Глава 7
В прежние времена любил меня гонять предшественник Хайяра лейтенант Оккинг. Но как ни было трудно с Оккингом, дело свое он знал. Он был если не блестящим, то, по крайней мере, проницательным полицейским и искренне сочувствовал жертвам, которых находил во время дневной работы. Хайяр был совершенно иного типа. Для него служба была лишь службой, но не более того.
Не удивительно, что от Хайяра и проку не было почти никакого. Мы с Шакнахаем наблюдали за тем, как он ведет расследование. Он нахмурился, уставившись на Бланку.
— Значит, говорите, мертвая? — спросил он. Шакнахая передернуло, однако он совладал с собой.
— У нас есть все основания предполагать это, лейтенант, — спокойно ответил он.
— Есть подозрения, кому она могла помешать? Шакнахай оглянулся на меня в поисках поддержки.
— Это мог быть кто угодно, — сказал я. — Может быть, ее модди не совпал с настроением клиента.
Хайяр заинтересовался:
— Ты думаешь?
— Посмотри, — ответил я. — В гнезде нет модификатора.
Лейтенант прищурился:
— И что из этого?
— Такие, как Бланка, не выходят из дому без модди. Естественно, у меня сразу возникли подозрения.
Хайяр погладил свои редкие усики.
— Думаю, вы в этом разберетесь. Для начала, правда, негусто.
— Иногда ребята-в штатском творят чудеса, — очень искренне произнес Шакнахай, в то же время подмигивая мне и тем самым показывая, насколько высоко оценивает этих ребят в действительности.
— Пожалуй, ты прав, — согласился Хайяр.
— Между прочим, лейтенант, — сказал Шакнахай, — надо ли нам продолжать наблюдение за Абу Адилем? На прошлой неделе мы не особенно продвинулись.
— Хотите снова туда заглянуть? К нему домой?
— В его царские палаты, — уточнил я. Хайяр проигнорировал мое замечание.
— Я не приказывал заводить на него дело. Это слишком влиятельное лицо в нашем городе.
— Конечно, — отозвался Шакнахай, — мы и не заводили никакого дела.
— Зачем же вам вновь понадобилось побеспокоить его? — Хайяр уставился в меня вопросительным взором, но я не знал, что сказать.
— У меня есть подозрение, что Абу Адиль имеет отношение к этим нераскрытым убийствам, — заявил Шакнахай.
— Каким нераскрытым убийствам? — возмутился Хайяр.
Я расслышал, как Шакнахай скрипнул зубами.
— За последние два месяца зафиксировано три нераскрытых убийства. На сегодняшний день их уже четыре. — Он кивнул на тело Бланки, уже прикрытое простыней. — Их можно и должно связать с Реда Абу Адилем.
— Только, ради Аллаха, не называйте их нераскрытыми убийствами! — рассердился Хайяр. — Это всего лишь незавершенные дела.
— Незавершенные дела!.. — с горечью и отвращением проговорил Шакнахай. — Мы вам еще нужны, лейтенант?
— Нет. Можете приступать к работе.
И мы оставили Хайяра и криминалистов над телом Бланки в пыльных и затхлых руинах дома.
На улице Шакнахай схватил меня за руку и остановил неподалеку от патрульной машины.
— Какого черта ты проболтался об этом исчезнувшем модди? — спросил он.
— Да так, просто вырвалось. Хайяр все равно ничего не понял. Пусть поломает голову.
— Лейтенанту полезно время от времени ломать голову над чем-нибудь, — усмехнулся Шакнахай. — Его мозг явно нуждается в тренировке.
Мы оба имели право проклинать этот день. Небо нахмурилось, и сильный жаркий ветер дохнул нам в лицо песком и дымом. Издалека донеслись оглушительные раскаты грома. Шакнахай хотел вернуться в участок, но у меня еще были дела. Я снял с пояса телефон и назвал код Чири. Сигнал прозвучал восемь или девять раз, прежде чем она ответила.
— Я слушаю, — раздался ее раздраженный голос.
— Чири? Это Марид.
— Что тебе нужно, сукин ты сын?
— Послушай, Чири! Ты не даешь мне сказать ни слова. Тут не моя вина.
— Это я уже слышала. — Она презрительно засмеялась. — Знакомая песенка, дорогой: «не моя вина». Именно так сказал мой дядя, продав мою мать арабу-рабовладельцу.
— Я не знал…
— Ладно, проехали, я пошутила. Если хотел объяснить, валяй.
Наконец настал решительный момент. И тут у меня пропал дар речи.
— Мне правда очень жаль, Чири, — сказал я. Она снова засмеялась, и смех ее не был одобрительным.
Я ринулся в битву:
— Однажды утром я проснулся, и Папочка сообщил мне: ты новый владелец клуба Чириги. Правда, чудесная новость? Что ж, по-твоему, я должен был ему сказать?
— Я знаю тебя, дорогуша, ты же пай-мальчик и ни за что не стал бы возражать Папочке. Ему даже не пришлось пытать тебя.
