сапога. Два тупых башмака. На двоих у вас не больше ума, чем у камня на дороге. Теперь я понимаю, почему ты предпочел ее мне».

Очутившись у развилки, Дорис не раздумывая кинулась влево, вверх по крутому склону. Она атаковала склон столь решительно, словно тот был ее личным врагом. Должно быть, подумалось ей, ты просто перегрелась. Бормоча что-то себе под нос, женщина продралась сквозь кустарник; из-под ног у нее вспорхнули голуби. Далеко птицы не улетели, опустились на соседний куст. Дорис еще долго слышала их воркование. Она ловила запах полыни – аромат холмов и самого округа Ориндж. Здесь пахло полынью за много-много лет до появления людей, лабораторий, апельсинов и эвкалиптов. Дорис растерла между пальцами полынный стебелек, понюхала ладонь.

Почему-то ей вспомнился Хэнк с его идиотским ритуалом. Она пробормотала: «Аум». Эти холмы принадлежат ей, что бы там ни утверждали остальные.

Дорис поднялась на гребень в тот самый миг, когда койоты затянули свою безумную песню. Различив в полумраке человеческие фигуры, женщина юркнула в кусты, испугавшись, что Кевин с Рамоной подумают, будто она за ними шпионит. Всякие мысли насчет того, чтобы застать Кевина одного, мгновенно куда-то исчезли. Наконец она рискнула пошевелиться, выглянула из-за куста – и увидела, как они обнялись и поцеловались: стройные силуэты на фоне неба, словно вышивка в стиле девятнадцатого века – серебро на черном – под названием «Влюбленные». Дорис вскочила и, не обращая внимания на шум и треск, что сопровождали ее движения, бросилась вниз.

– Что это было? – спросила Рамона, отодвигаясь от Кевина.

– Что?

– Ты не слышал? Мне показалось, я заметила краем глаза какое-то движение. В той стороне, откуда мы пришли.

– Очередной койот.

– Слишком большой для койота.

– Гм-м…

Кевину вдруг вспомнилась тень, которую он видел в ночь после первого заседания нового городского Совета. Странно, очень странно… Поговаривают, будто в горах Санта-Ана вновь появились пумы; правда, ему до сих пор ни одна не попадалась. Вряд ли пума подошла бы так близко к людям, и потом, они, как правило, не спускаются на равнину… В любом случае при Рамоне ни о чем таком упоминать не надо, не стоит портить ночь.

– Может, это пума? – задумчиво произнесла Рамона.

– Нет. – Кевин кашлянул. – По крайней мере мне так не кажется.

Неожиданно почудилось, будто в тявканье койотов можно разобрать слова: «Ну и зря! Ну и зря!»

– Давай спустимся в другой каньон, – предложила Рамона.

Кевин утвердительно кивнул. Они двинулись по гребню, обходя редкие деревья; вскоре луна уже светила им в спины, а впереди скользили длинные, густые тени. Ветер ерошил волосы, приятно холодил лица. Они часто останавливались и целовались, и каждый поцелуй был продолжительнее и неистовее предыдущего и заключал в себе целый мир.

Справа, в той стороне, где прятались во мраке горячие источники, можно было разглядеть неглубокий и довольно широкий каньон.

– Смотри! – воскликнула Рамона. На дне каньона виднелось несколько платанов, самый высокий из которых напоминал часового, что охраняет каньон; с его ветки свисало нечто вроде лианы. – Качели! Это Качельный каньон!

– Угу, – подтвердил Кевин. – Теперь я знаю, где мы.

– Пошли покачаемся, – проговорила Рамона, оглянувшись на него с лукавой девичьей улыбкой.

