ФРАНСУА. Здравствуйте, друзья.

ХОЗЯИН. Ну, что скажешь?

ФРАНСУА. Налей мне вина.

ХОЗЯИН. Опять платить нечем?

ФРАНСУА. Я вам спою…

ХОЗЯИН. Не нужно, уходи.

КРЕСТЬЯНИН. Почему не нужно? Пусть споет.

ХОЗЯИН. Запоет… потом опять плакать станет.

ДРУГОЙ. Жалкий человек.

ТРЕТИЙ. А ведь ученый.

КРЕСТЬЯНИН. Где ученый?.. Дай мне ученого… Ты — ученый?!

ФРАНСУА. Да, я ученый.

КРЕСТЬЯНИН. Э… Ученые люди!.. Тьфу на вас, ученые люди! Был я человек, был я хозяин, а теперь я кто? Хуже крепостного! А все ученые люди — будь они прокляты! Господин епископ обещал обождать с долгом, а пришли судейские, дали мне грамоту и прогнали из дома, и отобрали и овец, и виноградник, и посуду оловянную! А что в этой грамоте, дьявол ее забери? Я вот пойду добьюсь к господину епископу нашему!

ФРАНСУА. Дай прочту.

КРЕСТЬЯНИН. Да уж ты прочитаешь…

ВСЕ. Дай ему! Дай ему… Пусть прочитает… У него ловко выходит.

ФРАНСУА. «По исковой жалобе господина епископа суд постановляет взять у крестьянина Боннара имущество его, если хватит, в уплату долгов господину епископу».

КРЕСТЬЯНИН. Смотри, и впрямь читает! Ловко!.. На… выпей.

ФРАНСУА. Здесь написано, что у тебя все отобрали по повелению самого епископа.

КРЕСТЬЯНИН. Где?! Что врешь? Дай сюда грамоту!

ФРАНСУА. Говорю тебе правду… Не сердись…

КРЕСТЬЯНИН. У… смутьян проклятый! Ты тоже хитрец ученый на нашу погибель! Вот господин епископ узнает про ваши плутни!

ФРАНСУА (жалко). А… что ты?.. я же не виноват…

КРЕСТЬЯНИН. Лютые вы волки! Развелось вас на беду нашу крестьянскую! Проклятые!

РЕМЕСЛЕННИК. Ну чего разорался!.. Пошел отсюда, баран. Иди, Франсуа, выпей…

ФРАНСУА. Это ты мне?.. Спасибо…

РЕМЕСЛЕННИК. А ведь я с тобой встречался…

ФРАНСУА. Правда?.. Может быть… Наверно, это так…

РЕМЕСЛЕННИК. В Париже… Не помнишь?

ФРАНСУА. Как же, помню прекрасно… Нет… соврал… не помню…

РЕМЕСЛЕННИК. Куда ушел ты из Парижа?..

ФРАНСУА. В разные места… Слушай… Я еще налью?..

РЕМЕСЛЕННИК. Пей, пей… На еще хлеба.

ФРАНСУА. Знаешь, а ведь мы с тобой встречались… Это правда…

РЕМЕСЛЕННИК. Ладно. Неважно. Где ты был, Франсуа?

ФРАНСУА. Всюду был…

ГОРОЖАНИН. А в Пуату был? Говорят, там хорошо.

ФРАНСУА. Скучно мне вспоминать. Когда я шел через Пуату, я видел, как собаки лизали руки повешенных, а маленькие дети просили есть.

ГОРОЖАНИН. О, господи!

ФРАНСУА. Что значит — «нечего есть»? Дурацкие слова! Правда? Как может человек не иметь еды? Не понимаю… Видал я в Шампани, как попы плясали вокруг костров, а благородный рыцарь Парсифаль кидал в костер детей…

ГОРОЖАНИН. Проклятые…

ФРАНСУА. Разве еретик тот, кому нечем уплатить десятину епископу? Не понимаю… Скучно мне…

ГОЛОСА. Проклятые… Везде, как у нас…

ФРАНСУА. За что обижают человека?.. Сильный бьет слабого… Глупый ест мудрого… А кто любит людей, про того говорят — вот враг… Лукавый же возвышается… Где правда на этой земле? Мы родимся и бежим от нищеты, а по дороге — могила… И все мы как дети на этой земле… Я иду по Франции и пою плохую песню. Крестьянин, ты не знаешь, почему дворянин смеется над нами? Не понимаю…

ПОЖИЛОЙ. Опять ты растревожил меня, проклятый! Где правда, я спрашиваю? Ну? Отвечай! Ты же ученый!