Я мог бы рассказать ей о том, как Фридлендер Бей получил доступ к моему центру наказания, и что именно это явилось причиной моего послушания, но Чири все равно не поняла, бы. Я мог словами описать пытку, которой подверг меня Папочка одним нажатием кнопки. Но и это было ей безразлично. Она знала одно — что я ее предал.
— Чири, мы старые друзья. Ты должна меня понять. Папочке втемяшилась в голову мысль купить твой клуб и подарить его мне. Я ничего не знал об этом и вовсе не хотел такого подарка. Я попытался объяснить ему, но…
— Да уж! Представляю, как ты старался!
Я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Видимо, ей нравилось меня мучить.
— Я сказал ему ровно столько, сколько сказал бы любой другой на моем месте.
— Но почему именно мой клуб, Марид? В Будайене полно дешевых клубов. Почему он выбрал мой?
Я знал ответ: потому что Фридлендер Бей хотел изолировать меня от тех немногих старых друзей, которые еще остались у меня в прежней жизни. Служба в полиции уже оттолкнула от меня многих дорогих мне людей. Папочкина покупка обошлась мне дорого — она восстановила Чириги против меня. Следующий Папочкин шаг настроит против меня Сайда Халф-Хаджа.
— Такие у него шуточки, Чири, — безнадежно сказал я. — Папочка просто хочет нам показать, что он всегда рядом, постоянно наблюдает за нами и может достать нас своей карающей дланью тогда, когда мы меньше всего этого ожидаем.
На другом конце провода последовало долгое молчание.
— И все равно ты — трус.
Я было открыл рот, чтобы возразить ей, но так ничего и не придумал.
— Что ты имеешь в виду?
— Я говорю, что ты трусливая панья.
Она вечно цепляла меня обидными словечками на суахили.
— Что такое панья, Чири? — спросил я.
— Это большая крыса, до ужаса глупая и безобразная. У тебя не хватает храбрости посмотреть мне в глаза, сукин ты сын! Ты предпочитаешь плакаться по телефону. Я хочу поглядеть на тебя. Больше мне ничего не надо.
Я зажмурился.
— Хорошо, Чири, как скажешь. Ты можешь зайти в клуб?
— Ты сказал: «в клуб»? Ты имеешь в виду мой бывший клуб?
— Да, — ответил я. — Твой клуб. Она хмыкнула:
— Да никогда в жизни, паршивый осел! Ноги моей в нем не будет, пока все не изменится. Но я могу увидеться с тобой в другом месте. Через полчаса я появлюсь у Курана. Это не в Будайене, дорогуша, но я уверена, что ты не заблудишься. Приходи, если не боишься. — Последовал резкий щелчок, а за ним гудки.
— Задала тебе жару, да? — спросил Шакнахай, которого забавляло мое замешательство. Мне нравился этот парень, но временами он был просто несносен.
Я повесил телефон на пояс,
— Ты слыхал когда-нибудь о баре Курана? Он фыркнул.
— Этот сумасброд-христианин появился в городе несколько лет назад. — Шакнахай вел автомобиль через Размийю, местность восточнее Будайена, где я никогда не бывал. — Его имя Куран: Он называет себя поэтом, но никто не видел его стихов. Однако он пользуется бешеной популярностью у европейской публики. И вот в один прекрасный день этот тип открывает так называемый салон. Обычный бар с интимной обстановкой, где все сделано из ивовых прутьев, стекла и стали. Множество пластиковых растений в кадках. Теперь этот салон вышел из моды, но до сих пор Куран там заправляет в качестве печального экспатрианта.
— Как Вейнтрауб у Гарготье, — заметил я.
— Точно, — сказал Шакнахай, — только у Курана свое собственное дело, и он никому не мешает. И на том спасибо. Значит, там у тебя свидание с Чири?
Я пожал плечами:
— Это она выбрала место. Он усмехнулся:
— Хочешь нарисоваться перед местной публикой?
— Нет уж, — пробормотал я. Шутник он, этот Иржи.
Через двадцать минут мы уже проезжали через район двух-трехэтажных домиков, принадлежащих среднему классу. Улицы были шире, чем в Будайене, и перед белыми домами располагались газоны с зелеными насаждениями и цветущим кустарником. По обеим сторонам дороги клонились, словно в подпитии, высокие финиковые пальмы. Окрестности казались пустынными: здесь дети не бегали по тротуарам, гоняясь друг за дружкой вокруг домиков. Это была очень чинная, очень степенная часть города. Она производила впечатление настолько безмятежной, что мне стало не по себе.
— Бар Курана рядом, — сказал Шакнахай.
Он повернул на улицу поскромнее, более похожую на переулок. С одной стороны улицы теснились задние фасады зданий с плоскими крышами. На уровне второго этажа выступали балкончики; электрический свет едва пробивался сквозь узкие деревянные жалюзи. По другую сторону выстроились дощатые домики, среди которых расположилось несколько магазинчиков: изделия из кожи, булочная, ресторан, специализирующийся на блюдах из бобов, книжная лавка.