Спустившись в каньон, они обнаружили, что качели остались точно такими же, какими запомнились с детства: толстая веревка, привязанная к ветке на достаточном удалении от могучего ствола. Дно каньона шло под уклон, и можно было схватить веревку за узел на конце, разбежаться и прыгнуть, а там, если будет желание, встать на деревянную поперечину, что располагалась чуть выше узла. А потом – взмыть по дуге над землей, над деревьями и кустарником…

Они качались по очереди. Кевин наслаждался полетом, вкусом поцелуев на губах, прикосновениями – в те моменты, когда они останавливали качели и помогали друг другу слезть. Ветер, призрачный свет, длинные тени… Он будто утрачивал вес, сбрасывал с себя некое бремя, давившее прежде на плечи, мало-помалу преодолевал притяжение Земли. Ветер дул в спину, словно подгоняя, помогая достичь звезд; когда же качели начинали двигаться обратно, до чего же здорово было раскинуть руки, прыгнуть, не ощущая в теле никакого веса, и очутиться, приземлившись, в крепких руках Рамоны.

Они словно присоединились к тем, кто высадился на Марсе, и летали сейчас при силе тяжести в две пятых той, к которой привыкли с детства.

– Кевин, – выдохнула Рамона после очередного полета, – мы можем качаться вместе. Нужно всего-навсего встать с разных сторон доски. – Они снова поцеловались; руки жадно ласкали тела. – Как думаешь, получится?

– Наверняка! Давай попробуем.

Кевин схватился за веревку, Рамона взялась немного выше. Они разбежались, а когда оторвались от земли, взобрались на доску, которая так и норовила вырваться из-под ног. Наконец им удалось обрести равновесие. Стоя лицом к лицу на доске, летящей сквозь ночь, обдуваемой сухим, горячим ветром, они поцеловались. Языки говорили между собой на, если допустимо такое выражение, наречии прикосновений, куда более выразительном, нежели обыкновенные слова; Кевину показалось, он рискует навсегда забыть речь. Рамона засмеялась, плотнее прижалась к нему. Доска медленно вращалась. «Ты помнишь, как мы с тобой целовались в третьем классе на заднем дворе школы?» – прошептала она. Кевин изумленно помотал головой. Неужели это было на самом деле? Рамона поцеловала его в ухо, пощекотала языком. По телу Кевина словно пробежал электрический разряд, и он едва не свалился с доски. Положил руки ей на ягодицы; Рамона прижималась все сильнее. «Я хочу расцеловать тебя всего!» Она расстегнула ширинку на брюках Кевина, сунула руку внутрь, крепко сжала; Кевин даже задохнулся от неожиданности и боли. Рамона скинула с себя белье, которое улетело в ночь. Лишенные веса, они целовались на вращающейся доске, парили, точно пух одуванчика…

– С возвращением, – сказал Кевин. Они соскользнули с качелей, выпустили из рук веревку, повалились наземь. Внезапно Кевин обнаружил, что белье Рамоны на месте, как, впрочем, и его собственное. Что за шутки? Мысли опережают действия… Зато какое наслаждение погладить ее по упругому бедру, оттянуть резинку… Раздевание по второму кругу? А что, неплохая идея. В конце концов, мало что сравнится с удовольствием, какое любовники получают, раздевая друг друга: расстегивают пуговицы, срывают одежды, освобождают естество. Обнаженные, внутри мы по-прежнему одеты, однако буйство плоти, что вибрирует под твоими ладонями, жажда близости, магия прикосновения (кожа к коже, тело к телу) уничтожают покровы без следа. Проникнуть в нее, стать мужской частью нового существа, что возникло из двоих людей, ощутить себя поглощенным женской половиной…

Кевин поднял голову. Веревка лениво раскачивалась на ветру, время от времени задевая барвинок, которым порос ствол платана. Лепестки и целые цветки взмывали в воздух и мягко планировали на землю, падали вокруг, опускались на лицо Рамоны (глаза зажмурены, рот приоткрыт, словно она чему-то удивляется), щекотали ему спину, накрывали их волшебным одеялом. Он увидел возле дерева черную пуму, которая прыгнула на нижнюю ветку, улеглась, свесив лапы, и уставилась на них громадными, как плошки, глазами; животное негромко урчало, звук напоминал шорох прибоя. Это урчание окутывало ночь заодно с шелестом ветра, пронизывало насквозь тело, увлекало в забвение, в вечное «сейчас». Мир поплыл перед глазами Кевина…

