В последующие дни Данло часто навещал мастерскую Дризаны. Он впечатал себе еще многое помимо основного языка – ведь, хотя Орден и не намеревался проверять объем и качество его знаний, ему нужно было заложить какие-то основы истории, механики, экологии и прочих наук для создания сети ассоциаций, необходимой для понимания сложностей цивилизации. Поразительные вещи открылись ему. Оказывается, все люди заражены крохотными существами, слишком мелкими, чтобы чувствовать их или видеть. Эти существа называются бактериями и порой составляют до десяти процентов человеческого веса. Бактерии, а также простейшие и вирусы плавают в его, Данло, глазной жидкости, наполняют его кишечник гнилостными газами и гнездятся глубоко в тканях его тела. Некоторые из этих организмов вредны и могут вызывать заболевания, поэтому жители Невернеса, опасаясь инфекций, стараются не прикасаться друг к другу. Большинство из них носят кожаные перчатки, даже в помещении, и чужого дыхания они избегают. Эта их сдержанность порядком досаждала Данло. Он, по алалойскому обычаю, любил прижиматься к Файет или Люйстеру, здороваясь с ними. Вдыхая запах их волос или трогая своими мозолистыми руками их гладкие лица, он убеждался в их реальности и человеческой сущности. Сдерживать себя стоило ему великого труда, особенно на узких улицах Квартала Пришельцев, где приходилось двигаться с большой осторожностью, чтобы не задеть чьи-нибудь надушенные шелка или пропотевшую шерсть. Его раздражало, что столкновение, даже самое легкое, требует немедленных извинений. Даже смотреть кому-то в глаза считалось провокационным и невежливым.

Он не успел еще ничего узнать о слеллинге и не догадывался, что есть такие слеллеры, которые крадут чужую ДНК, чтобы создавать специфические вирусы и убивать людей чрезвычайно жуткими способами. Не знал он и о так называемом слельмиме, когда мозговые клетки жертвы одна за другой заменяются запрограммированными нейросхемами и человек становится рабом. Впрочем, он сообразил, что деваки, должно быть, тоже поразил вирус – как иначе объяснить гибель целого племени? Данло дивился обширности мировой экологии, выключающей и таких вот крошечных паразитов. Ведь вирусы – всего лишь еще одна разновидность животных, которые кормятся человеком, вроде снежных тигров, медведей или вшей. Но как вирусы могли убить все племя сразу? Медведь, к примеру, подкарауливает и убивает одинокого охотника, но никогда не нападет на нескольких вооруженных копьями мужчин. Такое событие было бы шайдой, вопиющим нарушением мирового равновесия. Должно быть, произошло что-то, нарушившее халла-отношения племени деваки с миром. Возможно, кто-то из мужчин забыл помолиться за душу убитого им зверя или одна из женщин неправильно приготовила кровяной чай, и это ослабило всех деваки. Данло не подозревал, что в тело Хайдара, Чандры и других его соплеменников мог проникнуть какой-нибудь вирус цивилизованного мира, и не имел понятия о бактериологическом оружии – подобные вещи все еще оставались для него непредставимыми.

С приходом глубокой зимы и наступлением холодов он обнаружил, что начинает понемногу привыкать к странностям Города. Каждый день он проводил много времени на улице, исследуя запутанные пурпурные ледянки Колокола и других частей Квартала Пришельцев. Основной язык словно открыл ему дверь в дом с множеством роскошно убранных комнат – теперь он мог общаться с червячниками, аутистами, магидами и другими людьми, которых встречал на улицах. Данло, несмотря на свою природную застенчивость, любил поговорить, особенно с пилотами и учеными Ордена, которых он часто встречал – они ели изысканные блюда в Хофгартене или пили шоколад в многочисленных кафе Старого Города.

Постепенно разнообразные замечания, которые эти люди делали по поводу фраваши, а также медитации, словесные игры и прочие ритуалы в доме Старого Отца заставили его взглянуть на фравашийскую систему с новой точки зрения. Его стали посещать сомнения относительно того, действительно ли путь фраваши ведет к истинному освобождению. Каждый вечер, перед традиционным состязанием по мокшанскому словотворчеству, он садился вместе с другими учениками в кружок около Старого Отца и повторял Символ Цели: «Наша система – не просто система, как все остальные; это метасистема, призванная освободить нас от всех других систем. Мы не можем надеяться на избавление от всех верований и мировоззрений, но можем избавиться от рабства какого-нибудь одного верования или мировоззрения». Данло слушал, как Старый Отец обсуждает Три Парадокса Жизни, или теорию Нейратмии, или стихи Джина Дзенимуры, одного из первых людей, овладевших мокшей в совершенстве. Все это вызывало у него легкую улыбку, хотя некий голос шептал ему, что фравашийская система может стать для него такой же западней, как чашечка огнецвета с ее одурманивающим нектаром для мотылька.

В сущности, он противился восприятию самих основ фравашийского учения. С самого начала, как бы дерзко и самонадеянно с его стороны это ни было, он не соглашался со Старым Отцом в том, что касалось теории и практики ментарности.

Суть этой дисциплины, называемой также ментированием, заключается в проведении ученика через четыре стадии освобождения. На первой стадии, симплементарной, человек скован узами одного-единственного мировоззрения. Это уровень ребенка или алалойского охотника, не сознающих даже, что реальность можно воспринимать и по-другому. Но большинство людей в Цивилизованных Мирах знает о существовании множества других религий, философий и мировоззрений. Они чувствуют, что их приверженность определенной вере – явление временное и что если бы они родились, скажем, аутистами или Архитекторами Бесконечной Жизни, то поклонялись бы мечте как высшей форме реальности или считали искусственную жизнь конечной целью эволюции. Фактически они могли бы верить во что угодно, но симплементарные люди верят только в одно, в реальность, впечатанную в них родителями и определенной культурой. Как говорят фраваши, люди – это довольные собой существа, которые глядятся в зеркало с целью удостовериться, что они умнее или красивее, чем есть на самом деле. Роковое человеческое тщеславие убеждает их в том, что их взгляд на мир, каким бы причудливым он ни был, здоровее, естественнее, прагматичнее, священнее и правдивее, чем все остальные. Большинство людей – по собственной воле или из трусости – так и не выходят из симплементарной стадии. Они смотрят на мир через одно-единственное окно, и в этом их проклятие.

Ученики Старого Отца, приняв систему фраваши, тем самым уже перешли в следующую стадию, комплементарную. Быть комплементарным значит вмещать в себя не менее двух реальностей, что может происходить поочередно в различные периоды жизни. Комплементарный человек отбрасывает верования как старую одежду, если они изнашиваются или становятся не впору ему. С помощью фравашийской техники можно следовать от одной веры к другой, постоянно вырастая, делаясь все более гибким и освобождаясь от очередной веры, как змея от старой кожи. Истинно комплементарная личность свободно движется между разными системами, когда это необходимо. Путешествуя на нартах по замерзшему морю, такой человек пользуется девятнадцатью словами для разных оттенков белизны; изучая ньютонов спектр, он соединяет красные, зеленые и синие волны в чисто-белый цвет; посещая Совершенных на Геенне, он одевается так, чтобы на нем не было ничего белого, поскольку белое вообще не цвет, а отсутствие цвета – следовательно, отсутствие света и жизни. Идеал комплементарности, как любил напоминать своим ученикам Старый Отец – это способность переходить от системы к системе, от мировоззрения к мировоззрению со скоростью мысли.

– Ах-ха, – сказал он однажды вечером, – все вы комплементарны, а некоторые могут стать сверхкомплементарными, но у кого из вас достанет сил стать полиментарными?

