21
Много лет спустя мама скажет о лечебнице, в которую запихнули Элизу, как ненужную вещь на склад утильсырья: «Знаешь, лечебница-то была не из дешевых. Каждый день пребывания обходился нам в двести долларов. И потом, ты ведь должен помнить, Уилбер, как настоятельно просили врачи, чтобы мы держались подальше?»
«Конечно, мама, все именно так и было, — сказал я и простодушно добавил: — Я забыл».
В те времена я был не только тупым, но и ужасно самоуверенным Бобби Брауном. Учился я на первом курсе медицинского факультета, мои половые органы были ничуть не больше, чем у детеныша полевой мыши. А я уже вступил во владение огромным особняком на Бикон Хилл.
На занятия в институт и обратно домой меня доставлял шикарный «ягуар». В те дни я выработал свой неподражаемый стиль одеваться. Я одевался приблизительно так, как мог бы одеваться шарлатан от медицины времен, скажем. Честера Алана Артура. Я не изменил этой привычке», даже когда стал президентом Соединенных Штатов Америки.
Каждый вечер в моем особняке устраивались вечеринки. Я сам выходил к гостям обычно не больше, чем на пару минут. Во время этих явлений народу я неизменно потягивал пеньковую трубку с гашишем. На мне был изумрудно-зеленый муаровый халат.
Однажды, во время вечеринки, ко мне подошла миловидная девушка и сказала: «Какой ты безобразный! Ты самый сексуальный мужик, которого я встречала».
«Знаю, — ответил я. — Знаю, знаю».
Мама частенько гостила в моем доме на Бикон Хилл, где для нее были отведены специальные апартаменты. Я тоже часто бывал у мамы в ее доме в Заливе черепах.
Да, вот и репортеры осаждали нас и в Бикон Хилл, и в Заливе черепах. Не давали они нам покоя после того, как Норман Мушари младший вызволил Элизу из лечебницы.
Поднялось ужасно много шума.
Шумиха устраивается каждый раз, когда какой-нибудь мультимиллионер плохо обращается со своими родственниками.
Было очень неловко. Впрочем, этого и следовало ожидать.
Мы еще не виделись с самой Элизой. Нас не соединяли с ней по телефону. Но каждый день в печати появлялись обидные и справедливые слова, которые Элиза бросала в наш адрес.
В свою очередь, мы показали репортерам копию телеграммы, которую послали Элизе через ее адвоката. Показали мы и Элизин ответ.
Мы телеграфировали:
«Любим тебя. Твои мама и брат».
Ответ Элизы гласил:
«Люблю тоже. Элиза».
Элиза запретила себя фотографировать. Она приказала своему адвокату купить исповедальную будку из церкви, которую вот-вот собирались сносить. Во время телевизионных интервью она пряталась в этой будке.
А мы с мамой с волнением следили за каждой передачей, крепко взявшись за руки.
Мы успели отвыкнуть от Элизиного зычного контральто, поэтому нам иногда казалось, что в будку забрался чужак.
Но, будьте уверены, в исповедальне восседала Элиза, собственной персоной.
Помню, телерепортер спрашивал у нее:
«Как вы жили в лечебнице, мисс Свеин?»
«Припеваючи», — ответила она.
«Вы пели что-либо определенное?»
«Все повторяла и повторяла одну и ту же песню».
«А что это была за песня?»
«Приди, о приди. Прекрасный Принц».
«Вы ждали, что вас спасет какой-то определенный принц?»
«Да, я ждала брата. А он оказался свиньей. Он так и не пришел».
