5
Эсминец «Сообразительный»
Рахмани с сожалением вернулся из страны грез в белую ночь четвертой тверди.
…Этот город не превосходил ожиданий, он оказался совсем иным, абсолютно чужим и непонятным. Он был громаден, много больше императорского Рима, а крупнее селения на всех трех твердях Саади не встречал. Разве что Вавилон, но тот разбросан, как множество деревень. Или Бомбей, больше похожий на мусорную кучу, с торчащими из нее резными мандирами Шивы. Или пирамидальные селения инков, в которых никто не бывал…
Сердце Ловца колотилось так, будто он снова вернулся во времена ученичества и Слепые старцы вновь знакомили его с тайным лабиринтом под священными склепами. Феерический бриг у пристани, на который указал Снорри, носил гордое латинское имя «Принцесса». С его борта доносилась прусская речь. Сразу за «Принцессой» на ночевку пристроились два боевых драккара с письменами руссов на серых бортах, Рахмани потребовалось несколько песчинок, чтобы угадать скрытые под тканью пушки и прочесть названия кораблей. «Стремительный» и «Надежный», что бы это могло означать?..
— Так мы попали во владения склавенов, дом Саади? — Паучок взволнованно обнюхивал пустую бумажную коробочку. — Повсюду — их забавные письмена, и повсюду бредущие медведи. Но у меня крепнут опасения, дом Саади, что сей прекрасный город захвачен враждебными чужаками…
— Почему ты так решил?
— Очень просто, дом Саади. Смотри, в этой коробочке хранился табак, тут много таких валяется. Смотри, на языке руссов надпись: «Курение — причина раковых заболеваний». Я не знаю, что означает эта страшная формула, однако, заметь, выше идет не менее ужасающая надпись на языке Лондиниума. «Королевский размер». Что это может означать? Или вон, на полотнище, эта страдающая женщина, там, между домов… на ложе для пыток, почти раздетая… Там написано латынью «bolivspine net»… Наверняка эта нечестивица оскорбила кого-то из захватчиков или убила сатрапа. Ее прибили к железному столу, в назидание другим… Дом Саади, ты когда-нибудь слышал о том, чтобы народ свободной страны добровольно окружал себя магическими формулами на языке исконных врагов? Ни в Брезе, ни в Гагене я не встречал табличек на языке руссов или сербов…
— Действительно странно… — встревожился Ловец. — Неужели на четвертой тверди руссов покорили британцы или пруссаки?
— Дом Саади, ты можешь разобрать, что там за надпись сверкает?.. Да, вон там, читай, на прекрасном розовом дворце!
Рахмани перечитал надпись трижды, но не смог постичь секретный смысл мантр. Светящаяся надпись гласила: «Жилетт — лучше для мужчины нет!» Чуть дальше, над поворотом мокрой дороги, колыхалось белое полотнище: «Нет коланизации! Квас Никола…»
— Когда-то боярин Василий угощал меня древним напитком руссов, — задумался Саади. — Видимо, во владениях великого Мегафона, Квас Никола — это один из божественных принцев… раз его имя ткут на уличных коврах…
Язык с уличных ковров очень походил на язык руссов, оставалось услышать речь хотя бы одного местного обитателя. Рахмани и Снорри спустились с моста, впереди забрезжила широкая поляна, усаженная рядами красивых одинаковых деревьев. Мимо гранитных пристаней неторопливо ползли плоские баркасы, заполненные бревнами. У них тоже не было видимых источников силы.
— Каким богатством обладают здешние купцы, если они содержат по триста барж с корабельным лесом! — отозвался водомер. — Гляди, дом Саади, там собор с крестом. Они здесь тоже верят в крест…
Рахмани нагнулся и потрогал шершавое черное покрытие дороги. Ловец впервые встречал столь плотное и твердое покрытие, похожее на запекшуюся отрыжку вулкана. Откуда-то доносились выкрики, музыка, рев, стук и писк.
«Хочу я замуж, замуж хочу!..» — вдруг отчетливо пропели женские голоса из нутра пролетающей повозки. Рахмани вздрогнул. Он попытался представить, смогла бы незамужняя девушка народа парсов публично спеть такие слова. Он шагал и размышлял, что же происходит здесь с потоками силы. Заговоры и молитвы действовали, но с опозданием и требовали серьезных усилий. Скажем, элементарный «колпак тепла», которым Саади решил окружить дрожавшего водомера, его самого вогнал в пот. Саади даже разволновался, не покинул ли его брат-огонь, но, к счастью, молнии послушно заструились между пальцами.
— О боги, как здесь противно и сыро, — хныкал человек-паук, приплясывая на перилах набережной.
Даже в «колпаке тепла» он замерзал.
