Глава тридцать первая. Работа над ошибками

Назад: Глава тридцатая. Скажи мне, кто твой хозяин, и я скажу, кто ты

Дальше: Глава тридцать третья. Пожелай мне удачи в бою

Случайности исключены

Телефоны молчали. Ручку на запертой двери никто не пытался повернуть. Гробовая тишина в коридоре.

«Затаились, сволочи! — Белов раскрошил в пальцах очередную сигарету, стал терзать фильтр. — Боятся, что я зло на них срывать начну».

Слух о том, как их начальника чуть не четвертовали за провал перехвата, опередил появление Белова в отделе. Все сочли за благо не попадаться ему на глаза.

«Зря дрожат, мыши серые! Может, я уже полчаса как не начальник. Может быть, в кадрах уже печатают приказ об увольнении».

Белов щелчком послал растрепанный фильтр в пепельницу, до краев заполненную табачным крошевом, расплющенными фильтрами и свитыми в жгутики папиросными бумажками. Покосился на тот телефон, по которому должны были вызвать на вторую часть разбора провала — на этот раз с «оргвыводами». Поймал себя на мысли, что, действительно, ждет звонка. И сразу же захлестнула злость на самого себя.

«Досидишься! Дадут пинка под зад, будешь лететь дальше, чем видишь. Соберись, еще не все потеряно. Не черти лысые, не марсиане тебя переиграли. Нормальные люди, ошибаются, как все. Вон на Кирюхе Журавлеве как прокололись. Залегендировали отъезд за границу, а талон паспортного контроля его почерком заполнить поленились. Стоп!! — Белов хлопнул себя по лбу. — Ну ты и дурак, Белов! Правильно тебя выгнать решили, совсем нюх потерял».

Старые дела

Москва, Останкино, июнь 1985 года

Жара на улице стояла невероятная. А в вагончике вообще было нечем дышать.

Пот катил градом с двух «технарей», колдующих над аппаратурой. Ребята сбросили рубашки, стесняться было некого, здесь были только свои. Сначала шепотом, потом почти в голос поминали всю родню того, кто придумал оборудовать пост технического наблюдения в этой душегубке.

Белов не отставал от «технарей», хотя идею засесть в вагончике предложил именно он. Не объяснять же ребятам, что Гога Осташвили уже который месяц прохаживается под ручку с Журавлевым по этой тихой улочке. А вагончик здесь стоит испокон века. Ребята в ОТУ были вредные и злопамятные. Ссориться с отушниками мог только самоубийца. Возникнет нужда посадить «клопов» в квартиру клиента, припомнят обиду — и заставят ждать очереди. А родное КГБ ставит столько прослушивающей аппаратуры, что ОТУ обеспечено заявками на несколько месяцев вперед.

Страсти достигли апогея, когда выяснилось, что звукозаписывающая аппаратура «фонит» так, что закладывает уши.

— Что-то можно сделать? — встревожился Белов. Журавлев уже прохаживался по тротуару, Гога должен был подъехать с минуты на минуту.

— Раньше надо было делать, — зло прохрипел старший из технарей. — Физику в школе учить! — Он ткнул в мутное окошко. — Останкинская башня в сотне метров, что я могу сделать! Ты бы еще в трансформаторной будке встречу клиенту назначил.

Белов понял, пора применять радикальные меры. Нагнулся и достал из-под стола три запотевшие бутылки пива.

— Ребята, это аванс. Остальное после работы. — Он ловко сковырнул пробки, протянул бутылки еще не пришедшим в себя от удивления отушникам. — Но запись должна быть, как на студии.

Старший отхлебнул пиво, вытер губы и широко улыбнулся.

— Уф! Будет тебе качество, Игорек.

Рация дала короткий зуммер. Белов наскоро перекрестился, первым надел наушники. Технари, как по команде, разбежались по рабочим местам: один к видеокамере, другой к тарелке направленного микрофона, старший — к пульту.

Белов развернул стул так, чтобы одновременно был виден экран телевизора и окно вагончика.

За мутным стеклом промелькнуло белое пятно — подъехала «Волга» Гоги Осташвили. На мониторе было видно, как машина, проехав сотню метров, остановилась у продуктового магазинчика. Через несколько секунд из магазина вышел Журавлев. Посмотрел по сторонам и переложил батон хлеба из правой руки в левую — сигнал, что Гога приехал один.

Гога вылез из машины, потер поясницу, хлопнул дверцей, не запирая ее на ключ, и враскачку, как борец по ковру, пошел к Журавлеву.

Белов дал знак старшему увеличить громкость. Как обещали, слышимость была идеальной.

* * *

Журавлев повернул назад, к вагончику. Гога, шедший рядом, все еще молчал, обдумывая ответ.

«Ничего, так даже лучше. Подойдем ближе, можно будет снимать крупным планом. И говорить тебе, Гога, придется прямо в камеру. Потом никто не упрекнет, что мы смонтировали запись. Любая экспертиза подтвердит, что съемка и аудиозапись шли одновременно», — подумал Журавлев, намеренно замедляя шаг.

— Допустим, такой человек существует, — наконец произнес Гога.

— А без «допустим»? — нажал Журавлев. — Да или нет?

— Да. «Наш Совмин». — реальная личность. — Гога невольно поморщился, что не укрылось от Журавлева. По всему было видно, что эта личность вызывает у Гоги не самые лучшие воспоминания. — Только зачем он вам, не пойму. Второй раз генералом решили стать?

Зная об амбициозности Гоги, Журавлева подвели на контакт с ним как генерала КГБ. Журавлев в последние годы стал резко набирать в весе и округлым лицом, мощной фигурой с выпирающим вперед животом вполне соответствовал Гогиным представлениям о высшем руководстве КГБ. Знал бы, сколько злых шуток отпускал Белов, гордящийся своей атлетической фигурой, в адрес «легенды» Журавлева — оба еще ходили в майорах и знали, что генеральские звезды им не светят, хоть перелови всю мафию страны.

— Интерес у нас обоюдный, Георгий. — Журавлев остановился, до вагончика оставалось меньше полусотни метров.

— Даже так? Вот уж не думал, что у нас могут быть общие интересы.

— Общих нет, у каждого свой, тут я согласен. Но они иногда пересекаются, иначе мы бы не встречались, так? — Журавлев выждал, дав Гоге почувствовать скрытый смысл фразы. Гогу никто не вербовал и за уши не тянул на встречи с «генералом КГБ». Сам пошел на контакт, просчитав соотношение риска и выгоды от такого знакомства. — Нельзя жить в обществе и быть от него свободным, это еще дедушка Ленин сказал. За нарушение этого правила можно поплатиться свободой. Намек понял? — Журавлев еще раз сделал многозначительную паузу, но уже короче, нельзя было терять темп. — Поясню. Вот стоим мы, генерал КГБ и известный всей Москве мафиози, и мирно разговариваем. А почему? Да потому, что общество у нас такое. И ты его законов фактом своего существования не нарушаешь. Естественно, я не УК имею ввиду. Если есть бараны, то должен быть и волк. Волк — это ты. А я, как хранитель безопасности государства, должен смотреть, чтобы волки не шалили и бараны не борзели.

— А в газетках про это не пишут, — усмехнулся Гога, явно польщенный, что его зачислили в особую категорию — волков.

— Их для баранов печатают, Георгий. А умный и так понимает, что новый Генсек вот-вот начнет чистку партии. И не потому, что новая метла обязана мести по-новому. Альтернатива проста: или он сожрет «стариков», или они его мальчиком на побегушках держать будут. Хватит нам жить в доме престарелых, так многие считают. И я в том числе. Поэтому линию нового Генсека на войну со стариками поддерживаю двумя руками.

— Мне бы ваши проблемы! — хохотнул Гога. — Я простой человек, живу тихо, никому не мешаю.

— Я же тебе говорил, что нельзя быть свободным от общества и процессов, идущих в нем. — Журавлев укоризненно покачал головой. — Не понял теорию, поясню на конкретном примере. В мае в загородном ресторане «Росинка» была большая гульба, помнишь?

— Там каждый день гуляют, — насторожился Гога.

— Семнадцатого числа был день рождения Демьянова. Такого человека, как зам областной кооперации, не уважить нельзя. Собрались авторитеты и «деловые» чуть ли не со всего Союза. И ты там был, Георгий. Только посадили тебя на первом этаже, вместе с гопниками и мелкой фарцой. А серьезные люди гуляли на втором. Тебя туда пропустили только тост за виновника торжества произнести, а за стол не усадили. Потому что молод ты для них и солидности еще не набрал. — Удар по самолюбию Гоги был нанесен, Журавлев замолчал, выжидая, когда проявится эффект.

Гога позеленел лицом, выдохнул сквозь сжатые зубы глухо:

— Мне торопиться некуда, я свое еще возьму.

— Когда? — резко бросил Журавлев. — Не мальчик — сорок уже! Брать надо сейчас, Георгий. Момент благоприятный, разве не ясно? Молодой Генсек начал борьбу за власть, сейчас начнут гнать стариков. Попади в эту струю, не противоречь объективной тенденции — и ты выиграешь.

Гога набычил голову, крутые плечи поднялись выше, под тонким шелком рубашки налились бугры мышц. Сейчас он напомнил Журавлеву борца, выслушивающего последний инструктаж тренера. Не хватало только противника в дальнем углу ковра.

— «Наш Совмин», — указал цель Журавлев. — Как мне сказали, он берет десять процентов от каждого дела, которое ставит на ноги. И процент при решении проблем прогоревшего «цеха». Человек он уже немолодой. Куда ему столько?

— Что-то я не пойму…

— Я беру этого старика, а тебя назначаю наследником его дела, — Журавлев понизил голос. — Тебя, Георгий. Потому что с тобой можно дружить, раз. Потому, что это соответствует общей тенденции на омоложение кадров, два. И три, только ты, молодой и сильный, способен за месяц-другой поставить под контроль наследство «Совмина». Но начинать надо сейчас, прямо сегодня.

Журавлев неожиданно замолчал, огляделся по сторонам. Раскрыл портсигар, достал папиросу. Медленно раскурил.

Момент был критический, либо он сделал Гогу, либо понятия клановой чести и осторожность возьмут верх над жадностью и амбициями.

Некурящий Гога поморщился от едкого дыма «Примы», попавшего в лицо.

— Вот, значит, как наши интересы пересекаются? — усмехнулся Гога, что-то для себя решив.

— Кто такой «Наш Совмин» и где его искать?

— Ответ мне нужен сейчас. — Журавлев незаметно от Гоги суеверно сжал кулак.

Гога сузил глаза, как перед ударом.

— Крот. Концы надо искать в Сочи. Месяц назад работал там. Все.

— Я не ошибся в тебе, Георгий. — Журавлев похлопал Осташвили по закаменевшему от напряжения плечу. Сразу понял, больше Гога не скажет, хоть режь. — Максимум через месяц он будет на нарах в Лефортове, это я тебе обещаю.