РЕМЕСЛЕННИК. Что пристал?

ПОЖИЛОЙ. Где правда?!.. Вот содрали с нас налог за восемь лет вперед, и сейчас повезут! А мы будем смотреть вслед и кланяться!

ФРАНСУА. И вы молчите? Вы позволяете? А жаловаться?

ГОРОЖАНИН. Кому?! При старом епископе посылали Жака в Париж, а там порвали письмо и в шею. Вот и вся жалоба. До короля не дойти, а этот господин епископ, вон он, над головой… (Хлопает по каменной стене.)

ФРАНСУА. Ах, черт меня возьми! Значит, надо отнять эти деньги!

ГОРОЖАНИН. Ишь, выпил — осмелел.

ФРАНСУА. Я пьян? Я трезв как селедка! Я бы не стал терпеть на вашем месте!

МОЛОДОЙ. Смотри, ворота открывают! Сейчас деньги повезут…

РЕМЕСЛЕННИК. Вот они, наши денежки.

ФРАНСУА. Ну… Решайтесь… Случай подходящий!

ПОЖИЛОЙ. Не тронь ты нас! Слышишь?!

ГОРОЖАНИН. Братья, а может возьмем?!..

МОЛОДОЙ. А вон телега показалась…

ГОРОЖАНИН. Что молчите?.. А?!.. Может, возьмем?!..

ОДИН. Э, нет, это пошли плохие речи.

ДРУГОЙ. Как бы нам не попасть впросак.

ФРАНСУА. Что, ослы покорные? Что, мулы? Поджилки трясутся? Вас бьют, а вы говорите «спасибо»? Вас бьют, вы говорите: «Получите налог, святой отец!»

МОЛОДОЙ. Правильно он говорит!

ОДИН. Молчи, голытьба! Он доведет до беды!

МОЛОДОЙ. Отобрать назад наши деньги, и все!

ГОЛОСА. Стражники! Стражники!

СТРАЖНИКИ. Прочь с дороги! Все вон отсюда! Я вам покажу, быдло!

ГОЛОСА. Да мы что… мы ничего…

ФРАНСУА. Бабы вы… Все… ничтожества… Ведь телега была перед вами!

ОДИН. Что телега!! Что — телега?! А потом что? Смутьян проклятый!

ДРУГОЙ. Ты пришел и ушел, а нам здесь жить!

ФРАНСУА. Ты это жизнью называешь, рабская твоя душа?!

ОДИН. Люди, не слушайте его! Я его знаю!! Это безбожный Франсуа Вийон. Его секли на площади в Париже!

ФРАНСУА. Тебя каждый день секут, старый ты заяц! Тебя жизнь сечет, тебя епископ сечет: твое поле град сечет, а меня секли господа на Гревской площади! Ты не видишь, остолоп, что я тебе брат по крови! Ты обидел меня, старый кочан, за что? За то, что мне из-за тебя обидно?

ГОРОЖАНИН. Не обижайся, Франсуа! У него скупая душа!

ФРАНСУА. Разве дело в его вонючей душе? Это моя душа в царапинах от обид за людей! Это мою душу лягали титулованные копыта! Я человек — эрго, я унижен! Я человек — следовательно, я беден! Я человек — значит, я люблю вас, голодранцы! Если вам скажут, что вы уродливы — не верьте! Если вам скажут, что вы грязны — не верьте им! Вы прекрасны! Вы прекрасны, ибо при том ничтожном, что есть у вас для поддержания жизни, вы не поедаете друг друга, как это делают они, знатные, зажравшиеся до бровей!

КРЕСТЬЯНИН. Тебя не поймешь! То ругаешься, то хвалишь! Бог с тобой.

ДРУГОЙ. Ты живи сам по себе, а мы — сами по себе. Идемте, люди…

МОЛОДОЙ. Отец, а я понял, что он говорил!

КРЕСТЬЯНИН (дает ему подзатыльник). Мал еще понимать такие речи.

ГОРОЖАНИН. Прощай, Франсуа… Будешь петь, позови, еще придем… Не обижайся…

ФРАНСУА. Да, я буду петь вам, бараны бессловесные, хотя б вы меня закидали навозом за это.

