«… был спелым две ночи назад…» «… река Пон. Но кое-кто думает…» «… больше нет рынка для…» «… решительная кампания недостаточно обеспечена, и если…» («У-уф».) «… кое-кто голоден! У кого есть…» «… поля ракара находятся к северу от…» «Сипадж, Панар! Кое-кто слышал…» «… рано. Оно созревает…» «… сосредоточьтесь вместо этого на объединении…» («У-у-уф».) «… сборщики нитарла в порту Крана…» «Сипадж, Джалао, конечно, ты голодна…» «Мы обнаружили еще у ре…» «… паари будет там скоро…» («У-у-у-у-у-уф».) «… ткачихи не могут использовать…» «… если мы пойдем после того, как ракари…» «… кое-кто эту связку рии…» «… нала, заставь Исаака остановиться…» «Почеши вон там. Нет, ниже! Да…» («У-у-у-у-у-у-у-у-уф».)

— Сипадж, Исаак! Прекрати! — закричала Ха'анала.

Исаак осел на землю, испытывая головокружение, но довольный. Вращение могло трансформировать непонятное в однородную размытость, а если он сам издавал звук, то иногда был способен заглушить гвалт; но лучше всего было, когда один голос прорывался сквозь остальные, вынуждая всех умолкнуть.

— Сипадж, Исаак, — медленно произнесла Ха'анала, понизив голос. — Пойдем в убежище. — Выдержав правильную паузу, она добавила: — Будем слушать музыку.

У Ха'аналы имелась четкость.

Исаак поднялся, прижимая к голой худой груди компьютерный блокнот, ощущая его холодное, плоское, безупречное совершенство. Все вокруг — непостоянное, непредсказуемое, непоследовательное. Собственному телу нельзя доверять. Ступни делаются более далекими, руки обертываются вокруг торса все дальше. Волосы появляются там, где раньше не росли. Камень, гладкий и совершенный, вдруг спрячется под листом. Уши, глаза, рты, конечности безостановочно двигаются. Тела сидят и спят в разных местах. Как ему понять их речь, когда Исаак все еще пытается постичь, кто они такие? Растения пробиваются сквозь почву, меняют форму, исчезают. Жуки, цветы, сморщенные предметы появляются и пропадают. Исаак мог сидеть и смотреть часами — днями! Но он не мог увидеть, как это случается. Он засыпал, а утром старой вещи уже не было, на ее месте была новая, и иногда она вела себя как раньше, а иногда — нет. Там не было четкости.

Компьютер содержал мир, который каждое утро был таким же, если не считать ежедневного послания его матери, — Исаак знал теперь, что она вносит маленькие изменения, потому что она показала ему, как это делать. Он выразил недовольство, поэтому все свои послания мать стала помещать в отдельный файл, и это было приемлемо, поскольку не меняло ничего в других директориях; единственным, кто их изменял, был Исаак. Компьютер был лучше, чем вращение…

— Сипадж, Исаак. Пошли со мной, — сказала Ха'анала, выделяя каждое слово, и подняла его одежду — голубой шелковый квадрат, который накрывал Исаака от головы до талии. Молитвенное покрывало, как с грустной иронией называла его София.

— Мы будем слушать музыку, — повторила Ха'анала, потянув его за щиколотку своей ступней.

Отпрянув, Исаак пробормотал:

— Кое-кто должен начать снова.

Ха'анала подняла голову и села. Исаак не выносил, когда прерывали ход его мыслей, и каждый раз должен был начинать с самого начала. Если кто-то мешал ему, когда он говорил, он повторял речь целиком, слово за словом, пока не доводил до завершения то, что намеревался сказать. Вот почему Исаак говорит так мало, полагала Ха'анала. Почти невозможно завершить мысль, когда вокруг толпятся руна. Даже рискуя вызвать фиерно, эти люди не способны молчать достаточно долго, чтобы его это устроило.

Исаак закончил и чуть распрямился — знак, что он снова может двигаться. Перекатившись на ступни, Ха'анала направилась к краю поляны, на которой располагалась деревня. Краем глаза, вскинув голову и странно накренившись, Исаак следил за ней периферийным зрением, чтобы не видеть, как движутся ее ноги. Люди уже говорили снова, «… радиоконтроль…» «… плати, Хатна! Не делай…» «… больше двух сотен бахли…» «… новые ветроломы…» «… хорошо сочетаются с к'та…» «… гроза приближается…»

Разговор стих, но ему на смену пришел беспорядочный шум леса: крики, жужжанье, шелест. Визги и свистящие арпеджио; сопение, шуршание. Почти так же плохо, как в деревне. Но у леса, по крайней мере, не было ни озадачивающей сумятицы говора и интонаций, ни наполовину понятого смысла, заслоняемого последующими словами.