Едва машина Гоги скрылась за поворотом и с поста наблюдения передали, что она на полной скорости понеслась к Марьиной роще, Белов сорвал с головы наушники и выскочил из вагончика. Последние минуты сидел, как на раскаленной сковородке. Планировали, что Журавлев прощупает Гогу на предмет возможной вербовки. Чуть поиграет компроматом, чуть намекнет на взаимную пользу от более тесного контакта. Гога только входил в силу и авторитетом пользовался по большей части среди молодых, что открывало простор для психологических игр, к которым Журавлев имел особую слабость. Но то, что Белов услышал, шло вразрез не только с планом, но даже с азами оперативной работы. Даже старший отушник недоуменно покачал увенчанной наушниками головой. За свой век он записал немало, но такое, как видно, слышал впервые.

Журавлев сидел в тени чахлого тополя, выросшего прямо между двумя самодельными гаражами. Пристроился на ящике из-под пива, блаженно щурился от едкого дымка «Примы».

— Ну ты, генерал, даешь! — выдохнул Белов, смахивая с лица катящийся градом пот.

— Как я его сделал, а? — довольно, как кот, проглотивший мышь, усмехнулся Журавлев.

— Да меня чуть кондрашка не взяла! — вскипел Белов, оглянулся на черный вход магазинчика и понизил голос. — Ты чего удумал, старый?

— О чем это ты, Игорек? — сыграл непонимание Журавлев.

— Да уж не про политзанятия с бандитским элементом, это уж точно! Плел ты ему классно, слов нет… Но на хрена ты ему про «наследство» загнул, а? У отушников чуть аппаратуру не переклинило от такого! Получилось, что ты, опер КГБ, вошел в преступный сговор с бандитом. Минимум — должностное преступление. Максимум… — Белов вместо слов ударил ребром ладони по шее. — И не делай невинных глазок! Завтра запись перед начальством крутить. Догадываешься, куда они нам пленку намотают? — Белов зло сплюнул вязкую слюну. — Черт! Ну объясни ты мне, бестолковому, на кой ты весь разговор перекроил? Ведь три дня репетировали!

— Не делай булек, Игорек. Я все продумал. Будет плохо, все беру на себя.

— Не понял? — протянул Белов. — Так это не импровизация?

— Нет. — Журавлев устало прикрыл глаза.

— А почему я не в курсе?

— Конспирация.

— Да иди ты на фиг!

Журавлев болезненно поморщился, помял левый бок.

— Не голоси, Игорь. Все очень просто. Гога сдает Крота, мы Крота ловим и сажаем. В камере раскрываем карты, Крот лезет на стенку от ярости. На этой волне мы его вербуем и спускаем с цепи, он рвет Гогу в клочья. В результате мы имеем своего человека в высшем эшелоне мафии. И с Гогой будет покончено. Сплошные плюсы, как ни крути. — Журавлев тихо охнул, нащупав в животе особенно болезненную точку. — Генералами не станем, но дырочку под орден можно сверлить.

Белов закинул голову, долго смотрел в белое от жары небо. Потом быстро пошел к черному входу в магазинчик. Вернулся с двумя бутылками: пиво для себя, «Боржоми» — для Журавлева. Сковырнул пробку, протянул бутылку с Журавлеву:

— Пей, трезвенник.

Журавлев из-за подозрения на диабет неожиданно для всех бросил пить, шуточки по этому поводу выслушивал со стоицизмом обреченного. Благодарно кивнул и надолго припал к горлышку потрескавшимися от жажды губами.

— Слушай, Кирилл. — Белов присел на корточки напротив Журавлева. — Мы всего лишь опера. Нам и Гога может оказаться не по зубам. Сам знаешь, связи у него на уровне замминистра МВД. А по сравнению с Гогой Крот — первый после бога. Не зря же его прозвали «Наш Совмин». Даже страшно подумать, какие на нем концы завязаны! Не наше дело лезть в политику. А Крот — это уже политика! И хоть мне талдычат на партсобраниях, что я боец политического фронта, сам я таковым себя не считаю. Не мой это профиль. Я — опер, мое дело — хватать и сажать.

— Ладно, как опер скажи, плохая операция наклевывается? — неожиданно разозлился Журавлев.

— Да при чем тут это! — Белов хлопнул ладонью по колену. — Гениальная операция, врать не стану. Но не дадут нам ее раскрутить. Не дадут, — произнес он по слогам.

— Дадут.

— Мешалкой по промежности нам дадут! — Белов отхлебнул пива, вытер ладонью рот. — Ты же на свой страх и риск сейчас беседу провел. Думаешь, поставишь начальство перед фактом, что Гога скурвился и можно Крота брать голыми руками, они от радости запрыгают?

— Не все, конечно. Но кое-кто — да. — Журавлев многозначительно посмотрел на Белова.

— Нашел Штирлиц своего Бормана, — зло усмехнулся тот. — Подробности выспрашивать не буду. Может, ты действительно генералом решил стать, если в политику полез… Ладно, не моего ума это дело. — Белов выпрямился, в два глотка допил пиво, отшвырнул бутылку. — Мое дело — сейчас с отушниками водку пить. За успех нашего безнадежного дела.

— Не безнадежного, — тихо сказал Журавлев. — Поверь мне на слово.

Белов опять закинул голову. Тень от чахлой листвы упала на лицо.

— На слово я никому не верю, Кирюха. Ты уж извини. Вот когда нам дадут арестовать Крота, я тебе поверю. И даже прощу, что ты, гад, из конспирации хреновой даже не намекнул заранее, что тут Гоге плести собрался. А я чуть инфаркт от неожиданности не заработал!

Белов развернулся и пошел сквозь ряд редких кустов к вагончику. Журавлев остался сидеть на продавленном пивном ящике.

* * *

В тот жаркий вечер с отушниками пришлось пить водку теплую, как парное молоко. Не обмыть удачно проведенную операцию — нажить себе врагов в ОТУ. За нерушимые традиции ему пришлось страдать одному — Журавлев лишь присутствовал, чокался стаканом с «Боржоми». Окосели невероятно быстро. Утром Белов с трудом вспомнил, как оказался дома. Сохранились лишь какие-то обрывки: езда по ночному городу, препирательства с гаишником, окончившиеся дружным тыканьем удостоверений под нос разъяренному постовому. Потом нудный пилеж жены, разбуженной появлением Белова, поддерживаемого смущающимся своего трезвого вида Журавлевым.

Утром он долго стоял под холодным душем. Торопиться было некуда, Журавлев заранее, зная, чем кончаются оперативные мероприятия с отушниками, дал отгул. Позавтракал, поглядывая одним глазом в телевизор. Ждать предстояло до одиннадцати, раньше Куратор на работу не приходил.

Случайности исключены

Белов поморщился. Воспоминания были настолько отчетливы, что он даже ощутил мерзкий вкус пива под языком.

Прошелся по кабинету. Телефоны молчали. Он достал из кармана связку ключей от машины. «Надо, Игорь, — сказал он сам себе. — И тогда было надо, и сейчас. Другого выхода нет».

Через две минуты он вывел свой «жигуленок» со служебной стоянки. Попетлял по городу. В хорошо знакомом месте на Пресне, где «наружка» неминуемо выдавала себя, выждал пятнадцать минут. «Хвоста» не было. Нашел таксофон, набрал заученный наизусть номер. Куратор просил никогда его телефоны не записывать.

* * *

По-осеннему темная вода канала казалась густой и вязкой. Вдоль дальнего берега еле полз буксирчик. Отсюда, с четырнадцатого этажа, он казался маленьким крутолобым китенком в сбитой на макушку белой шляпке.

Белов прицелился в него пальцем.

— Чпок! И ваших нет, — сказал он вслух и оглянулся. Тихомиров все еще гремел посудой на кухне.

Альберта Ивановича Тихомирова он за глаза называл Куратором. В те славные годы, когда Старая площадь не спускала немеркнущего ока с компетентных, как тогда было принято выражаться, органов,

Белов, сам того не желая, попал в поле зрения Куратора.

Тихомиров сразу же поставил условие — о проявленном интересе к молодому сотруднику должны знать только двое: Тихомиров и он сам. В противном случае к заброшенному злой волей в Тмутаракань Белову потеряют интерес все и навсегда. Белов условия игры принял и никогда об этом не жалел.

«Сами виноваты. Довели, гады. Если бы не стали вытирать об меня ноги, стал бы я палить из главного калибра? Только дурак может подумать, что Куратор давно не у дел. Ого! Эти седые крепыши интригуют, пока дышат. А с их закалкой — еще на наших поминках блинами обожрутся. Куратор и сейчас по старым каналам может так шарахнуть, что на Лубянке в кабинетах все портреты со стен послетают!»

— Любуешься? — Куратор, шаркая тапочками, осторожно пронес поднос с чайником и чашками к столу. — Нет, не помогай! Вдвоем точно уроним.

— Красивый вид.

— По секрету, Игорек, здесь себя чувствую сперматозоидом в пробирке. Нет, что улыбаешься? Что это такое — вместо двух стен — окна во весь рост! Слава богу, что высоко, только с вертолета подсмотреть можно. — Куратор запахнул на груди теплый халат, по случаю сырой погоды накинутый поверх спортивного костюма.

— А на Краснопресненской квартира?

— Вспомнил! Сдаем фирмачу. Продаем свой кусочек социалистической собственности.

— Вместе с аппаратурой? — подколол Белов.

Куратор на секунду замер с чайником в руке, удивленно посмотрел на Белова, потом захохотал, показав крепкие белые зубы.

— Славно, Игорек! — Он вытер заслезившиеся глаза. — Давно сообразил, что квартирка «крестовая»?

— Давно. Не совсем же я дурак. Ваше поколение работало круглые сутки: дома и на работе. Сам бог велел квартиру нашпиговать «клопами».

— Садись. — он указал Белову на кресло напротив себя. — Ты дураком никогда не был. Чай будем пить с мятой. Говорят, от сердца помогает, веришь?

— Не знаю, — пожал плечами Белов.

— И я не знаю. Однако вкусно. — Он разлил дымящийся чай по чашкам, пододвинул к Белову корзиночку с печеньем. — Мне горячий нельзя, а ты пей, если хочешь. Я пока о твоих интеллектуальных способностях поболтаю. — Он сел, закинув ногу на ногу, поиграл свесившимся с пальцев тапком. — М-да, Игорек. Годы тебе на пользу. Заматерел. А я тебя еще волчонком подобрал.

Белову был неприятен цепкий взгляд глаз в мелкой склеротической сетке, но виду не подал. Куратор надкусил печенье, аккуратно стряхнул г упавшие на грудь крошки и продолжил:

— Ты умница, Игорь, и сразу понял, что органы — это лишь часть тела. Что было бы, если печень стала бы жить сама по себе? Согласись, если у тебя кое-что зашевелилось в штанах, скажем, в высоком кабинете, это уже неприятно, да?

— К-хм. — Белов вспомнил утренний разнос у начальника Управления и улыбнулся.

— Только у Гоголя нос жил сам по себе. Но носатый гений был параноиком, что лишний раз доказывает мою правоту. Ты не стал якшаться с теми, кто считал, что органы, твоя контора или другая, не о том речь, есть пуп земли и царь царей. Таких мы давили. До сих пор считаю, правильно делали.

— Только мало. — Белов отставил чашку.

— Ну, дорогой, нельзя же всех сразу! Хотя, согласен, не учли, что мразь размножается со скоростью болезнетворных микробов. Ну и бог с ними! Теперь о тебе. — Куратор потянулся за чашкой, потом махнул рукой. — Ай, еще горячий… Значит, тебя потянули на цугундер за провал перехвата, и ты прибежал ко мне. Зачем? Помочь остаться или помочь уйти? Подумай, Игорь. Иногда нужно мужество, чтобы вовремя смазать пятки. Ты и так там пересидел. Дальше будет хуже.