На этой же тесной улочке, совсем не к месту, обосновался бар Курана. Хозяин выставил на улицу несколько столиков, но никто не прельстился плетеными белыми стульями под зонтиками с рекламой «Чинзано». Шакнахай заглушил мотор, и мы вышли из машины. Я решил, что Чири еще не приехала или уже ждала меня внутри. Сердце у меня упало.
— Офицер Шакнахай! — К нам подошел человек средних лет, приветливо улыбаясь. Ростом он был с меня, но на пятнадцать — двадцать фунтов тяжелее, с редеющими, зачесанными назад темными волосами. Он обменялся рукопожатиями с Шакнахаем, после чего повернулся ко мне.
— Шандор, — произнес Шакнахай, — это мой напарник Марид Одран.
— Рад познакомиться, — отозвался Куран.
— Да будет с вами благословение Аллаха, — сказал я.
Во взгляде Курана промелькнуло любопытство:
— Спасибо. Принести вам чего-нибудь выпить? Я посмотрел на Шакнахая. — Мы сейчас как, на службе или нет? — спросил я.
— Нет, — решил Шакнахай.
Я заказал то, что обычно заказывал, а Шакнахай попросил что-нибудь не очень крепкое. Мы прошли за Кураном в его заведение. Все было так, как я себе, и представлял, и полностью соответствовало описанию Иржи: сверкающие хромированные со стеклом столики, белые плетеные стулья, великолепный бар в старинном стиле из полированного черного дерева, хромированные вентиляторы на потолке и, конечно же, множество пыльных искусственных растений по углам и в корзинках, свисающих с потолка.
Чирига сидела за столиком в глубине зала.
— Сюда, Иржи, Марид! — окликнула нас она.
— Вот и мы, — сказал я. — Могу я угостить тебя чем-нибудь?
— Не откажусь. — Она протянула свой стакан. — Сэнди! — Куран кивнул и пошел наполнять наши стаканы.
Я сел рядом с Чири.
— Знаешь, — неуверенно начал я, — я хотел обговорить с тобой одно дело. Не могла бы ты поработать в клубе?
— Ясмин говорила мне что-то, — сказала Чири. — Странная, однако, просьба!
— Послушай, я уже все рассказал. Долго ты собираешься на меня злиться?
Чири улыбнулась:
— Не знаю. Я получаю от этого огромное удовлетворение.
Мое терпение лопнуло.
— Чудесно, — сказал я. — Тогда поищи себе работу в другом месте. Я уверен, что такая большая, сильная каффрская женщина не останется безработной.
Чири это задело.
— Ладно, Марид, — произнесла она уже совсем другим тоном. — Замяли. — Она открыла сумочку, вытащила длинный белый конверт и подтолкнула его ко мне.
— Что это? — спросил я.
— Вчерашняя выручка из твоего идиотского клуба. Ведь ты должен каждый день приходить к закрытию, снимать кассу и расплачиваться с девочками. Или тебе и этим заниматься не хочется?
— Действительно, не хочется, — признался я, украдкой взглянув на конверт. В нем была куча денег. — Именно поэтому мне нужна ты.
— А для чего?
Я развел руками.
— Чтобы присматривать за девочками. И выбивать монету из клиентов. У тебя все это здорово получается.
Она наморщила лоб.
— Каждый день я приходила домой со всем этим в кармане. — Она похлопала по конверту. — А сейчас я буду получать от тебя несколько киамов за то, за се. Мне это не нравится.
Появился Куран с полными бокалами, я заплатил ему.
— Я предлагаю тебе больше, чем получают новенькие и недавно принятые на работу, — заявил я.
— Неплохо для начала, — поощрительно кивнула она. — Но, дорогуша, если ты хочешь, чтобы я занималась твоими делами, плати вперед. Я хочу пятьдесят процентов.
— Как компаньон? — От Чири, конечно, можно было ожидать чего угодно. Она загадочно улыбалась, демонстрируя свои длинные острые зубы. Чири была мне дороже пятидесяти процентов. — Хорошо, — сказал я.
Она заволновалась, словно не ждала, что я сдамся так быстро.
— Эх, надо было просить больше, — огорченно произнесла она. — Но танцевать я буду, только когда захочу.
— Идет.
— И название клуба останется старое — «У Чириги».
— Ладно.
— И я буду сама нанимать и увольнять. Не хочу иметь дело с этой жуткой Фаней, вдруг она умаслит тебя и ты примешь ее на работу. Она так нагружается, что начинает бросаться на клиентов.
— Не многовато ли, Чири?
Она показала зубки, точно волчонок.
— Запойные друзья — это ведь не подарок, правда? — сказала она.
Чири извлекла из случившегося всю возможную выгоду.
— Хорошо, ты кадрами будешь заниматься сама.
Чири отхлебнула из своего стакана.
— Между прочим, — заметила она, — я буду иметь пятьдесят процентов от всей выручки, не так ли?
Кошмарная Чири!
— Ну ладно, По рукам, — рассмеялся я. — Подбросить тебя до Будайена? Можешь приступать к работе хоть сейчас.