Полиментарность – это третья стадия ментарности. Если комплементарность состоит в умении поочередно принимать устраивающие тебя системы взглядов, то полиментарность – это способность вмещать больше одной реальности одновременно. Эти реальности могут быть столь же различны и даже противоречивы, как старая наука и магическое мышление ребенка. «Истина полиментарна», – говорят Старые Отцы. Не может стать полиментарным человек, боящийся парадоксов или одержимый духом постоянства. Полиментарное зрение – парадоксальное зрение, новая логика, внезапное завершение поразительно сложных узоров. Переход к полиментарности дает возможность видеть мир во многих измерениях, как будто сквозь кристалл с тысячью граней. Мир представляется тебе созданием бога, огненным шаром, вышедшим из первобытного ничто, всеобщим сном и вечной кристаллизацией реальности из блистающей и неопосредствованной сущности бытия – и все это одновременно. Полиментарный человек (или представитель иного вида) видит все истины как переплетающиеся части высшей правды. Фраваши учат, что в каждом цикле времени рождается кто-то один, способный перейти из полиментарности в омниментарность, четвертую и финальную стадию освобождения. Такой совершенно свободный индивидуум и есть асария.

Только асария может вместить все реальности разом. Только асария способен сказать «да» всему сущему, ибо перед этим финальным подтверждением он видит все таким, как оно есть.

Этот идеал – вершина всей фравашийской мысли, и как раз с ним Данло не соглашался в первую очередь. В спорах со Старым Отцом он утверждал, что вмещать все реальности и видеть вселенную как единое целое – шаг благородный и необходимый, однако асария обязан пойти еще дальше. Вся логика фравашийской системы нацелена на освобождение от всяческих вер и верований – отчего же тогда не стремиться к полному неверию? Отчего не созерцать реальность совершенно чистыми глазами, не замутненными ничем, как у новорожденного? Разве возрождение в себе невинности – не главная добродетель асарии?

– Ох-хо, – отвечал ему Старый Отец, – каждый хоть во что-нибудь, да должен верить, даже если эту веру ты изобретаешь сам. Просто поразительно, что ты, проведя полгода в моем доме, в это не веришь.

Старый Отец часто применял свой священный садизм в отношениях с учениками, особенно столь волевыми, как Данло. Данло, в свою очередь, находил искреннее наслаждение в умственном фехтовании, которое так любят фраваши. Он никогда не обижался на шутки и шпильки Старого Отца и не обманывал себя тем, что готов освободиться от веры. Совсем напротив. Сознательно и с осторожностью охотника, подкрадывающегося к логову снежного тигра, он входил во фравашийскую систему, поистине странное и прекрасное место. Замечая мелкие недостатки этой реальности, грозящие разрастись в широкие трещины, он тем не менее дорожил основой основ фравашийского учения, гласящей, что человек создан, чтобы быть свободным. В это он верил страстно и беззаветно и носил дух фравизма с собой, словно невидимый талисман. Пусть фраваши не совсем правильно понимают, что значит быть асарией, – это не беда. Их систему все равно можно использовать для борьбы с иллюзиями и образами мыслей, порабощающими людей. Освобожденный же человек может лететь, куда пожелает.

Да, фравашийская система основывалась на благородной идее, но не все ее концепции, как обнаружил Данло, воплощались в жизнь. Фраваши появились в Городе три тысячи лет назад, и со временем теория и практика их учения превратилась в слишком уж закостеневшую систему. Мыслительные эксперименты выродились в упражнения, идеи выстроились в идеологию, интуиция сформировалась в доктрину, а знаки внимания, которые ученики выказывали Старым Отцам, и их привязанность к наставникам переросли в безумное подчинение.

Ученики зачастую забывали, что мокша – всего лишь инструмент познания. Они начинали поклоняться этому языку и воображали, что освободятся от самих себя, выучив как можно больше мокшанских слов, стихов и коанов. Ничто не пугало Данло так, как эта тенденция к поклонению, но то, как Люйстер, Эдуарде и другие лебезили перед Старым Отцом, подчиняя ему свою волю, было еще страшнее.

Таков камень преткновения всех культов и учений, где во главе стоит гуру, пророк или мессия. Порабощение происходит по древней испытанной схеме. Юноша или девушка слышит зов мира более глубокого, чем повседневная реальность, включающая в себя образование, брак, развлечения, борьбу за достаток и социальные блага. Допустим, такой девушке кажется, что жизнь ей не удалась, что она, несмотря на все свои усилия обрести аутентичность и смысл существования, не живет по-настоящему. Как ребенок, пробующий запретные сладости, она переходит от религии к религии, от учения к учению в поисках того, что утолит ее голод. В случае удачи она со временем открывает путь намного приятнее всех остальных, систему с чистой, живой сердцевиной. Если удача продолжает ей сопутствовать, она становится ученицей одного из Старых Отцов – ведь фравашийская система, при всех своих недостатках, все-таки остается лучшей из всех систем, древнейшей, самой правдивой и наименее прогнившей. Вхождение в нее начинается с периода поста, медитаций, танцевальных упражнений, электронных имитаций, молитв и мантр – все это направлено к тому, чтобы сосредоточить внимание ученицы на мнимых пределах ее личности. Цель же, разумеется, состоит в том, чтобы прорвать эти границы, как птенец талло разбивает скорлупу, выклевываясь из яйца. Это первое достижение, к которому приходит каждый искатель: его мировоззрение начинает трещать и распадаться, обнаруживая свою неустойчивость. Наша ученица начинает понимать, что сама построила свою реальность, а при наличии проницательности ей становится ясно, что и собственную личность она построила сама У нее неизбежно возникает вопрос, а что же такое личность и что такое мировоззрение. Ей становятся видны предрассудки, заблуждения, воспоминания, психические заграждения и мелкие обманы, заслоняющие «я» от внешнего мира. На этом этапе она может совершенно утратить чувство реальности. Это опасный момент, исполненный сердечного трепета, когда кажется, будто ты заперт в темной комнате без единого просвета. Человек барахтается в волнах страха или, что еще хуже, начинает тонуть в холодном внутреннем океане. Ученице кажется, что она умирает, что все составляющие ее личности тают и уходят в никуда. Слабую натуру ужас перед такого рода смертью парализует и даже лишает рассудка, но при наличии мужества ученица поймет, что она не одинока – ведь Старый Отец всегда рядом. Его улыбка и золотые глаза напоминают ей, что он некогда проделал такой же путь. Все его существо, как зеркало, отражает единственную истину: в то самое время, когда ученица теряет себя, нечто великое и прекрасное все равно остается. Он помогает ученице найти эту высшую часть самой себя – это его призвание и его наслаждение. Он помогает ей окончательно сокрушить стены своей темницы. И когда она очищается от последних клейких кусочков своей личности и своей уверенности, перед ней открывается несравненно более широкий мир. Этот мир лучится светом и кажется бесконечно реальнее, чем она себе представляла. Сама она тоже становится свободнее, шире и чувствует, что живет полной жизнью. Это момент вечности, пробуждение, которое должно наставить ученика на путь полного освобождения, но тут большинство как раз и попадается в изощренную и крайне опасную ловушку. Радость быть свободными преобразуется в благодарность к Старому Отцу, освободившему их; любовь к реальному переходит на того, кто подарил им новую реальность. Они не верят, что могли бы совершить этот путь снова, самостоятельно и ради самих себя, и их естественная любовь к Старому Отцу приобретает оттенок болезненной зависимости.

Они начинают почитать его не просто как руководителя и наставника, но как посредника между ними и открывшимся им новым миром. Отсюда остается лишь очень маленький шаг до поклонения Старому Отцу как воплощению бесконечного.

Познание реальной реальности становится возможным лишь через посредство Старого Отца (как всякого жреца, священника или бодхисатвы). Каждое его слово – сладкий плод, источающий истину, а его учение – единственный путь к познанию этой истины. И вот ученица, взлетевшая так высоко, приходит к новым границам, далеко не столь четко очерченным и хрупким, как те, прежние. Она смотрит в глаза Старого Отца и видит себя там великой и священной – но это он, как ни печально, создал это ее новое самоощущение и привил его ей. Ее реальность становится целиком фравашийской. Если она сознает это и обладает нужной отвагой, она попытается еще раз пробить себе выход. Но фравашийская мудрость – штука тонкая; преодолеть ее – все равно что птице пробить небесный свод. Мало кому из учеников это удается – а большинство, надо сказать, даже и не покушается на столь неблагодарный и бунтарский поступок. Но, даже потерпев неудачу, они гордо парят над прикованными к земле людишками, замкнутыми в знакомые, ими же созданные горизонты.

