Глава 5
У низкой ограды дворика кафе «Феи Бланш» собралась толпа. За столиком, выкрашенным белой краской, сидел старик, отхлебывая какую-то жидкость из пластмассового стаканчика. Казалось, он понятия не имел о том, что происходит внутри кафе.
— Убери его оттуда, — прохрипел мне Шакнахай. — И остальных тоже. Не знаю, что там творится на самом деле, но придется действовать так, как если бы у парня была настоящая бомба. Как только все уйдут, залезай в машину.
— Но…
— Я не хочу беспокоиться еще и за твою шкуру. — Он побежал за угол кафе с северной стороны, к черному ходу.
Я колебался. Я знал, что скоро подоспеют спецподразделения, и решил предоставить проблемы с собирающейся толпой на их усмотрение. Сейчас меня ждали более важные дела. Я разорвал зубами обертку Полного Караульного и включил модди.
Одран сидел за столиком тускло освещенного кафе в Сан-Саберио, во Флоренции, и слушал Шуберта в исполнении квартета камерной музыки. Напротив него за столиком красовалась блондинка по имени Констанция. Она подняла чашку к губам, и ее небесно-голубые глаза остановились на нем — от нее исходил тонкий пленительный аромат, наводящий Одрана на мысли о романтических вечерах и нежных обещаниях.
— Это лучший кофе в Тоскане, — прошептала она. Голос у нее был нежный и мелодичный. Она ободряюще улыбнулась ему.
— Мы здесь не для того, чтобы пить кофе, дорогая, — сказал он, — сюда мы приехали взглянуть на новинки сезона.
Она махнула рукой.
— У нас еще уйма времени. А сейчас надо отдохнуть.
Одран ласково улыбнулся ей и взял хрупкую чашечку. Кофе был цвета превосходного полированного красного дерева. Тонкие струйки дыма, клубящиеся над чашкой, источали упоительный, небесный аромат. Первый глоток восхитил Одрана. Когда горячий, необычного вкуса кофе обжег ему горло, он понял, что Констанция была совершенно права. Никогда раньше он не получал такого удовольствия от чашки кофе.
— Я запомню этот кофе на всю жизнь, — заявил он.
— Дорогой, давай приедем сюда и в следующем году, — предложила Констанция.
Одран снисходительно засмеялся:
— Ради новинок Сан-Саберио? Констанция подняла свою чашечку и улыбнулась.
— Нет, ради кофе, — сказала она.
После рекламного ролика наступила темнота, во время которой Одран не мог ничего различить. На мгновение он задумался о том, кто такая Констанция, но вскоре позабыл о ней. Когда он уже начал паниковать, все опять прояснилось. Одран ощутил легкое головокружение, а потом почувствовал себя словно бы пробудившимся от сна. Он был холоден и рассудителен — предстояла работа. Включился Полный Караульный.
Он не мог ни увидеть, ни услышать того, что происходило в кафе, но предполагал, что Шакнахай тихо пробирается через подсобное помещение. Одран должен был оказать напарнику всевозможную поддержку. Он ловко перепрыгнул через железные перила во дворик.
Старик за столиком посмотрел на него.
— Вы, конечно же, хотите почитать мою рукопись, — произнес он.
Одран узнал в старике Эрнста Вейнтрауба, эмигранта из какой-то центрально-европейской страны. Вейнтрауб воображал себя писателем, но Одран никогда не видел его за работой, разве что над стаканчиком анисовой водки или бурбона.
— Сэр, — сказал он старику, — вы здесь в опасности. Попрошу вас выйти на улицу. Ради вашей же безопасности я прошу вас уйти отсюда.
— Но еще не полночь, — .возразил Вейнтрауб. — Дайте мне допить стаканчик.
У Одрана не было времени потакать старому алкоголику. Он решительно направился внутрь кафе.
На первый взгляд все смотрелось вовсе не так уж угрожающе. Мсье Гарготье стоял за стойкой под огромным разбитым зеркалом. Его дочка Мэдди сидела за столиком в дальнем углу, возле стены, увешанной выцветшими фотографиями марсианских колоний (личная коллекция Гарготье). Здесь же стоял молодой человек, державший в руках небольшой ящичек. Он оглянулся на Одрана.
