— Супаари привез кое-кого домой! — радостно позвала Кинса, когда баржа ненадолго причалила к причалу Кашан.

Прилепившаяся к обрыву деревня находилась на расстоянии неполного дня пути от Кирабаи, и все это время Супаари провел, блаженно подремывая на согретых солнцами досках палубы вместе с пассажирами-руна, не строя планов, не думая ни о чем, держа на руках малышку Ха'аналу да болтая с Кинсой и попутчиками. Сгрузив свой багаж, он бросил взгляд вверх, на руна, высыпавших из высеченных в камне жилищ, и улыбнулся, когда они хлынули по скалистым тропкам к речному берегу, точно весенний поток.

— Сипадж, Кинса: они беспокоились о тебе, — сказал он девушке, прежде чем ответил на прощальный крик рулевого баржи, исчезающей в южном рукаве реки.

Но вакашани столпились вокруг самого Супаари — все они раскачивались, дети пищали. «Сипадж, Супаари, — был главный рефрен, — тебе здесь небезопасно».

С трудом он восстановил некое подобие порядка, громким голосом перекрывая сумбурный гомон руна, и в конце концов убедил всех подняться в самую большую комнату, предназначенную для собраний, где он мог их нормально выслушать.

— Сипадж, народ, — заверил Супаари, — все будет хорошо. Не из-за чего поднимать такой фиерно.

Он заблуждался, причем по обоим пунктам.

Декларация достигла его родного города, Кирабаи, всего через несколько часов после отплытия баржи, когда восстановили поваленную бурей радиобашню. Инброкарское правительство объявило Супаари изменником. Хлавин Китери, ныне Предполагаемый Верховный, требовал жизнь Супаари в расплату за убийство всей семьи Китери и какого-то человека по имени Ира'ил Вро, о котором Супаари никогда не слышал. А в Кашан уже явился охотник за головами.

— Сипадж, Супаари, — сказала одна из старейшин, — акушерка Пакварин послала нам слово. Она воспользовалась твоими деньгами, чтобы нанять гонца.

— Поэтому, когда пришел охотник, мы уже знали, — прибавила другая женщина, а затем все заговорили хором:

— Сипадж, Супаари, Пакварин тоже умерла.

Конечно, подумал он, закрыв глаза. Пакварин знала, что я этого не делал… И хотя свидетельство руна почти ничего не значит.

— Ее взял охотник, — сказал кто-то. — Но ее гонец это видел и пришел к нам.

И снова поднялся крик:

— Тебе здесь небезопасно!

— Сипадж, народ! Кое-кто должен подумать! — взмолился Супаари, прижав уши к голове, чтобы заглушить галдеж.

Ха'анала уже была голодна, тычась мордочкой в плечо Кинсы, но перепуганная девушка лишь бессмысленно раскачивалась.

— Кинса, — сказал Супаари, положив ей на голову свою руку, все еще лишенную когтей, — дитя мое, вынеси малышку наружу и покорми. Провизия в багаже. — Снова повернувшись к старейшинам, он спросил: — Охотник, который сюда пришел, где он сейчас?

Внезапно наступила пугающая тишина. Ее нарушила юная женщина.

— Кое-кто его убил, — сказала Джалао ВаКашан.

Если бы она разразилась пением, Супаари был бы ошеломлен меньше. Он переводил взгляд с одного лица на другое, видя подтверждение в раскачивании и ерзании тел, и думал: «Мир сошел с ума».

— Джанада говорят: должен быть баланс, — произнесла Джалао, не опуская ушей.

Ей было, наверно, семнадцать. Выше, чем сам Супаари, и столь же сильная. Но без когтей. Как же она…

— Рождение за рождение, — говорила Джалао. — Жизнь за жизнь. Смерть за смерть. Кое-кто сделал баланс за Пакварин.

Супаари откинулся на свой хвост, точно безродный пьяница. Он слышал о подобных случаях — были и другие руна, смевшие убивать джана'ата, хотя после этого большинство мятежников отбраковывали. Но здесь, в Кашане? Да как такое возможно!..

Осев на каменный пол, Супаари стал обдумывать ситуацию. О том, что он торгует с деревнями Кашан и Ланджери, знали многие. И ни в одном из южных городов ему не укрыться. Его видели на барже, поэтому за речными портами будут приглядывать. Кусочки его постели разошлют по всем постам: куда бы он ни попытался бежать, его запах будет там известен.