«Импасто, — подумал Исаак. — Это хуже, чем красный цвет. Деревня — это импасто слов. Лес — импасто звуков. Там нет четкости!»

Слово «импасто» он обнаружил в одном из файлов Марка Робичокса. Заглянув в словарь, Исаак увидел там голую кисть с пятью пальцами, наносившую мазки жидкой краски в много слоев, причем каждый почти полностью скрывал прочие, расположенные под ним. Долгое время любимым его словом было «четкость», но «импасто» ему очень понравилось. Исаак оценил законченность его смысла и то, как точно оно подходит под его желание обозначить это ощущение. Когда он мог сосредоточиться на каждом слове поочередно, значение вещей делалось для него ясным — подобно тому, как высокая нота выделяется из хора, — и это доставляло радость. Но в деревне не было четкости, и было трудно закрыться от помех…

Остановившись, Ха'анала села за самой границей его маленького прямоугольного убежища. Исаак тоже остановился и еще раз, с начала до конца, прокрутил свою мысль об импасто. Затем, не глядя Ха'анале в глаза, вручил ей блокнот, произнеся: «Будь осторожна с ним». Он говорил это каждый раз — точно так же, как София повторяла это снова и снова, когда впервые разрешила ему пользоваться компьютером. Поначалу Исаак считал, что «будьостроженсним» — это имя компьютера. Со временем он обнаружил, что таких блокнотов в мире очень мало, и хотя люди делали другие вещи, которые небрежно называли компьютерами, те сильно отличались от его блокнота и их нельзя было носить с собой; поэтому блокнот все еще оставался драгоценным — и не только для Исаака.

Он подождал, пока Ха'анала скажет: «Кое-кто будет осторожен», а затем улыбнулся, подняв лицо к солнцам. Она говорила это каждый раз. У Ха'аналы имелась четкость.

— Правило такое: «Никаких руна», — сказал он громко.

— За исключением Имантата, — послушно повторила Ха'анала.

Имантат был сравнительно молчаливым рунао, который регулярно чинил здешнюю крышу; защищавшую от дождя. Сама Ха'анала оставалась вне линии взгляда Исаака, когда он приступил к работе, тщательно убирая мусор, занесенный ветром в его маленькую крепость с тех пор, как он был здесь в последний раз. Когда все должным образом упорядочилось, а со всем и кривыми и неразберихой было покончено, Исаак молча протянул руку, и в ней столь же беззвучно возник блокнот. Он весил меньше, чем раньше. Когда-то, чтобы поднять блокнот, Исааку требовалась вся его сила шестилетки, но сейчас блокнот стал таким легким, что Исаак запросто мог взять его одной рукой. Это постепенная потеря веса была коварным предательством, которое Исаак не оставил незамеченным; каждый раз он тщательно обследовал блокнот, опасаясь новых изменений. Удовлетворившись осмотром, положил компьютерный блокнот на плоский камень, который принес с берега, чтоб уберечь блокнот от грязи. Дождь не представлял угрозы, но мать велела Исааку всегда держать блокнот в чистоте. Специально припасенной для этой цели палкой Исаак отмерил расстояние от каждого края блокнота до стен убежища, убедившись, что тот находится в самом центре.

Затем протянул руку, и теперь в ней появилась голубая ткань. Натянув ее на голову, он уселся на западной стороне убежища, набросив платок также и на блокнот. Не обращая больше внимания на косые трехцветные лучи, просачивавшиеся сквозь раскачиваемый ветром полог, Исаак начал расслабляться. Затем: ощущение защелки против большого пальца, нежная насечка механизма, восхитительная дуга шарнирного движения, производимая в едином взмахе — от острого к тупому, неизменная геометрия крышки. Одновременное жужжание включенного питания и оживание экрана, знакомая клавиатура с ее сомкнутыми рядами.