— Я все понимаю, Альберт Иванович. Тошно там. Хочется пройтись по коридорам и наплевать на все двери. А потом уйти. Я же не первый день в контрразведке; такой провал возможен только при утечке информации, из отдела или из Управления, меня уже не особо волнует. Служебного расследования не будет, так мне сразу и заявили. А за то, что из-под носа увели три фуры с наркотиками, отвечать придется лично мне. Ну как тут можно работать?!

— Вот что я тебе скажу. — Куратор провел ладонью по аккуратно постриженным чуть побитым сединой волосам. Перец с солью, как говорят. Белов по опыту знал, этот жест означает, что Куратор готовится сделать решающий ход. — Ты стоял в резерве. Я уже начал торить тебе тропинку на переход к нам, в Комитет партконтроля. С Лубянки до Старой площади за пять минут дойти можно, а перетащить человека — это целая наука! Но тут такое началось, сам помнишь. Большинство, само собой, решало личные проблемы. Самые серьезные занимались эвакуацией. — Он со значением посмотрел на Белова, тот кивнул. — А это работа особая. В такую обстановку привести нового человека я просто не смел. Ну а потом все рухнуло. Но сейчас у меня есть куда тебя пристроить. О деньгах и прочем у нас не принято говорить. Для своих мы решаем эти вопросы раз и навсегда. Будешь думать только о работе. Работа серьезная. На несколько порядков выше твоей.

— Спасибо, Альберт Иванович. Но мне нужно продержаться месяц. Если повезет — меньше. После этого я в вашем полном распоряжении.

— Интересно-о! — Еще крепкая ладонь, только кожа стала суше да четче проступили синие жилки, замерла, потом опять поплыла по жесткой щетке волос. — Дело?

— Да.

— Серьезное или дурь ради принципа?

— Очень серьезное. И для меня, и для вас, и для тех, кому вы меня рекомендуете.

— Даже так? Заинтриговал, Игорек. До сих пор наши дела с твоими не пересекались. Давай-ка, братец, колись!

— Допустим, это мой прокол. Неудачный перехват каравана с наркотой. — Белов выложил на клетчатую салфетку кругляшок печенья. — Второе. Абсолютно независимая от этого эпизода информация, что вернувшийся из небытия авторитет решил потребовать назад свое. — Он положил рядом еще одно печенье. — И последнее. Некто крутит операцию, в которой задействован бывший кадровый сотрудник КГБ, в хорошем звании, замечу. Соль операции мне еще не ясна. Но если объединить их? — Он сложил стопкой три печенья. — Крупные дела, как вы знаете, сами по себе не живут. Они обязательно задевают паутину чьих-то интересов. А почему бы не допустить, что в этих трех делах интересы не сплелись в тугой узел? Дела же очень крупные. Под силу немногим. Стало быть, фактура одного дела плавно перетекает в другое. Логично?

— Ты не изображай из себя Чапаева с картошкой, — усмехнулся Куратор. — Если назревает война группировок, то так им и надо. Пусть хоть весь город своей гнилой кровью зальют! А сдуру зацепят мирных граждан, будет повод пощипать нынешних руководителей. Так что ерунда все это. В чем суть-то?

— Суть, Альберт Иванович, в том, что пересечения есть. Причем пересечения по основным фигурантам. А это очень серьезно.

— Допустим.

Белов тонко почувствовал, что старик давит в себе интерес. Школа старая, ничего не попишешь, но по недоброму огоньку, лишь раз мелькнувшему в холодных выцветших глазах Куратора, понял — зацепило, старый гончак сделал стойку.

— Кротов, Гога Осташвили, Журавлев. — Белов по очереди коснулся пальцем трех кругляшков печенья, лежащих на скатерти.

— Журавлев… Я его должен помнить? — Куратор прищурил глаза, успевшие стать острыми, как стальные лезвия.

— Кирилл Алексеевич Журавлев. Мой бывший шеф. В восемьдесят пятом мы вместе с ним затравили Кротова. Кирилл разработал операцию «Палермо». Суть проста: вербануть, намертво вербануть человека из высшего эшелона мафии. Имея такие позиции, можно крутить, как душе угодно. Фактически, через Кротова мы могли получить доступ к рычагам теневого бизнеса Союза. Кирилл не учел, что это уже политика высшего полета. За что и погорел. Не без моего с вами участия.

— Дальше! — Куратор сбросил маску равнодушного, умудренного опытом ветерана бульдожьих драк под кремлевскими коврами, ушедшего на покой.

«Вот теперь я знаю, на кого ты похож, хотя долго прятался, — подумал Белов, подняв взгляд на напряженно застывшего в кресле Куратора. — На добермана-пинчера. Серьезная собачка. Только для травли. И исключительно — двуногих».

— У меня есть все основания считать, что кто-то атакует один из крупных банков. Не буду называть какой, но в десятку крупнейших он входит. Конечно, он завшивлен мафией, но кто сейчас не без греха. Соль в другом. Падение этого мастодонта вызовет кризис на кредитном рынке. Будет эдакий маленький «черный вторник». Простые граждане не заметят, но у банкиров кровушка потечет. Не знаю, в этом ли интерес заказавшего операцию, но таково одно из вероятных последствий. В операции действуют те же фигуранты, что и в «Палермо», — Кротов, Журавлев, Осташвили.

— А ты часом не притянул все за уши? Доля иронии в голосе Куратора была умело дозированной, прием был старый, назывался — «поставить проблему под сомнение». Если позиция заявителя слаба, от этого приема она рушилась, как карточный домик. Тебя вынуждали привести твердые аргументы, а это заставляло открыть все карты, — это был еще один трюк, замаскированный в этом приеме. Белов все это знал и не раз сам применял. Отступать было некуда. Куратор был последней надеждой.

Белов сгреб три кружочка печенья и опять стал по одному выкладывать на стол.

— Первое. Банк фактически принадлежит Гоге Осташвили. Наркотики, которые увели у меня из-под носа, шли ему. Гога личность известная, без пяти минут лидер новой политической партии. Мощные связи на Кавказе. А Кавказ — это Горец, провозгласивший полную независимость. Второе, Кротов. Кротов жив и, как мне представляется, психически абсолютно здоров. — Альберт Иванович чуть дрогнул уголками губ, что не укрылось от Белова. — Более того, я имею стопроцентные данные, что Журавлев посещал Кротова в клинике под Заволжском. И сразу же после визита Кротов пропал. По косвенным данным, по Кротову после ареста работала ваша, Альберт Иванович, организация. Отсюда я делаю вывод, что эвакуацию Кротова из Лефортова организовали ваши коллеги. Скажем так — как эпизод в глобальной эвакуации режима, о которой вы упомянули. Чем он расплатился, не мое дело. Но, как мне кажется, вынырнул он без вашего ведома. А я еще тогда, в восемьдесят пятом, понял, по таким персонам, как Кротов, ничего нельзя делать без вашего ведома или молчаливого согласия. Поэтому и позвонил вам на следующее же утро после встречи Журавлева с Гогой. И поэтому я сейчас здесь. — Он сложил печенье в стопочку и откинулся в кресле. — Вот такие пересечения. О перспективах подумайте сами. Я вам нужен, Альберт Иванович. Вам и вашим друзьям.

— Условия? — коротко бросил Куратор, закручивая темп; торг надо вести быстро, не умеющий моментально считать варианты — обречен. Таких не стоит жалеть. Не суйся в серьезные дела, если кишка слаба.

— Мой шеф должен утереться и промолчать. И не поминать о дюжине трупов, нарисовавшихся якобы по моей вине.

— Об этом забудь. Дальше?

— Месяц работы, несмотря на оргвыводы. Меня же сегодня чуть не выперли!

— Сделаем. Еще условия?

— Дайте довести это дело до конца. Я выйду на организатора этой свистопляски и сдам его вам, мне он не по зубам. Лишь после этого я буду готов рассмотреть ваше предложение о серьезной работе.

Белов дождался, когда Куратор кивнет, значит, условия приняты, и продолжил:

— Таким образом, я приду не мальчиком с улицы, а со своим взносом в общее дело. В наше общее дело.

Куратор машинально провел рукой по волосам, потом резко отдернул руку.

— Еще куришь, Игорек? — спросил он, изменив тон. Сейчас перед Беловым опять сидел радушный от стариковского одиночества хозяин.

— Все бросаю.

— Ну вот и подыми тут. А я выйду в соседнюю комнатку, пару звоночков сделаю.

* * *

Сов. секретно

т. Подседерцеву

…с 13.15 и до 15.32 объект «Бим» находился по адресу: Ленинградское шоссе, д.41. Опросом консьержки дома удалось установить, что «Бим» поднялся на лифте на четырнадцатый этаж. От дальнейших вопросов, чтобы не вскрывать оперативный интерес, решил воздержаться. Установочные данные на жильцов данного этажа будут получены через участкового инспектора…

*

Сов. секретно

т. Подседерцеву

Проведен выборочный контроль телефонных разговоров, прошедших из дома № 41 в момент пребывания в нем объекта «Бим». Особый интерес представляет нижеследующая запись.

Стенограмма

Абонент: 150-5672, Тихомиров А.И.

Абонент: номер не установлен.

Т. — Здравствуй, дорогой. Как дела?

Н. — По-брежнему! Ха-ха-ха!

Т. — Я вот по какому вопросу… Ты мальчика моего помнишь? Ну, из «Большого дома».

Н. — Погоди… На «бэ» фамилия?

Т. — Правильно! Если говорят, что у тебя склероз, плюнь в морду. Обидятся, сошлись на меня. Молодцу помощь нужна. Совсем затюкали парня.

Н. — Организуем. А что случилось?

Т. — Так интриги, батенька. Все они, проклятые. И вот еще что… Если у тебя такая память, может, напомнишь мне, что там за дело такое было… Ну, мы его в 90-м еле-еле в архив сдали, вспомнил?

Н. — Да. Всплыл интерес, я правильно понял?

Т. — Вот-вот. Я тут кропаю кое-что для потомков. Подъезжай, память поможешь освежить.

Н. — Когда?

Т. — А прямо сейчас и приезжай. И напарника своего захвати.

Н. — Считаешь, что дело того стоит?

Т. — Так ведь не для себя — для потомков стараемся.

Н. — Понял. Жди. Молодец будет присутствовать?

Т. — Да. Я так решил. Пора бы ему ума-разума понабраться. А у кого его взять, как не у стариков, которые, слава богу, помнят старые дела?

Н. — Все понял. Немедленно выезжаем.

*

Сов. секретно

т. Николаеву

Срочно запросите установочные данные на Альберта Ивановича Тихомирова.

Обратить особое внимание на его возможные контакты с «Бимом». При обнаружении последних информировать меня немедленно.

Подседерцев

Неприкасаемые

Представившийся Виктором Николаевичем Салиным говорил ровным тихим голосом человека, привыкшего, что его слушают, ловя каждое слово.

— Я хочу, чтобы вы раз и навсегда отдали себе отчет: не мы обратились к вам за помощью, а вы, подчеркну, по собственной инициативе пришли к нам. Очевидно, ситуация у вас критическая, я правильно понял?

