Теперь я помнил все, что произошло с момента нашего похищения до того, как нас спасли Бани Салим. Однако память о нескольких днях, наверное, навсегда исчезла для меня в мареве бреда. Шейх Хассанейн успокоил меня, затем вынул все модики. Мой разум и тело поглотила волна дикой боли. Я был рад, что Хассанейн держал меня в отключке с помощью соннеина, пока я не стал выздоравливать.

Когда поутру я сел и потянулся, Нура уже бодрствовала. Несколько секунд я не мог понять, где я. Передний и задний пологи шатра из козьей шерсти были откинуты, и внутрь задувал свежий теплый ветерок. Я склонил голову и помолился: «Да будет день этот счастливым, охрани нас от зла!»

Да благословит тебя Аллах, о шейх, — сказала Нура. Она подошла ко мне поближе. В руках ее была чашка верблюжьего молока и тарелка с хлебом и хуммусом — пастой из нута и оливкового масла.

— Бисмилла, — пробормотал я, отламывая кусок хлеба. — Да будет удачен день твой, Нура. — С волчьим аппетитом я набросился на завтрак.

— Я рада видеть, что у вас снова появилась охота к еде. Не принести ли вам еще?

Рот у меня был набит, потому я только кивнул. Нура вышла из шатра за второй порцией. Я несколько раз глубоко вздохнул и попробовал пошевелить конечностями. Мускулы по-прежнему ныли, но я чувствовал, что вскоре смогу встать. Я вспомнил, как Хассанейн говорил мне, что Бани Салим скоро нужно будет искать для животных Другое пастбище. Перспектива протопать с ними пару сотен миль не слишком вдохновляла меня, потому я решил, что пришло время научиться ездить на верблюде.

Нура вернулась с другой тарелкой хлеба и хум-муса, и я набросился на еду.

— Старый шейх придет к вам, когда вы поедите, — сказала она.

Я был рад это слышать. Мне хотелось посмотреть, как Фридландер-Бей перенес наше испытание. Хотя оно еще не кончилось. Нам еще нужно было пройти долгий и тяжелый путь. Единственным различием было то, что теперь мы пойдем с Бани Салим, а они знают тут все источники.

— Нам с Папой надо поговорить, — сказал я.

— Вы должны обдумать план вашей мести.

— Что ты об этом знаешь? — спросил я.

Она улыбнулась. Только тут я понял, что она больше не прикрывает лицо накидкой.

— Вы много раз говорили мне об эмире, кади, имаме и шейхе Реда. Большую часть времени вы что-то бормотали, но я достаточно много поняла из ваших речей. А старый шейх рассказал мне почти то же самое.

Я поднял брови и подобрал куском хлеба остатки хуммуса.

— И что, по-твоему, нам следует делать?

Лицо ее стало торжественным.

— Бедуины держатся мести. Это стало неотъемлемой частью нашей религии. Если вы не вернетесь в город и не убьете тех, кто умышлял против вас, то Бани Салим не будут больше вам друзьями. Я чуть было не рассмеялся:

— Даже если нам придется убить такого уважаемого человека, как имам? Даже если его любят феллахи нашего города? Даже если он славится добротой и щедростью?

— Значит, он имам с двумя лицами, — сказала Нура. — Для некоторых он, может быть, мудрый почитатель Аллаха, добрый к своим братьям во Исламе. Но вам он причинил зло, значит, у него развращенная душа. Он взял деньги от вашего врага и несправедливо осудил невинных людей на изгнание и верную смерть. Второе лицо его говорит о том, что первое лживо и что оно ненавистно Аллаху. Вы должны отплатить ему за предательство так, как того требует обычай.

Ее горячность испугала меня. Я не понимал, почему это дело, касающееся меня и Папы, с одной стороны, и доктора Абд ар-Раззака — с другой, так сильно волнует ее. Она заметила, что я рассматриваю ее, вспыхнула и прикрыла лицо покрывалом.

— Обычаи бедуинов могут оказаться незаконными в городе, — сказал я.

Глаза ее вспыхнули.

— Что такое «законный»? Есть только праведное и неправедное. Существует сказка о злом имаме в колодце, которую бедуинки рассказывают своим детям.

Нура, если на место имама поставить того, кто причинил нам зло, то эта история называлась бы «ответчик в колодце», так ведь?