Рахмани потрогал гранит. Ему припомнились сырые своды склепа, куда заточили его суровые Учителя. Надоедливый водомер замерзал даже возле костра, а юному Саади пришлось провести месяцы в полном мраке, прежде чем Слепые старцы призвали его…
Прежде чем он сумел сам покинуть каменный мешок.
Юноше позволили взять кошму, две циновки, кувшин с маслом и кувшин с водой. После того как лег на место последний камень, обмазанный яичным раствором, ни малейший звук, за исключением капели подземного дождя, не достигал его ушей. Ни единый лучик света не пробивался сквозь толщу скалы. Во время обряда Тишины и за неделю до него запрещалось принимать любую пищу. Следовало сесть на соломенное ложе полностью очищенным и свободным от желаний.
Спустя примерно неделю пребывания в склепе Рахмани услышал первый звук. Точнее, ему приснилось, что он слышит звук. Будущий воин давно не спал крепко, а периодически дремал, то окунаясь в странные обрывочные сны, то возвращаясь в промозглый мрак. Заснуть полноценным сном мешал холод и голод. Саади убеждал себя, что легко вынесет одиночество, что с детства он и так привык подолгу оставаться без еды, а большой кувшин воды можно растянуть и на два месяца…
Но реальность оказалась страшнее. Дело в том, что человек никогда не бывает полностью один, его мозг тут же начинают выгрызать печальные сны прошедшего и самые мерзкие воспоминания.
— Ты должен раствориться в будущем, а не в прошлом, — напутствовал Рахмани старец. — Каждая мысль о будущем несет в себе частицу будущего. В мире все крепко связано, не забывай это. Когда ты позволяешь своему слабому естеству растворяться в муках прошлого, ты скатываешься вниз по ступеням, которые с таким трудом недавно преодолел. Прошлое растворяет и размягчает твой ум, как корова размягчает кору в мягкую жвачку. Живи будущим, представляй себе лучшее, что должно с тобой произойти, и лучшее непременно прилипнет к тебе…
Первый звук во мраке Рахмани принял за далекий раскатистый смех. Он мгновенно проснулся, ощупал свои ледяные волосы, встал и запрыгал, разминая окоченевшие ноги. Неделя — это он так предполагал. А может быть, намного больше?
Вскоре он понял свою ошибку. Не следовало так реагировать на звук. Тем более что это мог быть совсем не звук извне. Ему с таким огромным трудом удалось успокоить буйную фантазию, подчинить ее спокойному падению капель, и вот — все разрушено в одно мгновение!
Во мраке нет часов и ориентиров. Иногда Рахмани впадал в панику, уверенный, что о нем забыли. Порой ему казалось, что наверху затеялась война, что верные псы султана вырезали город, и некому уже спуститься в лабиринт, чтобы освободить его из заточения. Однако спустя какое-то время он принимался стыдить себя за малодушие и вызывал в памяти благородный образ отца. Мудрый Учитель назвал его «воином», но ничего не ответил на вопросы о будущем. Что бы это могло значить?
Воин. Это понятно, убеждал себя Рахмаки, Но в их клане каждый взрослый мужчина — это всегда воин, иначе не может и быть. Парсы вынуждены вечно спать с сэлэмом под кошмой, поскольку нет спокойствия под сапогом Омара. Каждый юноша в клане Саади с четырех лет привыкает к седлу коня, верблюда и винторогого. С шести лет каждый юноша учится стрельбе и носит при себе крохотный кинжал. Когда наступает время совершеннолетия, юноши дают клятву брату-огню…
Нет. Учитель имел в виду иное.
Чем дольше Рахмани постигал сущность обряда Тишины, тем спокойнее он становился. Он убедил себя, что выйти наружу все равно невозможно. Он устал думать о голодной смерти, и, как только он забыл о ней, сразу стало легче. Он прекратил пялиться во мрак, вместо этого совсем закрыл глаза.
И стало легче вдвойне. Непостижимым образом он ощутил внутренние размеры своего склепа, все трещины, изгибы и изломы, окружавшие его. Осторожно продвигаясь вдоль своего холодного жилища, он нащупал в камне выемку и нашел в ней слабый ручеек. Чистая вода почти беззвучной змейкой скользила во мраке и очень скоро убегала в расщелину. Потом он нашел шнур, свисавший с потолка, но даже не обрадовался. К кончику шнура была привязана крохотная гирька. Таким образом, Слепые старцы все предусмотрели. Без еды послушник мог продержаться и сотню восходов Короны, а поддавшись панике, всегда мог дернуть шнур. Наверняка, дернув шнур, можно было вызвать помощь.