Оскар почти сразу сбился с тропинки, чуть было не свалился в источник, но отделался тем, что обжег колено. По лицу хлестнули ветки. Он зачарованно уставился на бурлящую поверхность озера: казалось, на дне лежит шланг, из которого бьет струя воды. Так странно…. Пустынное побережье, кругом сплошные скалы, и на тебе – столько воды. Причем жутко горячей. Впрочем, ничего удивительного, если вспомнить, чему учили в колледже – сколько, оказывается, надо всего знать, чтобы разбираться в законах! Прошло много лет, а то, что говорила на занятиях насчет подземных вод Салли, до сих пор сидит в памяти. У него под ногами древние холмы, сквозь пористый камень которых вода проникает без малейшего труда. Таким образом, почва здесь достаточно влажная – на глубину в несколько футов (или несколько сот – зависит от рельефа местности). Вода течет под землей по многочисленным тайным руслам, иногда поднимаясь к поверхности. К примеру, тут, где она выходит через трещину в скале. Водопад наоборот. А горячая она потому, что недра планеты согревают ее своим теплом. Господи Боже, неужели под землей и впрямь так жарко? Ну да, толщина земной коры составляет от силы десяток километров, а расстояние между ней и ядром – сотни миль. Получается, он стоит на кипящей лаве, от которой его отделяет нечто вроде тонкого слоя алюминиевой фольги.

Оскар опустил в источник ладонь; вода обожгла пальцы, и он торопливо отдернул руку, а затем, опасливо поглядывая на струйки пара, которые вдруг начали слабо светиться розовым, побрел вверх по каньону, размышляя о Пеллюсидаре, что бурлил под ногами: перед мысленным взором прокурора возникали призрачные видения – ярко-желтые потоки расплавленного металла… Правда, если рассуждать по-научному, в действительности он шагал по камням, которые с точки зрения геологии не были ни жидкими, ни твердыми. Ничтожное изменение гравитационного или магнитного поля – и ночь взорвется заодно с планетой. Каково жить на свете тому, кто осведомлен о возможности подобного исхода?

В лесу было темным-темно. Оскар то и дело натыкался на ветки, которые так и норовили его исцарапать. Интересно, как ориентируются в такой темноте остальные? Он постоянно наступал на что-то мягкое, отчего к горлу всякий раз подкатывала тошнота. До чего же плохо без фонаря. Однажды он гостил у приятеля в Виргинии, и тот повел Оскара на экскурсию в одну из пещер горы Шенандоа; в один прекрасный момент ему вздумалось выключить фонарик, чтобы гость на собственном опыте убедился, что означает полное отсутствие света. Мрак полностью соответствовал выражению «хоть выколи глаз» – черная, непроницаемая пелена.

Сейчас все было несколько иначе. Сквозь листву над головой проглядывали звезды, на западе сверкала над горизонтом искорка солнечной батареи, похожая на далекий уличный фонарь. Какой-никакой, а свет. Любопытно, сколько свечей в звезде? Прикинем: считается, что зажженную свечу можно разглядеть с расстояния около восьми миль. В детстве они пытались проверить правильность этого мнения: отправились в пустыню, зажгли свечу, и один из них пошел прочь, чтобы установить, на каком именно удалении перестанет различать свет. Кажется, восьми миль там не было и в помине. Кстати, а что вообще мешает видеть свет? Что встает у него на пути? Оскар вдруг живо представил себе, как бродит по пустыне мальчишка, стараясь отыскать в темноте тусклый огонек…

Если поднести к лицу ладонь, можно пересчитать пальцы. Жуть! Во мраке рука напоминает черного осьминога. А что впереди? Что это за черные тени, чуть более светлые, чем фон, на котором они проступают? Того и гляди врежешься в дерево. Ну вот, пожалуйста, что и требовалось доказать. В конце концов Оскар решил уподобиться лунатику и идти, выставив перед собой руки.

Ничего не видно, зато сколько всего слышно! Шелест ветра, иногда переходящий в протяжный вой; шуршание листвы, плеск воды – и множество других звуков, гораздо более отчетливых… Скрип ветвей (эвкалипты любят поскрипеть, весьма разговорчивые деревья), непонятные шорохи в траве… Оскар стал двигаться еще осторожнее. Очевидно, при его приближении разбегались в разные стороны ночные животные – как люди в японских фильмах про Годзиллу. Может быть, среди них найдутся экземпляры, вооруженные чем-нибудь вроде змеиного яда. Поэтому спешить не стоит. Дадим им время спрятаться.

