Рука сама собой скользнула к пистолету раньше, чем, скрипнув, открылась дверь. Максимов не шевелился, выжидая, что будет дальше. Инга проскользнула в комнату, осторожно присела на край тахты.

— Не притворяйся. Вижу — не спишь.

— В темноте видишь? — Максимов забросил руки за голову и чуть не вскрикнул от боли, как спица, вонзившейся в плечо.

— Ложись на живот, я массаж сделаю.

— А укол в попу?

— Перебьешься. Давай переворачивайся! — Она стянула с него тонкое одеяло. — Уколы я Журавлеву делала.

— Как он? — Максимов осторожно перевернулся на живот, стараясь не разбудить боль, притаившуюся в правом плече.

— Жить будет. Где это вы с ним так погуляли?

— Места знать надо.

Ее ладони стали плавно скользить по его телу, от них в мышцы, свитые от перенапряжения в тугие комки, пошла волна тепла и покоя. Тепла и покоя. Максимов блаженно зажмурился.

Инга одним движением сбросила с себя халат, легла Максимова, обхватила напрягшиеся было плечи я прошептала, щекоча ухо горячим дыханием:

— Глупый, расслабься и лежи. Старайся дышать со мной в такт. Ни о чем не думай. Грейся и дыши.

Максимов вздрогнул — такой жар пошел внутрь от ее тела, — и с трудом сделал первый вдох. Через несколько мгновений голова пошла кругом, показалось, что они стали одним целым…

Она сжала мочку его уха губами, что-то прошептала и скользнула вбок. Максимов с трудом открыл глаза.

— Что? — Тело стало невесомым, оно помнило жаркую тяжесть тела Инги.

— Не умер? — По голосу он догадался, что она улыбается.

— Больной скорее жив, чем мертв. — Максимов приподнялся на локте, попытался разглядеть ее лицо, но в комнате было совершенно темно.

— Магия любви, как изволил выразиться Кротов. Сейчас продолжим курс лечения. — Ее мягкие пальцы скользнули по его бедру.

— Инга.

— Что? — Пальцы замерли на полдороги. — Что-то не так?

— У меня и так проблем — выше крыши.

— Не бойся, нашу пасторальную идиллию с Кротовым ты не разрушишь. Он сам все решил. И не делай вид, что это для тебя новость.

— Допустим. А почему?

— Не знаю. Сегодня проснулась, он сидит у окна. Глаза, как у умирающей собаки. Сказал, что больше так не может, попросил… Короче, стандартный вариант: «Останемся друзьями».

— Ясно. — Максимов откинулся на подушку. «Гаврилов — сука! Психолог хренов… Я же видел у Кротова на столе фотографию жены. Инга на нее похожа. Нет, абсолютного сходства, естественно, нет. Гаврила мнит себя тонким психологом, на откровенную замену не пошел бы. Но они похожи сутью. Есть в них та самая спокойная женственность, которая должна быть У нормальной бабы и о которой мечтает любой нормальный мужик. Была… У Маргариты — была. У слова „люблю“ нет прошедшего времени. Гавриле до этого никогда не допереть. Эх, бил сегодня рожу Стасику, а надо бы Гавриле! Нет, ему, суке, башку оторвать мало!»

— Не напрягайся. — Она положила голову ему грудь. — Иначе вернется боль. А когда тебе больно губы у тебя становятся злыми. Когда ты втащил Журавлева, я испугалась. Не за него, за тебя. Такое у тебя было лицо. О ком ты сейчас так зло подумал, обо мне?

— Нет. Ты-то тут причем?

— Конечно, мое дело маленькое. — Инга чуть отодвинулась.

— Не дуйся, а то лопнешь. — Максимов провел пальцами по ее щеке. По складочкам вокруг губ понял, что она улыбается. — Инга, давно на Гаврилова работаешь?

— Ох! Как считать… — Она поймала его руку, положила подбородок на его ладонь. — С ним, как войне, год за три начислять надо. Но я не жалуюсь Хозяйкой дома все же лучше, чем девочкой-массажисткой. У меня специализация такая — хозяйка дома. Старички, вроде Журавлева с Кротовым, сдуру крутят дела. Поют лебединую песнь интригана, как говори Гаврилов. А от этого адреналин повышается и потенция нежданно-негаданно просыпается. Только большинство жен уже схоронили, детей из дома выжили. С малолетками связываться не рискуют, вдруг кондрашка в самый сладкий момент прихватит. Им комплексная услуга требуется. И обед приготовь, и постель постели, и сама, если надо, в нее ложись. Само тоскливое — слушать об их боевых подвигах и старых интригах. Думаешь, мне, здоровой нормальной бабе, интересно всю ночь слушать, как кто-то кого-то в ГУЛАГ сосватал или сто первую версию заговора против Хрущева? Сдохнуть можно!