— Да, — кивнул Белов. — Меня обложили. Захват попросту сдали, я уверен, но доказать не могу.

— В данном случае я готов удовлетвориться интуицией профессионала. — Салин снял тяжелые очки с дымчатыми стеклами, поиграл дужками, потом вопросительно посмотрел на второго гостя, представившегося Решетниковым. Тот кивнул, и Салин продолжил: — Я скажу то, что вам никогда не суждено было услышать, если бы не рекомендации и гарантии уважаемого хозяина этого дома.

«И моя негласная пахота на вашу контору», — мысленно добавил Белов.

— Я не буду спрашивать, где ваш партбилет и где вы провели ночь с девятнадцатого на двадцать первое августа. — Салин улыбнулся одними губами. Шутка была старой, еще августа девяносто первого. — Мы никогда не были ни формалистами, ни ортодоксами. Комитет партийного контроля был единственным органом, реально обеспечивающим безопасность страны, согласны?

— Да, — ответил Белов. Он остро ощущал вцепившиеся в него с двух сторон взгляды Куратора и Решетникова.

— Почему? — резко задал вопрос Решетников.

— Потому что партия и была государством. — Белов сел вполоборота, чтобы видеть одновременно всех троих. — На вас висело контрразведывательное прикрытие партийных структур. От врагов внешних и внутренних.

— Правильно. — По поджавшимся губам Салина было понятно, что он уловил намек, скрытый в слове «внутренний». — Не ставьте нам в упрек, что мы не пошли на развязывание гражданской войны ради удержания власти. Тем более что ее у нас осталось предостаточно. Если уж судьбе угодно, чтобы в Союзе сменилась внешняя атрибутика власти, то пусть этим занимаются те, кто без этого не мог спокойно спать. Мы можем позволить многое, но рычаги реального управления не отдадим никому. Отменив пресловутую шестую статью Конституции СССР, господа демократы посчитали, что они ликвидировали партию. Нет, они превратили нас в государство в государстве. — Салин сделал паузу, потом с едва заметным нажимом закончил: — Иными словами, вы имеете дело с представителями тайной полиции тайного государства. Вас это не пугает?

— Я всю жизнь на секретной работе, — пожал широкими плечами Белов.

— Тогда вы должны отдать себе отчет, что встреча и последующая работа с нами, с точки зрения ваших руководителей, может быть квалифицирована как служебное преступление, иными словами — измена.

— Я обращаюсь к вам за помощью. — Белов не спускал глаз с холеного лица Салина. — В деле, которое, как я уверен, представляет для вас определенный интерес.

— Это всего лишь допуск, как и вероятность утечки информации из вашего отдела, — холодно возразил Салин. — Нужны факты.

— Пятнадцать трупов. — Белов вспомнил, как чавкала кровь под ногами. И отодвинул от себя чашку. Показалось, чай отдает тем сладковатым запахом, стоявшим тогда в будке.

— Не аргумент, — отрезал Салин. — Вы же читаете, газеты. Надеюсь, понимаете, что, если все пойдет, как идет, в Грозном будут стрелять не из водометов.

— Пусть допуск, игра воображения и разрозненные факты. — Белов всем телом подался вперед. — Но вы же сами говорили об интуиции…

— А разве интуиция вам не подсказывает, что контригру против вас ведет государственная организация? — ударил сбоку Решетников. По всему было видно, что с Салиным они сработались давно, травили умело, как пара лаек — загнанного зверя.

— Да. — Белов опустил глаза.

— Иными словами, вы, офицер спецслужбы нынешнего режима, осознанно решили противодействовать операции, осуществляемой другой государственной спецслужбой.

— Налицо конкуренция спецслужб, — слабо улыбнулся Белов.

— Не понял? — Салин удивленно поднял брови.

— Один мой подчиненный так ляпнул на совещании.

Решетников крякнул. Куратор тихо зазвенел ложечкой, помешивая чай.

— Нет, Игорь Иванович, — Салин водрузил на нос очки. Лицо стало непроницаемым. — Налицо ваш союз с нами. Осознанный и навсегда.

Белов хотел было вставить «вызванный обстоятельствами, но взаимовыгодный», но в это время под пиджаком у Решетникова запищал зуммер. По тому, как резко повернул голову Салин, Белов понял — произошло что-то серьезное.

— Да? — Решетников прижал к уху трубку. — Уверены? Спасибо. Нет, не высовывайтесь. — Он щелкнул плоской крышечкой, медленно вдавил антенну, так же тягуче поднял взгляд на Белова.

— А вокруг дома наружка топчется. Как я понимаю, по твою душу, парень.

* * *

Удобно расположившись на сиденье, Салин подобрал полы пальто, уступая место Решетникову. Тот Долго ворочался, кряхтя, наконец уселся.

— Что такое? Пузо растет быстрее, чем меняю машины, — проворчал он. — Только к «Волге» приспособился, нате вам — перестройка. Дослужился до «Вольво» — а уже не влажу.

— Ешь гербалайф.

— Сам ешь. Что я, мерин — комбикорм жевать?

— Лучше скажи, как тебе парень. Я не пережал?

— Вроде нет. — Решетников почесал крупный, картошкой, нос. Был родом из деревенских, при Никите была модна дозированная простецкость, чем молодой Решетников умело пользовался. Они оба начали партийную карьеру еще при Сталине, перед самой смертью Хозяин неожиданно двинул против старевших вместе с ним слонов и ферзей строй молодых пешек, и они уцелели при хрущевских экспериментах. Их берегли. Только глупцы и наполеончики из провинции считают, что к власти можно пробиться. К ней ведут, незримо контролируя каждый шаг, помогают стать фигурой, чтобы сделать ею нужный ход в нужное время.

Решетников в трудные минуты привычно косил под простачка, как актер, берегущий себя, на проходных спектаклях играет на штампах. Это так и осталось в нем со времен Никиты Сергеевича, когда сталинский византийский стиль вдруг вышел из партийной моды и все вслед за Генсеком стали играть в «своих парней, родом из народа». Салин знал, что именно в эти моменты показной бесхитростности Решетников максимально собран, и насторожился.

— Сомневаешься? — Вышло немного резче, чем хотелось.

— Ты, Виктор Николаевич, сыграть им решил. Или как? — Решетников зевнул, прикрыв рот ладонью.

— Ну не упускать же такую возможность!

— И как ты им собираешься играть, если не секрет?

— Есть заготовка. Мещеряков. В его клинике под Заволжском мы Кротова спрятали. Как тебе, кстати, такие совпадения? — Салин поправил шарф на груди, больше всего боялся сквозняков. — Так вот, недаром же мы его столько лет держали на острове, пока не утих скандал вокруг этого Эдисона от психиатрии. В Москву недавно перебросили, что было, согласись, хлопотно и стоило определенных затрат. Вот пусть и отработает. А наработок у него достаточно. Вчера специально просмотрел его докладную по методам управления поведением человека. Фантастика.

— Уф, и ты туда же! — Решетников недовольно поморщился. — Он же псих, как всякий психиатр, куда же такого в серьезные дела?!

Салин в свое время добился финансирования работ Мещерякова из спецфондов Минздрава. Подкармливать Мещерякова и его единственного помощника было не накладно, а перспективы дело сулило фантастические. Всем, кто пытался высмеять его протеже, показывал данные по аналогичным работам в США: более двухсот пятидесяти частных фирм, три крупнейших университета и неизвестное количество секретных лабораторий проводили аналогичные исследования. Объем финансирования работ над психотронным оружием, методиками управления сознанием и поведением как отдельных людей, так и масс населения был не сравним с крохами, перепавшими Мещерякову. Там, не скупясь, отпускали миллионы долларов, потому что знали — дело того стоит.

— Я не представляю, как иначе можно инициировать Белова. Его надо включить в игру тонко, заставив действовать по собственной инициативе. А времени на комбинации у нас нет. Мещеряков гарантирует высокую эффективность своих методов при минимуме риска обнаружения. А сейчас нам именно это и требуется.

— А попроще нельзя? Не верю я в эту заумь. Есть разведка, а есть шаманство, и еще никому не удалось скрестить слона с тараканом. — Решетников знал, что оспорить бесполезно, но лишний раз решил испытать на прочность убеждения напарника.

— Можешь не верить, — поджал губы Салин. — Тогда рассуждай как оперативник. Эта девчонка, Настя Столетова, невольно стала узловым звеном. Она нашла Кротова, она вывела на него Белова и она же, в конце концов, бывшая жена Виктора, помощника нашего Мещерякова. Не использовать такой подарок судьбы просто грех, согласись, я прав. А как мы подкинем ей информацию и принудим сдать ее Белову — вопрос техники.

— На мой вкус, чересчур накручено, — с сомнением в голосе произнес Решетников. — Она же мнит себя великой журналисткой, может, с этого бока и подъехать?

— Сам же видел, что Белова посадили под колпак! Он сейчас своей тени бояться начнет. Думаешь, он облобызает эту пигалицу и бросится реализовывать информацию? Нет, он калач тертый! Первым делом насторожится и начнет крутить ее источник информации, и мы потеряем в темпе.

— Тут ты прав, Виктор Николаевич. — Решетников кивнул. — Но по мне, чем проще, тем лучше.

— Самое простое — вызвать Белова и выложить Кротова на блюдечке. Но это выдаст нас с головой. Думаешь, Белов не сообразил, что мы с самого начала были в курсе? Сообразил, можешь быть уверен. Еще немножко подумает и выйдет на наш главный интерес. И начнет крутить.

— Любой начнет, стоит ему пронюхать про наши дела.

— Вот пусть Мещеряков и поработает! Все должно выйти само собой. Наши ушки нигде торчать не будут. Именно в этом и есть вся ценность исследований Мещерякова, в противном случае я бы с ним столько не возился. Мы только и делали, что подчиняли своей воле и заставляли делать то, что нам выгодно. Но тогда отнять партбилет приравнивалось к гражданской казни, а чем ты хочешь воздействовать сейчас? Тысячу раз говорил, пора менять методы работы. Сколько лет назад выкинули нас со Старой площади, а в мозгах все еще старая труха перемалывается!

— А ну как не выгорит? — Решетников покосился на неожиданно замолчавшего Салина.

— Вот тогда ты вызовешь Белова и сдашь ему нору Крота. Тупо, но просто, как учили. — Салин хлопнул ладонью по колену и отвернулся к окну, давая понять, что разговор окончен.

Глава тридцать вторая. Нетрадиционные методы

Салин всю жизнь работал с людьми, даже корпя над документами, не забывал, что эти бумажки рождены самолюбием, завистью, страхом, манией величия, карьерными амбициями, извечной тягой русской интеллигенции к стукачеству, в общем, всей той грязью, из которой господь сподобился сотворить человека.