Надо воздать фраваши должное: Старые Отцы давно уже осознали все опасности гуруизма и сделали все возможное, чтобы расстроить рабскую привязанность своих учеников. Но правда состоит в том, что им нравится быть гуру. А ученики, несмотря на все предостережения, все так же охотно вверяют свои судьбы белым мохнатым пришельцам. В доме Старого Отца это относилось к Салиму, к Мишелю, к Эль Элени и к большинству других, а в особенности к Люйстеру Отте. Люйстер, как верно сказал Старый Отец, был добрым и мягким человеком, бриллиантом среди людей, но он не умел отвечать на сарказмы и шутки Старого Отца в сообразном духе. Люйстер сочинял коаны и непочтительные стишки на мокше лишь по обязанности, поскольку от него требовалось выработать в себе определенный уровень остроумия. Но ему куда больше нравилось просто пить чай у ног Старого Отца, внимая ему, а потом попугайски повторяя его мудрые речи. По поводу изреченных учителем слов с Люйстером нельзя было спорить. Данло, любивший Люйстера чуть ли не больше всех, кого встречал в Городе, этой глубокой зимой стал находить его утомительным. Люйстер, помимо катания на коньках, учил его шахматной игре, этикету и мокше, и Данло проводил с ним много времени. Люйстер, будучи человеком разносторонним, охотно рассуждал обо всем, будь то лавическая архитектура, квантовый детерминизм, путешествия Тихо, свобода воли или информационные вирусы. Жаль только, что все его мнения ему не принадлежали. Он имел раздражающую привычку предварять свои замечания фразой: «Старый Отец говорит, что…» Он, по всей видимости, хранил в памяти каждое слово, произнесенное Старым Отцом. «Старый Отец говорит, что здания из органического камня чересчур помпезны и им нет места в человеческих городах», – сообщал он Данло в одно темное снежное утро, а вечером говорил: «Старый Отец говорит, что главный фокус всех религий в том, чтобы спасти верующих от бесконечной регрессии. Возьмем вопрос «как создалась вселенная?» Напрашивается ответ, что ее создал Бог. Но тогда верующего подмывает спросить: «А кто создал Бога?» И так далее, и так далее – понимаешь? Религия кладет конец этой регрессии.

Вселенную создал Бог, говорит она, и Бога тоже создал Бог, и это все, что тебе нужно знать».

Чем глубже Данло проникал во фравашийскую систему, тем лучше он, как ни странно, сознавал, что в городе Невернес существует множество других систем. Он никогда не оставлял надежды стать пилотом, чтобы отправиться к Камилле Люс, к Нонаблинке и еще дальше, к центру вселенной, но до вступительных испытаний у него оставалось еще полгода. Его, разумеется, вполне могли не принять, и тогда ему пришлось бы остаться в учениках у Старого Отца (или вернуться в одно из алалойских племен к западу от Квейткеля). Данло не мог представить себя в роли Люйстера Отты и был жаден до впечатлений, как волчонок, втягивающий ноздрями свежий пушистый снег, – поэтому оставшиеся двести дней он решил посвятить изучению мировоззрений, которые либо вызывали в нем жгучий интерес, либо ошарашивали своей странностью. Старый Отец подобных исследований никому не запрещал. Он даже поощрял примерку разных реальностей, но лишь как игру, идущую под аккомпанемент его домашних песнопений. Данло подозревал, что его метод познавания иных миров не встретит одобрения других учеников, и потому стал посещать разные части Города тайно, во время своих ежедневных прогулок.

Когда в морозах глубокой зимы настала нежданная передышка и ясное небо приобрело теплый голубой цвет «фалу», Данло зачастил на улицу Контрабандистов в том месте, где она сужается под фравашийской деревней. Так он подружился с мужчинами и женщинами из секты аутистов. Он сидел с ними на их вшивых мехах и целые сутки проводил в глубоких массовых грезах, которые, как утверждают духовные вожди аутистов, и есть реальная реальность, куда более реальная, чем материальный мир снега, камня и ветхих лохмотьев, которыми аутисты прикрывают свои истощенные тела. Кроме того, он вступил в группу грибопоедателей, называвших себя Детьми Бога. В глубине Квартала Пришельцев, на тайных церемониях в одной из заброшенных кибернетических церквей, он склонялся перед золотой урной, наполненной волшебными грибами, и произносил торжественную молитву, прежде чем причаститься «телом Божьим». А потом он молился сияющим изумрудным существам, которые являлись ему в ярких, вызванных этими грибами видениях. Он почитал этих прелестных созданий, как посланцев Единственного Бога, пока ему не надоело почитать кого бы то ни было и он не начал искать более трезвых впечатлений.

С приходом средизимней весны, отметив свой пятнадцатый день рождения лишь несколькими молитвами в память покойной матери, Данло вступил в контакт с людьми, называвшими себя Орденом Истинных Ученых. Существовало, конечно, немало претендентов на звание истинных ученых, интеллектуальных наследников Галилея, Ньютона и других зачинателей великого путешествия через вселенную чисел и разума. Существовали холисты и логики, комплиментарии, механики и грамматики. Существовали последователи Старой Науки и приверженцы Новой Божественной. Наук было много, очень много – почти как сект Вселенской Кибернетической Церкви. Как узнал Данло, вторым по значению событием в интеллектуальной истории человечества было разделение науки на разные школы, каждая со своей эпистемологией, своим набором верований, своей методологией и своим определением того, что такое наука. Одни школы тяготели к метафизическому и эпистемологическому реализму, другие рассматривали науку как замечательную, но абсолютно бессмысленную игру.

Одни течения по-прежнему полагались на физические эксперименты для подтверждения своих теорий, другие исследовали реальность посредством компьютеров или чисто математических методов. Все эти течения порой походили друг на друга не больше, чем человек на даргинни, однако имели по крайней мере одну общую черту: все они претендовали на привилегированный статус и отрицали другие течения как ложные или незначительные.

Особенно этим отличался Орден Истинных Ученых. Из всех культов, с которыми Данло сталкивался в Городе, этот оказался самым трудным для понимания и самым причудливым. От него, как от потенциального Ученого – лидеры этого движения стремились завербовать как можно больше новых членов и принимали к себе каждого встречного и поперечного, – требовалось принять доктрину Сциентизма. Для начала он в присутствии семерых мастеров-Ученых в традиционных белых одеждах произнес Символ Веры, гласивший, что Наука есть не только инструмент познания и моделирования реальности, но единственный путь к истине. Было еще Кредо Случая, провозглашающее, что все события во вселенной суть движение частиц материи, сталкивающихся бесконечно, случайно и бессмысленно. Затем Данло узнал тесно связанную с Кредо Механистическую Доктрину, утверждавшую, что все вещи можно объяснить, сведя их до уровня частей механизма, заставляющих двигаться другие части. Данло, как воспитанник алалоев, всегда считал мир и все, что в нем находится, священным – поначалу ему стоило немало труда смотреть на камни, деревья и воду как на нечто, состоящее из каких-то атомов или кварков, взаимозаменяемых частиц материи, не имеющих ни цели, ни собственной жизни. Подобная логика вела к определенному выводу: если материя по сути своей мертва, вполне допустимо теребить ее и подвергать всяческим испытаниям, пока она не выдаст свои секреты. Ученые поклонялись логике, и первым долгом каждого из них считалось проведение экспериментов, касающихся природы вещей. Данло узнал, что в старину Ученые строили машины размером с гору (а после – с целую планету), чтобы раздробить материю на еще более мелкие частицы; они всегда пытались найти мельчайшую из них и тем самым обнаружить конечную причину сознания и всего сущего. Поскольку новых вопросов обнаруживалось всегда больше, чем ответов, содержанием их экспериментов было «как» вместо «почему». В одном из первых таких экспериментов Ученые, преобразовав материю в чистую энергию и взорвав первую атомную бомбу, едва не воспламенили атмосферу Старой Земли. Впрочем, их расчеты показывали, что этого не случится, и они полагались на свои расчеты, поэтому жизнь на Земле продлилась еще некоторое время.