И навсегда лишиться права на последующие ступени восхождения…
Через тысячу ударов сердца далекий рокочущий звук, похожий на смех, повторился. В этот раз Рахмани воспринял его спокойно. Если темным демонам угодно его испытывать, он готов.
«Думай о будущем, представляй лучшее…»
«Аша Вашихта, Аша Вашихта, направь меня…»
Скатилась еще тысяча песчинок, и однажды, зависнув между сном и явью, Саади ощутил прикосновение. Он не испугался его, а даже обрадовался, как будто ждал заранее. Это не могло быть прикосновением крысы или насекомого. Любое живое существо он услышал бы заранее.
Рахмани ощутил прикосновение изнутри. Но он не вскочил и не принялся звать Учителя, как поступил бы немногим ранее. Последние две недели во мраке изменили его. От голода его чувства предельно обострились. В полной тишине он постепенно растворил мысли. Теперь они не концентрировались на каком-то одном предмете, не причиняли ему боль и обиду, а, напротив, окружали его сущность теплым шарообразным облаком. Он точно знал, когда всходит и заходит Корона, хотя от дневного зноя его отделяли сотни локтей скальной породы. Он стал слышать журчание родников на дне подземного озера, скрежет мышиных когтей, писк землероек и мягкие шаги босых ног по истертым ступеням. Но скатилась еще не одна тысяча песчинок, пока звуки не начали раздражать его.
Рахмани позволил самому краю сознания немножко обрадоваться. Он двигался верным путем, Учитель предупреждал его. Самое полное созерцание себя, когда смотришь в любую сторону, но видишь лишь безмятежную поверхность озера, достигается не сразу. Вначале человек поневоле ищет звуков и света, такова уж его слабая порода. Затем звук и свет мешают ему, и лишь на высшей ступени истинному посвященному становится все равно. Ничто не может прервать его созерцания.
И становятся не нужны глаза.
Прикосновение повторилось.
Это был голос Учителя. Но звучал он не снаружи, а внутри, словно пробирался сквозь запутанный лабиринт, то отражаясь дважды, то проваливаясь, то затухая.
«Хорошо, мы давно ждали, когда юный дом Саади проснется. — Внутренняя улыбка Учителя была подобна поглаживанию кошачьей лапки. — Однако ты еще не пробудился окончательно. Твой разум спит, придавленный слоями глупости. Но не обижайся. Это не твоя глупость, это мрак, накопленный до тебя тысячами поколений… Попытайся ответить мне, Рахмани»
Рахмани по привычке разжал запекшиеся пересохшие губы и сразу понял, что делать этого не следовало. Точно холодная песчаная волна ударила его в лицо и в грудь, он задохнулся от недостатка воздуха и больно стукнулся затылком о ледяные камни. А голос Учителя пропал.
Рахмани проклинал себя, пока Корона не покинула страну парсов. Естественно, он сам виноват: открыл рот, впустил в себя силу злых асуров, не сумел сосредоточиться. Потом до ученика дошло, что, чем дольше он переживает неудачу, тем дольше он не услышит Учителя.
И он успокоил сердце. Наверное, прошла еще неделя. Без пищи он ослабел настолько, что вряд ли сумел бы самостоятельно пройти несколько шагов. Сил хватало лишь для того, чтобы пить из ручейка. Однако, чем хуже чувствовало себя тело, тем яснее становился ум.
«Хорошо, Рахмани… — на сей раз с ним говорили сразу несколько старцев, в том числе и Учитель. Их голоса звучали звонко и чисто, но совсем не как голоса людей. Каждый голос был подобен шуршанию лепестков или пению цветка на ветру. — Хорошо, твой отец будет гордиться тобой. Теперь ты сумеешь ответить сам, как надлежит тебе поступить…»
«Да, я вижу свой путь… — ответил он, не разжимая губ, и молчаливая речь далась ему на удивление легко. — Я стану воином, я побратаюсь с братом-огнем, я буду искать…»
«Зачем тебе становиться воином, Рахмани? Это трудный путь, на этом пути ты никогда не обретешь покой…»
«Я буду искать четвертую твердь…»
«Многие начнут охотиться за тобой, Рахмани».
«Я отправлюсь туда, куда пошлет меня храм. Я стану его оружием, его глазами и ушами…»
«Зачем нам четвертая твердь, Рахмани?»
«Там мы обретем утерянную честь мира».
«А если утерянная честь не сохранилась? Если ты проведешь всю жизнь в поисках?»
Саади вовремя ощутил подвох в последнем вопросе Учителя. Старцы беспокоились, не овладела ли им гордыня, не помутила ли его разум внезапная радость.