— Убирайся к чертовой матери, — закричал он, — а не то все здесь взлетит на воздух!
— Я уверен, он сделает это, мсье, — сказал Гарготье. Голос его дрожал.
— Клянусь всеми чертями, я сделаю это! — воскликнул юноша.
Офицер полиции должен оценить ситуацию и вовремя принять верное решение… Полный Караульный рекомендовал Одрану в общении с душевнобольным сначала выяснить причину его волнения, а затем постараться успокоить. Полный Караульный советовал Одрану не высмеивать душевнобольного, не выказывать недовольства и не дать привести угрозу, в исполнение. Одран поднял руки и спокойно заговорил:
— Я пришел с миром.
Юноша засмеялся. У него были грязные длинные волосы и редкая, клочковатая бородка; одет он был в полинялые джинсы и клетчатую рубашку с оторванными рукавами. Чем-то он напоминал самого Одрана — естественно, до встречи с Фридлендер Беем.
— Может, присядем поговорим? — спросил Одран.
— Что ж — поговорим, пока мне не надоест, — откликнулся юноша. — Садись, раз такой храбрый. Только руки держи на столе.
— Ладно. — Одран выдвинул стул и опустился на него. Он сидел спиной к бару, но боковым зрением видел Мэдди Гарготье. Она тихо всхлипывала.
— Ты все равно не переубедишь меня, — заявил юноша.
Одран пожал плечами:
— Я только хочу выяснить, из-за чего шум. Как тебя зовут?
— Черт! А тебе это зачем?
— Меня зовут Марид. Я родился в Мавритании.
— Ты можешь называть меня Аль-Мунтаким.
Мальчик с бомбой присвоил одно из девяноста девяти прекрасных имен Бога, Оно значило — Мститель.
— Ты всегда жил в городе? — спросил его Одран.
— Да нет же. В Миере.
— Это местное название Каира? — спросил Одран.
Аль-Мунтаким в ярости вскочил. Он ткнул пальцем в сторону Гарготье за стойкой и заорал:
— Видишь? Видишь это? Сейчас всем вам конец! — Он схватил коробку и сорвал с нее крышку.
Одран почувствовал сильную боль во всем теле, словно все его суставы растягивали и выкручивали в разные стороны. Каждый мускул в его теле ныл, а кожа горела, будто по ней прошлись наждаком. Агония длилась несколько секунд, после чего Одран потерял сознание.
— Ты в порядке?
Нет, я чувствовал себя совсем не в порядке. Кожа моя горела так, точно я дня два без передышки жарился на южном солнце. Все мои мышцы дрожали. Руки, ноги, все тело и даже лицо сводило судорогами. Моя голова трещала, а во рту был кислый привкус пороха. Я не мог разглядеть контуры предметов, казалось, кто-то накинул на них толстое вязаное покрывало.
Я делал невероятные усилия, чтобы понять, кто говорит со мной, и едва разбирал слова — мешал оглушительный звон в ушах. Со мной говорил Шакнахай. Что означало мое присутствие на этом свете? За миг перед своим открытием я полагал, что уже давно в гостях у Аллаха, и оказаться в живых при данных обстоятельствах не было таким уж удовольствием.
— Что… — проскрипел я: во рту было так сухо, что я едва мог говорить.
— Держи. — Шакнахай протянул мне стакан холодной воды. Я понял, что лежу навзничь на полу, а Шакнахай и мсье Гарготье стоят надо мной, нахмурясь и сочувственно кивая.
Я взял стакан и выпил, благодаря людское милосердие, после чего попытался заговорить снова.
— Что произошло? — спросил я.
— Ты взлетел на воздух, — ответил Шакнахай. — Точно, — согласился я.
Широкая улыбка взрезала суровый лик Шакнахая. Он нагнулся и протянул мне руку:
— Вставай!
Я последовал его совету, нетвердо держась на ногах и покачиваясь, устремился к ближайшему стулу.
— Джин и бингара, — попросил я Гарготье. — И немного лимонного сока.