Чтобы принять эксперимент как действенный метод познания реальности, а заодно согласиться с тем, что только доступное измерению реально, Данло пришлось обратить свои мысли наружу согласно фравашийской технике велве.

Ему пришлось научиться смотреть на мир как на нечто объективное, что можно понять лишь в качестве наблюдателя, извне, путем наблюдения за событиями и явлениями – так вуайерист подглядывает в окно, надеясь застать какую-нибудь парочку за любовной игрой. Много позже Данло, вернувшись после очередного велвирования к старому образу мыслей, сказал Старому Отцу:

– Ученые, изучая воздействие холода на организм с помощью термопар и теорий, полагают, что знают о холоде все, что возможно знать. Но они не знают по-настоящему, что такое холод, потому что не испытали его на себе. А почему, собственно? Ведь это несложный эксперимент, правда? Все, что для него нужно, – это раздеться и выйти на снег.

Сам он проводил требуемые от него эксперименты с большим трудом. Он наотрез отказался использовать для этого животных и сам, например, садился в ванну со льдом, делая опыты по выживанию на холоде. Некоторые классические эксперименты вроде препарирования нервной системы снежного червя с целью исследования его уникального сознания он так и не произвел. Он не считал такие методы анализа правомерными. Во время своего посвящения он дал кое-какие обещания в качестве взрослого алалоя, алалои же любят природу до такой степени, что, пнув нечаянно камешек, кладут его на прежнее место, дабы не нарушить мировой халлы. Хорошего Ученого из него явно не получалось, и мастера этого культа, по-видимому, не доверяли ему с самого начала. Впрочем, Ученые никому не доверяли. Большинство посторонних рассматривали их методы как устаревшие и варварские и делали все возможное, чтобы запретить их деятельность. Поэтому Ученые автоматически подозревали каждого новичка как шпиона, подосланного следить за ними, и подвергали его многочисленным проверкам, прежде чем допустить к секретной информации и секретным экспериментам. Данло ни разу не присутствовал на этих нелегальных опытах, но от других слышал об одном из них.

В даргиннийской деревне был один дом, где Ученые в глубоком, без окон, подвале занимались, по слухам, экспериментами над эмбрионами различных инопланетных видов. Один из мастеров будто бы пытался придать скутарийской зародышевой бластуле форму, которая лично его устраивала больше.

У большинства животных, земных или инопланетных, критической точкой развития зародыша является не оплодотворение, а скорее гаструляция. Именно во время гаструляции, когда яйцеклетка путем многократного деления превращается в полый клеточный шар, называемый бластулой, начинается формирование внутренних органов, конечностей и других частей тела. Внешние клетки бластулы постепенно превращаются в глаза, крылья или нервные волокна, а кишечник у большинства видов формируется следующим образом: группа клеток на поверхности бластулы начинает вдавливаться внутрь, по направлению к противоположной стороне шара. Бластула деформируется, как воздушный шарик, если просунуть в него палец: проходящая сквозь нее группа клеток превращает сферу в полую трубку. Один конец этой трубки впоследствии становится ртом, другой анусом. Большинство организмов формируется вокруг этой пищеварительной системы – клетки нарастают, сокращаются и разветвляются, образуя остальные ткани. Но у скутари все происходит иначе. У этого вида группа кишечных клеток так и не доходит до противоположной стенки, поэтому скутари устроены скорее как чаши, чем как трубки. Целью экспериментов ученых было вмешательство в гаструляцию скутари, чтобы заставить бластулу развиваться наподобие эмбриона морского ежа, даргинни или даже человека.

В ходе этих экспериментов было выведено множество нежизнеспособных разновидностей скутарийских нимф. Некоторые из них поначалу переваривали пищу почти столь же успешно, как голодный хариджан, но затем начинали извергать фекалии через рот, отчего теряли рассудок или умирали. МастераУченые объявили этот опыт великим достижением – можно было подумать, что им удалось объяснить скутарийское право, устрашающий облик скутари или непостижимое мышление взрослых особей этого вида. Данло это представлялось в совершенно ином свете. Услышав, что некоторые мастера анатомируют живых нимф, чтобы установить причину их безумия, он официально отрекся от Символа Веры и вышел из Ордена Ученых. От самой Науки он никогда не отрекался – он всегда взирал с почтением на холодный устрашающий блеск ее линз и пользовался ими с осторожностью, как поляризованным стеклом, через которое смотрят на солнце. Но общение с Учеными помогало ему положить предел идеалу комплементарности и вмещению разных реальностей.

Войти в новую реальность целиком значит не только дорожить этой реальностью или воспринимать вещи по-новому – это значит переделать себя и действовать согласно новым правилам. Но не все мировоззрения одинаково истинны и не все действия дозволены. Вопрос о том, которое мировоззрение наиболее истинно, не удалось решить ни многим поколениям философов, ни тысячелетиям войн. Фраваши учат, что истинность каждого мировоззрения относительна. Наука рисует лучшую картину механистических аспектов вселенной, чем индуизм, но мало что может сказать о природе Бога. Многие почитатели этого учения попадают в ловушку релятивизма: если все мировоззрения по-своему истинны, значит, истины нет вообще. Данло в то время, как многие другие до него, мог с легкостью скатиться в нигилизм, отрицающий, что у истины есть хоть какая-нибудь реальная почва. Он мог бы прийти к выводу, что дозволено все – даже действия преступника или безумца. Но он не впал в такого рода отчаяние. Он всегда верил, что человек, заглянув поглубже в себя, обязательно найдет чистый огонь знания, отличающего правду от неправды.

Как бы ни критиковал он Истинную Науку (а также другие научные течения, с которыми сталкивался), попытки Ученых управлять тем, что они определяли как материю и энергию, вызывали в нем живейший интерес. Любопытство по этому поводу не оставило его и после ухода от них. От одного из друзей, оставшихся в Ордене Ученых, он узнал о Доктрине Энтропии, говорящей, что порядок во вселенной рушится, что все формы материи во множестве галактик расползаются, как жиринки в миске теплого супа, все виды энергии истощаются и стремятся к одному уровню, все воды вливаются в мертвое озеро, исхода из которого нет. Ученые проповедовали абсолютный контроль над всей материальной реальностью и в то же время признавали свое бессилие перед конечной гибелью вселенной. Для Данло на том этапе его жизни это явилось великим откровением: он понял, что эта катастрофа, возможно, не просто слова или какое-то невероятно далекое событие.

Власть над материей и энергией, умение освобождать заключенную в материи энергию были очень современными, очень серьезными, очень реальными понятиями.

Однажды в сумерки, перед ужином, Данло вернулся домой в состоянии сильного возбуждения. Он только что узнал от одного из Ученых невероятную вещь. Почти весь день он кружил поблизости от опасной улицы, Контрабандистов, вдыхая запах натуральных шегшеевых шкур, доставляемых в Город браконьерами, и мыслил в космических масштабах. Он ввалился к Старому Отцу, даже не сбив снег с ботинок (а коньки снял только в доме, когда они начали скрежетать по голубым плиткам холла).

– Ня лурия ля! – воскликнул он, перейдя на родной язык. – Почтенный, я узнал о великой шайде, если только это правда… О благословенный Бог! Но как это может быть правдой? Неужели благословенные…

– Тихо, тихо! Не лей воду на ковер моей матери. – Старый Отец, глядя в оба глаза на воду, струящуюся с ботинок Данло, сокрушенно покачал головой. Он, как и все фраваши, чтил чистую воду и считал кощунством расплескивание этой священной субстанции по меху своей матери. В этот момент он занимался мыслительными упражнениями с одной из своих учениц. На ковре напротив него (очень близко от того места, где Данло однажды вырвало) сидела Файет, симпатичная улыбчивая девушка с острым, скорым на шутку язычком.