— Я уже была там. Оставила присматривать Индихар.
Заметив, что стакан ее опустел, она взяла его и сделала знак Курану.
— Хочешь сыграть, Марид? — Чири махнула рукой в глубину бара, где у Курана стоят Транспекс.
В эту игру играют два человека с имплантатами. Они садятся друг против друга и подключаются к машине. Первый игрок придумывает причудливый сценарий, который становится вполне реальной картиной для второго игрока, набирающего очки в зависимости от его адаптации к сценарию и выживанию. Второй игрок в свою очередь делает то же самое для первого.
В эту игру хорошо играть на деньги. Сначала я здорово струсил, услышав такое предложение, ведь пока играешь, совершенно забываешь, что это игра. Она кажется абсолютно реальной. Игроки имеют почти божественную власть друг над другом. У Курана стояла потрепанная модель, предохранители в которой давно устарели. Ходили слухи, что у некоторых игроков здесь случались кровоизлияния в мозг и спазм коронарных сосудов.
— Давай, Одран, — подбодрил меня Шакнахай. — Посмотрим, что у тебя получится.
— О'кей, Чири, — сказал я. — Сыграем.
Она встала и пошла к кабинке Транспекса. Я последовал за ней; Шакнахай и Куран присоединились к нам.
— Хочешь, сыграем на остальные пятьдесят процентов дохода от моего клуба? — Ее глаза заблестели над краем бокала.
— Я не могу. Папочка не одобрит этого. — В выигрыше я уверен не был, так как видел предыдущие результаты машинных игр. Наивысший результат в Транспексе был тысяча очков, а я от силы мог набрать восемьсот. На этой же машине наивысший результат составлял семьсот очков, вероятно потому, что бар Курана не привлекал таких заковыристых типов, как я.
— Лучше давай сыграем на содержимое этого конверта.
Идея ей понравилась.
— Меня это не разорит, — заявила Чири. Я не сомневался, что Чири может раздобыть денег, когда они ей понадобятся.
Куран принес всем лимонада. Шакнахай подвинул простенький стул поближе к экрану, чтобы лучше рассмотреть компьютерные образы иллюзий, создаваемых мной и Чири. Я опустил в машину пять киамов.
— Если хочешь, начинай первая, — сказал я Чири. — Хорошо, — согласилась Чири. — Забавно будет посмотреть, как ты попотеешь.
Она взяла модди Транспекса, подсоединила его к своему гнезду и нажала клавишу первого игрока. Я взял второй модди, пробормотал:
— Висмиллах, — и нажал клавишу второго игрока.
Сначала появился теплый искрящийся туман, местами радужный, переливающийся перламутровым блеском. Одран находился в середине облака, но оно его не тревожило. Было тихо и безветренно. Издалека веяло свежим морским воздухом. Затем все вокруг стало меняться.
Теперь он плыл в облаке. Он не сидел и не стоял, а легко и безмятежно дрейфовал сквозь пространство. Ничто его не волновало, ощущения были прекрасные. Постепенно туман стал рассеиваться. Вздрогнув, Одран понял, что он уже не в облаке, а в теплом, сверкающем солнечными зайчиками море.
Под ним колыхались длинные узкие водоросли, растущие среди ярких разноцветных кораллов. Анемоны разнообразных окрасок и форм тянули к нему свои жадные щупальца, но он умело проплывал между ними,
Одран плохо различал предметы, но с помощью остальных чувств мог понять, что творилось вокруг. Запах морского воздуха вытеснили разнообразные тонкие ароматы, увидеть которые он не мог, но все они были до боли знакомы ему. Он услышал звуки: шелест, шуршание, — откликающиеся долгим, гулким эхом.
Он был рыбой. Он чувствовал себя сильным и свободным. И голодным. Одран нырнул и опустился на дно, рядом со жгучим анемоном; здесь прятались мелкие рыбешки. Он молнией пронесся среди них, проглотив множество пурпурных и желтых обитателей морских глубин. На время он утолил свой голод. Течение приносило запахи других съедобных существ, и он повернулся по направлению к благословенному источнику.
Потом он долго плыл, пока не понял, что потерял след. Одран не мог сообразить, сколько прошло времени. Это не имело значения. В этих сверкающих солнечных морях ничто не имело значения. Он пощипал водоросли, растущие на великолепном рифе, потревожив нежные существа с пышными плавниками и обратив в бегство опоясанных красным креветок и фарфоровых крабов.
Вдруг вода над ним потемнела. В вышине пронеслась тень, и Одрану стало не по себе — он ощутил состояние тревоги. Он не мог посмотреть вверх, но давление водных масс говорило о том, что нечто огромное и опасное кружит поблизости. Одран вспомнил, что он не один в этом океане. Сейчас наступила его очередь убегать. Он бросился мимо рифа и прочертил зигзаг в нескольких дюймах от песчаного дна.