— Вот и отдыхай, пока есть возможность.

— С кем? Журавлев — пыльным мешком трахнутый. Молится перед сном, представляешь? Проняло на старости лет. Кротов весь извелся от тоски. Костик — дитя из пробирки. Онанирует за своим компьютером, больше ему ничего не надо. Стас мне и в голодный год даром не нужен. Только ты и остался. Но тебя, Конвоя, еще приручить надо.

— Побольше пирожками корми.

— Ага! На вас, дикарей, не напасешься. Слопал — и вперед, по своим делам убежите. Что не едите сразу, на черный день под кустиком закопаете.

«Гаврилов приказал переключиться на меня, — подумал Максимов, поймав ее пальцы, осторожно царапающие его грудь. — Решил посадить под плотный контроль. Разумно, конечно. После сегодняшней заварухи — особенно. Циник он, как и все опера. Нужно будет учесть. А вот с Ингой вопрос еще не закрыт».

— И хорошо Гаврилов платит?

— Ай, на жизнь хватит! — Она освободила пальцы и опять стала ногтем водить по ложбинке на груди.

— Ясно, жить потом будем. Знакомая песня.

— А ты, Максим, что делать будешь, когда эта катавасия кончится? Не похоже, что ты на Гаврилу век корячиться решил. Ты же из тех, кто сам по себе.

— Придумаю.

«Когда все кончится, я буду первым, кого Гаврилов попытается пристрелить. Надеюсь, без твоей помощи, красавица».

— Надоело все хуже редьки, — вздохнула Инга. — Первый раз так вляпалась. Одни чокнутые кругом! Шушукаются по углам, туда-сюда болтаются. Чем хоть занимаетесь?

— Лично я дурью маюсь. Остальные меня не интересуют.

— А я?

«Началось! — подумал Максимов. — Нет, женщина — это диагноз!»

— Вот когда Гаврила заплатит, на все бабки куплю белого коня и приеду за тобой. Увезу в маленький город в зеленой долине, где все друг друга знают и любят. Где мужчины похожи на львов, а женщины кротки, как газели. Мы будем жить долго. Просыпаться от пения птиц и засыпать, глядя, как из-за гор в долину спускается луна. А когда настанет время умирать, мы, попрощавшись со всеми, уйдем туда, где на склонах лежит снег. Там будет чисто и тихо, а до неба совсем близко. Мы умрем, прижавшись друг к другу, чтобы и в раю быть вместе.

За лесом с воем пронеслась последняя электричка, на краю поселка забрехала разбуженная собака, потом опять нахлынула тишина. Инга молчала, уткнувшись лицом в его грудь. Ее горячее дыхание приятно щекотало кожу.

— Ох, и горазд же ты врать! Совесть бы поимел, садист проклятый. — Инга села, тряхнула головой разбросав по плечам волосы. Максимов задохнулся от теплой волны полынного запаха, шедшего от ее волос. — Так и будем болтать? Вот уж никогда не поверю, что ты относишься к тем уникумам, что до утра пытаются выяснить, почему это женщина решила с ними переспать.

— Хуже, Инга. Мне не только на это наплевать, но и абсолютно не интересует, что будет завтра утром.

— Так я и думала. — Она откинулась на спину и вскрикнула. — Ой, мамочки! Что это?

— Дай сюда!

— Черт, тяжелый какой! Нет, с вами с ума сойти можно. — Она нервно хихикнула, достав из-под одеяла пистолет. — Ну вы, мужики, даете! Один с иконой ходит, другой с духом жены каждую ночь общается. Про Костика я вообще молчу. А ты в обнимку с пистолетом спишь!

— Инга, это не игрушка.

— А мы сейчас проверим. — Она провела холодным стволом по груди, чуть царапнула соски, зигзагом скользнула по мгновенно подобравшемуся животу. — Именем революции — встать!

Максимов рванулся, перехватил руку, резко подмял Ингу под себя. Она тяжело задышала и обхватила его плечи, острые ногти царапнули кожу.