Она появилась у Старого Отца после долгих поисков, посвятив долгие годы заншину и Пути Розы. Она была лучшей из всех двенадцати учеников Старого Отца, самой доброй и наименее раболепной, и Данло был в нее немного влюблен.

Будучи вдвое старше его и дав обет строгого целомудрия, Файет, впрочем, никогда не отвергала его внимания и как будто ничуть не возражала против того, что он прервал ее занятия со Старым Отцом.

– Данло, – сказала она, – садись с нами, и мы поговорим о благословенных вещах.

– Ты сегодня рано, – сказал Старый Отец половинкой рта. – Ну да ладно, садись, только ботинки сними. – Левой стороной рта он продолжал беседовать с Файет: – На этот раз надо попробовать что-нибудь потруднее – что-нибудь такое, что люди ясно себе представляют, а вот объяснить не могут.

Они играли в реальности. В этой игре под названием спелад Файет должна была выбрать какой-нибудь предмет, персонаж, идею, историческое событие или явление. Затем Старый Отец называл мировоззрение, в которое Файет требовалось войти, и она рассматривала названный предмет с точки зрения тихиста, буддиста или даже инопланетянки. Очки засчитывались за знания, за чувство ши и прежде всего за ментарность.

– На этот раз я назову концепцию, – сказала Файет, улыбнувшись Данло. – А именно: будущее.

– Но это недостаточно точно, – замети Старый Отец. – Знакома ли тебе доктрина сарвам асти?

– Индуистская или скраерская?

– Выбирай сама.

– Тогда скраерская.

– Прекрасно. Позволь мне выбрать мировоззрение. Сейчас, сейчас. – Старый Отец многозначительно посмотрел на Данло и сказал Файет: – Я выбираю позицию ученых. Древних ученых, чтобы затруднить тебе задачу – еще до того, как механики и холисты откололись от них.

Данло никогда еще не слышал о доктрине сарвам асти, гласящей, что и прошлое, и будущее существует одновременно, иначе разум в текущий момент не мог бы воспринять их. Сейчас его не занимали никакие игры или доктрины – недавнее открытие не помещалось у него в голове. Он терпел, сколько мог, а потом выпалил:

– Почтенный, благословенные звезды взрываются! Почему ты мне об этом не рассказывал?

– Ах-ха, звезды. Да, о них стоит подумать. Но позволь мне сначала закончить игру. Файет почти набрала достаточно очков, чтобы избавиться от дежурств по кухне на весь будущий сезон.

И Старый Отец стал продолжать свою двойную беседу, говоря двумя разными голосами одновременно. Один, правый, был его обычный звучный баритон, другой – высокий и скрипучий, точно пила, режущая лед. Данло пытался уследить за двойным потоком слов, исходящим из гибкого рта Старого Отца. Такой способ вести беседу требовал большой концентрации внимания.

– Ох-хо, Файет, для начала ты должна исследовать пересечение объективной реальности и Платонова пространства. Так ты говоришь, что звезды взрываются, Данло? Аргументы в пользу существования и все такое. Об этом известно уже некоторое время. Звездам в космосе нет конца, только…

– Это правда, что их убивают люди? – прервал его Данло.

– Ах-ох-ох. – Старый Отец с улыбкой указал пальцем на Файет. – Можешь начинать.

Файет помедлила немного и заговорила:

– Сарвам асти утверждает, что будущее, каждое будущее, осуществляется посредством акта воли…

– О-ох, Данло, тебе рассказали об Экстре. Все так. Экстр – это отдаленная часть галактики, где гибель угрожает миллиону или десяти миллионам звезд – а почему?

– …потому что существование может быть представлено исключительно как количество материи, распределенное в однородном пространстве…

– Потому что люди считают необходимым деформировать космос, – сказал Старый Отец. – И по другим причинам.

Пока Старый Отец говорил с Данло, Файет преобразилась в нечто вроде ученого (или Ученого) и продолжала рассуждать о будущем:

– …может быть пересечением этих двух пространств только математически…

– Это шайда-причины, – заявил Данло.

– …сознание способно воспринимать то, что не существует в пространстве-времени…

– Ох-хо – но что такое сознание?

– В детстве я думал, что звезды – это глаза моих предков.

– …выполняет параллельные программы, и реальность, представленная в символах…

– Звезды… они смотрят на нас.

– …не отражается в материальном мире, так же как сам мир не отражается реально в сознании…

В этом месте Старый Отец прикрыл глаза и сказал:

– Поосторожнее со словом «отражение».

– Но звезды – это только водородная плазма и гелий, чье горение преобразуется в свет.

– …обработка информации, но макроскопическая информация разлагается до микроскопического уровня, и поэтому будущее…

– Для понимания Экстра, – сказал Данло Старый Отец, – нам нужно будет поговорить об Архитекторах и их доктрине будущего.

– …будущее детерминировано, но непознаваемо, поскольку…

– Это Архитекторы создали Экстр, да?

– …создание информации есть хаотический процесс…

– Шайда-Экстр.

– …и никакой процесс не может идти быстрее самого времени.

Данло и Старый Отец прервали свой разговор, пока Файет подвергала критике гипотезу механиков о многих мирах, заявив затем, что может быть только одна линия времени, одна реальность и одно будущее. Доктрину скраеров она объявила ложной от начала до конца. Если скраеры и предсказывают будущее, то лишь чисто случайно. Скраеры – великие иллюзионисты; хуже того – они зажигают в человечестве ложные надежды и заставляют людей поверить в невозможное. Деятельность скраеров следовало бы запретить за их надругательство над истиной.

– Они подлежат бойкоту или изгнанию, – важно изрекла Файет. – Или же им нужно промыть мозги, как делали на Арсите до вмешательства Ордена. Все скраеры, которые…

– Хо-хо, хватит, довольно! Настоящий ученый.

Файет глубоко вздохнула и расслабилась, возвращаясь к своему обычному добродушию. Сложив руки на коленях, она ждала похвалы Старого Отца.

– Молодец – сорок очков по меньшей мере. До ложной зимы на кухне можешь не появляться.

– Спасибо.

– А теперь поговорим об Экстре. И лучше всего нам будет начать с Доктрины Всеобщности. Ах-хо, Файет, тебе тоже интересно будет послушать.

В комнате было холодно, и Данло застегнул воротник. Сидя рядом с Файет, он слушал, как Старый Отец рассказывает о Николосе Дару Эде, первом человеке, который стал богом, поместив свое сознание в компьютер. То, что человек способен перенести в машину слепок со своего мозга – свою личность, свою память, самую свою душу, – поразило Данло. Он, как ни старался, не мог до конца поверить, что чье-то «я» можно закодировать в компьютерную программу. Что за охота воплощаться в машину – хотя бы и в умную, которая думает в миллиард раз быстрее человека. Кто знает, что произошло с Николосом Дару Эде на самом деле, когда он расширил себя столь невозможным образом? Миллиарды людей, впрочем, полагали, что знают это как нельзя лучше. По словам Старого Отца, это событие послужило началом самого крупного религиозного движения в истории человечества. Последователи Эде поклонялись ему как единственному Богу, а себя называли Божьими Архитекторами. Две тысячи лет назад между Архитекторами вспыхнула гражданская война, но мало кому известно, что побежденная секта, Архитекторы Бесконечного Разума или Вселенская Кибернетическая Церковь, нашла себе приют в неисследованной части галактики, известной ныне как Экстр. Старый Отец сказал, что у этих Архитекторов имелся план перестройки вселенной по проекту Бога Эде.

Следуя этому плану, они начали уничтожать планеты и звезды одну за другой.

– Одиннадцать лет назад Мэллори Рингесс снарядил в Экстр экспедицию, но она закончилась неудачей, ох-хо. Теперь в Городе обсуждают причины ее провала и поговаривают о том, чтобы снарядить еще одну.