— Сипадж, Супаари, — услышал он чей-то голос.

Манужай, понял Супаари и, вскинув глаза, увидел того впервые после смерти его дочери Аскамы, случившейся почти три года назад.

— А ты не можешь сделаться хаста'акалой?

— Сипадж, Манужай, — тихо произнес Супаари. — Кое-кто сожалеет о твоей утрате.

Уши вакашани уныло поникли. Супаари вновь повернулся к остальным, слыша, как невыполнимая идея о превращении его в хаста'акалу прокатилась по толпе.

— Никто не примет этого как хаста'акалу, — произнес он. — Когда кое-кого сделали Основателем, он отдал все, что у него было, на обеспечение новой линии. У него нет имущества, чтобы расплатиться с попечителем.

— Тогда мы станем твоими попечителями, — воскликнул кто-то, и эту идею подхватили с энтузиазмом.

Намерения у них был и добрые. Попавший в беду человек мог обменять свое имущество и свои титулы на неприкосновенность от судебных преследований, если находил того, кто брался его содержать, удерживая от включения в списки государственных пособий. В обмен за кров и стол хаста'акала отдавал попечителю всю собственность, а его кисти рассекались — пожизненная гарантия против превращения его ввахаптаа, браконьера.

Супаари встал, чтобы все могли его хорошо видеть.

— Кое-кто сейчас объяснит. Попечитель должен быть способен кормить того, кого принимает как хаста'акалу. Этого вы не сможете кормить, — сказал он как можно мягче.

Теперь они поняли. У руна не было доступа к государственным мясным пайкам, и, само собой, они не имели права охотиться. Раздался негромкий перестук хвостов, поднимаемых и роняемых на камень в жестах смятения и сожаления, а общий гомон сменился унылым молчанием.

— Сипадж, Супаари, — сказал тогда Манужай, — мы можем кормить тебя сами. Кое-кто готов на это. Его жена и ребенок умерли. Кое-кто лучше станет твоей едой, чем добычей постороннего.

Манужая поддержали другие:

— Сипадж, Супаари, мы можем сделать тебя хаста'акала.

— Вакашани могут за тебя поручиться.

— Этот кое-кто тоже готов.

— Мы сможем тебя кормить.

До конца своих дней Супаари будет помнить это чувство, когда под его ногами будто закачался грунт, словно началось небольшое землетрясение. И первые мгновения ощущение было столь реальным, что он окинул руна изумленным взглядом, удивляясь, почему они не выбегают наружу, спасаясь от неминуемого обвала.

«Почему бы нет?» — подумал Супаари затем. С незапамятных времен руна разводили для того, чтобы они служили джана'ата при жизни и поддерживали их после своей смерти. Манужай явно тоскует в одиночестве; и если этот рунао не хочет жить… Супаари вновь ощутил, как закачалась земля. Даже сейчас он не колеблясь съел бы пищу, которую привез с собой из Кирабаи! Но она не была… плотью знакомых людей. Супаари никогда не брал мяса из своих деревень или своей резиденции. На самом деле, он даже никогда не убивал свою добычу. Он же городской человек! Он получал уже готовое мясо, ему и в голову не приходило… Тут нет ничего неправильного; это вполне естественно. Все умирают. Было бы расточительством, если…

Знакомые рунао.

Выйдя из зала для собраний на край террасы, где скала круто обрывалась к реке, Супаари уставился вдаль и расплакался бы, как ребенок, если бы был один. Нет, подумал он, оглянувшись на вакашани и видя их новыми глазами. Лучше умереть с голоду. Подумав так, он наконец, спустя столько времени, понял, почему Сандос, который, как Супаари знал, был плотоядным, живя в Гайджуре упрямо настаивал, чтобы его кормили как рунао. «Но я не могу есть, как рунао, — сердито подумал Супаари. — И я не буду жрать падаль!»

Для него и его ребенка оставался единственный достойный путь. Пещера из сна, вспомнил Супаари, и увидел себя — заблудившегося, с дочкой на руках.

Когда он заговорил, голос его звучал твердо:

— Сипадж, народ, этот кое-кто не может принять ваше предложение.

— Но почему? — поднялся крик.

Супаари пожал плечами — жест, которому он научился у Сандоса, чужеземца, запертого в ловушке, из которой он не мог сбежать и которую едва ли понимал. Но руна были практичным народом, и поэтому Супаари прибегнул к очевидным фактам.