— Я даже не знаю, что такое ответчик, — сказала она. — Слушай же. Может, жил на свете, а может, и нет, злой имам в Аш-шаме, который вы называете Дамаском, в те времена, когда других городов на свете не было. Бедуинам не нужны имамы, потому что каждый из них молится Аллаху сам и не доверяет молиться за себя другому. Слабым горожанам нужна помощь имама, потому что они забыли, как самим находить себе воду и добывать еду, потому им приходится зависеть от людей, которые им все это доставляют. Потому им приходится зависеть и от имама, чтобы найти путь к Аллаху.

Итак, многие из жителей Аш-шама все же думали, что злой имам мудр и добр, поскольку он наставлял всех, кто слушал его, давать деньги нуждающимся братьям. Но сам имам ни монетки не дал из своих денег, поскольку стал очень жаден. Он любил золото так, что продался одному из самых развращенных и честолюбивых людей города.

Когда проведал Аллах о том, что сердце имама стало черным, послал Он одного из ангелов Своих на землю. Ангелу дано было повеление забрать имама в пустыню и держать его там, чтобы он больше не смог никого из людей вести неправедным путем. Ангел нашел имама в его тайной сокровищнице, когда тот перебирал кучи золотых и серебряных монет. Ангел наложил на имама заклятье, и тот уснул.

Ангел взял злого имама, положил его на ладонь и унес в самое сердце Руб-аль-Хали. Имам ничего не знал об этом, потому что все еще крепко спал. Ангел сделал глубокий-глубокий колодец и опустил имама на самое дно, где не было ничего, кроме самой горькой и грязной воды на свете. И тогда ангел разбудил имама.

«Йа Аллах! — вскричал злой имам. — Где я и как я сюда попал?»

«Слишком поздно взывать к Аллаху, о сын Адама», — сказал ангел. Суровый голос его прозвучал как раскат грома, и стены вокруг содрогнулись.

«Выпусти меня, — в страхе сказал имам, — и я обещаю исправиться! Сжалься надо мной!»

Ангел покачал головой, и из глаз его вырвались ужасные молнии.

«Не мне осуждать или миловать тебя. Единственный Судия уже вынес свое решение. Подумай о своих делах и исправь душу свою, поскольку тебе все же предстоит встретиться с Господином твоим в День Суда».

Затем ангел ушел и оставил злого имама одного.

Настал день, когда тот человек, кто сменил имама, по имени Салим, прародитель нашего племени, в странствиях своих набрел на этот колодец. Салим не знал злого имама и отличался от него, как луна от солнца. Молодой человек был истинно добр и щедр, и его очень любили все люди Аш-шама, которые избрали его имамом, признавая его добродетели.

Когда Салим наклонился, чтобы посмотреть в колодец, он испугался, увидев там огромное количество живых тварей, что упали туда и оказались в заточении вместе со злым имамом. Животные взмолились к нему, чтобы он освободил их из глубокого колодца. Салим был так тронут мольбами, что снял свою кафию и опустил ее в темную дыру.

Первым животным, которое выбралось наверх по кафии, была ящерица, которую бедуины называют Абу Куруш, или Отец монет, поскольку конец хвоста ящерки плоский и круглый. Абу Куруш был так благодарен за свое спасение, что оторвал кусок своей шкуры и отдал ее Салиму со словами: «Когда ты будешь в беде и тебе понадобится помощь, подожги эту шкуру, и я приду к тебе». Он побежал было прочь по горячим пескам, но обернулся и крикнул Салиму: «Берегись того сына Адама, что сидит в колодце! Это злой человек, и ты должен его там оставить!»

Следующим созданием, которого спас Салим, была волчица. Волчица была рада так же, как и ящерица. Она вырвала два своих уса и дала их Салиму. «Если ты окажешься в таком же месте, как и то, откуда ты меня вытащил, то сожги эти усы, и я приду к тебе». Она пошла прочь и тоже крикнула ему на прощанье: «Знай, о человек, что тот сын Адама, который сидит в колодце, — самый злой на свете».

Салим вытащил всех животных и выслушал их предупреждения. Он обернул было кафию вокруг головы, но тут его соотечественник, злой имам, закричал душераздирающим голосом:

«Как ты можешь выручить всех этих тварей, а меня оставить умирать здесь, в черной яме? Разве не братья мы согласно святым словам Пророка, да будет благословение Аллаха на нем и народе его?»

