Книга: Око Мира
Назад: Глава 29 ГЛАЗА БЕЗ ЖАЛОСТИ
Дальше: Глава 31 ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ЗА УЖИН

Глава 30
ДЕТИ ТЕНИ

Эгвейн сидела у костра, рассматривая обломок статуи, а Перрин спустился к озерцу, чтобы побыть одному. День угасал, и с востока уже налетал ночной ветер, рябью пробегая по воде. Юноша вынул топор из петли на поясе и задумчиво вертел его в руках. Рукоять из ясеневого дерева, длиной с руку, гладкая и прохладная на ощупь. Он ненавидел его. При мысли о том, как он гордился топором дома, в Эмондовом Лугу, Перрина охватил жгучий стыд. Он им так гордился — до того, как узнал, что готов был совершить им.
— Ты так сильно ее ненавидишь? — раздался позади юноши голос Илайаса.
Вздрогнув, Перрин вскочил и уже поднял было топор, но разглядел говорившего.
— Вы можете?.. Вы можете тоже читать мои мысли? Как волки?
Илайас склонил голову набок и насмешливо оглядел юношу.
— Парень, даже слепому под силу прочесть их по твоему лицу. Ладно, выкладывай. Ты ненавидишь девушку? Презираешь ее? Так ведь? Ты был готов убить ее из-за того, что не терпишь ее, из-за того, что она вечно делает из тебя козла отпущения, взваливает на тебя все по-своему, разными женскими способами.
— Эгвейн никогда в жизни ни на кого ничего не взваливала, — возразил Перрин. — Что должна, она всегда делает, а не перекладывает на других. Я не презираю ее, я люблю ее. — Он взглянул на Илайаса, имевшего наглость рассмеяться. — Нет, совсем не это. Я не хочу сказать, что она мне как сестра, но она и Ранд... Кровь и пепел! Если бы вороны настигли нас... Если б... Я не знаю.
— Да нет, знаешь. Если б у нее был выбор, как ей умирать, что она, по-твоему, выбрала бы? Один хороший удар твоего топора или то, как погибали звери, которых мы сегодня видели? Я знаю, что выбрал бы я.
— У меня нет никакого права выбирать за нее. Вы не расскажете ей, да? О... — Руки Перрина сжали рукоять топора; мускулы напряглись, отчетливо вырисовываясь под кожей, сильные мускулы для его возраста, результат долгих часов работы молотом у наковальни мастера Лухана. На миг юноше показалось, что толстая деревянная рукоять топора треснет. — Я ненавижу эту проклятую вещь, — прорычал он. — Я не знаю, что мне с ним делать, хожу с ним с важным видом, словно какой-то дурак. Я бы в дело не смог пустить его, знаете ли. Когда все было для виду, что-то из «может быть», я мог им хвастаться, играть, будто я... — Он вздохнул, голос его стал едва слышен. — Теперь по-другому. Я и в руки его брать больше не хочу!
— Еще возьмешь, не раз.
Перрин поднял топор, собираясь зашвырнуть его в пруд, но Илайас схватил юношу за запястье.
— Тебе еще придется брать его в руки, парень, и чем дольше ты будешь его ненавидеть, тем мудрее воспользуешься им, — мудрее, чем большинство людей. Погоди. Придет время, когда ты больше не сможешь ненавидеть его, вот тогда бросай его как можно дальше и беги прочь.
Перрин взвешивал топор в руках, борясь с искушением утопить его в пруду. Легко ему говорить «погоди». А что, если я подожду и потом НЕ СМОГУ его выбросить?
Юноша открыл было рот, чтобы спросить у Илайаса, но сказать ничего не успел. Послание от волков такое срочное, что глаза у него остекленели. На миг он забыл, что хотел сказать, забыл, что вообще хотел что-то говорить, забыл даже о том, что умеет говорить, что умеет дышать. Лицо Илайаса тоже вытянулось, а глаза, казалось, смотрели внутрь и куда-то далеко. Затем все исчезло так же быстро, как и пришло. Видение длилось лишь один удар сердца, но и этого хватило.
Перрин встряхнулся и глубоким вдохом наполнил легкие. Илайас не медлил ни секунды; едва завеса спала у него с глаз, он без колебаний устремился к костру. Перрин безмолвно побежал за ним следом.