Старый Отец рассказал затем о Доктрине Всеобщности и других доктринах эдеизма, постаравшись как можно яснее представить взгляды Архитекторов на свободу воли и судьбу вселенной. Этот рассказ так захватил Данло, что он почти позабыл, что сидит рядом с Файет. Одолеваемый глубокими тревожными мыслями, он смотрел в прозрачный купол. Два дня назад прошел снег, и западный квадрант покрыли красивые морозные узоры, но в северной и восточной части светили звезды. С сильно бьющимся сердцем Данло смотрел на молочное сияние Нонаблинки и Шураблинки.

– Я часто думал об этих странных звездах – это сверхновые, да?

– Да, сверхновые.

– Но раньше они были такими же, как другие звезды.

– Верно.

– Такими же, как наше солнце.

– Да.

– Но как это возможно – убить звезду?

Старый Отец стал рассказывать о технике Архитекторов, о машинах, которые генерируют потоки невидимых гравифотонов, направляя их на звезду. Он сказал, что есть способы деформировать черную ткань пространства-времени и сжать ядро звезды в плазменный шар такой плотности и температуры, что за этим немедленно следует космический взрыв. Данло жадно слушал, стиснув руки у подбородка, а потом вдруг вскочил и вскинул их к ночному небу.

– Я знаю теперь, что свет движется быстрее, чем падающий вниз ястреб. Быстрее ветра. Свет этих сверхновых, созданных Архитекторами, этот шайда-свет несется сейчас через галактику, да? Убийственный свет. Он несется со скоростью миллион миль в минуту, но в то же время ползет, как снежный червь через бескрайние льды. Потому что благословенная галактика очень велика. Я знаю, что недавно образовалась еще одна сверхновая – Меррипен. Скоро ее свет дойдет до этой планеты, и мы все сгорим. Все уйдем на ту сторону – и я, и вы, и все остальные.

Медленно, осторожно, с большим трудом Старый Отец встал и положил тяжелую руку на плечо Данло, клацнув черными когтями. Другой рукой он указал на небо к востоку от Шураблинки, где переливались мандариново-золотистые кольца света.

– Видишь?

– Фара Геластеи, – сказал Данло, – Золотой Цветок. Он тоже распустился недавно, да?

– Мы называем это Золотым Кольцом. Да, оно появилось недавно. Все так: шесть лет назад Мэллори Рингесс становится богом, а в небесах таинственным образом возникает Золотое Кольцо. И не только над нашим холодным миром – над многими планетами по всей галактике зажигаются такие же кольца. Это новая форма жизни, расширение биосферы. Новая жизнь плывет, несомая космическими течениями, и питается светом, выдыхая светоотражающие газы. Сто миллиардов колец жизни, как семена, прорастают повсюду. Есть надежда, что эти кольца заслонят Невернес от света сверхновых. Они прикроют нас, как золотой зонтик, чтобы такие, как ты, попрежнему могли спрашивать, когда же их сожжет гибельный космический свет.

Файет испустила тихий неодобрительный свист – так свистят фраваши, обнаружив, что кто-то из их учеников попался на удочку веры. Радуясь, что поймала на этом самого Старого Отца, она сказала:

– Никто не знает наверняка, защитит нас Золотое Кольцо или нет.

– Ах-ха, это правда. Даже биологи не сумели определить законы его роста.

– Многие поговаривают о том, чтобы покинуть планету, – заметила Файет.

– Ах-ха, но свет сверхновой дойдет до Невернеса только через тринадцать лет. Время еще есть.

Зазвонил колокольчик, приглашая их на традиционно простой ужин из хлеба, сыра и фруктов – снежных яблок или холодных, прямо со льда, ярконских слив. Старый Отец и Файет собрались идти, но Данло так и остался стоять посередине комнаты, глядя на небо.

– Что ты там видишь? – спросил Старый Отец.

– Благословенные звезды… шайда-звезды. Никогда не думал, что можно убить звезду.

Вскоре после этого Данло стал посещать секту, члены которой называли себя возвращенцами. Это был новейший из городских культов, основанный ренегатом-скраером по имени Элианора Вен. Эта выдающаяся женщина родилась в одном из ярконских музыкальных кланов. В десять лет родители привезли ее в Город, где она вызывала восторг любителей музыки Золотого века своей игрой на арфе, флейте и других инструментах. Она могла бы сделать блестящую карьеру в качестве виртуоза, но вместо этого огорошила своих родителей, отказавшись от музыки ради вступления в Орден. Умная, волевая, озорная, своенравная и необыкновенно восприимчивая, она сумела завоевать себе место послушницы. Со временем она лишила себя зрения и стала скраером, одним из лучших, однако покинула Орден во время Пилотской Войны. В течение тринадцати лет она обходила лучшие отели и кафе близ Посольской улицы, где пила летнемирский кофе, ела курмаш и заводила себе друзей. Когда Данло появился в Городе, она уже знала десять тысяч человек по имени и еще двадцать – по голосам. Она стала весьма популярной предсказательницей будущего, хотя и шокировала приверженцев традиции тем, что брала деньги за услуги. Говорили, что эти деньги она жертвует на приюты для хибакуся, но ее слава и влияние основывались не на щедрости, а на ряде видений, явившихся ей в 99-ю ночь глубокой зимы предыдущего года. В момент прочтения собственного будущего она имела откровение и поняла, что ее призвание – оповестить людей о божественности Мэллори Рингесса. Этим она и занялась со всей своей недюжинной энергией. Возвращенцы, чье число скоро возросло до нескольких сотен, верили – и проповедовали, – что Мэллори Рингесс вернется в Невернес. Он спасет Орден от коррупции и распада, а Город – от страха перед излучением сверхновой.

Это Рингесс создал Золотое Кольцо и следит за его ростом, спасая планету от ярости Экстра. Когда-нибудь, утверждали возвращенцы, Рингесс покончит со взрывами звезд и спасет от гибели всю вселенную.

В долгие солнечные дни ложной зимы Данло ходил в кафе Старогородской глиссады и пил чай из тоалача с возвращенцами, которые собирались там ежедневно. Это были в основном молодые члены Ордена, но встречались среди них и богатые пришельцы в пышных одеждах, с золотыми обручами на головах – знаком их религии. Они говорили о жизни Рингесса и обсуждали, какие перемены совершит бог в этом Городе. Их надежда заключалась в том, что Рингесс признает в них истинных искателей и откроет им тайну Старшей Эдцы, а также другие тайны, доступные только божеству. Из беседы с женщиной по имени Сара Туркманян и ее друзьями Данло узнал, что Мэллори Рингесс побывал когда-то в алалойском племени деваки. Он предпринял это путешествие около семнадцати лет назад в надежде расшифровать Старшую Эдду, якобы закодированную в первобытных генах алалоев. Пораженный услышанным, Данло сразу догадался, что он – сын Мэллори Рингесса.

Трехпалый Соли сказал, что его отец был пилотом из Города, но Данло не подозревал, что тот в придачу окажется еще и богом. А его мать – определенно одна из женщин, сопровождавших Мэллори Рингесса в его злополучной экспедиции, возможно, даже Катарина-скраер. Данло очень хотелось поделиться этой поразительной гипотезой с другими возвращенцами, но он не был до конца уверен в ее правдивости. Возможно, Трехпалый Соли из благих побуждений солгал ему относительно его родителей. Возможно, его отец и мать – червячники, обыкновенные преступники, промышлявшие шегшея в лесах Квейткеля. Возможно, мать, родив Данло вдалеке от Города, оставила его умирать на какомнибудь заснеженном карнизе близ пещеры деваки, а Хайдар и Чандра нашли его и усыновили. И очень возможно, что Соли придумал свою историю, желая избавить его от стыда за таких родителей. Обуреваемый стремлением узнать правду о себе, а также все, что касается таинственного Мэллори Рингесса, Данло зачастил на возвращенские чаепития.