Хищная тень следовала по пятам. Одран метнул взгляд по сторонам в поисках убежища, но не нашел ничего подходящего: ни обломков кораблекрушения, ни подводных скал или пещер. Он резко развернулся и поплыл назад той же дорогой. Преследователь повторил его маневр, легко и лениво.
Внезапно хищник атаковал его: убийца с неподвижными черными глазами и зубами, сверкающими, как хромированная сталь. Одран стрелой метнулся вверх, ближе к поверхности, хотя и знал, что там тоже негде укрыться. Огромное существо неслось за ним по пятам. Прорезая толщу вод пенящимся следом, Одран вынырнул в незнакомый разреженный воздух и полетел. Он скользил над белыми гребешками волн, пока, наконец, измученный, не упал снова в родную стихию.
Там его ожидало все то же жуткое существо с раскрытой пастью, готовое разорвать его на клочки. Острые клыки сомкнулись, медленно и торжествующе, и для Одрана наступила темнота и ожидание неминуемой гибели.
— Уф, — пробормотал я, когда Транспекс вернул мне собственное «я».
— Ничего себе игра, — заметил Шакнахай.
— Сколько я набрала? — весело спросила Чири.
— Совсем неплохо, — подал голос Куран. — Шестьсот двадцать три. Сценарий был многообещающий, но ты не довела его до паники.
— Я старалась, черт подери, — отозвалась Чири. — Налейте мне еще стаканчик. — Она лукаво улыбнулась мне.
Я вынул коробочку с таблетками и проглотил восемь штук паксиума, протолкнув их в гордо глотком джина. Пока я был рыбой, я не мог ощущать страх так, как сейчас во всей его полноте и оцепенении.
— И мне тоже стаканчик, — пробормотал я. — Плачу за всех.
— Мне двойной, — попросил Шакнахай.
Мы с Чири немного обождали, приходя в себя для следующей игры. Куран-принес поднос со стаканами, и Чири опорожнила свою порцию двумя большими глотками. Она решила подкрепиться, прежде чем я подвергну ее мозг жестокому испытанию.
Чири нажала клавишу второго игрока, и веки ее медленно опустились. Казалось, она мирно дремлет. Все это закончится паникой, подумал я. На экране мерцала та же самая опаловая дымка, сквозь которую путешествовал я, пока Чири не решила, что это будет океан. Я протянул руку и нажал клавишу первого игрока.
Одран взирал сверху на клубящийся туман, как Аллах с высоты небес. Он сосредоточился, пытаясь сотворить яркую красочную иллюзию, и результат удовлетворил его. Вместо постепенного развертывания панорамы Одран выбросил сгусток сенсорной информации. Женщина, стоявшая там, внизу, была ошеломлена яркостью и чистотой красок воображаемого мира, его звуками, ощущениями, запахами. Она вскрикнула, и ее голос прозвенел в чистом прохладном воздухе, словно колокольчик. Она упала на колени, жмурясь и зажимая уши ладонями.
Одран помедлил. Он хотел, чтобы женщина привыкла к созданному им миру. Он не собирался прятаться за деревом, чтобы потом выскочить и напугать ее. Для этого время еще не настало.
Через некоторое время женщина отняла руки от ушей, встала и робко огляделась.
— Марид! — позвала она. В тишине ее голос прозвенел неестественно громко. Оглянувшись, она посмотрела в сторону туманно-пурпурных гор на западе. Потом снова повернулась на восток, к болотистым берегам озера, в котором отражалось невыносимо голубое небо. Одрану было безразлично, в каком направлений она пойдёт; конец все равно будет один.
Женщина решила пойти по болотистому берегу на юго-восток Она шла несколько часов, слушая плавные трели певчих птиц и вдыхая острый аромат незнакомых цветов. Через некоторое время солнце позади нее опустилось на склоны пурпурных холмов и закатилось за них, оставив иллюзорный мир Одрана в темноте. Он своевременно позаботился о полной луне, огромной и сияющей, как серебряный поднос. Устав, женщина решила прилечь на сладко пахнущую траву и заснуть.
Утром Одран разбудил ее проливным дождем.
— Марид! — снова позвала она. Он ничего не ответил. Она задрожала. — И долго ты собираешься держать меня тут?!
Золотистое солнце поднималось все выше, и, несмотря на теплое утро, жара не становилась изнуряющей. После полудня, когда женщина прошла около половины пути вокруг озера, она набрела на шатер, покрытый вишневым и светло-голубым шелком.
— Что это такое, Марид?! — закричала женщина. — Может, хватит, а?
Она неуверенно подошла к шатру.
— Эй! — позвала она.
Тотчас же из шатра вышла девушка в белом платье, босая, ее светлые волосы были небрежно переброшены через плечо. Улыбаясь, она несла деревянный поднос.
— Проголодалась? — приветливо спросила она.
— Да, — ответила женщина.
— Меня зовут Мариам. Я ждала тебя. Прошу прощения, но у меня есть только хлеб и молоко. — Она налила молока из серебряного кувшина в серебряный кубок.
— Спасибо. — Женщина с жадностью съела хлеб и выпила молоко.