ПОЖИЛОЙ. Да, вишь, как получается… Ну, прощай пока… Пора, стадо гонят…

ЧЕЛОВЕК. Франсуа…

ФРАНСУА. Кто здесь?

ЧЕЛОВЕК. Не бойся, трусишка… Ты меня не узнал, Франсуа?

ФРАНСУА. Питу? Как ты сюда попал? Превратности судьбы?..

ПИТУ. В общем… Да… Франсуа… Есть хорошее дело…

ФРАНСУА. Нет, Питу, я с вами больше не играю.

ПИТУ. Почему, Франсуа?

ФРАНСУА. С вами я был временно. Мне нужна была моя женщина, а ей нужны были деньги… Она взяла деньги и отпустила меня… заявив, что я еще легко отделался. В общем, это правда… если не считать разбитого сердца…

ПИТУ. Франсуа!..

ФРАНСУА. Слушай, Питу, я наизусть знаю, что будет дальше. Я буду отказываться, а ты — настаивать. Потом я скажу «нет», а ты начнешь угрожать. Будем считать, что весь обряд уже проделан, а я все-таки не согласился. Ну, что у тебя в запасе? Вероятно, угроза убить. Убивай на здоровье. Тебе это доставит удовольствие? Ты любишь этим заниматься? Вообще, на вид ты похож на человека… Странно, как же я тебя не раскусил? Я обычно хорошо чувствую, с кем имею дело. Ну, Питу, не затягивай! Живей! Живей!

ПИТУ. Что тебе нужно?

ФРАНСУА. Режь меня, что ли… Или, быть может, мне лечь поудобней? Знаешь, это уже гурманство.

ПИТУ. Тебя обидели, Франсуа, но ты можешь хорошо отомстить.

ФРАНСУА. Почему бы все-таки тебе меня не зарезать?

ПИТУ. Слушай… не терзай меня! Ты же знаешь, что я тебя не трону.

ФРАНСУА. Почему, дурачок?

ПИТУ. Воры имеют душу! Нет… любопытно: есть смелые ребята, есть возможность вернуть людям деньги, которые у них отняли, и все зависит от одного человека, который рыдает от любви к ближнему… Рыдает — и ни с места… Противно это, Франсуа…

ФРАНСУА. Знаешь, Питу… Ты только меня не отпевай.

ПИТУ. Если бы ты знал, на чьи деньги налет, ты бы сразу согласился. Это деньги епископа.

ФРАНСУА. О!..

ПИТУ. А епископ — Гильом. Друг твой старый… У тебя еще чешется зад?

ФРАНСУА. Гильом?!

ПИТУ. Видишь, я говорил, тебе понравится.

ФРАНСУА. Гильом?!

ПИТУ. Приди в себя!

ФРАНСУА. Как! Этот слизняк! Этот жирный каплун… этот гриб — епископ города Мена?! Он собирает налоги… казнит и милует?! Мой старый друг… Болван ты, Питу! И пусть это откроет тебе глаза! Ты начал не с того конца! Сказал бы сразу, что речь идет об этом ублюдке. Я согласен. Что надо делать?

ПИТУ. Ты должен заговорить с казначеем на дороге… и подольше…

ФРАНСУА. Вернем деньги людям, Питу?

ПИТУ. Свою долю вернешь…

ФРАНСУА. Благодетель бедных… Ладно, пусть будет так. Приходи за мной. Пусть ночь летит пулей!

ЧЕЛОВЕК. Тьфу, прости, господи… Разве вас разожжешь, проклятые, не к ночи будет сказано. Ну и ночка… Все отсырело… Вот не успею… идут?.. Так и есть… Господи, пронеси…

ГИЛЬОМ. Оливье! Сюда! Солдат, сюда!.. Или нет… лучше за дверью! Тащите факелы, дьявол вас забери! Здесь же адская темень. Оливье! Еще раз проверьте караулы… Ночка сегодня бодрая… Факелов сюда! Живо!.. Ну ведите. Стой! Стой! Дай сяду на епископское место… Господи, какой ветер… Эй, там, затворите окна!

ФРАНСУА. А… Гильом… Старый друг… Давно я с тобой не видался… В последнюю встречу ты ногой посмотрел в мой зад…

ГИЛЬОМ. Ну вот, Франсуа, ты докатился… Ты стал грабителем с большой дороги… А ты был самым способным из нас… Скажу откровенно, мне иногда казалось, что ты способнее меня… Скажу тебе, я иногда перед тобой преклонялся.