Пресловутый «человеческий фактор», о котором столько пустословил Горбачев, в организации Салина всегда был краеугольным камнем работы, просто этого никто и никогда не афишировал. Что бы ни пели мистики и парапсихологи о Высших Силах, проявляются они в нашем бренном мире исключительно через человека. А раз так, то надо заблаговременно вычислять готовых резко, по никому не известным причинам пойти в гору, вознестись над пребывающей в счастливой дреме толпой, создать новое, способное спасти или опрокинуть мир. Таких надо осторожно брать под колпак, изучать, как диковинную особь, просчитывать вероятные плюсы и минусы, а потом отпускать, позволяя набирать высоту, но уже в нужном, заранее определенном направлении, используя энергию подъема индивидуума в интересах Системы. И горе тому, кто по собственной прихоти изменит рассчитанную для, него кривую полета. Карьеры и хребты таким Организация ломала беспощадно — в государстве не может быть инициативы вне вектора государственного интереса.

Мещерякова он подобрал случайно. По линии парткома одного из многочисленных НИИ пришла информация об организованной травле какого-то несостоявшегося светила психологии. Дело было обычным, от хронического безделья, помноженного на бездуховность, склоки и травля стали общенациональным спортом, впору было устраивать первенство Союза, в котором, без сомнения, первое место заняло бы спортобщество «Наука», намного опередив сборную команду работников торговли.

Можно было оставить сигнал без внимания, можно было просчитать вероятные последствия склоки и форсировать скандал, возможно, удалось бы провести нужную кадровую комбинацию. Но Салин по наитию решил «покопать вопрос», как с пролетарской образностью выражался друг и соратник Решетников. Навел справки. Оказалось, неизвестный мэнээс Мещеряков на свой страх и риск, вызвав злобную зависть сослуживцев, решил заняться направлением со странным названием «трансперсональная психология».

Салина заинтересовал сам термин, он даже машинально подчеркнул его красным карандашом. Трансперсональная — выходящая за рамки личного. Это было интересно. Все, что выходило за рамки личного как производного от обыденного опыта, от повседневной монотонной реальности, автоматически становилось объектом изучения Организации.

Первая же порция информации, затребованная от не связанных между собой источников, заставила Салина вздрогнуть. Во всем мире исследования по этой проблеме шли полным ходом. Изучались все, имевшие запредельный опыт: от ветеранов Вьетнама и наркоманов до переживших клиническую смерть и имевших контакт с НЛО. Буквально всех просеивали через сито оплаченных государством исследований. Салин с интересом пролистал американскую книжку, почти на две трети состоящую из анкет и таблиц, и печально вздохнул. Зарубежные коллеги Мещерякова, не обремененные марксизмом-ленинизмом, уже вышли на прикладные результаты. Анкеты позволяли вычислить человека, в результате шокового опыта наделенного этими самыми «трансперсональными» способностями. А как брать в оборот вычисленного, спецслужбы учить не надо.

Мещеряков в зарубленной научным советом статье проводил мысль, что все обряды посвящения, известные от диких племен до масонских лож наших дней, суть отшлифованные до совершенства методики вывода личности на трансперсональный уровень. У всех, случайно или управляемо переживших пороговую ситуацию, развивались ясновидение, телепатия и прочие феномены, о которых все только и говорят, но мало кто знает. Работая над прикладными аспектами трансперсональной психологии, можно было выйти на методики создания сверх-солдата, сверх-ученого, сверх-музыканта, сверх-пахаря, если будет угодно, утверждал Мещеряков.

Статью (Салину добыли не печатную копию, а ксерокс рукописи с авторскими правками) он прочитал внимательно, с карандашом. Отдельно выделил абзац, в котором Мещеряков предлагал провести анализ всех известных из истории и антропологии обрядов посвящения и перевести всю эту абракадабру на язык современной науки, естественно, отбросив все ненужное и наносное.

Салин посоветовался с Решетниковым. Поспорив, пришли к согласию: создатель суперменов был обречен. Во-первых, потому, что, кроме как в кино, супермены не нужны ни одному государству. Оно работает со средним средне-серым гражданином, а связываться с суперменом накладно и боязно. Но и на обыденном уровне Мещеряков никаких шансов не имел. Погоду все еще делали профессора от психиатрии, научно обеспечивающие борьбу с диссидентами. Заставить прописывающих инакомыслящим лошадиные дозы успокоительных уколов признать необходимость исследований «инакомыслия» как феномена развития личности и цивилизации было бы непростительной глупостью. И в плане человеческом, и в государственном. Но тот же государственный интерес требовал поддержать Мещерякова.

Решетников после получасового молчания, была у него такая привычка: думать, как работать, по-мужицки тяжело, до пота, — просветлел лицом и предложил разыграть вариант «Дедал и Икар». Кроме пролетарски грубых шуточек, он имел тягу к образным, но точным названиям. Так он окрестил один из вариантов управляемой карьеры, используемый Организацией в кадровых играх, отнимавших большую часть рабочего времени. Технология этого варианта, действительно, была близка сюжету мифа о греческих мастерах и первых в истории летчиках-испытателях. Икар, молодой и неопытный в житейских делах, решил долететь до самого солнца, что в те времена расценивалось как святотатство. В результате вошел в анналы истории как первая жертва авиакатастрофы. Папа его, Дедал, человек, явно искушенный во взаимоотношениях смертных с богами, полетал-полетал на безопасной высоте да и приземлился целехоньким на неизвестном аэродроме. Решетников, хитро поблескивая глазами, утверждал, что Дедал, зарекомендовав себя с самой лучшей стороны, был трудоустроен в режимную «шарашку» на Олимпе, где, вдали от людской суеты, мастерил богам летательные аппараты повышенной комфортности. Соль варианта заключалась в том, что человеку, чьей карьерой занялась Организация, предстояло последовательно пережить судьбу Икара и Дедала.

Сначала, нажав на невидимые рычаги, они двинули Мещерякова вверх. Зарубленную статью неожиданно опубликовал солидный научный журнал. Последовали выступления на конференциях. Руководство института, почуяв, что к опальному мэнээсу проявлен интерес, предложило срочно защитить кандидатскую. Свалить Мещерякова в заранее выкопанную яму Салин не дал, и защита прошла «на ура». Больше всего веселилась молодая поросль, получившая в лице Мещерякова лидера и мессию одновременно. Руководителям НИИ не оставалось ничего другого, как сплавить набиравшего силу Мещерякова с повышением в Институт имени Сербского, поближе к «инакомыслящим», о которых он так пекся.

А после поездки на международный конгресс, где Мещерякова сознательно засветили перед зарубежными коллегами и теми, кто их опекает и финансирует, из него сделали Икара.

Со сладострастным хрустом зарубили подготовленную докторскую, затем компетентные товарищи с Лубянки вежливо намекнули на какой-то пробел в биографии, заставляющий временно приостановить поездки за кордон. Как на грех, в этот черный период от передозировки ЛСД скончался один из участников опытов. Гиены и шакалы — с научными степенями и без оных — почуяли запах мертвечины и дружно набросились на Мещерякова. Не прошло и двух месяцев, как восходящая звезда отечественной психиатрии закатилась, и мессия парапсихологии, как и всякий мессия, был публично выпорот и распят.

Но мессии не умирают на крестах. Их возносят в высокие кабинеты на невидимых ниточках, дергая за которые, вершили их земной крестный путь. Там еще не пришедшему в себя объясняют, что угодным богам делом лучше заниматься вдали от людской суеты. И Икар, если готов и согласен, превращается в Дедала.

Под псевдонимом «Дедал» Мещеряков и был отправлен в далекую клинику под Заволжском, где человеческого сырья для исследований было завались, а контроля почти никакого. То, что в этой же клинике укрыли от чужих глаз Кротова, было скорее совпадением, чем умыслом. Для Организации с перестройкой и гласностью наступили трудные времена; приходилось экономить на всем, включая и «убежища» для своих людей.

Неприкасаемые

Салин давно взял за правило наиболее острые эпизоды операции контролировать лично. Сейчас был именно такой момент. Мещеряков должен был на практике доказать, что его исследования стоят затраченных денег. Если удастся воздействовать на эту девчонку, подтолкнув ее к действиям в нужном направлении, то в работе с «человеческим фактором» наступит новый этап. С человеком можно будет работать совершенно фантастическими методами, исключающими засечку через обычные контрразведывательные мероприятия. Его не надо будет принуждать, доказывать, вербовать, в конце концов. Умело запрограммированный, он сам захочет сделать то, чего от него ждут остающиеся в тени кукловоды.

Салин снял очки и стал тщательно протирать стекла. Время от времени бросал взгляд на застывшего в напряженной позе Мещерякова.

Сухой и длинный, как жердь. Мещеряков еле уместился в просторном салоне «вольво», пришлось сгорбиться, чтобы не касаться головой потолка салона. Салину он всегда напоминал средневекового проповедника. Прежде всего поражали глаза — равнодушные и пустые, как у птиц, они вдруг становились цепкими и искрились нездоровым огнем. Вечно бледное лицо, казалось, состояло из бугров, шишек и впадин. Не лицо, а издевательство над окружающими. И, вдобавок, все это приходило в движение, когда Мещеряков начинал говорить. А говорил он, как все фанатики, долго и подробно, тщательно подбирая слова и нанизывая их на нескончаемую нить очередной гениальной, как ему казалось, мысли. Салин надеялся, что перевод с острова в Москву хоть немного убавит в Мещерякове аскетической худобы и монашеской угловатости движений. Напрасно. Получив лабораторию, Мещеряков из нее практически не выходил, наплевав на все столичные соблазны.

«Может, это и к лучшему, — подумал Салин, спрятав улыбку и наблюдая, как сквозняк треплет пегий клок волос на голове Мещерякова. — Время бюджетной нищеты, слава богу, кончилось. На талантливых людей я могу тратить столько, сколько потребуется. Деньги у концерна, куда я спрятал его лабораторию, несчитанные, от них не убудет. А структура концерна так запутана, что свои-то в ней не разбираются. Где уж чужому вычислить, чем занимается группка из десяти человек, сидящая на отшибе от основной штаб-квартиры, в полуподвале высотки на юго-западе Москвы? Так что с деньгами и секретностью проблем не должно быть. А вот если бы Мещеряков с великого голода и воздержания пошел в загул — это была бы проблема! Или начал строить особняк… Тьфу, чтоб не сглазить! Но ему, как всякому фанатику, кроме креста и костра, ничего не надо».

— Виктор сейчас войдет в дверь, — прошептал Мещеряков.

— Что вы сказали? — повернулся к нему Салин. В этот момент в рации тихо пропиликал зуммер. Водитель снял трубку.

— Передали, объект вошел в адрес, — сказал он, оглянувшись.

— Очень хорошо! — Салин невольно покосился на Мещерякова. Сколько ни общайся с подобными людьми, а к их парапсихологическим трюкам привыкнуть невозможно.

Случайности исключены

Настю разбудил звонок в дверь. Звонили настойчиво, зная, что дома кто-то есть.

Она потянулась, посмотрела на красные цифры на табло будильника. Долго не могла разобрать, сколько же времени, оказалось, начало девятого.

— Вот несет же кого-то нелегкая! — Она попыталась выудить из-под кровати тапочки, потом махнула рукой и пошла в прихожую.

Звонок опять зашелся, Настя крикнула:

— Ну не пожар же! Сейчас открою. — Сколько читала, даже сама раз накропала статью о мерах безопасности в наше криминальное время, но в глазок смотреть так и не научилась. Распахнула дверь и остолбенела: — Ты?

На протертом до дыр коврике переминался с ноги на ногу Виктор.

— Вот решил заглянуть. — Он стянул с головы черную вязаную шапочку, прозванную в народе «поларбуза».