«Учитель, я слеп и глух перед божественным ликом Авесты. Я готов к тому, что начертано в Книге ушедших. Я готов к тому, что начертано вами на серой паутине. Покажите мне дорогу к свету, и я пройду ее во славу храма…»
«Во славу храма… — как эхо, откликнулись Слепые старцы. — Если в обряде Тишины вырастет новый воин, он отправится в проклятый город Сварга…»
«Нелегко нанять на службу Властителя пепла…»
«Еще сложнее прибить бороду беса к килю корабля…»
Все стихло. Прошло какое-то время, Саади снова ощутил спазмы голода и пронизывающий холод. Вероятно, от него чего-то ждали. Саади пришлось снова бороться с собственной нетерпеливостью и тщеславием. Ему пришлось в упорном бою одолеть того себя, кто рвался стать первейшим из учеников и самым ловким из воинов храма. Наступил момент, когда он понял, как позвать Учителя.
Это оказалось совсем не сложно. Учитель и другие старцы находились рядом, достаточно было протянуть руки. Он приподнялся на соломенном ложе, не ощущая больше усталости, и соединил свои ладони с морщинистыми ладонями наставников.
«Хорошо, Рахмани… Теперь ты почти проснулся. Мы ждем тебя…»
«Мы ждем тебя», — сказали они и разомкнули объятия. Саади моментально потянулся к шнурку с гирькой, но шнурок пропал. Оказалось, что его лишили возможности призвать помощь извне. То есть Учителя хотели, чтобы послушник сам выбрался из каменного мешка.
Рахмани надолго задумался. Пробовать проломить толстые стены плечом — нечего и пытаться. Он перебирал варианты спасения, но ничего не приходило на ум. Обряд Тишины был пройден первым Учителем добровольно, и в конце его Учитель добровольно лишил себя зрения. Доказав тем самым, что нет ничего сильнее разума.
Разум… Рахмани еще раз внимательно обвел внутренним взором неровные стены. За сорок семь дней он изучил каждый бугорок, каждую трещину и пятно плесени на грубо обтесанных стенах. Если вне его тела нет инструмента к спасению, значит — спасение только в нем самом. Он осмотрел себя изнутри, поскольку снаружи видел себя тысячи раз.
И удивился, как раньше этого не заметил.
Рахмани поднял руки. Внутри кончиков пальцев танцевал брат-огонь. Божественный огонь, навсегда выбравший его в союзники, покровитель и разрушитель сущего, соединился с ним.
Воин действовал по наитию. Никто его этому не учил. Он выпрямил руки перед грудью и освободил мощь, спрятанную в теле. Казалось, голод и холод забрали из ослабевшего тела всю энергию, но лазурные молнии вспыхнули так ярко, что будущий Ловец Тьмы закричал от боли.
Молнии ударили в камни, раскалив их за долю песчинки. Жар был столь силен, что вспыхнула солома и циновка, на которой сидел послушник. По кладке побежали трещины. Рахмани отпрянул, совершенно ослепленный.
«Хорошо, мальчик, — донеслось до него сквозь треск остывающего гранита. — Мы ждем тебя…»
Второй раз он ударил прицельно и сдержанно. Затем обмотал кулак тряпкой, в три удара пробил себе выход и свалился на руки молодых жрецов…
Обряд Тишины вырастил нового воина.
Из плена прошлого Рахмани выдернул жалобный скулеж приятеля:
— Дом Саади, я погибну тут…
— Снорри, прекрати ныть, — оборвал Ловец метания приятеля. — Ты позабыл, что такое север.
— Но я замерзаю…
— Я скину тебя в воду, если ты не прекратишь свои глупые жалобы!
Вскоре они встретили первых пеших жителей. Трое мужчин мирно рыбачили, закинув удилища в мутные прохладные волны. Возле их ног в ведерке плескалась чешуйчатая мелочь с сомнительным запахом.
— Дом Саади, такую рыбу не стал бы жрать даже Кой-Кой. А ведь он с голодухи тащит в рот всякую гадость. Сдается мне, эти люди — отпущенные рабы, — зашептал Снорри. — Ты чуешь, рыба больна печенью. Там, внизу, из дыры в набережной, в реку изливаются нечистоты. Если бы у нас в Брезе кто-то вздумал продать такой улов на рынке…
— А где это видано, чтобы смерды искали себе пропитание поблизости от царских резиденций? — возразил Рахмани. — Откуда нам знать обычаи богачей в этой стране? Возможно, состоятельные руссы любят созерцать ночное небо и реку? А вдруг они нарочно ловят отравленную рыбу для подношения злым бесам? Погляди лучше на их удилища. Ты когда-нибудь встречал такие волшебные прозрачные нити, крепкие, как паутина птицееда?
— Я прошу прошения у благородных господ, — старательно подбирая слова, поклонился Рахмани. — Мы — смиренные путники и не хотели бы нарушать ваше уединение. Не подскажете ли вы, как называется этот прекрасный город и как нам проще пройти к резиденции лучшего знахаря Эрисмана?