ФРАНСУА. Ты, Гильом, не преклонялся, а подлизывался. Ты мне этого простить не можешь…

ГИЛЬОМ. Молчи! Вор! Негодяй!.. Не забывайся, с тобой говорит епископ!

ФРАНСУА. О господи, Гильом, где епископ?

ГИЛЬОМ. Вот я сейчас встану!

ФРАНСУА. Не вставай, Гильом! Ты упадешь на живот, мне тебя не поднять!

ГИЛЬОМ. Ты сейчас расскажешь, вор проклятый, куда ты девал деньги!.. Я не Гильом, а епископ, черт тебя подери!

ФРАНСУА. Какие деньги, епископ, черт тебя побери?

ГИЛЬОМ. Придется пытать… Ну, во имя отца и сына, ведите…

Кажется, он правда не знает, где деньги. Любопытно… заметил ли он, что деньги взяли мои люди? Ну это он нам пропоет на колесе и угольках. Во всяком случае, заметил или нет, твое дело конченное: мне любезные мои подданные внесут налог еще раз, поскольку им-то уж доподлинно известно, что их денежки у меня! Что это?! Кто здесь?!

ГЕНРИХ. Это я… твой друг.

ГИЛЬОМ. Какой друг?!.. Генрих?! Как ты вошел?!

ГЕНРИХ. Хорошо ты встречаешь друзей.

ГИЛЬОМ. Я так взволнован, Генрих. Один мой друг сейчас пытался меня ограбить.

ГЕНРИХ. Дорогой друг, я, в общем, тоже пришел за этим.

ГИЛЬОМ. Не шути на ночь, Генрих. У меня одышка, ты же знаешь…

ГЕНРИХ. Это твое частное дело, Гильом. Я пришел за деньгами.

ГИЛЬОМ. Какими деньгами?

ГЕНРИХ. Теми, что ты отбил у бандитов.

ГИЛЬОМ. Генрих, откуда ты знаешь?! Какие деньги?!

Но это же деньги… это налоги, собранные с бедных вилланов.

ГЕНРИХ. Почему же ты делаешь из этого секрет, Гильом? Ладно, не валяй дурака! Тебя предупредили о налете? Не отпирайся, предупредили?

ГИЛЬОМ. Да… предупредили.

ГЕНРИХ. Так вот, это я предупредил.

ГИЛЬОМ. Сказать можно все, Генрих…

ГЕНРИХ. Ну-ну, не упрямься. Это мои люди хотели сделать налет. Но потом я подумал: зачем мне делиться с этими ворами и получать четвертую часть, когда мы с тобой по-братски поделим пополам.

ГИЛЬОМ. Но это же грабеж!

ГЕНРИХ. Правильно. Впрочем, если ты не хочешь, можно в городе объявить, что деньги у тебя… Только ведь это бунт.

ГИЛЬОМ. Упаси боже! Ладно, черт с тобой…

ГЕНРИХ. Молодец, толстяк! Есть еще порох, так сказать, (тычет ему в живот) порох в пороховнице. А Франсуа? Видел он, что деньги попали к тебе?

ГИЛЬОМ. Об этом он скажет на пытке.

ГЕНРИХ. Он может побояться своих приятелей — жуликов.

ГИЛЬОМ. Можно одного из них выпустить и объявить ему, что Франсуа — предатель.

ГЕНРИХ. Молодец… Там есть один, его зовут Питу. Я ему устрою побег. Он может еще пригодиться. А Франсуа?

ГИЛЬОМ. Франсуа? Этого я сгною в подвале… Этого…

ГЕНРИХ. Ладно, с делами покончено. Ну, здравствуй, Гильом.

ГИЛЬОМ. Здравствуй, Генрих. Как ты сюда попал?

ГЕНРИХ. Я здесь собираю отряд. Отец все воюет с бургундской фамилией, и мне, образованному человеку, приходится все это терпеть! Подумай!

ГИЛЬОМ. Генрих, ты здесь с отрядом?

ГЕНРИХ. Да, Гильом.

ГИЛЬОМ. Ужасно, Генрих! Я прошу тебя, не тронь моих вилланов. Они очень возбуждены!