— Нет, бабы, бывший муж — это что-то на фиг! — покачала от удивления всклокоченной головой Настя. — Бывших надо резать, иначе жизни не будет.

— Так можно или нет? — Виктор нерешительно двинулся вперед.

— Входи уж. — Настя шире распахнула дверь. — Пользуйся моей слабостью. Нет сил спустить с лестницы, пользуйся… Ботинки снимай, дверь закрой — и топай на кухню!

Она пошла впереди, успела глянуть в зеркало, шепнуть любимое — «ну и рожа у тебя, Шарапов»; поворачивая на кухню, ногой захлопнула дверь в спальню, сохранившую ночной беспорядок, Дмитрий Рожухин ушел совсем недавно. Услышав сквозь сон звонок, сначала даже подумала — вернулся.

— Благоверный, кофе будешь? — Настя грохнула турку на плиту.

— Не откажусь. — Виктор протянул к плите красные от холода руки.

— Вот-вот! Хоть клей, да налей. Мог бы из приличия и отказаться. Поднял ни свет, ни заря…

— Настюха, а ты с детства по утрам ворчишь, или только со мной начала?

— Успокойся, с детства. — Она потянулась, сладко, как котенок, прищурившись. Халатик распахнулся. — Глаза сломаешь! — Она прижала разъехавшиеся в стороны полы. — Следи за кофе, а я в душ.

Вернулась посвежевшей, теперь в глазах, как обычно, играли бесенята.

Виктор успел разлить по чашкам кофе и приготовить бутерброды.

— Хозяйственный ты у меня мужик. Жалко, поздно это выясняется. — Настя с ногами забралась на Угловой диван.

— Все веселишься? — Виктор присел на шаткий табурет, спиной к гудящей комфорке.

— А ты все страдаешь, доктор Фауст? — Настя отхлебнула кофе, закинула руку, нашла на полке пачку сигарет. — Будешь?

— Буду. У меня свои.

— Вот ты мне объясни. — Настя с наслаждением затянулась первой за день сигаретой. — Есть колбаса «Докторская». А почему нет сигарет «Санитарских»? Или водки «Акушер»?

— Не знаю. Что ты такая дерганая? Извини, я свалился, как снег на голову… Ты не одна? — Он кивнул на дверь спальни.

— В принципе или в данный момент? — Настя вскинула голову, и нерасчесанная прядка упала на лоб.

— В данный момент.

— Одна. А остальное тебя не волнует?

— Абсолютно.

— Хм. — Она наморщила носик. — Даже обидно. А у тебя как с медперсоналом?

— Этот этап уже закрыт. Мы с Мещеряковым ушли с острова.

— Бросили бедных психов на произвол судьбы?

— Нет. Клинику закрыли. Нет денег. Больных разбросали по району.

— А вы?

— Мы сидим в одном концерне. Здесь, в Москве.

— А там психов много?

— Там денег много. — Он достал из кармана конверт и положил перед Настей. — Потом посмотришь.

— Что там? А-ха! — Она приоткрыла конверт и неожиданно поджала губы. — И много?

— Полторы тысячи долларов. — Виктор опустил глаза. — Только без твоих дурацких выходок, я прошу. Возьми. У меня они не последние, а тебе пригодятся.

— Спасибочки! — Настя бросила конверт на подоконник. — А хорошо вы подкормились, как я погляжу. Сразу обратила внимание, изменился. Нет, ты всегда одеваться умел. Но сейчас что-то другое. Уверенность в себе какая-то, будто миллион выиграл. У баб на таких везунчиков нюх, ты учти. И много сознаний уже расширили? План, я надеюсь, выполняете? Опять у нас в животе будет пусто, зато сознание — впереди планеты всей?

Виктор грустно усмехнулся. Взгляд, как всегда, когда он начинал говорить о своем, сделался пустым.

— Вся проблема, Настя, в том, что все делаешь исключительно для себя. На кого и за что ты работаешь — не важно. Все, что ты открываешь, ты открываешь в себе и для себя. Мудрено? — встрепенулся он.

— Нет. Нормальный эгоизм, — пожала плечами Настя.

— Ты не права. Это тенденция. Сначала наука была элитарной и пыталась познать все. Потом наступил век Просвещения, когда попытались научить мыслить всех. Помнишь: «Мыслю — значит существую»? И пытались познать тайну коллективных состояний. Отсюда — и великие стройки, и марши у Бранденбургских ворот. — Он не глядя вытащил сигарету из пачки, прикурил. — А теперь век индивидуализма. Доступны практически любые знания, возможности для саморазвития — безграничны! И индивид должен познать сам себя, используя всю мощь науки и техники. Иначе какой в них смысл?

— А какой в этом смысл? — Настя зевнула, прикрыв рот ладошкой.

— Смысл в том, что круг замкнется, когда вновь объединятся просвещенные. Для них не будет индивидуальных тайн, они уже их раскрыли. Для них не будут загадкой коллективные состояния и психология масс. Потому что это элементарная физика хаоса, не более того. И посвященные вновь сделают науку тайной. А все тайны мироздания можно будет вновь описать в одной Книге: вопрос — ответ, символ — толкование, все просто и понятно, для умеющего понять. Вот и весь смысл.

— Ни фига не понятно, но сердцем чувствую — здорово! Дашь потом эту книжку почитать? Как бывшей жене. — Настя отвернулась к окну. — На улице холодно?

— Очень. Кстати, верни мне тетради.

— Какие? А, тот бред! Можешь забирать. Ой, стоп! Придется подождать. Папка уехал, а тетрадки у него в сейфе. Виктор, не горит же, да? Подожди недельку.

— Подлиза!

— А ты чокнутый! Только такой фанат, как ты, может припереться без звонка в такую рань и парить мозги. Уточняю, одинокой даме. Мамочка адресок дала?

Сразу же после развода Виктор уехал в клинику под Заволжском. Обменом двухкомнатной квартиры пришлось заниматься Насте, в отместку за это решила не давать свой новый адрес.

— Допустим.

— Ладно, я ей тоже какую-нибудь гадость подстрою.

Она допила кофе, перевернула чашку, поставив на блюдце вверх дном. Вздохнула и с тоской посмотрела за окно, где ветер хлестал по промерзшим ветвям тополя.

— Насть, мы же не чужие, так? — Он накрыл ее пальцы своей ладонью.

— Ой, только не начинай!

— Но должны же нормальные люди друг другу помогать.

— Теоретически, — ответила она, не поднимая головы. — Тут один папин друг помог. Сидел, глазами умными хлопал, кивал, как китайский болванчик… Потом сгинул, топливо истратив. Вот и верь после этого людям. Только на себя надо рассчитывать, тут ты прав. — О том, что благодаря Белову познакомилась с Дмитрием, решила не упоминать. Виктор даже в супружеские годы ревностью не страдал. Но его профессиональная привычка лезть в душу по малейшему поводу Настю раздражала. Чувствовала, что за этой показной сострадательностью стоит голый медицинский интерес, а быть подопытной мышкой не хотела. Даже подружке небезопасно плакаться в жилетку, а врачу — тем более, хоть он и муж.

— С чем не клеится, с работой или с личной жизнью? — Виктор убрал руку, и голос изменился, появились фальшивые нотки. Так уставший врач спрашивает очередного посетителя: вежливо и участливо, но без сердца.

— О, личная жизнь бьет ключом! А толку? Не вставать же к плите, если вдруг с работой что-то не получилось.

— Да, к плите тебе рановато. А хочешь, помогу? Использую служебное положение в личных целях.

— Витя, на молодых санитарках оттачивай свое обаяние. Я уже свое отработала. Ей-богу, в следующий раз выйду замуж за автослесаря! И прост, как гаечный ключ, и денег больше приносит.

— Я серьезно. Вот ты не веришь, а деньги нам же зря платят…

— Откуда мне знать? Вы же горазды мозги пудрить, Фрейды-Юнги несчастные.

— Ты в мою ересь не меньше меня веришь. Иначе не поехала бы на остров.

Она повернулась, посмотрела ему в глаза.

— Чего ты хочешь?

— Помочь. Погадай сама себе. — Он перевернул ее чашку. — Смотри на кофейные каракули и жди, когда в сознании вспыхнет яркая, как сон в детстве, картинка. Не пытайся ничего придумать. Просто смотри. И увидишь то, что хочешь увидеть.

Он положил горячую ладонь ей на затылок, чуть пригнул голову. Настя попыталась сопротивляться, но из ладони ударила горячая волна, ворвалась в мозг, разом растопив волю. В глазах помутнело…

Сделав над собой усилие, она разогнала пелену, застилающую глаза, и отчетливо увидела черно-коричневых пляшущих человечков… Потом они исчезли, растворившись в мягком белом свете. И тогда, как на экране в кино, она увидела дом, стоящий на краю поселка. Почерневшие от времени доски стен. Остроконечную башенку на крытой железом крыше…

* * *

Кротов, кутаясь в грубой вязки тяжелую кофту, сидел на веранде. Пустыми глазами смотрел на чашку, стоящую на столе. Облачко пара медленно поднималось над черной жидкостью. Кофе. Она ощутила его густой горький аромат. Кротов тоже потянул большим носом, поморщился и что-то пробормотал.

Вошел Журавлев. Погладил себя по свежевыбритым щекам. От него пахло горько-острым одеколоном.

«„Айриш Мус“, — подумала Настя. — Отцу такой привозили друзья. Очень им дорожил. А мама знала, как этот запах действует на женщин, и ревновала… Глупые, нельзя жить рядом и завидовать успехам другого…»

Неприкасаемые

Журавлев погладил себя по свежевыбритым щекам.

— Как я вам, Кротов?

— Спросите у Инги, это по ее части. Мне с вами не целоваться. — Кротов уткнул нос в воротник.

— Не с той ноги встали? — Журавлев налил себе кофе. — Давно здесь мерзнете? Может, пойдем в дом? Там теплее…

— Там лучше слышно. — Кротов оглянулся на дверь. — Инга где?

— На кухне.

— Тогда садитесь рядом. Есть разговор. Журавлев пересел поближе, выложил на стол тяжелый портсигар.

— Учтите, дымить буду.

— Да на здоровье! — Кротов слабо махнул рукой. — Вас Гаврилов без бороды не видел?

— Я же только что… Слушайте, Савелий Игнатович, в чем дело?

— Неспокойно на душе. — Кротов похлопал себя по левой половине груди. — Жмет что-то. Сегодня мы взломаем депозитарий банка. Осталось получить от Ашкенази номера счетов, вычистить их до последней копейки, и Гога перестанет существовать. У него не будет ни банка, ни товара, ни канала на Кавказ. Я долго ждал этого дня. Но не поверите, сейчас хочется, чтобы он жил. Чтобы метался, искал выход… Месть не может быть сиюминутной. Ею надо успеть насладиться. Но его сожрут. Льва, ставшего слабым, загрызают шакалы.

— Да будет вам, Кротов. — Журавлев прикурил сигарету, поморщился от дыма, попавшего в глаза. — На этом ублюдке свет клином не сошелся. Думайте, как и чем вы будете жить дальше.

— Я это все утро и делаю. Если честно, то уже не одну ночь. А вы уже решили, что будете делать через неделю?

— В общих чертах, — бодро кивнул Журавлев.