— Как хаста'акале кое-кому рассекут кисти. Этот кое-кто не сможет… добывать пропитание, даже когда его предлагают с такой сердечной щедростью.

Манужай произнес:

— Сипадж, Супаари, мы сделаем тебя хаста'акалой, а Джалао будет добывать еду за тебя. Она знает как. А остальные научатся!

Снова раздался взрыв радостного согласия. Вакашани окружили Супаари, хлопая по спине, заверяя в своей поддержке, довольные тем, как они решили его проблемы, и счастливые помочь этому джана'атскому торговцу, который всегда был с ними добр и порядочен. Противиться было почти невозможно, но Супаари встретился глазами с Джалао, стоявшей в стороне от других.

— Лучше умереть по достойной причине, — сказала Джалао, удерживая его взгляд, точно охотник, но казалось, она предлагает смерть самому Супаари, а не Манужаю.

Остальные радостно поддержали эту мысль; ни один варакхати — ни руна, ни джана'ата — еще ни разу не говорил: «Лучше жить».

Не в силах вынести пристальный взгляд Джалао, Супаари отвел глаза. Он согласился обдумать предложение хозяев и пообещал к утру принять решение.

Изготоваливаемые из вулканического стекла рунские лезвия были острее любой стали, а образовавшиеся при раскалывании края были столь тонкими, что Супаари вряд ли бы почувствовал боль. Несколько быстрых, точных ударов по кожистым перепонкам между пальцами, и эти короткие, массивные персты почти бескровно распадутся, оставшись незакрепленными. В какой-то мере Супаари уже адаптировался к уменьшению их полезности, откусив себе когти несколько дней назад. Он ожидал, что его кисти станут еще более неловкими, но в его распоряжении всегда были руна, заботившиеся о его одежде, записывавшие за него, открывавшие ему двери, приводившие в порядок его шерсть, готовившие еду. Бывшие его едой.

В физическом смысле хаста'акала было тривиальной процедурой — но необратимой. Необратимое изменение в статусе! Прежде Супаари встречал неприятности с убежденностью, что сможет каким-то образом повернуть их к своей выгоде, но если он примет хаста'акалу, то признает свою вину. Он на всю жизнь будет помечен как зависимый, причем от руна! И хотя Супаари признался себе, что всегда зависел от руна, — все равно это было ужасно.

Если не считать Сандоса, Супаари не был знаком ни с одним хаста'акалой. Как только их принимали попечители, эти люди переставали интересовать правительство, и ничто не мешало им свободно разъезжать — ничто, кроме стыда. Теперь Супаари понимал, почему джана'ата, подвергшиеся этой процедуре, почти всегда отстранялись от общества, уединялись, точно женщины, не желая, чтобы их видели. Он и сам с трудом выносил присутствие жителей деревни, весь вечер продолжавших радостно обговаривать свои планы по уходу за ним и обсуждать очередность, в которой Джалао будет забивать старых…

Ночью, во время нескончаемой слепой муки, не облегченной сном, Супаари понял, что их исполненная благих намерений задумка не сработает. Если деревенская корпорация станет кормить Супаари и Ха'аналу; она не сможет сдать государству свою квоту. И то, что рунская корпорация берет под свое попечительство хаста'акалу, было беспрецедентным. А рунао, забивающий другого рунао, — допустимо ли это? И что решит Суд, предугадать нельзя. Скорее всего, это соглашение не выдержит судебного расследования, а даже если выдержит, Хлавин Китери может своим указом аннулировать контракт на хаста'акалу.

К первому рассвету Супаари принял решение уйти в пустыню и умереть там вместе со своим ребенком.

— Сипадж, народ, — воззвал он, когда руна проснулись, а его зрение обрело остроту. — Вы в опасности, если кое-кто здесь останется. Этот кое-кто будет лишь угрозой для Кашана и для всех его жителей. Кое-кто возьмет Ха'аналу и покинет деревню, чтобы не причинять вам вреда.

Они бы просто не позволили Супаари уйти; они были руна, и без консенсуса тут не могло происходить ничего. Дискуссия показалась ему бесконечной, и он все сильней хотел убраться из деревни, теперь и вправду боясь того, что может произойти, если его здесь обнаружат.

В конце концов Джалао уронила хвост на камень и бесстрастно произнесла:

— Отведите его в Труча Саи.