Бармен скривился, но мигом занялся приготовлением напитка. Я нашел свою коробочку с соннеином и вынул восемь или девять таблеток.
— Я слышал о твоем пристрастии к наркотикам, — сказал Шакнахай.
— Да, что есть — то есть, — ответил я.
Гарготье принес напиток, и я проглотил таблетки. На отдых времени у меня не было. А теперь через пару минут я снова приду в форму.
— Все вокруг были смертниками в те минуты, пока ты уговаривал парня, — сказал Шакнахай. Я чувствовал себя не настолько хорошо, чтобы выслушивать его лекцию. Однако он не отставал: — Чего, черт возьми, ты добивался? Права стать его адвокатом? Мы так не работаем, когда жизнь людей под угрозой.
— А как же вы работаете? — спросил я.
Он широко развел руками, словно удивляясь моей непроходимой тупости,
— Пробираемся туда, где он не может нас заметить, и замораживаем паршивца.
— А меня вы заморозили до или после того, как проделали это с Аль-Мунтакимом?
— Ах вот как он назвал себя? Извини, старина, но с этими статическими пистолетами частенько случается световая диффузия. Я не хотел зацепить тебя; слава Аллаху, от них не бывает стойких повреждений. Когда он вскочил со своей коробкой, я не мог ждать, пока ты отойдешь в сторону. Пришлось стрелять.
— Ну да ладно, — сказал я. — Что было — то было. А где сейчас Мститель?
— Пока ты спал, подъехала машина-рефрижератор, и его увезли в тюремный госпиталь.
Это слегка вывело меня из себя:
— Террориста-сумасброда везут в госпиталь на чистые простыни, а я валяюсь на грязном полу в этом треклятом кабаке?
Шакнахай только пожал плечами:
— Ему пришлось гораздо хуже, парень. Тебя только зацепило, а он получил сполна.
Стало быть, Аль-Мунтаким сейчас чувствовал себя препаршиво. Так ему и надо.
— Вопросы морали с психом обсуждать бесполезно, — сказал Шакнахай. — Для успокоения сосунка нужно использовать любую возможность. — Он пошевелил указательным пальцем, будто нажимая спусковой крючок.
— А Полный Караульный говорит совсем другое, — заметил я. — Кстати, это ты отключил модди? Где он?
— Да, я, — сказал Шакнахай. — Вот он. — Он вынул модди из кармана рубашки и бросил его на пол рядом со мной. Потом наступил на него тяжелым черным ботинком и раздавил каблуком.
— Купишь другой — я сделаю то же самое с твоей физиономией, а то, что останется, выброшу в помойную яму.
Вот так-то, Марид Одран — идеальный офицер охраны правопорядка.
Я поднялся на ноги, чувствуя себя несравненно лучше, и направился следом за Шакнахаем из полумрака бара. Мсье Гарготье и его дочка Мэдди вышли вместе с нами. Бармен налетел на нас с благодарностями, но Шакнахай только отмахнулся:
— Не стоит благодарности, мы только выполняли свой долг.
— Заходите в любое время, вас я обслужу бесплатно, — .заверил нас Гарготье.
— Может, и заглянем как-нибудь. — Шакнахай обернулся ко мне: — Поехали.
Мы вышли из ворот кафе. Старый Вейнтрауб все еще сидел под зонтиком с рекламой «Чинзано», забыв, по-видимому, про все на свете.
На пути к автомобилю я сказал:
— Как здорово, что у меня снова появились друзья.
Шакнахай посмотрел на меня:
— Принять предложение бесплатной выпивки — одно из грубейших нарушений дисциплины.
— Вот уж не знал, что в Будайене существуют законы, — сказал я.
Шакнахай улыбнулся. Казалось, между нами начало устанавливаться взаимопонимание.
Не успел я забраться в машину, как муэдзин из ближайшей мечети огласил намаз. Шакнахай поднялся на заднем сиденье и вытащил свернутый коврик. Он расстелил его на асфальте и молился в течение нескольких минут, Я почувствовал себя неловко. Когда Шакнахай закончил, он свернул коврик и положил его на место, одарив меня при этом странным взором, словно упрекая в чем-то. Мы сели в автомобиль, но некоторое время никто из нас не произнес ни слова.