— Хотите угадаю?

— Попробуйте.

— Вы будете лежать где-нибудь в лесочке. Надежно присыпанный землей. А в голове у вас будет маленькая дырочка. Угадал? — Кротов слабо улыбнулся.

— Что с вами такое, ей-богу!

— А с вами?! Я надеюсь, вы еще не совсем осоловели от местного ненавязчивого сервиса. Где ваш нюх, Журавлев? Неужели не ясно, что Гаврилову мы больше не нужны? Вы всерьез думаете, что он вернет меня назад, на вершину пирамиды, с которой я не без вашей помощи слетел? Или мои бывшие соратники с готовностью присягнут вернувшемуся из небытия королю? Сомневаюсь.

— Так, Кротов, давайте разберемся…

— А я что делаю? Поверьте, Кирилл Алексеевич, моему опыту. Если вас сразу не попытались кинуть, то это либо глупость, либо расчет. Ждут, когда сумма «прокида» увеличится. А сейчас именно такой момент, когда могут и обязательно попытаются кинуть. Уж я-то такие дела чую за версту.

— Не думаю, что Гаврилов на это пойдет. Зачем это ему?

— Гаврилов не хозяин, и вы это знаете лучше меня. Это попка-дурак, за которым скрывается, как я думаю, весьма влиятельная персона. Не спрашиваю, кто он, вы же не ответите, так? Ну и ладно. Спрошу как человека, который раз в жизни решил выгадать хоть что-нибудь для себя. Желаете остаться в дураках или попытаться получить свое?

— Продолжайте, я слушаю.

— Прекрасно! — Кротов недовольно поморщился и стал похож на старого ворона, мерзнущего на ветру. — Я исхожу из того, что вы человек умный. Вы же не додумались рассказать Гаврилову о нашем договоре. Старый Журавлев наверняка бы побежал докладывать начальству, как он удачно втерся в доверие к матерому цеховику. А тот, что сидит передо мной, этого делать не стал. И это большой плюс. Второе, у вас прекрасное оперативное мышление. Подумайте, если Гаврилов, сам или по команде, решит рубить концы… Сколько проживет ваша семья? Не будет же он их от щедрого сердца всю жизнь содержать. А не дай бог начнут вас искать… У блатных это называется «быть в залоге». Так вот, Журавлев, вы семью отправили не за бугор, а прямиком в залог.

— Гаврилов никогда на это не пойдет.

— Вы меня пытаетесь убедить или себя? — жестко бросил Кротов. — Нас всех пустят под нож, можете не сомневаться. Выход один — сыграть свою игру, взять сколько сможем — и свалить.

— Куда? Вы не знаете, как они умеют искать. — Журавлев ткнул сигарету в пепельницу и тут же закурил новую.

— Свои деньги я получу через Ашкенази. Ему можно Верить. Пока. Больше раза в год он не предает. Потом нам понадобится надежное прикрытие. За него потребуют часть денег, надо соглашаться. Деньги в обмен на выезд из страны и тихую жизнь там, где мы выберем. Пропорции нашего договора остаются в силе. Согласны?

— Надо подумать.

— Журавлев, раньше надо было думать! А сейчас надо действовать на рефлексах. Хотите жить?

— Глупый вопрос!

— Вот и не страдайте умственным запором! — Кротов оттолкнул от себя чашку с остывшим кофе. — Чертова баба! Помяните мое слово, яд она мне подаст в такой вот чашечке. Приучила к хорошему кофе. А вам вколет дозу в правую ягодицу. Вы же сами нахваливали ее легкие руки! Вот в момент максимального доверия она и ударит.

— Кротов, вы даете!

— А меня обложили, Кирилл Алексеевич! Со всех сторон. И так уже много лет. Я даже забыл, что такое жить по-человечески. Все жду, когда же дадут команду. Гадаю, кто ее исполнит. Шарахаюсь от любого проявления доброты. Потому что боюсь расслабиться, и тогда они ударят.

Журавлев посмотрел на перекосившееся от боли, лицо Кротова и отвел глаза.

— Допустим, мы переиграем Гаврилова. Что дальше?

— Вспомните ваш визит в Лефортово. От кого вы приходили? — спросил Кротов спокойным голосом. — Это же не была ваша личная инициатива, нет?

— Нет.

— Не прошу подробностей, это ваши дела. Меня интересует, насколько плотный у вас с ними контакт. Уточню: насколько быстро через вас мы можем достигнуть договоренности?

Журавлев покачал головой, провел ладонью по мерзнущим без бороды щекам.

— Видите ли. Кротов, — сказал он тихо. — Контакта нет. Мы оба в капкане, и играть с вами смысла нет. Я не вру, контакта нет.

— Как нет? — Кротов привстал в кресле. — Я не понял. Когда он был потерян?

— После увольнения.

— Постойте, постойте! Но вы же приходили в Лефортово с предложением о сотрудничестве. Намечалась серьезная игра, я же еще тогда понял!

— Старые дела. — Журавлев пальцем покрутил портсигар, по скатерти метнулись блеклые зайчики. — Я хотел провернуть операцию с вашим участием, очень хотел. Опер, он как гончая, встал на след, уже ничто не остановит… А чтобы добиться разрешения, пришлось выходить на тех, кто играл в противостояние с МВД. Моя инициатива стала частью их многоходовой операции по перехвату контроля над страной. Чем это кончилось, вы видите сами: Комитет разгромили, а МВД со своими дивизиями внутренних войск в вечном фаворе у нынешних реформаторов. Кому это было на руку и кто греет на этом руки сейчас, судите сами. — Журавлев вздохнул. — Утешает только одно: меня сожрали раньше, чем разгромили эту группировку весьма серьезных людей.

— И операция Гаврилова, в которую вы меня сосватали, не имеет ничего общего с той, да?

— Плагиат чистой воды! — усмехнулся Журавлев.

— Господи! Какой же я дурак. — Кротов хлопнул себя по лбу. — Мне и в голову не могло прийти… И вы влезли в эту мясорубку по собственной инициативе? Решили подзаработать деньжат на старом опыте, да?

— Почти угадали. — Журавлев тяжело засопел.

— Слушайте, Кирилл Алексеевич. Родной вы мой! А может, вас отправили, как там у вас говорят, на глубокое залегание? Не жмитесь, какие, к черту, тут могут быть секреты, если речь идет о наших задницах!

— Исключено.

— А статьи? Все эти помои на органы… Это не игра?

— Я их писал… В общем, хотелось отмыться. Постарайтесь это понять, Савелий Игнатович. Вдруг понял: под богом живем и каяться в грехах нужно задолго до смерти.

Кротов молча встал и вышел на улицу. Студеный ветер набросился на него, разметал седые волосы, бил, пытаясь сорвать с плеч кофту. Кротов ничего не замечал. Выскочивший из-за угла Конвой остановился у его ног, посмотрел снизу в лицо и, поджав хвост, потрусил обратно…

Случайности исключены

Настя застонала и открыла глаза.

— Холодно. Ему очень холодно… — Она с трудом подняла голову и посмотрела по сторонам. — Как я здесь оказалась?

— Я принес. У тебя был небольшой пробой, временная потеря сознания. Такое бывает.

Настя села на кровати, машинально одернула полы халата.

— Что это было, Вить?

— Просто видение. По-научному — дистантное считывание информации. Или, как говорят в дебильной передаче «Третий глаз», — ясновидение. Увидела, что хотела?

— Ага. — Она кивнула. — Даже слышала разговор.

— Вот и хорошо. — Он погладил ее по голове. — А ты не верила.

— Ой, башка, как с перепоя… Поедешь со мной?

— Куда?

— Ой, даже не знаю… Нет, место знакомое. Я там однажды была. Совсем недалеко от Москвы. Поехали, а?

— Нет, Настюх. Мне давно уже пора. Ты же час провалялась.

— Серьезно? — Она посмотрела на будильник и безвольно упала на подушки. — Ну и черт с тобой… Сама найду, — прошептала она, закрыв глаза. — Обязательно!

Он поцеловал ее в висок и тихо вышел.

Неприкасаемые

— Успешно? — спросил Мещеряков, едва Виктор, кряхтя, пролез в салон машины и закрыл дверь.

— Порядок. Я же говорил, у нее повышенная сенсетивность. Мама — оперная дива, папа — классный следователь. Еще бы немного поработать, из нее вышла бы ясновидящая не хуже Ванги.

— Фу, — поморщился Мещеряков. — Не к ночи будет помянута.

— Насколько надежно ваше воздействие? — сразу же спросил Салин, не дав Виктору освоиться. Новые методы, может, и хороши, а старые надежнее. Салин срывал первое впечатление, самое чистое, не замутненное расчетом на удачный доклад руководителю. — Учтите, мы первый раз используем ваши методы. Не хотелось бы начинать с прокола.

— Прокол исключен, — уверенно ответил Виктор, устраиваясь на переднем сиденье.

— Результат я гарантирую, Виктор Николаевич. Правда, я не до конца одобряю подобный путь использования чисто научных достижений, — затянул свою дежурную песню Мещеряков.

— А я не люблю пустых разговоров. Вы можете провести грань между «чистой» и «нечистой» наукой? Думаю, нет. — Салин выждал, пока Мещеряков не опустил глаза. — Вот и мы не делим поступки на добрые и злые. Есть результативные действия, дающие перевес, и есть провалы, ослабляющие структуру Организации. Вот единственные критерии оценки. И не будем больше об этом. — Он отвернулся, снял очки, протер стекла уголком галстука. — Виктор?

— Да, Виктор Николаевич. — Он повернулся лицом к Салину, успевшему надеть очки.

— Вопрос к вам. — Темные стекла надежно скрыли глаза, но Виктор уже успел узнать, каким пронизывающим может быть взгляд этого человека. — Вы отдаете себе отчет, что ваша бывшая супруга с этого момента задействована в чрезвычайно опасную ситуацию? Причем, как говорят профессионалы, «в темную». — Вопрос был на «человеческий фактор». Виктор был ближайшим помощником Мещерякова, случисъ непредвиденное, «Дедала» пришлось бы отстранять от дел. Преемник должен сохранить потенциал учителя, но быть начисто лишенным недостатков, погубивших учителя.

Виктор немного помедлил с ответом.

— Она всегда искала приключений. Есть такой человеческий тип — искатель приключений. Уверена, что ее пронесет, кривая вывезет. — Он, как все слабые, отвечая на прямой вопрос, легко уходил в дебри теории. — В принципе, с таким настроем можно творить чудеса. Самопрограммирование биокомпьютера, как это называют американцы. Тем более что жизненный ресурс у нее выше среднего…

— Не о ней речь, — оборвал его Виктор Николаевич. — Меня интересуете вы. Разве у вас в душе ничего не шевельнулось?

— Нет, — чуть помедлив, ответил Виктор, — Я — фаталист. Любой изучавший медицину невольно становится фаталистом. Тем более… Короче, это часть большого эксперимента, которому я посвятил всего себя. А лишние эмоции только замутняют взгляд исследователя, мешая разглядеть открывшуюся после стольких трудов истину.

— Понятно, — кивнул Салин. По тону нельзя было угадать, доволен он ответом или нет. Он умел контролировать эмоции, но не для познания истины, а для ее сокрытия. «В преемники сгодится. Ученик в беспринципности переплюнул учителя», — подумал Салин, тщательно контролируя лицо, чтобы не дать проступить испытываемой сейчас брезгливости.