ГЕНРИХ. Ну… Гильо-ом!.. Стыдись, ты проявляешь малодушие! Вели приготовить мне постель и пойдем: ты меня накормишь.

ГИЛЬОМ. Ах, Генрих шалопай… Когда ты станешь серьезным?

ГЕНРИХ. Пойдем, пойдем. (Открывает дверь — ветер вздувает портьеру.) Какой ветер… Слушай… А ведь это пикантно, что мы с тобой держим в подвале Франсуа?!..

ГИЛЬОМ (свирепо). Я еще в университете об этом мечтал. Пойдем…

ФРАНСУА. Что же делать!? Что делать?! Неужели не было смысла в том, что я жил? Какая мука… Может быть, еще посчитать? Раз… два… три… четыре… Раз… два… три… четыре… Только бы не думать. Раз, два, три, четыре. Так вытекают капли жизни… Зачем я жил? Зачем мы живем? Зачем вообще жизнь?.. Бедные матери, рожая нас, выкидывают нас на дорогу к смерти. Всю жизнь мы идем навстречу своей смерти. Неужели весь смысл в том, чтобы поудобнее претерпеть путь до своей смерти? Мы идем по этой дороге, и мы растем и умнеем… Когда ты понял все, что тебе положено! — хряк — стрелка часов протыкает тебе глотку. Кто больше понимает, тот больше думает о смерти. Но ведь если я думаю о смерти, значит, мне плохо, так как если бы мне было хорошо, я бы не думал о смерти. Значит, причина несчастья не в том, что умен, а в том, что несчастлив… Подумаешь, великая мысль: «Несчастлив потому, что не счастлив!»… Что ж, не такая уж плохая мысль. Она только означает, что несчастье лежит не внутри меня, а снаружи… Опять?! Как избавиться от привычки обвинять мир в своих несчастьях?! Я обвиняю врагов в моих несчастьях, но не я ли наплодил этих врагов? Кто стремился вверх, к щеголям и попам, и не ужился среди них?! Я. Кто, свалившись вниз, не ужился внизу и решил мстить? Опять я! Низ и верх извергли меня из своей утробы… И вот я догниваю в Гильомовом нужнике… Неужели это все? А что бы я стал делать, если бы меня отпустили? Не нужно лгать, я стал бы делать то же самое… Дьявол меня забери! Дьявол меня забери!! Раз, два, три, четыре. Раз, два, три, четыре… Почему другие люди проще улаживают свои счеты со вселенной?! Раз, два, три, четыре… Раз, два, три, четыре. Очень просто — они не пишут стихов. Раз, два… может быть, в этом все дело? Что — вследствие чего? Что — почему? Бедствия мои от стихов, или стихи мои — от бедствий? Черт возьми, вот вопрос! Все дело в том, поэт я или не поэт… Все дело в этом… Господи! Если ты есть, дай мне узнать, поэт я или не поэт!.. Когда я пишу — я знаю, что я поэт; когда я читаю то, что написал, — лучше бы мне не читать! Все, что написано мною про любовь, слащаво; все, что я написал про хлеб, застревает в глотке!.. Вот я вчера написал в новом роде. (Читает стихи, нацарапанные на стене.)

Смотри, вчера написал, а сегодня все еще нравится. Может быть, я все-таки поэт? Хотелось бы мне это знать. Одни говорят, что это гадость, другие — превозносят до небес. Хотелось бы мне поговорить с порядочным человеком, но где его взять? Судари мои, где его взять?

Кар-р! Ка-рр! Вот еще падаль! Вот еще сырое мясо!

ТЮРЕМЩИК. Тьфу, безумный!

ФРАНСУА. Кто ты, приятель?

ЖАК. Человек.

ФРАНСУА. Был человек. Теперь ты — отбивная.

ЖАК. Вийон?

ФРАНСУА. Да, Вийон. А ты разве меня знаешь?

ЖАК. Опять ты меня не узнал.

ФРАНСУА. Узнал! Узнал! Это ты накормил меня в кабаке на площади! Давно это было, друг.

ЖАК. Смотри, помнит.

ФРАНСУА. Вот ты мне был нужен… Именно ты! Слушай! Я написал стихи.

ЖАК. Хорошие?

ФРАНСУА. Неужели это ты?..

ЖАК. Да… конечно. А что?