Рахмани был уверен, что задал вопрос правильно, однако мужчины повели себя крайне странно. Они побросали удилища и столпились у перил, с ужасом разглядывая вежливых пришельцев. От них пахнуло кислым вином, потом и табаком.
— Ну ни хрена себе, — пробасил самый молодой. — Вы из какого цирка сбежали?
Рахмани убедился, что ему ответили на языке, очень похожем на язык русских бояр, однако он разобрал только слово «сбежали».
— Это Питер. Больница Эрисмана — на той стороне, на Петроградской, — выдавил другой рыбак, лысый и плечистый. — В Питере вы, а сами откуда такие?
— Питер, Питер, — удивленно повторил Снорри. — Как удивительно, дом Саади. Город назван в честь святого? Спроси их об этом. Кажется, у почитателей креста есть такой святой…
— Просим извинить наше невежество, если своим вторжением мы оторвали вас от важных занятий, — продолжил беседу Рахмани. — Мы прибыли по Янтарному каналу с Великой степи.
— Ага, по каналу, со степи, — отступая мелкими шажками, закивал рыбак. Потом он увидел, как Снорри чешет задней ногой волосатое пузо, и окончательно замолчал.
— А чего рожу тряпкой замотал? — Самый смелый из рыбаков подвинулся к Рахмани и даже протянул руку, будто пытаясь сорвать платок.
Ловец отодвинулся, невольно выставив вперед ладони. Коварная четвертая твердь подвела его. Саади не стремился никому угрожать, но фиолетовые молнии сами вспыхнули между его рук. У рыбака на груди задымилась полосатая рубаха.
— Мать твою, охренеть… — прохрипел кто-то из мужчин.
Третий рыбак выронил из рук бутыль с водкой. До сих пор он ее прижимал к груди, как грудного младенца. Бутыль выпала и разбилась. Саади точно окунули носом в отраву.
— Моему другу нужна сухая одежда, и оба мы не отказались бы от горячего мяса. Кроме того, нас ожидает раненый товарищ…
— Раненый, говоришь? — Рыбаки переглянулись с непонятным выражением. Тот, кто выронил бутылку, полез в карман.
— Вы не могли бы нам продать ваш камзол, я заплачу серебряный далер. — Рахмани тоже полез в карман и указал на куртку, принадлежащую коренастому рыбаку. Куртка лежала на каменной скамье, возле ящичка с рыбацким инструментом. — Камзол, платье, одежду, понимаете?
— Одежду? Чего? Ах, одежду? — Толстяк, не дожидаясь, пока Ловец достанет серебро, схватил потрепанную брезентовую куртку, швырнул ее под ноги и тонко завизжал: — Да на, подавись, забирай, все забирай!..
— Дом Саади, у того, что слева, в руке — нож, — на языке ярлов быстро проговорил водомер. — Я не понимаю их речь, но, кажется, нас боятся…
— Нож я вижу, — не меняя ровного топа, отозвался огнепоклонник. Он с сожалением убедился, что встреченные люди — совсем не утонченные дворяне. Скорее всего если не дворовые рабы, то освобожденные. Однако вежливость не покинула ловца. — Если благородным господам неизвестно, где принимает знахарь, вероятно, вы подскажете, где ближайший постоялый двор. В нашем друге поселился уршад, но еще не поздно его спасти…
Рыбаки никак не отреагировали на слово «уршад», понятное на всех языках трех твердей, ведь синоним этого имени — смерть. Вместо того чтобы дать вразумительный ответ, они с воплями припустили через дорогу, обогнули трехэтажный особняк, едва не угодив под огромный синий экипаж, и скрылись в кустах.
Смеющаяся луна ухмылялась, повиснув над самым горизонтом.
— Почему они убежали? — растерялся воин.
— Я полагаю, дом Саади, нам надлежит выпустить на волю их рыбу, — глубокомысленно изрек водомер, примеряя странного покроя куртку. — Нам, несомненно, зачтется это благое дело, ибо нет зла в спасении невинной жизни.
— По крайней мере мы знаем, что твердыня носит имя Питера, — обнадежил себя Рахмани. — Очевидно, нам повезет больше, если мы обратимся не к рыбакам, а к праздной публике. Снорри, прекрати скакать по перилам, как глупая обезьяна. Скорее всего, именно ты отпугиваешь людей.
— Сдается мне, дом Саади, что они не видели не только живого водомера. — Снорри с усилием впихнул вторую пару рук в трофейный кафтан. — Напугал их не я, а ты.
Они постояли у круглой тумбы — на ней застыла фигура воителя со шпагой.