Шакнахай развернулся по улице в обратном направлении и выехал из Будайена. Странно, но я больше не боялся быть замеченным своими старыми друзьями. Ну и черт с ними, подумал я, если вспомнить, как они со мной обращались. Это во-первых. А во-вторых, я чувствовал себя несколько иначе, пострадав при выполнении служебного долга. Приключение в «Феи Бланш» вызвало сдвиг в моем сознании. Теперь я оценил риск, которому изо дня в день подвергается полицейский.
Шакнахай снова удивил меня.
— Ты не прочь остановиться перекусить где-нибудь? — спросил он.
— Отличная идея.
Слабость и головокружение все еще не оставляли меня, и поэтому я с радостью согласился.
— Рядом с полицейским участком есть одно распробованное местечко, куда мы ходим.
Он включил сирену и быстро пробился через автомобильную пробку.
— Полиции можно, — сказал он мне, ухмыльнувшись. — А больше никто не рискует.
Когда мы зашли в «местечко» Шакнахая, я был приятно удивлен. Закусочная принадлежала молодому мавританцу по имени Мелул, и меню представляло блюда национальной кухни. Шакнахай вполне искупил все доставленные мне неприятности. Я взглянул на него, оценивая заново: теперь он казался совсем не плохим парнем.
— Давай займем этот столик, — сказал он, указывая на угол подальше от двери, откуда он мог наблюдать за посетителями и за тем, что происходит на улице.
— Спасибо, Шакнахай, — сказал я. Не часто приходится отведать домашнего.
— Мелул! — крикнул он. — Я привел тебе братишку.
Хозяин подошел к нам со сверкающим металлическим кувшином и тазиком. Шакнахай тщательно вымыл руки и вытер их белоснежным полотенцем. Затем я повторил этот ритуал, не ударив лицом в грязь. Мелул поглядел на меня и улыбнулся. Он был мне почти ровесником, только что ростом повыше и кожей потемнее.
— Я бербер, — сказал он. — А вы? Из Орана?
— Во мне есть берберская кровь, — сказал я. — Я родился в Сиди-бель-Аббис, но вырос в Алжире.
Мелул подошел ко мне, и я встал. Мы обменялись поцелуями.
— Я всю жизнь жил в Оране, — сказал он. — А теперь переселился в этот чудесный город. Устраивайтесь поудобнее, я принесу вам с Иржи отведать чрезвычайно вкусное блюдо.
— А вы очень похожи, — заметил Шакнахай. Я кивнул.
— Офицер Шакнахай, — сказал я, — мне хотелось бы…
— Называй меня просто Иржи, — Откликнулся мой напарник. — Ты вставил этот треклятый модди и пошел за мной в кафе. Глупо, конечно, но главное — ты не сдрейфил, а значит — прошел испытание.
Это подбодрило меня:
— Слушай, Иржи, я хотел спросить тебя. Ты считаешь себя религиозным человеком?
Он нахмурился:
— Я придерживаюсь традиций, но никогда бы не пошел на улицы убивать неверных из числа туристов, не исповедующих ислам.
— Тогда, может, объяснишь мне, что означает мой сон?
Он засмеялся:
— Какой сон? Ты с Брижитт Сталхелм в Туннеле Любви?
Я помотал головой:
— Нет, совсем не то. Мне снилось, что я встретил Пророка. Но никак не могу понять, что он мне сказал. — И я поведал ему остальную часть видения, созданного Мудрым Советником.
Щакнахай приподнял брови и в раздумье покрутил кончики усов.
— Сдается мне, — наконец сказал он, — что этот сон — об основных добродетелях. Ты должен помнить о смирении, уподобляясь Пророку Мухаммеду, да пребудет с ним мир и благодать. Сейчас не время для осуществления великих замыслов. Может быть, позже, если будет на то воля Аллаха. Ну, теперь для тебя что-то прояснилось?
Я даже вздрогнул, тут же осознав, что он прав. Это было закамуфлированное предостережение: не решать сгоряча конфликты с матерью, Умм Саад и Абу Адилем. Торопиться не следовало. В конце концов они сойдутся вместе.