Трудно сказать, какая судьба постигла бы этот культ, если бы Элианора Вен в 11-й день ложной зимы не изрекла свое знаменитое пророчество. Встав посреди большого хофгартенского круга в своих белоснежных одеждах, она возвестила Городу, что Мэллори Рингесс вернется ровно через девять дней, в ночь на 20-е. Пусть возрадуются хибакуся в своих жилищах, ибо Рингесс вернет им здоровье. Пусть червячники и другие преступники бегут из Города, ибо Рингесс учинит над ними суд и возмездие. А главные специалисты и мастера Ордена пусть смирятся, ибо Рингесс вернется как Главный над Главными и преобразит Орден в армию духовных воинов, которые вернут галактике ее великолепие.

Учитывая всеобщее недоверие к скраерам и их тайному искусству, пророчество Элианоры произвело ошеломляющий эффект. Некоторые червячники действительно сбежали из Города, купцы раздавали все свое имущество хибакуся и селились в качестве возвращенцев в пустующих общежитиях Старого Города. Самым же поразительным было то, что шестеро главных специалистов Академии отреклись от своих постов в знак протеста против ослабивших Орден политических махинаций. Вечером 19-го дня девятьсот возвращенцев во главе с Элианорой отправились на склон Уркеля, чтобы встретить Мэллори Рингесса там.

– Он явится нам этой ночью, – говорила всем Элианора, и много народу помимо возвращенцев пришло посмотреть, осуществится ли ее пророчество. Данло, сидевшему вместе с возвращенцами на лугу, казалось, что здесь собралось полГорода. До того как совсем стемнело и загорелись звезды, он насчитал на склоне около восьмидесяти тысяч человек. От восточного края Академии вплоть до Крышечных Полей, на плоских холмах чуть южнее горы, расстилались на заснеженных камнях шкуры, и по рукам ходили бутылки с вином и тоалачем. Возвращенцы, естественно, заняли место в центре, чуть выше всех остальных. Под ними сиял миллионом огней Невернес, над ними снежные поля и темные выступы горы переходили в черноту космоса, усеянную звездами. Элианора не сказала, каким образом Мэллори Рингесс вернется со звезд, и некоторые надеялись, что он упадет на землю, как метеорит, или материализуется прямо в воздухе и пойдет им навстречу. Но большинство ожидало, что в небесах сверкнет серебром его знаменитый легкий корабль «Имманентный» и опустится на одну из дорожек Крышечных Полей. Затем из корабля выйдет Мэллори Рингесс и поднимется на гору как обычный человек – хотя никто не знал, похож ли он еще на человека. Никто не знал, как полагается выглядеть богу; собравшиеся пили свой тоалач, рассуждали о целях эволюции и ждали.

Ждал и Данло, волнуясь не меньше, чем любой возвращенец. У него, как и у других, блестел на голове золотой обруч, он надел свою лучшую конькобежную камелайку, и лицо его носило одухотворенное выражение человека, ожидающего встречи с бесконечным. Он сидел не в первом ряду и даже не во втором, а с краю группы, у быстрого ручейка с талой водой.

Ночь стояла теплая, ясная, наполненная горным ветром и вековыми снами, короткая, как все ночи ложной зимы. Но толпам, пришедшим, чтобы увидеть чудо, она казалась очень длинной. Данло лег навзничь на холодную землю, считая удары своего сердца и звезды на небе. Он любил эту игру, хотя никогда в ней не выигрывал – звезд было слишком много, и небо никогда не стояло на месте. Планета вращалась с запада на восток, поворачивая свой холодный лик к глубинам галактики и вселенной за ее пределами. Над линией восточного горизонта все время появлялись новые огни – блинки-сверхновые, созвездия и одинокие голубые звезды-гиганты. Данло лежал, погруженный в грезы, и ловил обрывки разговоров вокруг себя. Всю ночь из Города подходили новые люди, и толпа становилась все гуще. Около полуночи отдельные горожане, устав, начали сворачивать свои меха и уходить. С течением времени приподнятое ожидание последовательно сменялось упорной верой, растерянностью, а там и подозрением в надувательстве. Когда над темным гребнем Уркеля взошло большое созвездие Лебедя, Данло понял, что до рассвета осталось недолго. Он тоже начинал сомневаться в пророчестве Элианоры – по крайней мере в том, что ее слова следует понимать буквально. Его товарищи-возвращенцы один за другим умолкали и не сводили глаз с узкой скалистой тропы, вьющейся вверх по горе. И вот среди мертвой, действующей на нервы тишины кто-то вдруг крикнул:

– Смотрите, вот он!

По темной тропе среди снега и чахлого ельника действительно двигалась какая-то фигура. Данло, как и все, надеялся, что это Мэллори Рингесс, но он привык высматривать зверя в темном лесу и видел то, что другие не видели. Он сразу узнал в этом позднем пришельце фраваши, а миг спустя по клокам меха за ушами и характерной походке понял, что это Старый Отец. По мере того как тот поднимался, этот расхолаживающий факт стал ясен и всем остальным. Стон разочарования вырвался из тысячи уст с внезапностью отколовшейся от ледника и сползающей в море глыбы. Люди, словно поняв что-то, начали вставать и уходить. Они протискивались мимо Старого Отца, не глядя на него и не удостаивая вниманием его странную улыбку и горящие в темноте голубые глаза. Старый фраваши шел сквозь толпу прямо к Данло. Вежливо поздоровавшись, он игриво осведомился:

– Хо, я случайно не опоздал?

Данло, глядя на льющийся с горы людской поток, сказал:

– Возможно.

– Ах-ох, уже почти рассвело. Я слышал, что Мэллори Рингесс должен появиться этой ночью.

– Об этом весь город слышал.

– Включая нас, фраваши. Но я хотел посмотреть сам.

– Как же ты меня нашел, почтенный? Здесь столько народу.

Старый Отец указал черным когтем на возвращенцев, еще сидящих вокруг Элианоры Вен. Их обручи, такие же как у Данло, светились золотом в темноте.

– Я шел на свет – его видно издали. А когда подошел поближе, почуял твой запах. Он у тебя особенный и очень сильный.

Данло понюхал свою одежду.

– Я не знал, что у фраваши такой острый нюх.

– Ха-ха, ты пахнешь как волк, который валялся в мускусной траве. Ты не думаешь, что тебе следует почаще мыться?

– Но я и так моюсь. Я люблю воду.

– Однако не делал этого с тех самых пор, как начал мечтать с аутистами, верно?

– Так ты знаешь об этом, почтенный? О Мечтателях?

Старый Отец молча улыбнулся в ответ.

– Тогда ты должен знать и об Ученых?

– Ох-хо, и о них знаю.

– Этих благословенных мировоззрений так много. Все смотрят по-своему.

– Ах-ох-ох. Это город множества культов.

– Но я ушел от Мечтателей. И от Ученых тоже.

– Все так.

– Это ты научил меня, почтенный, освобождаться от любых мировоззрений.

– Но теперь ты носишь золотой обруч и сидишь с возвращенцами?

– Ты беспокоишься, что я свяжу себя с ними… потому что они так много обещают?

Старый Отец указал на мужчин и женщин, в последней надежде глядящих на небо.

– Они-то? Ох, нет, нет. Когда рассвет настанет, а Мэллори Рингесс так и не появится, возвращенцы перестанут существовать. Если я кажусь обеспокоенным – хотя, должен сказать, фраваши беспокойство почти неведомо, – то это потому, что тебе, похоже, слишком уж нравятся все эти культы.

Данло потрогал мизинцем тугой обруч на лбу и спросил:

– Но разве есть лучший способ узнать чужие взгляды?

– Существует спелад. Когда-нибудь ты будешь играть не хуже Файет. И вся фравашийская система, ох-хо.

– Спелад – умная игра, но все-таки только игра.

– Ах-ха?

Данло вытянул руку – блеск обруча делал ногти желтовато-оранжевым. Сжав пальцы в кулак, он сказал:

– Фраваши учат держать каждое мировоззрение легко, как бабочку, да?

– Если держать реальность легко, то ее легко и сменить. Как иначе перейти от симплементарной стадии к высшим формам ментарности?