— Ну, наконец, — прошептала она и закусила губу.

Максимов осторожно откинул одеяло, обнажив до пояса спину спящей Инги. Сел рядом, скользнул расслабленными пальцами от плеч к копчику. Инга застонала во сне и выгнула спину. Его пальцы медленно поползли вверх вдоль позвоночника. Указательный палец правой руки, едва касаясь кожи, замер под правой лопаткой. Палец левой кружил над ложбинкой на затылке. Максимов закрыл глаза, так легче было искать нужные точки, работа тонкая, все решают миллиметры. Нашел — и сразу же почувствовал, как из-под ее кожи в пальцы ударили колючие струйки. Он вдохнул полной грудью и на выдохе глубоко вжал ставшие стальными пальцы в эти невидимые горячие роднички…

«Вот уж никогда не разобрать: то ли несчастная деревенщина, то ли сука. А, к черту, все равно не понять! — Максимов наклонился над Ингой. Дыхания почти не было слышно. Только чуть вздрагивали тонкие ноздри. — Похоже на глубокий обморок. В таком состоянии она пролежит сколько угодно, если не надавить на точки под ключицами. Свидетели мне сейчас не нужны, а вырубить ее ударом по шее — воспитание не позволяет. Хоть и стерва, а все-таки — женщина. Да и акупунктура надежнее. А главное — никаких следов».

Он осторожно встал и быстро оделся.

Конвой наклонил голову набок. Пес никак не мог понять, что нужно человеку в такой час на таком холоде. Подать голос, а тем более схватить человека за ногу пес не смел. Этот человек был другим, не чета тем, кто обитал в доме, — единственное, что понял он своим немудрящим собачьим умом. Те были трусы и жмоты, попрекающие каждым куском. Этот был охотником и вожаком. Такое нельзя понять умом, только — почувствовать нутром. За этого человека с жесткими, но добрыми руками Конвой был готов перегрызть глотку любому. И если в такой час человек вышел на охоту, так тому и быть, решил пес и, вздохнув, улегся на холодные доски крыльца.

Максимов прижался к двери сторожки, поковырял в замке заранее приготовленной отмычкой. Дверь тихо скрипнула, он переступил через порог, беззвучно закрыл за собой дверь и только тогда открыл глаза.

До этого работал на звук, в темноте так надежнее. Никто бы не поверил, но он контролировал все шумы вокруг, стоило бы появиться новому звуку в доме, во дворе и, тем более, если бы изменился ритм дыхания Стаса, он среагировал бы моментально.

Стас спал, сжавшись в калачик, прижав подушку к животу.

«Поза эмбриона — подсознательная тяга к защите от враждебного мира. Крепко, однако, я ему врезал. Еще повезло придурку, попался бы на месте налета, сгоряча вообще башню бы снес. Качок хренов, цыпленок бройлерный… Ну и амбре! — Максимов потянул носом. Застоялый воздух комнатки пропах окурка свежим перегаром и чем-то затхлым. — Все, Макс, работаем!» — скомандовал сам себе Максимов и бесшумно скользнул к продавленному старому дивану, на котором лежал Стас. Вытащил из-под подушки «Макарова», быстро свернул в крайнее верхнее положение флажок предохранителя, задрал стволом вверх — на ладонь выпал черный стерженек бойка. Теперь пистолетом можно было только орехи колоть. Сунул бесполезный пистолет под подушку.

Стас зачмокал во сне. Максимов брезгливо поморщился. Осторожно положил сухую ладонь на горячий взмокший лоб Стаса, подержал, беззвучно шепча какие-то слова. Потом резко шлепнул Стаса по лицу.

— Встать!

Стас плавно оторвал голову от подушки, сел.

— Ты слышишь только мой голос. — Максимов вцепился в расслабленное до дряблости плечо, не давая Стасу опрокинуться. — Только мой голос. Когда я скажу «три», ты все забудешь и уснешь. Скажу «три» — уснешь и все забудешь. Ты слышишь меня?

— Да, — чуть слышно прошептал Стас.

— Кому ты звонил перед выездом? Отвечай.

— Давиду.

— Кто он? На кого работает?

— Он не из наших, солнечногорских. Под Самвелом ходит. Самвел крутой. Очень. Его даже Гаврилов боится.

— Они с Гавриловым знакомы?