— Спасибо тебе, Иржи, — поблагодарил я. Он удивился:
— Да не за что.
— Вот превосходное блюдо, — весело сказал Мелул, устанавливая поднос на столик между мной и Шакнахаем. Возвышающийся на нем кускус благоухал корицей и шафраном, и только тут я понял, до чего же проголодался. В углублении в самом центре кружка кускуса Мелул разложил мелко нарезанные куски цыпленка с луком, поджаренные в масле и сдобренные медом. Еще он принес тарелку с лепешками и две чашки черного кофе.
— Вот это да, Мелул! — похвалил Шакнахай.
— На здоровье! — Мелул вытер руки чистым полотенцем, поклонился и оставил нас в покое.
— Во имя Аллаха любящего и милосердного, — пробормотал Шакнахай.
Я выказал необычайное проворство, схватив кусок цыпленка и немного кускуса. Блюдо оказалось еще вкуснее, чем я предполагал.
Когда мы поели, Шакнахай попросил счет. Мелул подошел к столу, так же улыбаясь.
— Платы не надо. Мои земляки угощаются бесплатно. Полицейские тоже.
— Это великодушно с твоей стороны, Мелуд, — сказал я, — но нам не разрешается…
Шакнахай допил свой кофе и поставил чашку.
— Не волнуйся, Марид, — сказал он. — Здесь можно. Мелул, пусть твой стол всегда изобилует яствами.
Мелул положил руку Шакнахаю на плечо.
— Да продлит Аллах твои годы, — сказал он. Ему не особенно нужно было наше покровительство, однако он все равно остался доволен.
Мы с Шакнахаем вышли из закусочной, сытые и довольные. Даже не хотелось портить остаток дня полицейской работой.
В нескольких метрах от закусочной на обочине мы увидели старуху-нищенку. Она была одета в черное, на голове повязан такой же платок. Ее темное от солнца лицо было изрезано морщинами, глаза ввалились, а один и вовсе был цвета скисшего молока; около правого уха разрослась черная уродливая опухоль. Я подошел к ней.
— Мир тебе, о женщина, — приветствовал я ее.
— Мир и тебе, о шейх, — отвечала, она. Ее голос прошуршал как песок.
Я вспомнил, что у меня в кармане все еще лежит конверт с деньгами. Я вытащил его, открыл и отсчитал сотню киамов. Они не пробьют брешь в моем бюджете.
— О уважаемая, — сказал я, — примите от меня этот дар.
Она взяла деньги, пораженная количеством купюр. Ее рот приоткрылся, потом закрылся. Наконец она произнесла:
— Клянусь жизнью моих детей, о шейх, ты более щедр, чем Хаатим! Пусть Аллах откроет тебе пути к нему. — Хаатим был олицетворением гостеприимства среди племен номадов.
От этих слов я немного смутился. — Мы благодарим Аллаха каждый час, — неловко пробормотал я и отошел.
Шакнахай заговорил со мной, когда мы снова оказались в машине.
— Ты часто так поступаешь? — спросил он. — Как?
— Даришь сотню киамов первому встречному? Я пожал плечами:
— Разве раздача милостыни не является одним из пяти столпов веры?
— Да, но ты не обращаешь внимания на остальные четыре. Это странно, ведь большинство людей с трудом расстается с деньгами.
Я и сам удивлялся, почему я сделал это. Может, потому, что чувствовал угрызения совести перед матерью.
— Мне стало жаль старуху, — признался я.
— Все в этом квартале жалеют ее и все о ней заботятся. Это Сафия, Леди с Ягненком. Она сумасшедшая. Постоянно таскает с собой ручного ягненка. Поит его из фонтана близ мечети Шималь.
— Что-то я не заметил никакого ягненка. Он засмеялся:
— Ее последний ягненок попал под колеса повозки две недели назад. А сейчас у нее воображаемый ягненок. Он всегда рядом с ней, но только Сафия может его видеть.
— Да-а… — вырвалось у меня. Я дал ей достаточно, чтобы купить пару ягнят. Внес скромную лепту в облегчение людских страданий.