ФРАНСУА. Ты не спросил, почему стихи! Ты не удивился, что в тюрьме — стихи! А почему ты не удивился?

ЖАК. Потому что я знаю тебя — ты пишешь стихи.

ФРАНСУА. Здравствуйте, месье. Я поэт, а вы кто? Вы жареная телятина, вот вы кто! Я думал, что встретил душу, широкую как море! Для которой стихи не безделица, а хлеб насущный! Эта душа не удивилась, встретив в тюрьме стихи; эта душа превозмогла боль собственного избитого тела, спросила мою душу — только! — хороши ли стихи?! А оказалось, что этот тип не удивился только потому, что знает мою профессию! Какой ты скучный. За что ты сюда попал? Наверно, за такое же скучное дело. Ты, наверно, заснул на епископском огороде, куда тебя послали махать руками на ворон? Да? Скажи правду. Или нет: тебя застали, когда ты жрал сырые трюфеля в грибнице. Да?

ЖАК. Я отказался уплатить налог епископу.

ФРАНСУА. Ты?! Это невероятно! Почему?

ЖАК. Потому что я слышал твои песни.

ФРАНСУА. Ты врешь!.. Ты смеешься надо мной… Конечно врешь! Какой же налог, когда налог уже уплатили?

ЖАК. Налог уплатили, а бандиты его похитили, и епископ постановил взять налог еще раз.

ФРАНСУА (хрипло). Этого не может быть…

ЖАК. Как видишь, это так.

ФРАНСУА (убито). Да… я вижу, что это так. Больше ты ничего не добавишь?

ЖАК. Нет.

ФРАНСУА. Бедный мой. Ведь это я упрятал тебя в тюрьму… Я мерзавец.

ЖАК. Нет, Франсуа, это не ты.

ФРАНСУА. Говорю тебе… Я участвовал в налете. Я заговорил с казначеем, пока остальные окружали охрану.

ЖАК. Я знаю, Франсуа. Люди так говорили.

ФРАНСУА. Потом нас схватили. Но не всех. Часть убежала с деньгами. Денег не нашли.

ЖАК. Почем ты знаешь?

ФРАНСУА. Спина моя изрубцованная знает! Лопатки вывернутые знают! Они добивались, куда я девал деньги!

ЖАК. Франсуа, ты брал не для себя. Люди знают.

ФРАНСУА. Люди знают? Скажи — это правда?

ЖАК. Правда!

ФРАНСУА. Вспомнил! Все вспомнил! (Кидается к Жаку, но цепь его валит на пол.) Гх… ха… Жак! Жак! Подтянись на цепи! Я прошу тебя!

ЖАК. Зачем тебе?

ФРАНСУА. Жак! Я не могу дотянуться! Я хочу поцеловать тебя! Я не дотянусь, Жак. Протяни мне что-нибудь, Жак!

ЖАК. Что ты, безумный… тише… Голову расшибешь!

ФРАНСУА. Жак, ты простишь мне все?! Когда я тебя спихнул в воду в Париже, во мне все перевернулось!.. Ты мне веришь?!

ЖАК. Да верю же… Тише… Зачем так… малыш…

ФРАНСУА. Я так устал, Жак! Я устал от своего ума и своего безумия. Я мало прожил и мало сделал, но я успел столкнуть тебя в воду…

ЖАК. Замолчи!.. Это не ты столкнул! Это они нас с тобой столкнули!

ФРАНСУА. Почему ты все понимаешь? Скажи, Жак.

ЖАК. Меня научили добрые люди, и ты… Когда ты поешь свои песни. Уже много людей знают наизусть твои стихи.

ФРАНСУА. Знают ли они мои стихи, Жак? Если б ты знал, как это мне важно! Ведь там нет ничего, что бы их касалось!

ЖАК. Не все сразу, Франсуа. Но мы на твоих стихах привыкаем глядеть в свое сердце.

ФРАНСУА. Жак… Неужели я нашел друга? Если ты мне изменишь!..

ЖАК. Молчи!

ФРАНСУА. Я буду тебе читать стихи, а ты мне будешь говорить про них!.. Я буду во всем слушаться тебя!

ЖАК. О, господи! Если бы это был не ты — меня бы стошнило! Почему ты должен слушаться меня?

ФРАНСУА. Все! Все узнают про тебя!

ЖАК. Ну, если тебе так нужно… Ты, друг, приди в себя! Не трать на меня пороху! Я — песчинка.