Мариам рукой заслоняла глаза от солнца.
— Ты идешь на ярмарку? Женщина отрицательно покачала головой:
— Я и не слыхала о ярмарке. Мариам засмеялась:
— Все идут на ярмарку. Пойдем со мной, я покажу тебе дорогу.
Женщина подождала, пока Мариам отнесет в шатер-подносе посудой. Вскоре она появилась опять.
— Я готова, — сказала она весело. — Поговорим по дороге.
Они продолжили путь вокруг озера уже вдвоем, пока женщина не увидала множество островерхих шатров из полосатой ткани. Над ними ветер развевал яркие цветные вымпелы. Она услышала смех, крики, удары топора по дереву и звон металла о металл. Пахло свежим хлебом, булочками с корицей и жаренным ягненком на вертеле, над пышущими жаром углями,
У нее потекли слюнки. Аппетит разыгрался помимо ее воли.
— У меня нет денег, — сказала она.
— Денег? — со смехом спросила Мариам. — А что это такое?
Женщина весь день ходила из шатра в шатер, рассматривая разнообразные диковины. Она пробовала экзотические блюда и незнакомые напитки. Временами ей становилось не по себе. Она оглянулась через плечо, с минуты на минуту ожидая конца пpuятной части этой фантазии.
— Марид, — позвала она, — где ты?
— Кого ты зовешь? — спросила Мариам.
— Я… не знаю… — ответила женщина. Мариам засмеялась.
— Посмотри лучше сюда. — Она потянула женщину за рукав в шатер, где атлетически сложенная художница составляла занимательную мозаику из когтей, зубов и глаз ящериц.
Они послушали, как дети наигрывают странную мелодию на музыкальных инструментах, вырезанных из костей и целых скелетов животных, и посмотрели, как несколько старух прядут из своих седых волос нити, из которых вяжут салфетки и шарфы.
Одна беззубая карга искоса взглянула на Мариам и женщину.
— Бери что хочешь, — проскрипела она,
— Спасибо, бабушка, — поблагодарила Мариам, Она выбрала два носовых платка.
Время шло, и вскоре солнце вновь начало клониться к горизонту. Как в прошлую ночь, взошла полная луна.
— Ярмарка будет продолжаться всю ночь? — спросила женщина.
— Всю ночь и весь завтрашний день, — ответила Мариам. — Всегда.
Женщина содрогнулась.
С этого момента она не могла избавиться от ужасного предчувствия, что ее сюда заманили и бросили на произвол судьбы. Она не помнила, кем была раньше, до того, как проснулась на берегу озера, но чувствовала, что с ней сыграли злую шутку. Она могла только молиться кому-то, чье имя — Марид. Она думала: может быть, он Бог?
— Марид, — бормотала женщина в страхе, — пожалуйста, прекрати все это.
Но Одран не хотел заканчивать игру. Он наблюдал за тем, как женщина и Мариам стали устраиваться на ночлег: они нашли большой шатер со множеством удобных подушек, с простынями из сатина и тонкого полотна. Там они улеглись и вскоре заснули.
Утром женщина проснулась и тут же ужаснулась при одной мысли об этой нескончаемой ярмарке, что ждала ее впереди. Мариам принесла на завтрак колбасу, печеные хлебцы с помидорами и дымящийся чай. Она была по-прежнему полна радостного энтузиазма и повела женщину навстречу новым, более опасным развлечениям. Постепенно женщину охватывало чувство ужаса, неуклонно нарастающее.
— Я здесь уже два дня, Марид, — взмолилась она. — Убей меня или отпусти.
Одран ничего не отвечал ей.
На третий день они занялись рассматриванием разнообразных чудес; они видели девочку-подростка, у которой вместо грудей были цветущие розы; свечи, не желающие гореть в присутствии неверных; балаган, представлявший сражение слепого с двумя разъяренными драконами; семью, из поколения в поколение собиравшую из железа макет ярмарки, который, по-видимому, никогда не будет завершен; клетку со сверчками, свидетелями Шахады, исламского завета веры.
День клонился к вечеру, снова наступила ночь. Мужчины зажгли факелы на длинных шестах. Maриам водила женщину из шатра в шатер, но та уже не восхищалась зрелищами. Ее переполняло ощущение надвигающейся катастрофы. Она хотела бежать, но знала, что дороги назад ей не найти. И вдруг раздался пронзительный вопль толпы.
— Что это? — со страхом спросила она; люди, находившиеся рядом с ней, рассыпались по сторонам.
— О Аллах! — воскликнула Мариам; в лице ее были ужас и растерянность. — Беги! Спасайся!
— Что это? — закричала женщина. — Скажи мне, что это?
Мариам скорчилась на земле, плача и причитая.
— Во имя Аллаха благого и милосердного, — снова и снова бормотала она.
Так и не получив от Мариам вразумительного ответа, женщина оставила ее и побежала между шатрами, в толпе, охваченной ужасом. И вскоре она увидела их: двух огромных великанов, невероятного роста, сотни и сотни футов в высоту. Они шли, сокрушая на своем пути все. Они брели среди далеких холмов; и от их шагов вода в озере вышла из берегов. Под ногами их дрожала земля. Они приближались. Прижав руки к груди, женщина попятилась.