Нам предстояло объехать Будайен. Хотя улица вела нас в нужном направлении, заканчивалась она тупиком у самых ворот кладбища. Там у меня покоилось множество друзей и знакомых. Знал я и многих живых, по крайней бедности отыскавших там себе пристанище.
Шакнахай свернул в южные кварталы, и мы поехали через совершенно незнакомую мне часть города. Сначала дома были небольшие и не слишком ветхие; но через пару миль они стали значительно беднее. Аккуратные выбеленные мазанки с плоскими крышами сменились массивами довольно безобразных жилищ, в свою очередь вскоре вытесненных жуткими лачужками из обрезков фанеры и ржавых листов железа. Расположились они на выжженной пустынной земле.
Мы ехали дальше, и я видел праздных мужчин, прислонившихся к стене или сидящих на корточках вокруг бутылки, скорее всего, с ладби — вином, изготовленным из древесины финиковой пальмы. Из окон друг на друга кричали женщины. Воздух стал тяжелым от копоти и запаха человеческих экскрементов. Ребятишки в длинных разорванных рубашках играли в мусоре сточных канав. Много лет назад в Алжире и я был таким же голодным мальчуганом, потому-то и взволновал меня так вид этих детей.
Шакнахай, видимо, заметил, как подействовало на меня это зрелище.
— В городе есть кварталы еще хуже, чем Хамидийя, — сказал он. — А полицейский обязан входить в любое жилище и разговаривать с разными людьми.
— Похоже, — медленно произнес я, — здесь территория Абу Адиля. И похоже, его мало заботит судьба подданных. Почему же они его поддерживают?
Шакнахай ответил вопросом на вопрос:
— А ты с какой стати хранишь верность Фридлендер Бею?
Одна из причин моей преданности Фридлендер Бею заключалась в том, что после операции на головном мозге мне подключили электроды к центру наказания, и поэтому он в любую минуту мог причинить мне страдание. Но вместо этого я сказал другое:
— Жизнь моя теперь изменилась в лучшую сторону. Кроме того, я просто боюсь его.
— Вот и эти бедные феллахи тоже боятся. Они живут на территории Абу Адиля, и он бросает им подачки, позволяющие не умереть с голоду. Не понимаю, зачем таким людям, как Фридлендер Бей и Абу Адиль, необходимо подобное могущество.
Я наблюдал проносившиеся мимо трущобы. — Как ты думаешь, откуда Папочка гребет столько денег?
Шакнахай пожал плечами:
— На него работают сотни жуликов и карманников, и все отваливают ему порядочный кусок добычи в обмен на спокойную жизнь.
Я недоверчиво покачал головой:
— Это только наружная сторона жизни Будайена. Может показаться, что Фридлендер Бей всю свою деловую жизнь посвятил грабежу и коррупции. Я прожил в его доме долгое время, и мне лучше знать. Грязные деньги для Папочки — мелочь. Они составляют около пяти процентов его годового дохода. У него налажено более крупное дело, и Реда Абу Адиль также участвует в этом бизнесе. Они продают порядок.
— Чем же они торгуют?
— Порядком. Стабильностью. Властью.
— Как это?
— А вот так. Половина стран в мире распалась и снова объединилась: теперь невозможно узнать, что кому принадлежит, кто где живет и кто кому должен платить налоги.
— Как раз такая заваруха творится сейчас в Анатолии, — заметил Шакнахай.
— Точно, — отозвался я. — Предки людей, живущих в Анатолии, называли ее Турцией. Перед этим она была Оттоманской империей, еще раньше — опять же Анатолией. Сейчас Анатолия вторгается в Галацию, Лидию, Каппадокию, Никею и Азиатскую Византию. В одной из них — демократия, в другой — эмират, в третьей — народная республика, в четвертой — фашистская диктатура, а в пятой — конституционная монархия. Кто-то ведь должен присматривать за всем этим и наводить порядок.
— Наверно. Ну и работенка!
— Да, не позавидуешь; но тот, кто ею занимается, становится истинным правителем страны. У него в руках реальная власть: ведь все маленькие государства нуждаются в его поддержке, чтобы не исчезнуть.