— Сипадж, Исаак, — сказала Ха'анала. — Что мы будем слушать? — Она знала, сколько нужно выждать, прежде чем задать вопрос, и всегда спрашивала одинаково, а он всегда выбирал ту же композицию: голос Супаари, вечернюю песнь. Первый раз Исаак слушал молча. Затем запускал еще раз, исполняя созвучную мелодию. Потом снова — со своим созвучием и с Ха'аналой, вступавшей, чтобы удвоить партию Супаари. Той же схеме он следовал и с Ш'ма: сольное исполнение Софии, повторяемое, чтобы он мог пропеть созвучие, а третий раз — с Ха'аналой, удваивавшей партию Софии.

После этого он мог двигаться дальше, выбирая из хранимой на «Магеллане» коллекции песен, симфоний, кантат и хоралов; квартетов и трио, концертов и рондо; гэльских джиг и венских вальсов; сочных четырехпартиевых рок-н-рольных гармоний бруклинской капеллы и воющего диссонанса китайской оперы; тональных и ритмичных перепадов арабского таквасима. Музыка втекала в сердце Исаака без препон и усилий. Она соскальзывала в душу, точно лист, опустившийся на прозрачную неподвижную воду и плавно погружавшийся под мерцающую поверхность.

Очистившись от шума и сумятицы деревни и леса, разум Исаака сделался столь же упорядоченным и ясным, как клавиатура. Он снова мог приступить к изучению обширной электронной библиотеки «Магеллана», спокойно, с бесстрастной сосредоточенностью вчитываясь в каждую позицию, найденную в каталоге «Магеллана» по любой теме, вызвавшей у него интерес.

— Четкость, — вздохнул Исаак и начал учиться.

Все жители деревни радовались, видя, как Ха'анала уводит Исаака, когда тот делается буйным; они хвалили девушку, что она добра к нему, приглядывает за ним. «Ха'анала — хороший отец», — говорили селяне, слегка улыбаясь. Даже София была благодарна. Но сопровождать Исаака в это убежище вовсе не было жертвой, ибо, если ее брат нуждался в четкости, то Ха'анала жаждала уединения. Что, в общем-то, означает одно и то же, полагала она.

Много лет Исаак главным образом подражал другим, и даже София стала считать, что он практически неспособен говорить от себя. Но затем, в один прекрасный день, устав от шума деревни, сама чувствуя себя разбитой и раздраженной, Ха'анала просто поддалась порыву. Она была моложе Исаака, но гораздо сильней поэтому, когда он начал вертеться и жужжать, Ха'анала схватила его за лодыжку и повлекла в лес, где было тихо. Она ожидала что Исаак умолкнет или, в худшем случае, примется повторять какую-нибудь бессмысленную фразу, пока та и вовсе не утратит смысл. Лишь позднее Ха'анала поняла, что как раз ее собственное измученное, недовольное молчание позволило Исааку додумать свою мысль, а затем повторить ее вслух. И какую мысль!

— Как можно слышать свою душу, если все говорят?

В тот день он не сказал больше ничего, но Ха'анала провела несколько часов, обдумывая его слова. Душа, решила она, это сокровенная часть личности, а чтобы ее обнаружить, требуется уединение.

В деревне каждый поступок, каждое слово, каждое решение или желание обсуждалось, комментировалось и сравнивалось, оценивалось и пересматривалось — разделялось! Как Ха'анала могла понять, кто она есть, если по поводу всего, что она делала, тут же создавался совет из ста пятидесяти человек? Если она всего лишь закрывала руками глаза или на секунду захлопывала уши, к ней подходил участливый рунао и вопрошал: «Сипадж, Ха'анала, тебе нехорошо?» А затем все принимались обсуждать ее недавнюю трапезу, ее стул, состояние ее шерсти, не болят ли у нее глаза и не оттого ли они болят, что в последнее время солнечного света было больше, а дождя меньше обычного, и не означает ли это, что урожай джи'лла в нынешнем году будет поздним, и как это повлияет на рынок к'джипа, который всегда комбинировался с джи'ллом…

Поэтому Ха'анала благодарила Бога, что способность Исаака выносить деревенскую сутолоку была даже меньше, чем у нее. Она никогда не рассказывала Софии о том, что Исаак говорит, оставаясь наедине с ней, и это ее постоянно терзало. Временами Ха'анала ощущала себя так, будто что-то украла у Софии, мечтавшей, чтобы Исаак c ней поговорил.

Однажды Ха'анала, услышав зевок Исаака и поняв, что он кончил читать и может стерпеть вопрос, поинтересовалась:

— Сипадж, Исаак, почему ты не говоришь с нашей мамой?

— Она хочет слишком много, — монотонно произнес он. — Она срывает вуаль.