Чуть погодя он пошел быстрее. Гремучие змеи наверняка дрыхнут, а опасны во всей округе они одни. Может быть. Во всяком случае, надо поторапливаться. А чтобы обезопасить себя от возможных неприятностей, следует производить побольше шума. Оскар подобрал с земли палку и принялся размахивать ею, время от времени попадая по деревьям. Замечательно. Ему вспомнился рассказ знакомого: тот шел летней ночью по берегу озера в Восточном Техасе, постоянно слышал чмокающий звук, и наконец до него дошло, что он давит снующих под ногами лягушек. Такие дела. В темноте лучше всего двигаться на ощупь и ориентироваться по звукам.

Оскар уперся в каменную стену. Похоже, здесь развилка. Он свернул направо, и вскоре ему пришлось продираться сквозь кусты, карабкаясь вверх по склону. Среди кустов изредка попадалась некая разновидность юкки с острыми, точно бритва, листьями. Ее следовало всячески избегать. Если вдуматься, он свалял изрядного дурака. Куда лезет? Что рассчитывает найти? Ясно ведь, что никому другому просто не придет в голову изображать из себя бульдозер.

Тем не менее Оскар продолжал сражаться с кустарником. Те, кто путешествует в одиночку, получают очень важное преимущество перед теми, кто направляется куда-то вдвоем или в более многочисленной компании: можно не стесняясь вытворять невероятные глупости. Толокнянка? Мескитовое дерево? Какая разница, главное, что тут не поможет и палка. Ветки будто железные. Ладно, обойдем. Пускай его заставляет идти дальше ослиное упрямство, он не остановится, пока не достигнет цели. Конечно, уже двадцать раз можно было бы повернуться и пойти обратно, к источнику, но зачем? Раз вышел на дорогу – иди. По инерции. Следуй обезумевшему гироскопу духа. Оскару вспомнилось, как они с приятелями пытались когда-то оценивать всех знакомых по трем параметрам – безумности, шарму и удачливости, причем по шкале от единицы до десяти для каждой категории; он единственный удостоился трех десяток. Хорошие были друзья. Но сейчас безумие явно перевалило за сотню.

Бей, ломай, круши! Честно говоря, чем не жизнь – блуждать в гордом одиночестве во мраке, продираться, размахивая палкой, сквозь стальной кустарник высотой по колено, а то и в человеческий рост? Великолепная аллегория. Осел в джунглях.

Взошла луна, и местность волшебным образом изменилась. Каньон словно наполнился густым, полупрозрачным белым сиропом, на фоне которого стали отчетливо различимы все деревья. Своего рода черно-белая фотография моря или заснеженного леса – или чего-то еще. Эвкалипты лениво покачивали листьями, поскрипывали на ветру, а прямо перед Оскаром возвышалось пыльное деревце, почему-то напомнившее прокурору бактерию под микроскопом. Бациллус дубовус. Дуб означает мужество. «Мужества ему не занимать», – сказал Хэнк, рекомендуя Оскара на должность городского прокурора. Интересно, неужели в каждом городе перед тем, как назначать прокурора, советуются с таким вот Хэнком? Чудеса да и только. По земле стелились тени, пускавшиеся порой в призрачный пляс. Оскар видел ровно настолько, чтобы заметить, что все вокруг движется. А ветер не слишком ведь сильный… Тягучий лунный свет, аромат полыни…

Сама луна казалась ослепительно белой, испещренной бесчисленными метками. Кролик мешает в миске рис, говорят китайцы. У луны, как и у него, Оскара, есть свое лицо. Сестра луна. Стоит наклонить голову вправо – и пожалуйста: видны длинные, отведенные назад кроличьи уши. Миска риса – а может быть, тарелка пудинга. Но кролик вот он, смотрит вниз, на Землю.

Зашелестела листва, ветер принес издалека звук, похожий на стон терзаемой адскими муками души. Такой звук получается, если подуть через дырку в камне… Жуть. Внезапно слева колыхнулись тени, и Оскару почудилось – луна словно придала остроту его зрению, – он заметил среди деревьев какое-то движение. Точно! Кто это там, такой большой?..