– Но твои ученики, почтенный, – Файет, Люйстер и остальные – держат многие реальности слишком уж легко. Они не знают по-настоящему реальности, которые держат.

– Хо, хо – ты думаешь, что понимаешь взгляды сциентистов более комплементарно, чем Файет? И другие системы тоже?

– Нет, почтенный, не думаю.

– Боюсь, что теперь я тебя не понимаю.

На лице Старого Отца играла легкая улыбка, и Данло подумал, что тот лишь наполовину откровенен с ним.

– Есть разница между знанием и верой.

– Ах-хо.

Данло стал лицом к востоку, где брезжили первые голубые проблески дня. До восхода еще оставалось время, но горизонт уже окрасился охрой и багрянцем. Многие возвращенцы тоже смотрели в ту сторону. Элианора встала и тоже, как-то сориентировавшись, повернулась на восток. Она, как все скраеры, была слепой, а на лице ее вместо глаз зияли черные, как космос, ямы. Возможно, она хотела ощутить на щеках солнечные лучи. Если ее не осуществившееся пророчество причиняло ей горе или стыд, по ней этого не было заметно.

– Видишь эту прекрасную женщину-скраера? – спросил Данло шепотом, став поближе к Старому Отцу. – До того, как она себя ослепила, у нее были глаза, как у меня и у всех нас.

Она могла видеть все краски мира. Но что, если бы она так и родилась безглазой? Если бы она была слепой от рождения, как дети хибакуся? Откуда бы она тогда знала, что кровь краснее всех оттенков красного? Откуда знала бы цвета зари? Разве ты, глядя на небо, говоришь: «Я верю в голубизну»? Нет, не говоришь, если ты только не слеп. Ты видишь благословенную голубизну и знаешь ее. Понимаешь? Нам нет нужды верить в то, что мы знаем.

– Ах-хо, знаем. Все так.

– Очень возможно, что Файет понимает сциентизм лучше, чем я. Но она не может знать, что это такое, пока не увидит еще живого снежного червяка, разрезанного на сто кусков.

– Уж не хочешь ли ты, чтобы я заставлял всех своих учеников присутствовать при подобных ужасах?

– Чтобы стать по-настоящему комплементарным – да. Они играют в спелад и думают, что знают, как переходить от одной реальности к другой. Но для них это не совсем… реально. Входя в новое мировоззрение, они напоминают стариков в горячем источнике – половина в воде, половина снаружи, не то чтобы сухие и не то чтобы мокрые.

Небо теперь пылало багровым огнем. Стало светлее, и деревья с камнями обретали свои утренние краски. Из всех, кто был на Уркеле в эту ночь, остались только возвращенцы, да и они понемногу расходились, ибо их вера в возвращение Мэллори Рингесса рухнула. Вот она, суть разницы между верой и знанием, подумал Данло. Знание может только укрепиться и стать глубже, вера же хрупка, как стекло. Сотни людей с покрасневшими глазами бросали на Элианору взгляды, полные горькой обиды, и поворачивались к ней спиной, не прощаясь.

На склоне осталось всего сорок восемь мужчин и женщин, знавших то, чего не знали другие. Данло тоже это знал, но ему трудно было объяснить свое знание Старому Отцу. Он знал, что Мэллори Рингесс в некотором смысле все-таки вернулся в Невернес этой ночью. На горе в самом деле побывал бог – стоило только вспомнить восемьдесят тысяч опечаленных лиц, чтобы убедиться в этом. Пророчество Элианоры произвело в Городе какую-то необратимую перемену, и родилось что-то новое. Старый Отец ошибался, полагая, что начатое ею движение просто так возьмет и испарится, как роса под солнцем.

Старый Отец, хорошо читавший тени человеческих мыслей, всмотрелся в лицо Данло и спросил:

– Ты никогда не верил по-настоящему, что Мэллори Рингесс вернется, правда?

– Я ни во что не хочу верить. Я хочу знать… знать все.

– Хо-хо, недурные у тебя запросы. Ты не такой, как другие мои ученики – они хотят только освобождения.

– И при этом так… несвободны.

– Как так? – широко раскрыл глаза Старый Отец.

– Они думают, что нашли систему, которая освободит их.

– А разве это не так?

– Фравашийская система – единственная реальность, которую они держат крепко. А она их еще крепче.

– Значит, ты питаешь мало уважения к нашему пути?

– Нет, почтенный, раньше я очень дорожил им, но только…

Старый Отец подождал немного и попросил:

– Продолжай.

Данло посмотрел на журчащий между деревьев ручеек и спросил:

– Достоинство фравашийской системы состоит в том, чтобы освобождать нас от других систем, да?

– Верно.

– Так не стоит ли нам воспользоваться этой самой системой, чтобы освободиться и от нее заодно?

– Ах-ах. – Старый Отец зажмурился. – Ох-ох-ох.

– Я должен от нее освободиться.

– Ох-х!

– Я должен уйти из твоего дома, пока еще не поздно.

– Ну что ж – все так.

– Прости, почтенный. Ты, наверное, считаешь меня неблагодарным.

Старый Отец открыл глаза, и его рот сложился в улыбку.

– Вовсе нет. Плохая награда учителю, если ученик навсегда остается учеником. Я давно уже знал, что ты уйдешь.

– Чтобы вступить в Орден, да?

– Хо-хо, даже если в Орден тебя не примут, уйти все равно придется. Все мои ученики уходят, узнав то, что узнал ты.

– Я сожалею.

– Ох-хо, а я вот нет. Ты хорошо учился и доставил мне столько радости, что мне даже выразить это трудно – разве что по-фравашийски.

Данло посмотрел, как его собратья-возвращенцы сворачивают меховые подстилки и забирают корзинки с едой. Один, молодой горолог из Лара-Сига, сказал ему, что пора возвращаться в Город.

– Давай-ка попрощаемся здесь, – сказал Старый Отец.

Элианора молча стояла на снегу, обратив лицо к рассветному небу. Другие толпились вокруг нее, тихо говоря что-то. Наконец кто-то один предложил ей руку, чтобы спуститься с горы.

– Через пять дней начнется конкурс, – сказал Данло. – Если меня примут, можно мне будет приходить к тебе, почтенный?

– Нет, нельзя.

Данло опешил и не заметил даже, что все возвращенцы уже ушли.

– Это не мое правило, Данло, а Ордена. Послушникам и кадетам запрещено общаться с фраваши. Нам больше не доверяют, к сожалению.

– Значит…

– Значит, ты сможешь приходить ко мне, только когда станешь пилотом.

– Но ведь на это уйдут годы?

– Значит, мы должны набраться терпения.

– Я ведь могу и провалиться.

– Все возможно. Но настоящая опасность не в том, что ты провалишься, а в том, что ты выдержишь. Большинство членов Ордена отдаются ему душой и телом.

– Они не учились у фравашийского Старого Отца, почтенный.

– Это верно.

– Я должен знать, что это такое – быть пилотом. Благословенным пилотом.

– Хо-хо, говорят, что пилотам доступна самая странная из всех реальностей.

Данло улыбнулся и поклонился Старому Отцу.

– Спасибо тебе за все, что ты дал мне, почтенный. За мокшу, за идеалы ахимсы и ши. И за твою доброту. И за мою шакухачи. Это замечательные дары.

– На здоровье. – Старый Отец посмотрел, как исчезают в лесу последние возвращенцы. – Ты пойдешь в Город со мной?

– Нет. Я, пожалуй, останусь и посмотрю, как восходит солнце.

– Ну а я пойду домой спать, ох-хо.

– До свидания, почтенный.

– До свидания, Данло Дикий. Увидимся.

Старый Отец коснулся головы Данло и пошел обратно. С горы он спускался долго, – и Данло смотрел на него, пока было можно.

Наконец, оставшись наедине с ветром и гагарами, поющими утреннюю песню, он снова повернулся к востоку и стал ждать солнце. Не сознавшись в этом никому, Данло все еще ждал Мэллори Рингесса. Быть может, бог просто задержался – должен же кто-то остаться и встретить его, если он вернется.