Исаак дважды печатал в блокноте послания для Софии. Первым было: «Это не трогай». Мать плакала над этой фразой: единственные обращенные к ней слова сына были отпором. Но позже, в период сильного разочарования и страха, охвативших Исаака при завершении какого-то навязчивого исследования, он спросил: «Ау меня не кончится то, что можно изучать?» «Нет, — отстучала ответ София. — Никогда». Исаак как будто обрадовался, но это заверение было все, чего он от нее хотел.

Опечаленная воспоминанием, Ха'анала вздохнула и, откинувшись на согретый солнцем валун, закрыла глаза. Полуденная жара и скука, объединившись с физиологией юного хищника, устроили заговор против сознания, но ее дремота в тот день совпала с последней манией Исаака. Он поставил себе задачу запомнить каждую базовую пару в человеческой ДНК, назначив музыкальные ноты обозначать каждую из четырех основ: аденин, цитозин, гуанин, тимин. И часами слушал однообразные четырехнотные секвенции.

— Сипадж, Исаак, — спросила Ха'анала, когда это началось, — что ты делаешь?

— Запоминание, — ответил он, и это поразило ее своей необыкновенной бессмысленностью — даже для Исаака.

Даже София в последние несколько лет отдалилась от Ха'аналы, нередко выполняя по нескольку дел сразу: прислушиваясь к дебатам руна и в то же время знакомясь с докладами, или готовя сводку погоды для рассылки офицерам, или координируя доставку припасов в передовые части. Снова и снова Ха'анала пыталась ей помочь, страдая из-за отчужденности Софии, желая быть ей соратником, даже притом, что девушке не нравились очевидные, хотя и невысказанные потребности матери. «К тебе это не имеет отношения», — говорила София, отсекая Ха'аналу столь же действенно, как это умел делать Исаак. Кажется, София вполне оживала, лишь когда говорила о справедливости, но с годами даже эта тема стала замалчиваться. Никто не одобрял интереса Ха'аналы к войне, а от ее вопросов ловко уклонялись…

«Им стыдно, — поняла Ха'анала. — Они не хотят, чтобы я знала, но я-то знаю. Я стану последней из своего вида. Их затея может завершиться лишь таким образом. Возможно, София и Исаак правы, — подумала она, засыпая. — Держись на дистанции, прячь свое сердце, не желай того, чего не можешь получить…» Какое-то время Ха'анала спала, а затем услышала, как громкий невыразительный голос Исаака провозгласил:

— Это хуже, чем красное. Кое-кто уходит.

— Хорошо, — пробормотала она, не спеша подниматься. — Кое-кто встретится с тобой в деревне.

— Сипадж, все, — несколько часов спустя прокричала София. — Уже почти красный свет! Кто-нибудь видел Исаака и Ха'аналу?

Отделившись от стайки девушек, болтающих о своих назначениях, Пуска ВаТруча-Саи с любопытством огляделась.

— Утром они ушли в хижину Исаака, — напомнила она.

— Сипадж, Пуска, — воскликнул Канчей, ее отец, — ты нас порадуешь, если пойдешь и приведешь их сюда.

— О, съешьте меня, — пробормотала Пуска, вызвав шокированный смех девиц.

Пуске было на это плевать. Год в армии — вполне достаточный срок, чтобы сделать грубыми язык и повадки женщины, она выбрала самую мягкую из вульгарностей, пришедших ей на ум, остальное рекруты очень скоро узнают сами. Улыбнувшись девчонкам, Пуска сказала с той преувеличенной искренностью, которая маскирует закоренелый цинизм:

— Хороший солдат должен быть дисциплинированным.

Затем она широким шагом устремилась на поиски детей Фии.

Ей потребовалось дважды-по-двенадцать шагов, чтоб оставить за спиной складские хижины и жилые убежища, и еще столько же, чтобы выйти за пределы слышимости деревенского шума. Первый месяц ее пребывания в городе Мо'арл Пуске почти каждую ночь снился дом; тоскуя по спокойствию и безопасности леса, она искала прибежища во сне — тогда как день был наполнен потрясениями, насилием, горем. Какое-то время она завидовала Ха'анале, навеки огражденной в деревне от опасностей. Теперь Труча Саи казалась тесной, маленькой, и Пуска могла понять, отчего Ха'анала так часто бывает раздраженной и беспокойной.