Один из великанов медленно повернул голову и посмотрел на нее. Он был жутко безобразен: наискосок через его лицо шел страшный шрам; одна глазница была пуста, из пасти торчали кривые желтые клыки. Он поднял руку, указывая на нее.
— Нет, — сказала она голосом, охрипшим от страха, — талька не меня! — Она хотела бежать, но не могла даже двинуться с места.
Великан наклонился, свирепо глянул на нее и протянул огромную лапу.
— Марид! — возопила женщина. — Ради Бога! Помощь не приходила. Гигантская ладонь начала
сжиматься вокруг ее тела.
Женщина попыталась поднять руку, чтобы выдернуть модди из гнезда, но руки ее онемели. Она поняла, что ей не убежать. Женщина завизжала от ужаса.
Безобразный гигант оторвал ее от земли и поднес к своему единственному глазу. Его пасть расплылась в усмешке: ее страх забавлял его. Она снова шевельнулась, пытаясь отключить модди, но ее руки были крепко прижаты к телу. Она кричала не переставая, пока не потеряла сознание.
Мои глаза на мгновение затуманились, но я слышал рядом прерывистое дыхание Чири. Вот уж не думал, что она так расстроится. Ведь это всего-навсего игра Транспекс, в которой она была отнюдь не новичок: она знала, на что идет.
— Ну и подонок же ты, Марид, — наконец выдавила она.
— Чири, это ведь только… Она отмахнулась от меня:
— Знаю, знаю! Ты выиграл. Я жалкая трусиха. Все денежки твои.
— Забудь о них, Чири. Я… Напрасно я так сказал.
— Послушай, сукин сын, — прошипела Чири. — Когда я проигрываю, я плачу. Если не возьмешь деньги, я запихну их в твою глотку. Однако, черт возьми, ну и воображение у тебя!
— Особенно в последней части, — с одобрением заметил Куран, — там, где она не могла поднять руку, чтобы отключить модди.
— Садист! — сказала, тряхнув головой, Чири. — Никогда больше не сяду с тобой за Транспекс.
— Мне нужно было преимущество, Чири. И только. Я не смотрел, сколько набрал. Может, всего на пару очков больше.
— Ты набрал девятьсот сорок одно, — сказал Шакнахай. Он поглядывал на меня как-то странно, с уважением и вместе с тем словно бы осуждающе. — Нам пора. — Он поднялся и выплеснул остатки из своего стакана.
Я тоже встал.
— Ты в порядке, Чири? — Я положил руку ей на плечо.
— Нормально. Я все еще под впечатлением. Прямо ночной кошмар. — Она еще раз прерывисто вздохнула, приходя в себя. — Я должна поехать в клуб и отпустить Индихар домой.
— Подбросить тебя? — спросил Шакнахай.
— Спасибо, — отказалась Чири, — у меня своя машина.
— Значит, увидимся позже, — сказал я.
— Ква хери, ты, подонок. — Однако она улыбалась. Я подумал, что, наверное, между нами все будет о'кей. И был искренне рад этому.
Уже в машине Шакнахай покачал головой и усмехнулся:
— А знаешь, она права. Ты вел себя как настоящий садист. Терзал ее без всякой, надобности. Сукин ты сын.
— Наверно.
— А я тут разъезжаю с тобой по городу… Разговор этот мне сразу наскучил.
— Не пора ли заканчивать смену? — спросил я.
— Пора. Давай-ка проедем мимо участка, а потом — ко мне, пообедать, если у тебя нет других планов. Я думаю, Фридлендер Бей перебьется без тебя одну ночь.
Я не слишком общителен и всегда чувствую себя неловко в чужих домах. Но идея провести вечер вне Папочкиного круга показалась мне чрезвычайно привлекательной.
— Конечно, — согласился я.
— Я только звякну жене и предупрежу.
— Не знал, что ты женат, Иржи.
Удивленно приподняв брови, он набрал свой номер. Перебросившись с женой парой фраз, Шакнахай повесил телефон на пояс.
— Все в порядке, — сказал он. — Сейчас жена займется уборкой и готовкой. Она всегда готовится к приходу гостей.
— Ну, для меня нет необходимости суетиться, — сказал я.
Шакнахай покачал головой:
— Да это вовсе не для тебя: Просто она из очень ортодоксальной семьи и каждый раз хочет доказать, что образцовая мусульманка.
Мы остановились у здания участка, передали автомобиль следующей смене, отметились в журнале и после всех формальностей службы устремились вниз по лестнице.
— Я всегда хожу домой пешком, если нет дождя, — сказал Шакнахай.
— Далеко идти? — спросил я. Вечер был чудесный, но я не был расположен к дальней прогулке.
— Три — три с половиной мили.
— Погоди, — остановил его я. — Сейчас возьму такси.