— Туши костер! — хрипло выкрикнул Илайас Эгвейн. Он нетерпеливо махал рукой и, казалось, пытался кричать шепотом. — Гаси же его!
Девушка поднялась на ноги, недоуменно вытаращившись на Илайаса, потом шагнула к огню, но медленно, явно не понимая, что происходит.
Илайас, едва не оттолкнув ее с дороги, кинулся к костру, подхватил железный чайник-котелок, обжегся и выругался. Жонглируя горячим котелком, он опрокинул его в огонь. Отстав от бородача на шаг, подбежал Перрин и тотчас же принялся ногами забрасывать землю на шипящие угли, остаток чая еще выплескивался на огонь, шипя и поднимаясь усиками пара. Перрин остановился, лишь затоптав последний уголек.
Илайас бросил чайник Перрину, который тут же выронил его, издав сдавленный вопль. Перрин подул на пальцы, хмуро косясь на Илайаса, но мужчина в шкурах был слишком занят беглым осмотром стоянки и больше ни на что не обращал внимания.
— Нет никаких шансов скрыть, что кто-то здесь побывал, — сказал Илайас. — Нам нужно просто поторапливаться и надеяться. Может, им не захочется утруждать себя. Кровь и пепел, но я был уверен, что это были вороны.
Перрин торопливо бросил седло на Белу и придержал топор у бедра, когда наклонился затянуть подпругу.
— Что такое? — спросила Эгвейн. Голос ее дрожал. — Троллоки? Исчезающий?
— Идите на восток или на запад, — сказал Илайас Перрину. — Найдите, где спрятаться, а я, как только удастся, присоединюсь к вам. Если они заметят волков... — Он метнулся прочь, пригибаясь так, словно бы собирался бежать, точно волк, на четвереньках, и растворился в удлиняющихся вечерних тенях.
Эгвейн торопливо собирала свои немногие пожитки, но по-прежнему требовала от Перрина объяснений. Ее голос был настойчив и с каждой минутой, пока тот хранил молчание, становился все испуганней. Сам он тоже был испуган, но страх заставлял ребят двигаться быстрее. Перрин обождал, пока они не направились на заходящее солнце. Торопливо шагая впереди Белы и придерживая топор у груди обеими руками, он через плечо урывками рассказывал, что знал, в то же время высматривая местечко, куда бы можно было забиться, как в нору, и подождать Илайаса.
— Приближается много людей, на лошадях. Они нагнали волков сзади, но люди пока их не заметили. Всадники направляются к озеру. Скорей всего, к нам они никакого отношения не имеют, просто тут единственный источник воды на мили вокруг. Но Пестрая говорит... — Перрин глянул через плечо. Вечернее солнце наложило странные тени на лицо девушки, в этих тенях терялось выражение ее лица. О чем она думает? Смотрит так, будто больше не знакома с тобой? Узнает ли она тебя вообще? — Пестрая говорит, они как-то не так пахнут. Это... что-то вроде того, как неправильно пахнет бешеная собака. — Озеро позади них исчезло из виду. В сгущающихся сумерках Перрин еще различал валуны — обломки статуи Артура Ястребиного Крыла, но не мог определить, на котором из камней горел костер. — Мы будем держаться от них подальше, найдем какое-нибудь укрытие и подождем Илайаса.
— А почему мы должны из-за них волноваться? — спросила Эгвейн. — Если я правильно поняла, здесь нам ничего не грозит. Здесь должно было быть безопасно. Свет, да должно же быть какое-то безопасное место.
Перрин стал внимательнее присматриваться, отыскивая возможные укрытия. Они не успели далеко отойти от пруда, а сумерки все густели. Вскоре станет совсем темно. Бледный свет все еще подкрашивал гребни холмов. Из лощин, где уже почти ничего не было видно, этот свет по контрасту казался очень ярким. Слева на фоне неба резко выделялось что-то темное — большой плоский камень торчал из склона, скрывая все под собой во мраке.
— Сюда, — сказал Перрин.