Салим разрывался между желанием послушать предостережения животных и порывами своей доброй души. Он решил, что незримый узник тоже человек, как и он сам, и снова опустил кафию в колодец. Он освободил злого имама и пошел своим путем. Спустя много недель он снова вернулся в Аш-шам.

— Это прекрасная история, Нура, — позевывая, сказал я, — но, похоже, конца ей не будет, а я помню, что Бани Салим вскоре придется двинуться к следующему колодцу. И уж конечно ты не хочешь, чтобы верблюды и козы умерли от голода, пока ты будешь плести прекрасные бедуинские сказки. Нура вздохнула.

— Я быстро закончу, — сказала она.

Я понял, что она действительно любит рассказывать истории. Наверное, с моей стороны было нелюбезно прерывать ее, но мне показалось, что она пытается придать сказке особый смысл. Если она хотела изречь некую мудрую мысль, могла бы изложить ее так же полно в пятнадцати словах, как и в пяти тысячах.

Конечно, я понимал, что в этой истории под Салимом подразумевался я, а под злым имамом — доктор Абд ар-Раззак. Мне показалось, что я могу угадать и то, что случится дальше.

Значит, с Салимом случилась какая-то беда по вине злого имама, и ему пришлось позвать на помощь волка и ящерицу.

На самом деле, — сказала она, пытаясь опередить меня, — сначала с Салимом ничего дурного не случилось. Он сжег шкурку ящерицы, и, прежде чем последний завиток серого дыма исчез в небе, Абу Куруш появился перед ним.

«Чего ты желаешь?» — спросила ящерица. «Я хочу быть богатым, как царь», — сказал Салим.

«Это просто сделать. Поступай так, как я скажу тебе. Возьми корзину, в которой твой слуга приносит хлеб, и выстави ее сегодня ночью за городские ворота. Затем ты должен встать до рассвета и забрать ее».

Салим сделал так, как ему сказали, и оставил пустую корзину перед стенами царского дворца.

Когда он утром пришел за ней, она была полна золота.

— Так Салим попал в переделку? — спросил я.

Нура нетерпеливо махнула рукой:

— Подождите, подождите! Несколько дней Салим жил спокойно. Он ел лучшую в городе еду, купил себе новую одежду, наслаждался всеми радостями Аш-шама, которые дозволяет Аллах. Однако через некоторое время царь заметил, что исчезла часть его сокровищ. Он был оскорблен и разгневан и издал приказ: «Тот, кто отыщет грабителя, получит в жены прекрасную дочь царя и полцарства в придачу!»

Когда было объявлено о награде, многие мудрые и хитрые люди пришли посмотреть на царские кладовые. Все они были озадачены, и все без исключения говорили царю, что человек не мог бы проникнуть в сокровищницу и похитить оттуда золото. Наконец самый умный сказал, что в сокровищнице надо насыпать побольше сухих пальмовых листьев. Царь не стал пускаться в расспросы, а просто сделал так, как советовал умный человек. Затем умный человек поджег листья и вывел царя и его слуг из здания. Через несколько минут все увидели черную струйку дыма, выходящую из маленькой дырки в основании дворцовой стены. Умный человек подошел, внимательно рассмотрел землю в этом месте и увидел на ней маленькие следы. «Смотрите, ваше величество! — сказал он. — Вор — не человек, а ящерица!»

Но царь, который был человеком горячим, подумал, что умник обманывает его, и приказал увести его и обезглавить. Так пришел конец умному человеку.

— Это что — мораль специально для меня? — спросил я.

Нура улыбнулась:

— Нет, история еще не окончена. И умный человек тут вовсе ни при чем. Я даже не дала ему имени. Короче, весть обо всем этом разнеслась по городу Аш-шаму, пока не достигла слуха злого имама. Злой имам понял, что может получить руку царской дочери и полцарства, поскольку тоже слышал слова Абу Куруша. Он побежал в приемную царя и вскричал: «Этот вор — твой собственный имам, Салим!»

Царь усомнился в том, что это правда, но послал солдат к дому Салима, где они и нашли остальное золото. Они схватили Салима и в цепях увели в самое глубокое, самое грязное подземелье. Салим знал, кто мог его выдать, и проклял свою глупость, что не послушал предостережений и освободил злого имама.