ФРАНСУА. Жак! Молчи, если ты болван! Ты песчинка, ты маленький кристаллик, но через тебя я вижу Францию! Я был слепым… Вверх-вниз… Я скакал вверх-вниз… Я вижу дорогу… Вот идет народ… На шею ему сели дворяне… На ногах повисли бандиты… А как быть поэту? Я лез вверх — они меня высекли. Я упал вниз — они меня высекли опять… Я не там искал, Жак. Нужно идти с вами… нужно смириться.

ЖАК. Хорошо, раз ты говоришь так, то и я тебе скажу… На кой черт ты нужен людям смиренный, Франсуа?

ФРАНСУА. Неужели ты хочешь, чтобы я сел тебе на шею, Жак? Что это? Постой!..

ЖАК. Болван! Ты же можешь идти впереди нас всех!.. Если не побоишься!..

ФРАНСУА (медленно и хрипло). Какого черта вдруг все стихло? Что-нибудь случилось?

ЖАК. Нет, как будто ничего.

ФРАНСУА. Случилось. Я слышал тихий удар грома. Ф-фух… какое освобожденье… Всю жизнь я старался не струсить… Не нужно вверх, не нужно вниз, нужно идти впереди — вот место поэта. Я теперь ни черта не боюсь… Есть горечь и есть сила. Ты просто раньше меня сказал слово «впереди». Я уже все понял сам.

ЖАК. Не торопись. Ты хочешь все сразу. С одного слова…

ФРАНСУА. Родиться можно только сразу… Все остальное — беременность. Не бойся, Жак… Я вступил на дорогу к бессмертию. Теперь следи за мной.

ЖАК. Ну пусть. Тебе видней. Садись. Идут благодетели.

ТЮРЕМЩИК. Вот свежая соломка, друзья мои. Побольше берите. На голом полу холодно.

ФРАНСУА. Жак! Почему эта задница так подобрела? Ты как полагаешь?

ЖАК. Мы народ темный… Нам бы насчет пожрать.

ФРАНСУА. Он тоже народ темный. Ему бы тоже насчет пожрать. Наверно, запахло жареным. Уж не мое ли филе его привлекает?

ЖАК. Из тебя жаркое, как из кочерги… Но, может быть, ему нужна кочерга!

ФРАНСУА (тюремщику). Слушай, ты… Я тоже насчет пожрать. Ступай, принеси нам поесть. Слышишь? И побольше!

ТЮРЕМЩИК. Господин Франсуа… во Франции переменился король.

ОБА. О!..

Сидели они с очередным мужем, рассказывает Тоня про себя, кино смотрели. Телевизор. Ну вот, сидели они, смотрели какую-то передачу, и тут у них какой-то спор возник. Они рядом сидели. И он ей сказал:

— Да перестань ты, Тонь…

И так слегка он, легким взмахом руки, ей выбивает челюсть. Зубы все сдвинулись. Пошла она спьяну в больницу. Ей, конечно, больничный дали и поставили в рот такие пластинки (видимо, для выравнивания зубов). Такая железная штука, которая соединяет зубы. Сказали, что ничего нельзя есть, кроме жидкого. И снимать пластинки нельзя.

— Ну, манная каша мне эта надоела. Вино пить-закусить даже нечем…

Пошли они с мужем гулять. Стоит какая-то скамеечка. Тоня села на скамеечку и говорит:

— Слушай, Вить, надоели мне эти проволоки. Сними ты их к…

Ну он взял плоскогубцы там, и все положенные инструменты. А там во рту проволока очень сильно накручена, один за другой зубы зацеплены.

Идет какой-то мужик. Ничего не поймет. Смотрит с удивлением. Витек стоит возле нее и что-то там во рту у нее делает. Мужик раз прошел, туда прошел, обратно прошел. Один там зуб, второй там зуб… Ну, сколько у нее там зубов осталось? Тридцать с чем-то, я не знаю… А мужик все ходит и посматривает.

— Слушай, Вить, ты скажи что-нибудь… что ли…

— Ну сейчас, гражданочка, я слепочек сделаю, а завтра приходите — я вам пробные короночки поставлю. И будет нормально.

— А то сейчас пойдет, доложит… черт его знает, чего у него на уме там…

А он так подозрительно смотрел, мужчина-то. Прогуливался.