— Суворов, — прочел Рахмани. Имя ему ничего не говорило.
Слева и справа вздымались величественные дворцы. Ни единое окно не светилось. С шорохом промчались три безлошадных экипажа, мелькнуло удивленное женское лицо. Посреди площади, на железной паутине, раскачивался мигающий желтый глаз.
— О небо, он следит за нами! — воскликнул Снорри.
За площадью Ловца Тьмы ожидало еще одно потрясение. Впереди, посреди ухоженного зеленого сада, полыхал брат-огонь. Светлая северная ночь сжимала город в сонных объятиях, а брат-огонь плясал в каменной чаше, гордо и задорно, ни от кого не таясь. Возле него не несли вахту дежурные разжигатели, заготовители дерева и псаломщики. Подле гранитного жерла росло несколько чахлых кустиков и стояли обломки стен, покрытые золотыми письменами. Ни алтаря, ни обритых мальчиков с нарисованным на лбу третьим глазом, ни жертвенных животных. На подгибающихся ногах пошел Саади по хрустящей песочной дорожке, не замечая ничего вокруг. Неужели гигант Ормазда одолел в этом мире всех злых дэвов и установил справедливое правление разума? Неужели на улицах повсюду свободно пылают священные огни?
— Дом Саади, тебе плохо? — встревожился водомер. — Не подходи близко, это может быть ловушка. Разве ты слышал когда-нибудь, чтобы склавены или руссы, целовавшие папский крест, жаловали одновременно ваш святой огонь?!
— В краю честного и справедливого правления все возможно, — рассудил Саади. — Если ты такой трус, возвращайся под мост. Я не звал тебя сюда. Дай мне побыть наедине с братом…
И отважно шагнул к огню. Как и следовало ожидать, Снорри с недовольным ворчанием устремился следом. Вблизи Рахмани сразу почуял, что пламя играет за счет земляного газа. Ученика Слепых старцев постигло разочарование. Этот огонь не собирали жрецы из очагов всех сословий, его не добыли из молнии, его не принесли из тлеющего леса. Странная тихая поляна в центре столицы все меньше нравилась Ловцу. На стенах вместе с непонятными формулами благодарения были выбиты сотни имен на языке руссов.
— Храни нас, Царица рыб. — Водомер впервые за долгое время произнес молитву на булькающем диалекте Большой Суматры. — Сдается мне, дом Саади, что здесь выбиты имена несчастных, которых принесли в жертву огню… Разве ты не чуешь, что под нами, в земле, стонут кости невинных?
У Рахмани словно открылись глаза. Ему моментально стали ясны предчувствия и неприятная тяжесть, охватившая тело при входе в сад. Под лежбищем брата-огня когда-то, но не сегодня сгнили тысячи трупов. Кладбище в самом сердце города, немыслимо! Это все равно что зарывать прах у себя под постелью.
Неподалеку, с песнями и бренчанием струн, прогуливалась пьяная компания. Саади не стал их окликать.
— Нет… не может быть. Брат-огонь не жаждет смерти людей, — засомневался Ловец. — Здесь написано, что горожане отдают почести погибшим…
— Дом Саади, а вдруг это капище неприкасаемых хариджанов?
— Уходим отсюда, скорее! — Рахмани попятился, не отрывая глаз от хитрых языков пламени.
Почти бегом они вернулись на набережную. Редкие ночные гуляки в испуге расступались перед ними. Вскоре путники достигли места, где мелкая речушка, закованная в гранит, впадала в большую реку. Под горбатым мостиком, среди нефтяных пятен и мусора, покачивалось несколько лодок. Люди стояли в очередь; кто-то играл на инструменте, который Рахмани с радостью узнал.
Гитара! Как удивительно… На Зеленой улыбке гитарой владели только латины и франки, севернее этот чудесный инструмент был почти незнаком.
— Эй, ребята, прокатимся? — задорно окликнули их снизу. Сверкнул только ряд белых зубов и огонек курительной палочки. — Всего триста за час, все мосты покажу!
— Его лодка слишком мала для Поликрита, — засомневался Снорри. — И кажется, нас с кем-то путают…
— Эгей, да это буржуи! — оживился другой лодочник. — Плиз, ду ю вонт ту хэв э вери гуд тревел? Джаст фифти доллаз, плиз…
— Твои подозрения, Два Мизинца, кажутся мне обоснованными, — горько вздохнул Ловец. — Как только эти маги услышали ютландское наречие, нас сразу приняли за высоких господ. Возможно даже, за принцев крови…
Тем временем вокруг Ловца и водомера собралось человек шесть лодочников, на все лады восхвалявших прелести ночного катания. Все они беспорядочно выкрикивали призывные фразы на дурном британском, прусском и галльском диалектах. Зато на русском они пользовались совсем иными выражениями.