— Грязное дело. Значит, Фридлендер Бей занимается рэкетом?
— Это просто услуги, — возразил я. — Но чрезвычайно важные услуги. И он может использовать ситуацию по-разному.
— Ты прав, — с восхищением сказал он.
Мы завернули за угол и тут же приметили длинную высокую стену из темно-бурого кирпича. Это было владение Реда Абу Адиля. На вид строение представлялось столь же огромным, как и Папочкино. Мы остановились у ворот с охраной, и великолепие главного корпуса засверкало еще ярче на фоне окружающих его жутких трущоб.
Шакнахай предъявил свои документы охране.
— Мы пришли повидаться с шейхом Реда, — сказал он.
Охранник снял трубку телефона и перебросился с кем-то парой фраз, после чего разрешил нам проехать,
— Лет сто назад или более того, — задумчиво произнес Шакнахай, — боссы криминального мира имели широко разветвленные схемы нелегальных доходов. Иногда им случалось владеть и небольшим вполне законным предприятием для «отмывания» денег.
— Ну и что? — спросил я.
— Получается, что Реда Абу Адиль и Фридлендер Бей — два самых могущественных человека в мире; они — «консультанты» иностранных государств. Это полностью узаконенное занятие. Их криминальные связи не столь значительны. На эти деньги они содержат лишь зависящих от них людей и своих союзников. Все встало с ног на голову.
— Уже прогресс, — сказал я. Шакнахай молча кивнул.
Мы вылезли из патрульной машины в теплый солнечный полдень. Земля перед домом Абу Адиля была заботливо ухожена. В воздухе плыл аромат роз, смешанный с пряным запахом лимонов. По обеим сторонам древнего каменного фонтана стояли клетки с певчими птицами; музыкальные трели наполняли воздух томной ленью. Мы пошли по выложенной керамической плиткой дорожке к двери, украшенной резным геометрическим рисунком. Слуга уже открыл ее и ждал, когда мы к нему обратимся.
— Я офицер Шакнахай, а это Марид Одран. Нам надо увидеться с шейхом Реда.
Слуга молча кивнул. Когда мы проследовали за ним в дом, он закрыл за нашими спинами тяжелую деревянную дверь. Солнечный свет лился из зарешеченных окон в высоком потолке. Я слышал отдаленные звуки пианино, и ощущал запахи жареного ягненка и свежего кофе. Грязь и нищета, царившие совсем неподалеку — на расстоянии брошенного камня отсюда, — теперь полностью позабылись. Этот дом был маленьким замкнутым миром, и, я думаю, именно таким он был задуман Абу Адилем.
Нас отвели прямо к Абу Адилю. Так быстро я не мог увидеть даже Фридлендер Бея.
Реда Абу Адиль оказался толстым грузным стариком. У него было Папочкино свойство — отсутствие возраста. Я знал, что ему было по меньшей мере сто двадцать пять лет. Меня не удивило бы даже известие о том, что он ровесник Фридлендер Бея. Абу Адиль носил свободное белое облачение и не пользовался никакими украшениями. Серебрились сединой аккуратно подстриженные борода и усы, а из густой белой шевелюры торчал серого цвета модди с двумя включенными дэдди. Я был профессионалом в этой области и обратил внимание, что у Абу Адиля не было выступающего гнезда, как у меня; его программное обеспечение подключалось к розетке в форме щитка.
Абу Адиль лежал на больничной кровати с приподнятым изголовьем и во время разговора мог наблюдать за нами. Он был укрыт роскошным одеялом ручной вышивки. Высохшие старческие руки он вытянул поверх одеяла. Веки были полузакрыты, словно он дремал или еще не вышел из наркотического транса. Пока мы стояли в ожидании, Абу Адиль морщился и часто стонал. Мы ждали, пока он заговорит.
Реда молчал. Вместо него заговорил человек помоложе, стоявший около его ложа.
— Шейх Реда приветствует вас в своем доме. Мое имя Умар Абдул-Кави. Вы можете обращаться ко мне как к представителю шейха Реда.