Салим томился в своей мрачной камере один день и одну ночь, а затем вспомнил о словах волчицы. Он достал волчий ус и поджег его. В мгновение ока она появилась перед ним.

«Чего ты желаешь?» — спросила она.

«Я хочу, чтобы ты освободила меня из этой ужасной темницы, как я освободил тебя из колодца», — сказал Салим.

«Вечером ты будешь свободен», — сказала волчица, протиснулась под дверью камеры и исчезла.

Прошло много часов, и вот настал самый темный час ночи. Внезапно из комнат юного сына и наследника царя раздались вопли ужаса. Царь вбежал в комнату и увидел, что волчица держит своими острыми, длинными клыками ребенка за голову. Как только царь, его воины или советники пытались приблизиться, волчица громко и яростно рычала. Никто не мог помочь юному царевичу.

Весть разнеслась по дворцу. Тюремные стражники громко ее обсуждали, и Салим услышал их слова.

«Отведите меня к царю, — сказал он, — и я спасу царевича».

Стражники рассмеялись в ответ, говоря, что храбрейшие из них ничего не смогли сделать, так что может сделать этот простой проповедник? Наконец Салим уговорил стражей привести его к царю. Они поспешили к комнате ребенка. Как только Салим вошел, волчица начала вилять хвостом и повизгивать, словно собака, что радуется при виде хозяина.

«Волчица уйдет, не причинив царевичу вреда, — сказал Салим, — если дать ей сердце бывшего имама Аш-шама».

Царь приказал солдатам поторопиться, и те быстро побежали в город и разыскали злого имама. Они схватили его, притащили во дворец и отрубили ему голову. Затем разрубили ему грудь, вырвали сердце и положили его в золотую чашу. Салим поставил золотую чашу перед волчицей. Та лизнула ему руку, взяла в пасть сердце злого имама и убежала прочь из дворца. Царь был так рад, что простил Салима и дал ему в жены свою дочь!

Я немного подождал, чтобы удостовериться в том, что история, наконец, окончена.

— Значит, я должен вырвать сердце у доктора Садика Абд ар-Раззака? — спросил я.

— Да, и скормить его псам! — гневно сказала Нура.

— Даже если в городе уже давно ничего такого не делают? Во всяком случае с теологами. Не с Гитлером или Ксарди-ханом.

Нура озадаченно посмотрела на меня.

— А кто они такие? — спросила она. Я улыбнулся:

— Не бери в голову.

Она взяла пустую тарелку и чашку и вышла из шатра. Почти сразу же вошел Фридландер-Бей. Он сел на песок рядом со мной и стиснул мою руку.

— Как себя чувствуешь, дорогой мой? — спросил он.

Я был рад его видеть.

— На все воля Аллаха, о шейх, — сказал я.

Он кивнул.

— Лицо твое обгорело на солнце и обветрилось. А что стало с твоими руками и ногами после того, как ты меня нес! — Он покачал головой. — Я приходил к тебе каждый день, даже когда ты лежал без сознания. Я видел, как ты страдаешь.

Я испустил глубокий вздох:

— Это было необходимо, дедушка.

Он снова кивнул:

— Я пытаюсь выразить свою признательность. Всегда…

Я поднял свободную руку: — Пожалуйста, о шейх, не надо создавать неловкости нам обоим. Не благодарите меня. Я сделал то, что мог для спасения наших жизней. Любой сделал бы то же.

— И все же ты измотался сверх всякой меры, ты поставил под угрозу свой разум и свою жизнь ради меня. Я устроил тебе эти проклятые имплантаты, я сделал тебя моим оружием. А ты отплатил мне бесконечной отвагой. Мне стыдно.

Я закрыл глаза на несколько секунд. Если бы эта сцена продлилась еще немного, это стало бы так же невыносимо, как то путешествие по пустыне.

— Я не хочу больше об этом говорить, — сказал я. — У нас нет времени для эмоций. Единственная наша надежда выжить в этой заварухе и вернуться в город, чтобы вернуть себе положение, состоит в том, чтобы сосредоточиться на плане действий.

Папа почесал подбородок, на котором серая щетина уже превратилась в неровную бородку, и задумчиво пожевал губу. Он явно принял какое-то решение, поскольку с этой минуты снова стал прежним Фридландер-Беем, которого мы все в Будайине знали и боялись.