— Дом Саади, нас только что обозвали ослами, кретинами, жирными фирмачами, тупыми а-ме-ри-ко-са-ми… Что бы это значило? Дом Саади, я не узнаю тебя: ты не хочешь ответить на оскорбления?!
— Нет, Снорри, я жду, когда подойдет к берегу вон та прозрачная посудина, на которой спереди нарисованы зубы. И я рад, что эти люди нас обзывают. Это значит, что в глубине души они протестуют против чужеземного ига.
— Сдается мне, дом Саади, что ты стал рассуждать, как твой друг, неистовый дом Ивачич? Ведь это он всю свою жизнь положил на алтарь восстания? Неужели ты стал сочувствовать бунтовщикам?
— Я всегда сочувствую тем, кто несправедливо унижен. Так учили меня Слепые старцы, так учил меня отец, пусть будет к нему благосклонен Всевышний… Но восстаний затевать мы не будем. Наша задача — спасти Зорана, это первое. Наша вторая задача — прорыть устойчивый Янтарный канал. Прочитай, Снорри, что написано на борту этой восхитительной посудины?
— «Эсминец „Со-об-ра-зи-тель-ный“», — по слогам прочел водомер. — Сдается мне, эта штуковина не выстоит против боковой качки… Дом Саади, а ты не почуял еще ни одного канала?
— Трижды почуял, — признался Рахмани. — Все три где-то глубоко в реке, и все три заперты. По ним никто не ходил. Меня это пугает, Снорри. Такое впечатление, что люди здесь вообще не пользуются Янтарными каналами.
— Но это невозможно, — расхохотался водомер. — Тогда их караваны неделями и месяцами добирались бы в другие города…
«Восхитительная посудина» тем временем ткнулась обрезиненным носом в берег. По шатким мосткам с возбужденным щебетанием стали спускаться пассажиры. Саади насчитал восемнадцать человек.
На палубе остались двое — плотный бородатый дядька в полосатой нательной рубахе и совсем молоденький мальчик, в фуражке, но с метлой. Мальчик принялся подметать внутренности прозрачного корабля, а капитан задумчиво закурил, картинно облокотившись о штурвал.
— Двоих не повезу, — сразу же отмахнулся он. — На двоих — это вон с ними, с мелюзгой, общайтесь. Там вам и скорость, и с ветерком, и за пивком. У меня серьезное экскурсионное судно.
— Эй, мужик, тут очередь, ты не один! — лениво окликнули с берега.
Оказалось, что возвращения вместительного кораблика давно поджидала компания молодежи. Лодочники тоже хищно поглядывали, не желая упускать жирный кусок.
— Мы хорошо заплатим, — настаивал Рахмани. — Настоящим серебром, а не бумагой.
Лодочник только фыркнул. Очередь зароптала.
— Эй, тебе два раза повторять? — Детина в брезентовой куртке попытался схватить Ловца за плечо. — Убирайся, пока цел… ах ты гад!
Он не удержался на ногах и неловко шлепнулся на мокрые камни. Саади, не оглядываясь, вывернул обидчику руку и потащил к воде. Тот взвыл и, вынужденный ползти за вывернутой рукой, плюхнулся в реку.
— Вот сволочи! Никакие они не иностранцы! Головы нам морочили, гниды! — закричали хором лодочники.
— Дом Саади, эти люди крайне непоследовательны, — изумился водомер. — Вначале они оскорбляли нас за то, что мы чужеземцы, что само по себе указывает на их варварство. Затем они принялись оскорблять нас за то, что мы — не чужеземцы…
— Не, ребята, баста, моя смена кончилась, — вдруг озлился полосатый капитан. — Я вообще никого больше не повезу. Утро уже, всю ночь глаз не смыкал. Вон с мелюзгой покатайтесь!
И запустил двигатель.
Немного разочарованная толпа тут же утешилась предложениями других лодочников. Искупавшийся парень с поврежденной рукой куда-то убежал. Ловец думал одно мгновение. Вблизи других приличных посудин не наблюдалось.
— Снорри, догони его!
— А если он будет упираться?
— Выброси его в воду и верни баркас сюда.
— Храни нас Царица рыб! — пискнул Два Мизинца. — Как ты дерзок, дом Саади! Ведь водить по воде такое большое судно без паруса и гребцов может только маг-чернокнижник…
— Он не маг, и никто из них не умеет колдовать, — уверенно отрезал Саади. — Могуществом обладает лишь тот, кто придумал и укрепил на всех этих челнах машины, питающиеся нефтью. Разве ты не чуешь едкого запаха, Снорри? Разве не ты мне рассказывал, что в Лондиниуме, по железным колеям, пустили машину, которой движет сила горящего дерева? Не бойся, друг мой, догони его и верни. Можешь дать ему пару оплеух.