Он рысцой устремился к холму, бросая через плечо взгляды и проверяя, нет ли какого признака приближающихся людей. Ничего — пока. Не раз юноша останавливался и ждал, пока девушка и лошадь нагонят его. Эгвейн почти прижалась к шее Белы, и кобыла аккуратно выбирала путь по неровной земле. У Перрина мелькнула мысль, что обе они устали, наверное, гораздо сильнее, чем он считал. Лишь бы это убежище оказалось хорошим. Вряд ли мы сумеем найти другое.
У основания холма Перрин внимательно осмотрел массивную плоскую глыбу, выступающую из склона почти у самого гребня и отчетливо вырисовывающуюся на фоне неба. Было что-то странно знакомое в том, как громадная плита словно образовывала неправильные ступени, три с одной стороны и одну — с другой. Юноша подобрался к плите поближе и ощупал камень, пройдя вдоль него. Несмотря на столетия работы ветра и дождя, Перрин почувствовал под рукой четыре соединенные колонны. Он поднял взгляд к ступенчатой вершине камня, возвышавшейся над его головой гигантским навесом. Пальцы. Мы найдем убежище в руке Артура Ястребиного Крыла. Может быть, здесь сохранилась частица его справедливости.
Перрин жестом подозвал к себе Эгвейн. Она не сдвинулась с места, поэтому он соскользнул к подножию холма и рассказал ей, что обнаружил.
Эгвейн посмотрела на холм, вытянув шею.
— Как тебе удалось хоть что-то разглядеть?
Перрин открыл было рот, потом захлопнул. Облизнул губы оглянувшись, в первый раз по-настоящему ясно осознал, что он видит. Солнце уже село. Теперь — совсем, а полную луну скрывали облака, но окружающее ему по-прежнему представлялось окаймленным темно-пурпурной бахромой.
— Я ощупал скалу, — наконец сказал он. — То, что нужно. Даже если они доберутся сюда, им ни за что не различить нас в такую темень.
Перрин взял Белу под уздцы и повел ее под защиту каменной руки. Спиной он чувствовал взгляд Эгвейн.
Когда юноша помог ей слезть с седла, ночь разорвали крики, донесшиеся со стороны озерца. Девушка положила ладонь на руку Перрина, и тот понял ее несказанный вопрос.
— Люди заметили Ветра, — сказал он неохотно. Было трудно понимать смысл волчьих мыслей. Что-то об огне. — У них факелы. — Перрин подтолкнул девушку под каменные пальцы и скорчился рядом с ней. — Они разбились на группы для поисков. Их так много, а волки все ранены. — Он постарался, чтобы голос его звучал теплее. — Но Пестрая и другие смогут держаться от них в стороне, даже раненые, и к тому же люди не ожидают обнаружить нас. Люди обычно не видят того, чего не ждут увидеть. Скоро они бросят поиски и разобьют лагерь. — Илайас был вместе с волками, и он их не оставит, пока за ними гонятся. Так много всадников. И с таким упорством. Почему они так упорны?
Перрин увидел, как кивнула Эгвейн. Девушка думала, что в полумраке он этого не заметит.
— С нами все будет в порядке, Перрин.
Свет, подумал он удивленно, да ОНА пытается МЕНЯ успокоить.
Крики все не стихали. Небольшие цепочки факелов двигались вдалеке — мерцающие во мраке светлячки.
— Перрин, — негромко сказала Эгвейн, — ты будешь со мной танцевать в День Солнца? Если к тому времени мы будем дома?
Плечи Перрина дрогнули. Он не издал ни звука и не знал, смеяться ему или плакать.
— Буду. Обещаю! — Против воли ладони юноши сжали топор, напомнив ему, что тот по-прежнему у него в руках. Голос Перрина упал до шепота: — Я обещаю, — произнес он вновь, лишь надеясь.
Теперь группы всадников с факелами рассыпались по холмам, по десять-двенадцать человек. Сколько было таких групп, Перрин определить не мог. Порой в поле зрения оказывалось три или четыре конника, рыскающих взад-вперед. Они перекликались друг с другом, и иногда в ночи слышались лишь лошадиное ржание и людские крики.