— Бани Салим нам бояться нечего, — сказал он.

— Хорошо, — отозвался я. — Но я не знаю, где они стоят.

— Они взяли на себя заботу о нас, пока мы не доберемся до Мугшина. С нами будут обращаться как с почетными гостями и выказывать всяческое уважение. Мы должны постараться не слишком злоупотреблять их гостеприимством, поскольку они будут отдавать нам свою еду, даже если будут из-за этого голодать. Я не хочу, чтобы такое случилось.

— Я тоже, о шейх.

— Я никогда раньше не слышал о Мугшине и думаю, что это всего лишь кучка хижин и шатров вокруг большого источника к югу отсюда. Мы ошиблись, думая, что сержант в Наджране приказал выбросить нас в середине Пустой четверти. Вертолет залетел гораздо дальше, чем мы думали, и нас выбросили в северо-восточной части Песков. — Я нахмурился. — Так бедуины называют эту огромную пустыню, — объяснил Папа. — Они никогда не слышали названия Руб-аль-Хали.

— Не все ли равно, где нас выбросили, — сказал я. — Если бы нас не подобрали Бани Салим, мы давным-давно бы умерли.

— Нам следовало идти в другую сторону, к востоку. Мы ближе к Оману, чем к западной границе.

— Да мы и до Омана не добрались бы. Мы все еще собираемся ехать с Бани Салим на юг?

— Да, племянник мой. Мы можем им доверять. Это в нашем положении значит больше, чем время или расстояние.

Я осторожно подтянул колени: только чтобы посмотреть, работают ли ноги. Ноги слушались, и я был рад этому, хотя после двух недель усиленного отдыха они были словно ватные.

— Вы подумали, что мы будем делать, когда доберемся до Мугшина?

Он смотрел поверх моей головы, как будто издали видел Будайин и наших врагов.

— Я не знаю, где находится Мугшин, и даже шейх Хассанейн не может мне этого показать. У Бани Салим нет ни карт, ни книг. Некоторые из бедуинов уверяли меня, что от Мугшина через горы можно добраться до приморского города Салалы. — Папа коротко усмехнулся. — Они говорили о Салале так, словно это прекраснейшее место на земле, что там всяческая роскошь и удовольствия.

— Горы, — с несчастным видом сказал я.

— Да, но небольшие. К тому же Хассанейн обещал найти нам в Мугшине надежного проводника.

— А затем?

Папа пожал плечами:

— Как только мы доберемся до побережья, мы сможем отправиться кораблем до города с посадочной площадкой для суборбиталок. По дороге мы должны быть чрезвычайно осторожны, потому что за нами будут шпионить…

Вернулась Нура. На сей раз она принесла какую-то одежду.

— Это вам, шейх Марид, — сказала она. — Не соизволите ли вы надеть чистую одежду и пройти со мной?

Не хотелось заставлять работать мои ноющие мускулы, но отказаться не мог, Папа встал и вышел из шатра. Нура вышла вслед за ним и опустила передний и задний пологи, чтобы я мог спокойно одеться.

Я медленно встал, готовый отложить попытку на следующий день, если почувствую острую боль. Встряхнул чистую одежду. Во-первых, здесь была потертая набедренная повязка, и я быстро обернул ее вокруг себя. Я не знал в точности, как носят ее мужчины Бани Салим, и, похоже, мне этого не покажут. Сверху я надел длинный белый халат, который бедуины называли тоб. Бедняки в городе носили что-то очень похожее, и я знал, что Фридландер-Бей часто надевал такое одеяние, демонстрируя свое происхождение. Поверх тоба я надел длинную белую распашную рубаху с широкими длинными рукавами. Здесь была и чистая хлопковая кафия для головы, но мой акаль где-то потерялся. Я обернул голову покрывалом и подоткнул концы на манер южных бедуинов. Затем натянул свое ныне потертое и выцветшее в странствиях голубое одеяние, которым так восхищались Байт Табити. Среди одежды не было сан-Далий. Я понял, что мне придется идти босиком.

Приятно было чувствовать себя снова одетым и готовым к действию. Когда я выходил из шатра, меня несколько занимало то, как я выгляжу, поскольку моя одежда делала меня похожим на богатого шейха из упадочного, хрупкого мира Руб-аль-Хали. Я сознавал, что все люди в лагере смотрят на меня. Меня ждали Фридландер-Бей, Нура и ее дядя Хассанейн. Шейх Бани Салим широко улыбнулся мне в знак приветствия.