Два Мизинца со вздохом скинул одежду. Немногочисленные зрители на пристани ахнули, когда высокий нескладный человек вдруг начал превращаться в гигантского паука. Его коленные суставы вывернулись назад, ступни невероятно расширились, превратившись в плоские волосатые лапы, откуда-то появилась лишняя пара бесконечно длинных, также волосатых рук. Спина стала тоньше, плечи сузились, шея укоротилась, все туловище кошмарного иностранца превратилось в веретено, с необычайной скоростью заскользившее по воде.
«Сообразительный» не успел уйти далеко. Когда юнга, он же — первый помощник, он же — племянник капитана, разглядел, кто лезет на борт, он не сомневался ни секунды. С воплем выпрыгнул и поплыл к берегу, побивая все свои прежние рекорды. Пожилой капитан корабль покинуть не захотел. Он отважно взмахнул чем-то тяжелым и острым перед мордой чудовища, а в следующую секунду его разоружили и, подцепив за ногу, дважды макнули головой в воду. Женщины на берегу завизжали, но капитан остался жив.
Его снова поставили вертикально на палубу и показали, как действуют при необходимости средние конечности водомера. Причем без всякого ножа. Два Мизинца вспомнил веселое времечко, когда приходилось показательными упражнениями завоевывать воровскую корону славного города Брезе. Он располосовал на щепки две деревянные лавки, причем зрители, как всегда, ничего не успели заметить.
И капитан «Сообразительного» смягчился. Глядя в вытянутое, жирно блестящее, волосатое рыло ночного гостя, он решил, что еще один рейс погоды не сделает. Даже бесплатно. А потом можно попытаться все забыть, продать баркас и уехать в деревню, подальше от воды…
Рахмани спрыгнул на палубу «Сообразительного». Места позади штурвала вполне должно было хватить для Поликрита. Правда, придется выкинуть еще несколько деревянных скамеек… А Зорана как раз лучше разместить под крышей, чтоб не заливало грязным дождем.
— Нам необходимо забрать раненого друга, он ждет вон под тем мостом. Затем нас надо как можно скорее отвезти на реку Карповку, к резиденции великого Эрисмана, — твердо заявил Ловец. — Если ты все сделаешь быстро, я щедро вознагражу тебя. Ты получишь двойную цену, против той, какую имеешь от своей эк-скур-сии… Если ты вздумаешь перечить мне, я скину тебя за борт и сам воспользуюсь твоим… эсминцем.
У капитана экскурсионного корабля и у Снорри физиономии разом вытянулись. У капитана — потому что он увидел перед собой пасть волка со змеей вместо языка, а Вор из Брезе напугался, что лодочники сейчас нападут скопом.
И тогда непременно придется кого-нибудь убить.
На крошечной пристани стало очень тихо. Замолчали даже случайные гуляки. Капитан «Сообразительного» внимательно разглядывал серебряную монету. Он очнулся только тогда, когда Рахмани встал позади и взял его за плечо железной рукой. Бородач повернул ключ, под ногами ловца затрясся металл. Заробев от близости колдовства, Саади быстро прочел две охранные формулы.
— Отдать швартовы! — хрипло каркнул капитан.
Мальчик-юнга, весь мокрый, трясся на берегу.
Освободить канат было некому. Под дружное «Аххх!» провожающих одним движением голени Снорри перерезал канат. Онемевшие лодочники и пассажиры глядели вслед, пока «Сообразительный» не развернулся и не набрал скорость.
— Больницу Эрисмана я знаю, кто ее не знает. Но как я войду в Карповку? — жалобно проскулил капитан. — Там так просто не развернешься…
— Сдается мне, дом Саади, что знахаря Эрисмана ты не запугаешь так же легко, волчьей маской, — прокряхтел Два Мизинца, присматриваясь к надвигающейся громаде моста. — Но вот что меня настораживает… В воздухе носится слишком много зла. Ты заметил, нам никто не хотел уступить, хотя ты предлагал деньги? Не могло ли так случиться, что мы угодили в один из проклятых городов?
После этих слов оба вздрогнули. Дом Саади невольно потянулся поправить платок, закрывавший лицо. «Сообразительный», уверенно лязгая мотором, пробирался на середину реки. На столбах развевались флажки, на каждом виднелся силуэт медведя. Саади был вынужден согласиться с водомером. Слишком много зла, необычно даже для покоренной страны. Слова внезапно обрели совсем иной, зловещий смысл. Тревожные воспоминания хлынули в душу Ловца, как волны Северного океана при утреннем, яростном приливе.
Он-то хорошо помнил, что такое проклятые города. Из них не было выхода.