Мчится прямо на него!

– Эй! – воскликнул Оскар, машинально выставляя вперед руки.

– Ааа! – Существо с воплем отпрыгнуло назад.

– Дорис! – Оскар опомнился первым. – Извините меня…

– Что?!

– Это я!

– Кто? – Ее голос выражал страх и злость.

– Оскар. Помните, мы вместе купались…

– Не смейте надо мной шутить! – крикнула она. Провела ладонью по лицу. Похоже, ее разозлило вовсе не внезапное появление Оскара. – Почему вы следите за мной?

– Ничего подобного! Я… – С языка рвалась дюжина объяснений. Следовало решить, какое лучше всего соответствует настроению Дорис. – Я просто пошел погулять. Подумал, что, если мы встретимся, вдвоем нам будет веселее…

– Мне никто не нужен! Слышите? Оставьте меня в покое! – С этими словами Дорис пробежала мимо Оскара и ринулась напролом через кусты.

Он глядел ей вслед, пораженный ненавистью, прозвучавшей в голосе женщины. В ушах отдавался стук сердца, доносившийся словно из-под земли. Обидно, черт возьми! Взяла и все испортила. Между прочим, так не честно. Впрочем, Оскар быстро справился со своими чувствами.

– Что ж, – произнес он голосом Джона Уэйна, – сдается мне, лезть на гору придется одному. – И двинулся дальше, разговаривая сам с собой голосами всех киноактеров, каких только помнил. – Жуткие заросли, верно, капитан? Верно, сынок, но они закрывают нас от индейцев. Попадись мы пайютам, нам не миновать космических ястребов.

Склон стал круче, и Оскару пришлось опуститься на четвереньки, чтобы пробраться под переплетением ветвей, а затем и вовсе лечь на живот и ползти, не обращая внимания на грязь – сухую, чистую грязь, что забивалась под рубашку. Аромат полыни стал настолько сильным, что ему показалось: вдохни – и задохнешься. Эй, капитан, должно быть, кто-то уронил мешок с пряностями.

Наконец он выбрался на залитый лунным светом гребень. Глазам предстал монохромный пейзаж: волны костлявых серых холмов накатывались на Седельную гору. Между ними черными провалами зияли каньоны. Луну окутывало облако белого света, которое заслоняло собой звезды. Кое-где виднелись макушки деревьев, этакие черные виселицы на развалинах старинных домов. Ветер задул сильнее. Внезапно Оскар уловил краем глаза какое-то движение.

Он повернулся в ту сторону, ничего не увидел, однако был уверен, что ему не померещилось. Неужели вернулась Дорис? Решила, что обошлась с ним недостаточно круто? Или же – глупо, конечно, даже надеяться – собралась извиниться? «Дорис?» Надежда умерла, едва родившись. Не глупи, Оскар. Помимо всего прочего…

Вот оно, снова! Меж кустов промелькнула тень. Серая тень в лунном свете.

Животное.

Издалека донеслось диковинное тявканье, сопровождаемое тонким воем – своего рода тирольский распев. Похоже на тот звук, который он принял за стон… Волки?

– Не может быть, Джонс, – прошептал Оскар. – Волков прикончили еще во времена молодости моего дедушки.

Как бы то ни было, он поспешно взобрался повыше. Оттуда наверняка лучше видно. Черт, как не вовремя разболелась нога! Гребень венчали несколько взгромоздившихся друг на друга валунов, которые словно тянулись к небу. Неплохое убежище – и отличный наблюдательный пункт.

Но добраться до камней оказалось не так-то просто. Лавируя между деревьями и кустами, Оскар чуть было не свалился с гребня. Потом в него буквально вцепился розовый куст, распускающиеся цветки которого выглядели в полумраке светло-серыми, но, когда Оскар начал вырываться, они дружно раскрылись, стали опадать, явив взгляду свой истинный, желтый цвет, различимый даже на фоне черно-белого мира. Перепуганный прокурор рванулся изо всех сил, освободился, кинулся наверх, споткнулся и упал. Две лежавшие на земле сросшиеся ветки проскрипели: «Берегись! Берегись!» Он подобрал их, обломал сучки, превратил в деревянный меч. А за спиной мелькали черные тени с ярко горящими во тьме глазами, скользили над землей, точно ртуть по стеклу.