Умару с виду было лет пятьдесят. Проницательные недоверчивые глаза светились на лице, с которого, казалось, никогда не сползала кислая гримаса. Он был дороден и носил дорогое, шитое золотом облачение и голубой кафтан с металлическим отливом. В отличие от хозяина, его голова была не прикрыта. В редеющих волосах тоже виднелся модди. Мне Умар не понравился с первого взгляда.
Я понял, что встретил равнозначную мне фигуру. Умар Абдул-Кави выполнял для Абу Ад идя ту же работу, что и я для Фридлендер Бея, хотя — я был уверен в этом — он занимался ею дольше и лучше знал рычаги власти в империи своего хозяина.
— Если сейчас, мы не вовремя, — сказал я, — мы можем зайти попозже.
— Да, это не самое удачное время, — сказал Умар. — Шейх Реда страдает от рака в последней стадии. Но, сами понимаете, в другой раз его состояние может и не улучшиться.
— Мы молимся за его здоровье, — сказал я. Едва заметная улыбка скривила губы Абу
Адиля.
— Аллах изаллимак, — ответил Умар. — Да благословит вас Аллах. Что же привело вас сюда?
Это было сказано, непростительно прямолинейно. В мусульманском мире не принято спрашивать посетителя о деле. Обычай обязывает, чтобы сначала хотя бы минимально были соблюдены правила гостеприимства. Я ожидал, что нам предложат кофе или угощение. Я взглянул на Шакнахая.
Казалось, он ничуть не смутился.
— Какие общие дела могут быть у шейха Реда с Фридлендер Беем?
Вопрос этот не на шутку встревожил Умара.
— Нет никаких общих дел, — торопливо сказал он, разводя руками.
Абу Адиль издал долгий болезненный стон и зажмурился. Умар даже не обернулся к нему.
— Значит, шейх Реда никоим образом не общается с ним? — спросил Шакнахай.
— Никоим. Фридлендер Бей большой и влиятельный человек, но его интересы лежат в совсем иной части города. Оба шейха никогда не обсуждали деловых вопросов. Их интересы никак не пересекались.
— Значит, Фридлендер Бей — не помеха планам шейха Реда?
— Посмотрите на моего хозяина, — сказал Умар. — Как вы думаете, какие у него планы?
В самом деле, Абу Адиль выглядел совершенно беспомощным на своем одре. И зачем лейтенант Хайяр дал нам такое дурацкое поручение? — пронеслось у меня в голове.
— Поступила информация, которую мы обязаны проверить, — вкрадчиво произнес Шакнахай. — Так что прошу прощения за вторжение.
— Вы действовали правильно. Все в порядке. Камаль проводит вас.
Лицо Умара оставалось непроницаемым. Абу Адиль сделал попытку поднять руку, чтобы проститься или благословить нас, но она мягко упала на одеяло.
Мы последовали за слугой к двери. Когда мы снова оказались на улице, Шакнахай засмеялся.
Ну и представление! — сказал он. Какое представление?
— Если бы ты прочитал дело до конца, то зная бы, что у Абу Адиля нет рака. И никогда не было.
— Значит…
На лице Шакнахая появилась презрительная усмешка.
— Ты когда-нибудь слышал о Прокси Хелл? Это компания психов, они носят контрабандные подпольные модди, записанные в чужих спальнях. Это записи импульсов мозга обреченных людей.
Я был обескуражен.
— Так вот что сделал Абу Адиль! Включил модификатор человека в последней стадии рака?
Шакнахай кивнул, открывая дверцу автомобиля и забираясь внутрь.
— Он включил чужие боль и страдания. Ты можешь приобрести любую болезнь или недомогание на черном рынке. Таких мазохистов там пруд пруди.
Я сел рядом с ним.
— А я-то думал, что девушки и дебютантки на Улице просто неправильно употребляли модди. Это придает новый смысл слову извращение.
Шакнахай завел машину и, обогнув фонтан, выехал в ворота.
— Сейчас вводят новые технологии, и, несмотря на то, что они приносят пользу многим людям, всегда найдется сукин сын, использующий их не по назначению.
Я думал об этом и о собственных проблемах, пока мы ехали в участок по жуткому району, населенному верноподданными Реда Абу Адиля.