Ну, короче, снял он Тоне эти железки. Она там: «Тьфу…» — плюнула их там. И прекрасно себя чувствовала.

В больнице ей «нарушение режима» поставили…

Шахразада — Тоня закончила речи, дозволенные ей Ефимом Палихмахтером. Я отсмеялся положенное и говорю:

— Электроректоскопия.

— Это что? — спросила Тоня.

— Это когда в задницу вставляют трубку, зажигают лампочку и смотрят.

— В задницу?

— А куда ж еще? — спросил я.

— Это как называется?

— Электроректоскопия.

— Учиться тебе надо, Тоня, — недовольно сказал Ефим Палихмахтер, ученый человек.

— А зачем? — спросила Тоня, высовывая из платья что-то свое. — Правду жизни я знаю.

— Ролей давать не будут, — засмеялся Ефим Палихмахтер. — Роли дают тем, у кого диплом. Так или не так?

— Чаще всего так.

— Это я понимаю, — сказала Тоня. — «Без бумажки ты букашка, а с бумажкой — человек».

Ефим Палихмахтер не сказал ни да, ни нет, но было видно, что он считает, что «да». И хотел приобрести бумажку. Без бумажки он чувствовал себя неуютно. Без бумажки надо было доказывать, что ты умник, а бумажка сама это утверждала. С ней хлопот никаких. До наших совместных чтений Ефим Палихмахтер провел с Тоней нужную ему подготовку. Он ей объяснил, что я автор. Роли автор дать не может, но забодать Тонино назначение на роль автор может.

— Не понравишься ты ему — и все. Надо понравиться. Играть ты не умеешь. Правду жизни только начала изучать.

— Кто? Я? — спросила Тоня. — Сам ты…

И Ефим Палихмахтер почему-то не стал спрашивать ее, кто он сам. Но Тоня поняла, что она должна мне понравиться: роль дать не может, но забодать может. На хрена ей это?

А Ефиму Палихмахтеру уже представлялся парижский аукцион. Даже дух захватывало.

— Учиться надо, — твердо сказал Ефим Палихмахтер. — Вот ты прочла второе действие, а ни черта в нем не поняла.

— Кто? Я? — спросила Тоня.

— Не поняла социальный заряд.

— Ты же не объяснил, а обещал, — сказала Тоня.

— А подтекст? — не поддался Ефим Палихмахтер. — А подтекст?

— А это что? — спросила Тоня.

— О!!! — обрадовался Ефим Палихмахтер. — Подтекст в нашем деле — самая важная вещь. Вот ты читаешь сценарий, один другого спрашивает: «Который час?» — это текст. А подтекст может означать что угодно. К примеру: «Жизнь прошла мимо». Или: «И моя жизнь в искусстве — тоже». Подтекст — великая вещь.

— Это когда врут, что ли? — спросила Тоня.

— Верно, — сказал я, — в моей пьесе никакого подтекста нет, а есть текст. Что сказано, то и есть.

— Ну как же? — возразил Ефим Палихмахтер. — Подтекст. Подсознательное. Может быть, вы скажете, что и подсознательного нет?

— Подсознательное — это другое, — сказал я. — Тоня, опустите юбку. Вот так. Вот вы припомните, Тоня, — продолжал я настырно. — Разве у вас не бывало, что вы говорите что-нибудь неожиданное? Чего сами не ожидали? Хотели сказать одно, а сказалось совсем другое. Значит, в вас скопилось что-то, что до сознания еще не дошло. А неожиданно спроси — оно и вылезает, и вы ляпнули.

— Сколько хочешь, — сказала Тоня.

И Ефим Палихмахтер был рад, что обстановка разрядилась. И что хоть насчет подсознательного Тоня не станет со мной спорить. И не будет рубить сук, на котором они вдвоем с ним, Ефимом Палихмахтером, оказались. Благодаря перестройке. В общем, лучше было не шутить. Тоня задумалась, а потом рассказала случай о подсознательном…

«Иду я ночью однажды, — говорит Тоня, — и вдруг из-за кустов какой-то мужик появился и начал тащить меня в кусты. И я со страху забыла кричать: «Помогите!!!» И кричу: «Ур-ра!» Он испугался. Меня бросил и в другую сторону побежал!»

— Это — подсознательное? — спросила она меня.

— А как же… — ответил я. — Это оно и есть.