Оскар выкарабкался на открытое место, увидел валуны, что образовывали почти правильный круг. Десятка два, наверное, все черные, как их собственные тени. Один из валунов пошевелился, забил крыльями, беззвучно взмыл в воздух. Должно быть, сова.

Неожиданно пик, к которому он стремился, показался Оскару ловушкой, западней, из которой уже не выбраться. Ужаснувшись этой мысли, Оскар развернулся и побежал вниз. Влетел во мрак под деревьями и рухнул наземь. Тело пронзила боль, ладони горели. Над ним возвышалось темное дерево, размахивающее шишковатыми ветвями, словно пытаясь схватить человека. Костлявые пальцы. «Что есть у тебя? – пропел он про себя. – Костля-а-а-вые пальцы». Он откатился в сторону. Хрустнули ветки, зашуршала палая листва. Темно. В темноте тускло светилось кольцо грибов, похожее на кольцо камней наверху. Розовый куст… Оскара вновь захлестнул ужас. Он вскочил и помчался прочь.

Местность стала ровнее. Лужайка под сенью эвкалиптов. Деревья роняют с ветвей гербицид, который уничтожает на лужайке все живое кроме них самих. Идти легко и приятно. Вдруг возле ног замелькали призрачно-белые тени. Оскар испуганно вскрикнул. Тени, светившиеся, будто грибы, недовольно загоготали. Утки? Нет, те поменьше. Гуси! Оскар облегченно расхохотался, а птицы, продолжая гоготать, принялись щипать его за икры.

Гусей было штук десять. Нетерпеливо гогоча, они устремились в ночь, и Оскар последовал за ними. Налево, вверх по пологому склону, к стене каньона, над которой виднеется небо. Еще выше. Куда ни посмотри, повсюду видны макушки деревьев. Океан крон. Гуси вывели Оскара на широкий, усыпанный серебристым песком уступ. Послышалось знакомое тявканье, птицы вновь загоготали – и спрятались за человека, словно прося у того защиты. На краю уступа возникли тени с длинными, как у лисы, хвостами. Гуси и лисы! Птицы дружно зашипели на хищников. Нет, не лисы – койоты. Гуси и койоты, причем последние действуют точно овчарки, что собирают в стадо разбредшихся по лугу овец. Овцы похожи на гусей, только гуси гораздо умнее.

Койоты вынудили Оскара заодно с гусями отступить к стене каньона. В песке сверкали крупицы слюды; гуси, похожие на комки ваты, бегали по нему с жалобными криками, время от времени поворачивались к койотам и высказывали все, что о тех думают, весьма выразительно и эмоционально. По крайней мере Оскар, дышавший, как загнанная лошадь, прекрасно их понимал. Что касается койотов, те говорили на совершенно незнакомом языке. Лай животных походил на звуки, издаваемые электрогитарой. Как это у них получается?

Гуси понемногу успокоились, завозились в песке, принялись вычищать клювами перья, выгибая шеи под самыми невероятными углами. Толика внимания досталась и койотам, что разлеглись среди птиц, внимательно наблюдая за происходящим. Оскар тяжело опустился на песок, скрестил ноги. Подошедший койот улегся так, что уперся спиной в спину человеку. Оскар понял, что засыпает, что уже не в силах разглядеть ничего, кроме плывущих перед глазами белых пятен. Луна куда-то пропала, однако света было вполне достаточно: светились гуси. Койот, который прижимался к Оскару, тяжело вздохнул и тихонько, по-собачьи, тявкнул: дескать, до чего же удобно. Из полумрака возникло еще двое или трое животных, которые, судя по всему, услышали тявканье. Ветер заполнил легкие Оскара, и прокурор даже испугался, что либо вот-вот взорвется, либо воспарит над землей большим воздушным шаром. В глазах ощущалась резь, нос, похоже, был плотно забит. Он выпустил воздух через рот, пытаясь избавиться от засевшего в легких ветра. Койот кончиком хвоста пощекотал ему лодыжку. Оскар внезапно преисполнился блаженства, стал артезианской скважиной удовлетворенности. На свете нет ничего мягче гусиных перьев. Когда они всем довольны, гуси щелкают клювами… Оскар лег на бок, чувствуя, как тело заполняется подземной водой, которая размывает мышцы. Нечто подобное он ощущал в детстве, пятилетним ребенком, когда однажды ночью увидел на полу комнаты тень дерева, что росло за окном. Тогда он понял, насколько велик и многообразен мир, понял, что все в мире имеет значение. Это ощущение заставляет человека дышать глубоко и ритмично, раз-два, раз-два. Гуси спят, засунув голову под крыло…