— Да. Самвел сюда приезжал. Еще до вас. И Давид был с ним. Это на Самвела Конвой набросился.

— Ты боишься Гаврилова?

— Боюсь. — Стас кивнул, и голова безвольно наклонилась к плечу.

Максимов поднял голову Стаса за подбородок, заглянул в мутные глаза.

— Все хорошо, Стас, успокойся. Почему ты его боишься? На чем он тебя взял?

— Я один объект сторожил. Туда чувак полез, я его окучил и сдал тревожной группе. А утром Гаврилов сказал, что тот козел помер. От сотрясения мозгов, блин. Гаврила сказал, что теперь сдаст меня под «вышку», если что не так.

— Понятно. Они обещали, что при налете тебя не тронут?

— Да. Давид сказал, что все будет пучком. Надо было только отзвонить. Как в Москву поедем… На пейджер сбросить «жди в гости». И все…

— Назови номер. Стас, номер!

— 759-12-80, для абонента 5609.

— Когда успел позвонить?

— Пока вы завтракали, я на станцию сбегал. Из автомата звонил.

Максимов разжал пальцы, и Стас повалился на подушку.

— Очень мило, — пробормотал Максимов.

Названный Стасом номер был ему знаком. Тренированная память, когда требовалось, работала не хуже компьютера. В записной книжке рэкетира под ним значился некто Давид, если верить рэкетиру, заказавший первый неудачный наезд на Журавлева. Записную книжку Максимов оставил рядом с рэкетиром для людей Ордена, а большинство номеров запомнил.

«Вот такие дела. — Максимов машинально вытер пальцы, казалось, от грязной тельняшки, пропахшей потом, на них остался липкий налет. — Понаворотили, черт ногу сломит! И этот сосунок хорош. Подвел под стволы, сука, а потом тихо в морду получил и спать улегся. Как будто так и надо. Замочить бы тварь, да с трупом возни не оберешься. Не в толчок же его по кускам спускать!»

Максимов вздохнул. Руки чесались обработать Стаса по первой категории, выбить вместе с зубами все подробности.

«Нет, не время! Тоньше надо, тоньше. Ага! — Он взял со стола блокнот с завернутыми засаленными углами. — Что ж, все крутят, и мы не хуже».

— Встать! — Он подхватил Стаса за спину, помогая побыстрее подняться. Сунул в расслабленные пальцы ручку, подставил блокнот. — Ты видишь только бумагу. Ничего вокруг, только бумагу! И слышишь только мой голос. Слышишь меня?

— Да. — Стас еле шевелил дряблыми губами.

— Крепко надави на ручку и пиши: Подписка. Ниже. — Он помог Стасу передвинуть ручку. — Я, Станислав Никанорович Бочкарев, на добровольной основе даю согласие на сотрудничество с Федеральной Службой Безопасности РФ. Ниже. Обязуюсь не разглашать ставшие мне известными секретные сведения. Теперь подпишись. Поставь число. Тринадцатое октября. Все. Ложись.

Максимов со стоном расправил затекшие плечи. От напряжения тело била дрожь, разбудившая задремавшую боль. Он помассировал виски — в голове больно стучали острые молоточки.

«Соберись! Последнее усилие — и можно сваливать. Только не расслабляйся. Это тебе не бабу усыпить, нажав на особые точки. Даже не простой гипноз. Сейчас самое сложное. Не алкоголика кодируешь. Пусть и дебил, а сорваться может. Только не расслабляйся!»

Он положил ладонь на лоб Стаса, наклонился к самому уху и что-то зашептал. Лицо Стаса сморщилось, словно от боли.

Максимов отстранился, перевел дыхание и уже громче, ровным голосом сказал:

— Повтори это слово. Стас, повтори!

— Щенок. — Стас скривился, словно в лицо ему плеснули водой.

— Услышав его, ты сделаешь это?

— Да.

— Все. Спокойно. Раз, два… Три!

Стас дрогнул всем телом, потянулся и расслабленно выдохнул.

Максимов встал, вырвал из блокнота два листка, с распиской и тот, что под ним, и пошатываясь вышел, тихо прикрыв за собой дверь.

Конвой радостно забарабанил хвостом, ткнулся в ладонь холодным носом.

— Уймись, псина. Ночью надо спать. — Максимов потрепал его по голове. — Нет сил, извини, не до тебя. Завтра, все завтра.