— Вот, — сказал он, — твои вещи. Я взял их ради сохранности. Я боялся, что некоторые из молодых могут соблазниться и похитить их. — Он дал мне мои сандалии, церемониальный кинжал и коробочку с модиками и училками. Я был невероятно рад получить все это назад.

— О шейх, — сказал я Хассанейну, — ты оказал бы мне великую честь, если бы принял этот дар. Это лишь небольшое возмещение того, что мы тебе задолжали.

Я подарил ему свой прекрасный драгоценный кинжал. Он взял его и принялся рассматривать. Несколько мгновений он не мог произнести ни слова.

— Клянусь очами моими, — наконец сказал он, — такой кинжал не по мне! Этот дар достоин благородного князя или царя!

— Друг мой, — сказал Папа, — ты благороден, как любой князь в этой стране. Прими его. У этого кинжала долгая история, и он достоин тебя.

Хассанейн не стал рассыпаться в благодарностях. Он просто кивнул мне и опоясался тканым поясом. По обычаю бедуинов он носил кинжал впереди, на животе. Он больше ничего не сказал, но я видел, что подарок ему понравился.

Мы медленно шли между черных шатров из козьей шерсти. Я видел, как люди поворачивались к нам. Даже женщины, занимавшиеся повседневной работой, бросали на нас короткие взгляды, когда мы проходили мимо. Неподалеку мальчишки гнали верблюдов и коз к низким кустарникам. Это был не лучший корм для животных, но в таком заброшенном месте выбирать не приходится. Лагерь состоял из дюжины шатров. Земля вокруг Бир-Балаг была такой же, как та, по которой мы шли с Папой. Здесь не было ни тенистых деревьев, ни финиковых пальм. В низине между двумя грядами дюн всего-то и было хорошего, что широкая одинокая дыра в земле. Колодец. Когда к таким колодцам приходил путник, ему приходилось несколько часов раскапывать его, поскольку движущиеся пески быстро его забивали.

Теперь я понял, в каком беспомощном положении оказались бы мы с Папой, даже если бы наткнулись на такую грязную дыру. Вода зачастую лежала в десяти футах или глубже, и ни веревок, ни корзин тут не было. Каждый странствующий бедуин возил с собой собственную веревку для добывания жизненно необходимой воды. Даже если бы Аллах послал нам удачу и мы нашли бы один из этих солоноватых источничков, мы все равно могли бы умереть от жажды.

От этой мысли меня пробрала дрожь, и я пробормотал благодарственную молитву. Затем мы четверо продолжили путь. В одном из ближайших шатров отдыхали и пили кофе из маленьких чашечек, чуть побольше наперстка. Это было обычным времяпрепровождением мужчин в лагере. Один из них увидел меня и что-то сказал, выплеснув свой кофе на землю. Его приятели заволновались, он вскочил на ноги и бросился ко мне, бешено вопя и размахивая руками.

— В чем дело? — спросил я Хассанейна.

Шейх шатнулся вперед, чтобы остановить разъяренного юношу.

— Это наши гости, — сказал Хассанейн. — Замолчи или ты всех нас обесчестишь.

— Это он нас бесчестит! — закричал взбешенный бедуин и показал на меня длинным костлявым пальцем. — Он творит это прямо у тебя под носом! Он пытается совратить ее! Он обольщает ее грязными соблазнами! Он — не правоверный мусульманин, да будет проклята нечистая вера его отцов! Ему наплевать на нее, он погубит ее и бросит, чтобы вернуться к своему гарему, к своим развратным женщинам!

Хассанеину не удалось утихомирить молодого человека — тот продолжал вопить и потрясать кулаком. Я старался не обращать на него внимания, но вскоре вокруг нас собралось все племя. События быстро выходили из-под контроля.

Нура побледнела. Я поймал ее взгляд. Она отвернулась. Я испугался, что она сейчас расплачется.

— Ведь это Мусаид, твой тайный обожатель? — спросил я. — Так?

Она беспомощно посмотрела мне в лицо.

— Да, — тихо сказала она. — И теперь он решил убить тебя.

Я подумал, насколько лучше было бы, если бы я тогда отклонил предложение шейха Махали и вместо этого просто пошел и напился…