— За листвой завиднелась крыша шалаша, в который удалялся Исаак. Работа Имантата была не такой прочной, как его отца, мастера-кровельщика, но парень явно подает надежды: последнюю грозу это убежище выдержало неплохо. Кое-кому скоро потребуется муж, подумала Пуска и сделала мысленную заметку поднять этот вопрос на совете, ибо уже насмотрелась на войну и поняла, что с детьми лучше не затягивать, а людям понадобится ребенок, чтобы заменить ее, если она падет в битве.

— Сипадж, Ха'анала, — позвала Пуска, приблизившись к хижине, — все вас ждут! Уже почти красный свет!

Никто не ответил — шалаш был пуст.

— Тухлое мясо, — шепотом выругалась она.

Ха'анала не способна видеть в красном свете, а Исаак видит даже слишком хорошо. Его нужно укрыть под крышами спальных убежищ, где он не сможет видеть красное небо, иначе быть беде.

— Ха'анала! Кое-кому придется нести тебя назад! — громко поддразнила Пуска. — А Исаак устроит фиерно!

— Я здесь! — завопила Ха'анала в стороне.

— Где Исаак? — наставив на звук уши, прокричала в ответ Пуска, чувствуя облегчение оттого, что наконец услышала ее голос.

С трудом различая предметы, выставив перед собой руки, Ха'анала неуверенно двинулась к хижине Исаака.

— Его нет тут! — крикнула она, поднимая ногу, чтобы потереть голень, которой только что стукнулась об упавший ствол. — Исаак ушел!

Пуска вскинула уши.

— Ушел? Нет… Кое-кто его бы увидел. В деревне его нет, и он не шел домой по тропе…

Споткнувшись о корень, Ха'анала расстроено прорычала:

— Сипадж, Пуска: он ушел! В глубь леса! Разве ты не чуешь след? Он сказал, что уходит, но кое-кто был сонным.

Решительно шагнув к Ха'анале, Пуска стала гладить девушку по лицу, скользя ладонями вдоль ее длинных впалых щек.

— Успокой свое сердце, — проворковала она, вернувшись к привычкам детства. — Фиерно не поможет, — предупредила Пуска. — Плохая погода напугает всех.

И смоет след Исаака, сообразила Ха'анала, прежде чем успела оспорить метеорологический эффект эмоционального страдания.

— Мы должны его найти. Немедленно, Пуска. Запах сейчас отчетлив, но если пойдет дождь, кое-кто потеряет Исаака. Он уйдет. Фия будет…

— Но ты же не видишь… — начала было протестовать Пуска.

— Не глазами, — осторожно сказала Ха'анала. Признаки того, что здесь прошел Исаак, для нее прямо-таки светились: следы его ног, яркие от запаха; листья, которые он задел на ходу, осыпанные оброненными клетками кожи и окутанные, точно туманом, его выдохами.

— Это как огненные споры — помнишь? Словно маленькие точки света вдоль пути, по которому он шел. Сипадж, Пуска, кое-кто сможет за ним последовать, если ты поможешь. Надо идти сейчас, или след перестанет светиться.

Размышляя, Пуска качалась из стороны в сторону. На левую ногу: Исаак может потеряться. На правую ногу: ей следует вернуться в деревню и получить разрешение. На левую ногу: похоже, пахнет дождем. На правую…

— Сипадж, Пуска, — взмолилась Ха'анала, — сердце кое-кого остановится, если ей придется сказать Фие, что Исаак ушел! Кое-кто думает, что сможет за ним последовать, и когда мы вдвоем его догоним, нас станет трое, и мы вернемся назад до наступления полной ночи.

Это определило решение Пуски. Один человек задает загадку. Двое затевают дискуссию. Трое — придумывают план.

— Люди будут думать, что нас схватили джанада, — заметила Пуска на следующее утро, ощущая тревогу с момента пробуждения. Затем вскинула взгляд на Ха'аналу, которая стояла чуть поодаль от нее, балансируя на хвосте и одной ноге. — Кое-кому следует вернуться и рассказать остальным.

Ха'анала не откликнулась, опасаясь спугнуть свой завтрак, который как раз решился приблизиться вплотную, прямо под ее зависшую ступню. Терпение… терпение…

— Поймала! — воскликнула она, схватив маленького чешуйчатого лоната. — Нам не нужна помощь, — твердо сказала Ха'анала, защемив шею зверька между большим и указательным пальцами ноги. — Если мы сейчас вернемся, кое-кто потеряет след.

Пуска поморщилась, наблюдая, как конвульсии лоната затихают, сменяясь безвольной неподвижностью.