— Я предчувствую, что девочке суждено пережить испытание Льдом, — подал голос Мещеряков. — Мы лишь подтолкнули ее к этому, а шла она к кризису, к инициации через действие, всю жизнь. Кстати, — он придвинулся к Виктору Николаевичу. — Я уверен, что на даче находится человек, не раз проходивший подобного рода испытания. Я проанализировал психологические портреты всех живущих на даче, которые вы нам передали. Интерес представляет только тот, кто фигурирует в документах под псевдонимом «Дикарь». Остальные дачники либо отработанный пар, либо несозревшие особи. Можете верить, можете — нет, но я отчетливо ощущаю идущую от «Дикаря» мощь. Такую мощь не дает человеческое, тут нужно хоть раз прикоснуться к запредельному! Даю руку на отсечение, «Дикарь» совсем недавно проходил испытание Льдом.

— Что это такое? — нехотя спросил Салин. Обрывать Мещерякова, как и всякого вошедшего в раж болтуна, правила работы с «человеческим фактором» категорически запрещали.

Мещеряков устроился поудобнее, усевшись вполоборота к Салину.

— Внешне все просто, — начал он, явно польщенный вниманием. — Берется большой кристалл кварца из Луксора. В этом египетском городе был храм бога Тота, а стоял храм на кварцевом грунте. Можете себе представить, что впитал в себя камень! Если долго смотреть на подсвеченный кристалл, то неминуемо впадете в транс. Но тут-то и происходит невероятное. В отключенное сознание врывается сонм образов, так мы ощущаем воздействие энергий, записанных в камне, как на магнитной ленте. А место это было страшным. И видения соответствующие. Один наш подопытный описывал такие картины, что Босх вам бы показался жалким мазилкой.

— Иными словами, Лед — это опыт смерти? — Салин коллекционировал альбомы живописи и сейчас отчетливо вспомнил картины Босха.

— Правильно, Виктор Николаевич! — глаза Мещерякова наполнились искренней радостью. — Но это не просто переживание личного конца, как бывает при клинической смерти. О! Здесь на вас выплескивается водопад смертей, тысячи переживаний конца бытия, часто — под дикими пытками. Представляете, что приходится выдержать испытуемому?!

— С трудом. — Салин провел ладонью по щеке, сбрасывая наваждение. Общаясь с Мещеряковым слишком долго, он замечал, что сознание без всяких кристаллов иногда временно отключалось, голову заполняла вязкая муть, мысли тонули в ней, как мухи в густом сиропе.

— Не одна, а миллионы смертей! — Мещеряков перевел дух и уже другим, просящим тоном закончил: — Скажите, нельзя ли получить этот экземпляр для исследований? Глупо было бы терять такой человеческий материал.

— Предоставьте нам судить, кого карать, кого миловать, господин Мещеряков, — отрезал Салин, откинулся на спинку сиденья и отвернулся к окну. Разговор окончен.

Когти Орла

Упорные тренировки превратили его тело в самое совершенное оружие. Занятия по специальным методикам сделали мозг бортовым компьютером боевой машины. Раз за разом сдвигая планку возможного. Учителя развили его способности до того уровня, когда уже не существует невозможного. Они же учили его скрывать все, что делает его отличным от массы. Внутри он давно стал чужаком для большинства, выставить же свою чуждость напоказ означало подвергнуть себя смертельному риску.

Он был вынужден ограничить ежедневные упражнения обычной зарядкой и регулярным посещением тира. Навыки, полученные от Учителей Ордена, требовали ежедневных упражнений. Их приходилось проводить в редкие минуты одиночества — ночью или по утрам.

«Медитация на оружие» — прием психологической настройки на индивидуальное оружие, делающий его частью тебя самого, можно было отрабатывать в любой обстановке. Достаточно было достать нож из ножен и непринужденно поигрывать им. Вряд ли кто-то способен был догадаться, что в эти минуты происходит с человеком и ножом.

Но сегодня Максимов решил провести тренировку в полном объеме. Вечером предстоял выезд на задание. Интуиция подсказывала, что без силового контакта не обойдется. После завтрака он поднялся в свою комнату, плотно закрыл дверь, разделся догола, сел на пол, поджав под себя ноги и положив нож у сомкнутых ковшиком ладоней.

* * *

…Тело сделалось невесомым. Струя холодного воздуха из распахнутого окна проходила его насквозь, не встречая препятствия. Сердце превратилось в яркую серебристую звезду. Мерно вздрагивало, выплескивая из себя серебристо-синие протуберанцы. Они сливались в перекрестья светящегося креста. Вертикальный столб свечения упирался в скрещенные ноги, верхняя часть, разбившись на тысячи острых лучей, сиянием окружала голову. С плеч, разведенных в стороны горизонтальным столбом света, свечение стекало вниз по рукам змеящимися струйками, собиралось в дрожащее, как ртуть, озерцо в сложенных ковшиком ладонях.

Он разжал ладони, капельки фосфоресцирующего свечения задрожали на кончиках пальцев. Он осторожно взял стилет. Он был холодным и неживым. В такт ударам сердца свечение стало стекать по клинку, медленно заполняя его ровным серебристым светом. Рукоять в его ладонях стала теплой, и когда на самом кончике острия вспыхнула маленькая звездочка, задрожала в такт ударам человеческого сердца, нож ожил.

Он легко, как проснувшаяся птица, вспорхнул вверх, перевернулся, пряча жало клинка под ладонью, скользил вниз и неожиданно рванулся влево, выставив стальной клюв. Обозначив удар рукоятью вперед, полетел вправо, перевернулся в воздухе, снизу вверх чиркнув серебристым клинком.

Он позволил ножу делать все, что тому хотелось. Сейчас руки и нож составляли единое целое. Желание ножа и желание рук слились в единую жажду полета и в холодную и непреклонную, как сталь, готовность к удару.

…Прикосновение чужого взгляда обожгло его лицо. Он на секунду потерял контроль, и нож выпорхнул из рук, оставив за собой светящийся серебристый шлейф. Он выровнял дыхание и прислушался к своим ощущениям. Все люди в доме были на своих местах, он отчетливо видел их. Но чужой был! Он заставил свечение собраться в переносице. Через несколько вдохов снопы света, растекавшиеся по телу, собрались в маленький тугой водоворот под переносьем. И тогда он увидел…

…Сначала были только губы. Теплые и мягкие, дрожащие в такт легкому дыханию. Он отстранился и увидел все лицо. Девушка была красива. Челка, упавшая на лоб, придавала ей задорный мальчишеский вид. Глаза под расслабленно упавшими веками чуть вздрагивали, словно она пыталась лучше разглядеть что-то, представшее пред внутренним взором.

Он услышал голос, мерный и безжизненный, давящий: «Смотри внимательно, запомни, найди, узнай! Смотри, запомни, найди!»

Он отстранился еще дальше и увидел все комнату целиком. Спальня. На всклокоченной постели лежит девушка. Мужчина держит ее за руку и твердит свое «смотри, найди, узнай».

Он глубоко вздохнул и на выдохе превратил бурлящий в переносье водоворот в острый, как клинок шпаги, луч. Острие впилось в затылок мужчины, серебряной стрелой прошило мозг, нырнуло в руку и, войдя в тело девушки, взорвалось миллионом искрящихся игл. Они оба вздрогнули. Мужчина отдернул руку, и девушка застонала и открыла глаза. Села на кровати, машинально одернула полы халата.

— Что это было. Вить?

— Ага. — Она кивнула. — Даже слышала разговор.

— Вот и хорошо. — Он погладил ее по голове. — А ты не верила.

— Ой, башка, как с перепоя… Поедешь со мной?

— Куда?

— Ой, даже не знаю… Нет, место знакомое. Я там однажды была. Совсем недалеко от Москвы. Поехали, а?

— Нет, Настюх. Мне давно уже пора. Ты же час провалялась.

Он поцеловал ее в висок и тихо вышел.

* * *

Максимов резко выдохнул и распахнул глаза. Сразу же почувствовал колючее прикосновение ветра к горячей коже. Встал, захлопнул створку окна. Нож, так легко вырвавшийся в свободный полет, уткнулся острием в центральную стойку рамы. Точно в середину доски. Максимов хмыкнул. Раскачал лезвие и вырвал жало стилета из треугольной ямки.

«Только этого мне еще не хватало! Мало того, что стреляют из-за каждого угла, так еще и парапсихологи подключились». — Он накинул рубашку на голые плечи и с ногами забрался на тахту.

Он достаточно хорошо был осведомлен о возможностях современной парапсихологии как науки, впитавшей в себя все возможные тайные и еретические знания, смешав их с революционными открытиями в естественных науках. Возможности были колоссальные, но только при соответствующем обеспечении. Без серьезной научной и исследовательской базы в этой тонкой сфере дальше бабкиных заговоров и кодирования мужей-алкоголиков по их фотографиям, принесенным измученными женами, продвинуться было нельзя. А этот парень, державший девушку за руку, был именно из таких — с солидной базой, научной и финансовой. Он точно знал, как нужно вести человека через незримую паутину информационных полей к нужной точке, и знал, как помочь увидеть. Хуже всего, что он программировал ее дальнейшее поведение умело и настойчиво. Зная о последствиях и не боясь их.

«Некто ищет повод вмещаться в наши игры, — сделал вывод Максимов. — В ближайшее время надо ждать гостей. Час от часу не легче! Сегодня берем депозитарий банка. А после этого счет пойдет на часы».

Он откинулся на подушки и закрыл, глаза. С каждым днем, несмотря на все усилия и специальные приемы расслабления, усталость давала о себе знать. Он взял за правило отдыхать при малейшей возможности. Резерв сил был на исходе.

* * *

Срочно

Секретно

т. Салину В.Н.

Службой наружного наблюдения зафиксирован контакт объекта «Ассоль» с неизвестным мужчиной. Проведя полчаса в баре «Айриш Хаус», «Ассоль» и мужчина, объекту присвоено обозначение «Паж», направились на такси по адресу: ул. Адмирала Макарова, д.4, кв.68, установочные данные прилагаю.

Проведя двадцать минут по данному адресу, «Ассоль» и «Паж» выехали на автомобиле ВАЗ 2105, 12–72 МО У, принадлежащем «Пажу», в направлении объекта «Плес».

Прибыв на место, провели скрытое фотографирование объекта и находящихся на нем лиц.

Старший бригады наружного наблюдения обращает внимание, что объект «Ассоль» владеет навыками обнаружения наружного наблюдения.

Приложение:

Паж — Хорошев Алексей Геннадиевич, 1969 г.р., студент пятого курса Института стран Азии, Африки и Латинской Америки при МГУ. Контакт с «Ассоль» с 1991 года. Привлекается ею как оператор и фотограф. В настоящее время работает крупье в казино «Азазелло». Имеет обширные контакты в полукриминальной среде, по линии матери — в среде творческой интеллигенции. К судебной ответственности не привлекался. Материалы компрометирующего характера по линии МВД на данное лицо имеются.

Назад: Глава тридцатая. Скажи мне, кто твой хозяин, и я скажу, кто ты

Дальше: Глава тридцать третья. Пожелай мне удачи в бою