На бульваре Иль-Жамедь около восточных ворот всегда стоят семь-восемь свободных машин. Я поискал своего дружка Билла, но его не было. Пришлось сесть в другое такси, и Шакнахай назвал шоферу свой адрес.
Мы подъехали к жилому дому в части города, которая называлась Хаф-аль-Хала, Край пустыни. Шакнахай с семьей жили в самой южной оконечности города, рядом с пустыней, песчаными дюнами подступающей к стенам домов. На улицах не было ни деревьев, ни цветов. Самое голое, пустынное безжизненное и тихое место, какое я только видел.
Шакнахай, похоже, угадал направление моих мыслей.
— Это самое дорогое жилье, какое я могу себе позволить, — проворчал он. — Ну заходи.
Я вошел за ним в подъезд дома, и мы Поднялись на третий этаж. Он открыл ключами дверь, за которой его сразу же атаковали двое малышей. Они прилипли к его ногам, и так, вместе с ними, он проследовал в прихожую. Смеясь, он наклонился и погладил ребятишек по головам.
— Мои сыновья, — гордо заявил он. — Это малыш Иржи, ему восемь, а Хакиму — четыре. Захре — шесть, она, наверно, мешает мамочке на кухне.
Честно говоря, с малышами я общаться не умею: не хватает терпения. Это удовольствие не для меня; и вообще, я никогда не понимал, зачем люди заводят детей. Правда, это не помешало мне вежливо заметить:
— Симпатичные мальчуганы. Они делают тебе честь.
— Такова была воля Аллаха, — ответил Шакнахай. Он сиял точно прожектор.
Он отцепил малыша Иржи и Хакима и вышел посмотреть, скоро ли будет готов ужин. Оставив меня, к моему ужасу, наедине с детьми. Я не желал детям зла, но моя теория воспитания была несколько радикальной. Я искренне считал, что ребенка после рождения имеет смысл подержать дома в течение нескольких дней, пока его новизна не приестся, после чего следует запаковать его в большой картонный ящик с лучшими книгами, созданными западной и восточной цивилизациями. Открыть ящик можно по прошествии восемнадцати лет.
Я со страхом наблюдал, как сначала малыш Иржи, а затем Хаким обращают на меня внимание. Хаким подошел ко мне с двумя ярко-красными игрушками: одна в руке, а другая — в зубах.
— И что теперь? — задумчиво и растерянно пробормотал я.
— Ну, как вы тут? — раздался голос Шакнахая. Я был спасен. Он вошёл в гостиную и сел рядом со мной в старое расшатанное кресло.
— Чудесно, — ответил я и взнес благодарственную молитву Аллаху. Казалось, со времени отсутствия Шакнахая пролетела целая вечность.
Симпатичная и очень серьезная девочка вошла в комнату, неся фарфоровое блюдо с хумусом и хлебом. Шакнахай взял блюдо и расцеловал ее в обе щеки.
— Это моя маленькая принцесса Захра, — сказал он. — Захра, это дядя Марид.
Дядя Марид! Никогда я еще не оказывался в столь курьезном положении.
Захра взглянула на меня, покраснела до ушей и убежала обратно на кухню. Шакнахай засмеялся. Я всегда производил незабываемое впечатление на женщин.
Шакнахай подвинул ко мне тарелку с хумусом.
— Угощайся, — произнес он.
— Да снизойдет на твой дом процветание, Иржи, — сказал я.
— Да продлит Аллах твои дни! Пойду принесу чай. — Он поднялся и вновь удалился на кухню.
Лучше бы он не суетился, это нервировало меня; кроме того, в его отсутствие я ощущал численный перевес детей. Отщипнув хлеба, я окунул его в хумус, украдкой покосившись на Иржи и Хакима. Они мирно играли друг с другом, не обращая на меня никакого внимания. Но я не терял бдительности.
Через несколько минут Шакнахай вернулся.
— Я думаю, с моей женой вы знакомы, — сказал он. Рядом с ним стояла Индихар. Он улыбался своей идиотской усмешкой, а она казалась совершенно ошеломленной.
Я стоял, не веря своим глазам.
— Привет, Индихар, — выдавил я, чувствуя себя дураком. — Я и не знал, что ты замужем.
— Никто не знает, — сказала она, посмотрев на мужа, а затем на меня.
— Все в порядке, дорогая, — успокоил ее Шакнахай. — Марид никому не расскажет, верно?
— Марид… — начала Индихар, но, вспомнив, что я гость в ее доме, скромно опустила глаза. — Это большая честь для нашего дома, Марид.
Я не знал, что еще сказать. Для меня это было большой новостью. Индихар — днем прекрасная танцовщица, а ночью — степенная жена-мусульманка.
— Пожалуйста, — смущенно сказал я, — не беспокойтесь на мой счет.
Индихар плутовски стрельнула глазами, уводя Захру из комнаты.
— Наливай себе чаю, — сказал Шакнахай. — И еще хумуса.
Хаким наконец до меня добрался. Вцепившись в мою ногу, он надул мне на брюки. Это превзошло все мои опасения.