— Ты вправду собираешься это есть?

— Подумай об альтернативе, — сказала Ха'анала и, выстрелив ступней, вцепилась в лодыжку Пуски. — О, Пуска! Кое-кто пошутил! — воскликнула она, когда Пуска подпрыгнула, вырвав ногу из хватки.

— Ну и зря. Больше никогда не шути так! — Пуска содрогнулась. — Если б ты видела то же, что и я в Мо'арле…

У Ха'аналы отвисла челюсть, и Пуска смолкла, устыдившись своей грубости. «Я и впрямь испортилась», — подумала она.

— Извини, — сказала Пуска.

Протянув руку, она взяла лоната и, задержав дыхание, соскребла чешую с его лап.

— Кое-кто думает, что у таких шуток очень плохой вкус.

— Кое-кто думает, что это у лонатов очень плохой вкус, — пробормотала Ха'анала, откусив маленькую лапку, когда Пуска вернула ей зверька. Главным достоинством лонатов было то, что их легко поймать. И Ха'анала, и ее отец привыкли к мелкой жалкой дичи, которую могли время от времени ловить, добавляя к подношениям «традиционного мяса», как его деликатно именовали; но прием пищи всегда был торопливым и скрытным делом.

— Ну и каково там, в городах? — спросила Ха'анала, пытаясь отвлечь зачарованное внимание Пуски от крохотной тушки.

— Тебе лучше не знать, — с видимым отвращением сказала Пуска и отправилась искать дождевые ягоды, чтобы тоже позавтракать.

Затем они поспешили дальше — Пуска, сердясь все сильнее, и Ха'анала, раздраженная почти в той же мере. Отпечатки Исаака были затоптаны лесными тварями, потеющими, интенсивно дышащими, испражняющимися во влажной жаре, и Ха'анала не раз теряла его след, когда тот неожиданно сворачивал к зарослям плодоносящих кустов. А когда вновь натыкалась на знакомый запах, он был смешан с клубами пыльцы вралоджа и вонью гниющих растений и следовать за ним становилось труднее. На четвертый день пути Пуска уже непрерывно ворчала и, останавливаясь, с обиженной основательностью паслась, пока Ха'анала, кипя от злости, рылась когтями под бревнами в поисках горьких личинок — молчаливая, изголодавшаяся, с каждой секундой все больше хотевшая настигнуть Исаака, чтобы поволочь его за лодыжку домой.

— Еще один день, — предупредила Пуска в тот вечер. — Потом поворачиваем назад. Ты слишком голодна…

— Исаак будет еще голодней, — возразила Ха'анала, поскольку никогда не видела, чтобы он питался сам, и начала надеяться, что Исаак ослабеет настолько, что они смогут его догнать.

Но его помет свидетельствовал об ином. В отсутствие тех, кто заботился о нем с младенчества, Исаак справлялся неплохо. Его пищеварительный тракт был способен выдерживать диету рунао, и, вероятно, Исаак следил за тем, как руна собирают корм, — внимательно, хотя и краем глаза. Он уяснил, что можно есть, и понял, как это отыскать. Поэтому сейчас он кормится сам, думала Ха'анала, вспоминая рассказы о том, как в один из дней Исаак начал ходить, а затем и петь, и печатать — сразу. Очевидно, каждый новый навык он репетировал в своем сознании, пока не был уверен, что сможет это сделать, а затем просто делал.

«Он что, планировал уйти?» — спрашивала себя Ха'анала в тот вечер, погружаясь в сон. И что же он рассчитывает найти? Но затем Ха'анала подумала: «Он не ищет. Он убегает». — В ту ночь они спали плохо, а проснулись от грохота ливня, сделавшего невозможным дальнейшее преследование. Все еще не желая признать поражение, Ха'анала сидела на краю леса, безутешно глядя на безграничную равнину и раздувая ноздри в попытках удержать запах Исаака, когда тот растворился в грязи, вбитый туда крупными каплями, и смешался с пахучими следами степных стад. Даже Пуска притихла.

— Ушел, — прошептала Ха'анала, когда померк влажный, серый свет. — Кое-кто потерял его.

— Он сам потерялся. Ты старалась его найти, — мягко сказала Пуска. Обняв Ха'аналу одной рукой, она положила голову на плечо Джана'аты. — Завтра мы пойдем домой.

— Как я сообщу Софии? — спросила Ха'анала у темноты. — Исаак ушел.