Оскар проснулся – нет, очнулся, ибо не спал, а погрузился в забытье, где все было настолько ярким и живым, что, открыв глаза, он словно шагнул из действительности в некий призрачный мир. Очнулся и обнаружил, что лежит на песке. В памяти запечатлелись ночные блуждания, стая гусей, пастухи-койоты. Однако сейчас на уступе никого не было, хотя на песке виднелись многочисленные отпечатки лап.

Застонав, он кое-как сел. Небо было того же цвета, что его жемчужно-серый костюм; затянутое облаками, в разрывах между которыми, будто напоминая о том, что на самом деле небосвод – хрустальный купол, поблескивали звезды, оно нависало над землей. Близился рассвет. Красок по-прежнему не наблюдалось, лишь миллионы, миллиарды оттенков серого. Там, где песок заканчивался, росла какая-то колючая трава. В каньоне запела птица, ее тут же поддержали другие.

Оскар кряхтя поднялся, слез с уступа. Как… Мысль ушла, не успев оформиться. События ночи опустошили мозг. Слава Богу, хоть легкие освободились от ветра. На душе было тихо и спокойно. Вокруг, точно высокие, молчаливые святые, стояли деревья. Оскар пошел куда понесли ноги. Рано или поздно он выйдет к людям. Время от времени ему казалось, что он все еще спит; в обратном не мог убедить даже ушибленный палец. Тепло, хорошо…

В том месте, где каньон соединялся с другим, который был гораздо шире и протяженнее, Оскар наткнулся на огромный платан. В его ветвях, нахохлившись, спали вороны. Исполинское древнее дерево, больше чем наполовину мертвое, начисто лишенное листвы, если не считать одного-единственного побега, и буквально унизанное неподвижными черными птицами.

– Минуточку, – проговорил Оскар. Ущипнул себя за руку. Нет, он не спит. Никаких сомнений. Рассвет в каньоне в горах Санта-Ана. Итак, он не спит, но почему тогда… Впрочем, ничего удивительного. Ворон хватает и в городе, там они тоже собираются в стаи. Горластые птицы, пернатые чудовища, этакие крылатые татаро-монголы, способные добиться чего угодно… Ему доводилось видеть, как стая ворон садится на дерево (причем птицы садились далеко не на всякое дерево, нет, у них имелись излюбленные места). То было нечто вроде обязательного ритуала на пути к ночлегу. То есть сюда. И вот теперь вороны мирно спят на кривых ветвях древнего платана, диковинные черные плоды на фоне серого неба. Кажется, светает. Во всяком случае, листья на молодом побеге слегка позеленели.

Оскар глубоко вздохнул, покачал головой, чувствуя себя совершенно выбитым из колеи. Он знал, что не спит, почти трезв и мыслит более или менее здраво, однако никак не мог постичь, какой же смысл скрывается за этим невероятным, неповторимым зрелищем.

Осененный идеей, он приблизился к дереву, встал, широко расставив ноги, поднял голову, взмахнул руками и крикнул:

– Эй!

Дерево буквально взорвалось птицами! Бешено хлопая крыльями, вороны взмыли в небо – черные тени на фоне изящного узора голых серых ветвей. Стая покружилась над деревом, а затем устремилась на запад. Причудливой формы облако крылатых черных теней… Оскар застыл как вкопанный, глядя им вслед с разинутым от удивления ртом.