Перрин видел все сразу с разных мест. Он притаился на склоне холма вместе с Эгвейн, следя за движущимися во тьме факелами-светляками, и мысленно бежал в ночи вместе с Пестрой, и с Ветром, и с Прыгуном. Волки были слишком изранены воронами, чтобы бежать быстро или далеко, поэтому они стремились отогнать людей из сумрака, вытеснить их под защиту огней. В конце концов, когда в ночи бродят волки, люди всегда ищут безопасности у огня. Некоторые верховые вели в поводу лошадей без седоков; животные пронзительно ржали и вставали на дыбы, дико выкатывая глаза, храпя и вырывая поводья из рук, и разбегались во все стороны, когда среди них метались серые фигуры. Лошади под всадниками тоже громко ржали, когда из темноты вылетали серые тени, острые клыки рвали им сухожилия, порой и всадники тоже кричали — перед тем, как челюсти вгрызались им в горло. Илайас был там же, различимый еще более смутно, крадущийся в ночи со своим длинным кинжалом, — двуногий волк с одним острым стальным клыком. Крики все чаще переходили в проклятья, но никто и не думал отказываться от поисков. Вдруг Перрин понял, что люди с факелами следуют какому-то плану. Каждый раз какой-нибудь из отрядов появлялся в поле его зрения — по крайней мере, один из них, — все ближе к склону того холма, где они с Эгвейн Прятались. Илайас велел прятаться, но... Что, если мы побежим? Может, нам удастся скрыться во тьме, если мы не будем останавливаться. Может быть, темнота нам поможет.
Юноша повернулся к Эгвейн, но решение его уже запоздало. Сбившиеся в кучу факелы — их было с дюжину — появились у подножия холма, покачиваясь в такт лошадиной рыси. Острия пик мерцали в свете факелов. Перрин замер, затаив дыхание, пальцы стиснули рукоять топора.
Всадники проскакали мимо холма, но один из них что-то крикнул, и факелы повернули обратно. Мысли Перрина лихорадочно метались, стараясь отыскать для него и Эгвейн путь бегства. Но как только они с девушкой двинутся с места, их неминуемо увидят, если уже не увидели, а как только их заметят, скрыться вряд ли удастся, даже если на помощь придет темнота.
Всадники приближались к подножию холма, каждый держал в одной руке факел, а в другой — длинное копье, правя лошадью коленями. В свете факелов Перрин разглядел белые плащи Детей Света. Воины высоко поднимали факелы и наклонялись вперед в своих седлах, всматриваясь в глубокие тени под пальцами Артура Ястребиного Крыла.
— Там, вверху, что-то есть, — сказал один из всадников. Голос его звучал чересчур громко, будто он сам боялся того, что крылось вне света факелов. — Говорю вам, там вполне может кто-то прятаться. Это не лошадь?
Эгвейн положила ладонь на руку Перрина; в темноте глаза девушки казались огромными. Ее безмолвный вопрос был очевиден, несмотря на тень, скрадывающую черты лица девушки. Что делать? Илайас и волки по-прежнему гонялись в ночи. Лошади внизу нервно переступали с ноги на ногу. Если сейчас мы побежим, они тут же нас догонят.
Один из Белоплащников двинул свою лошадь вперед и выкрикнул, задрав голову к вершине холма:
— Если вы понимаете человеческую речь, спускайтесь и сдавайтесь! Вам не будет причинено никакого вреда, если вы ходите в Свете. Если вы не сдадитесь, то все будете убиты. У вас на раздумья одна минута!
Копья опустились, длинные стальные острия сверкнули в свете факелов.
— Перрин, — прошептала Эгвейн, — нам от них не убежать. Если мы не сдадимся, они нас убьют. Перрин?
Илайас и волки по-прежнему свободны. Еще один отдаленный захлебнувшийся вскрик: какой-то Белоплащник оказался слишком близко к Пестрой. Эгвейн вопросительно смотрела на Перрина, ожидая решения. Если мы побежим... Он устало покачал головой, встал, словно бы в трансе, и заковылял вниз по холму в сторону Детей Света. Он услышал, как Эгвейн вздохнула и пошла за ним, еле-еле волоча ноги. Почему Белоплащники столь настойчивы, будто они страшно ненавидят волков? Почему они пахнут как-то не так? Перрину показалось, что он сам почуял этот неправильный запах, когда ветер подул от всадников.
— Брось топор! — повелительно сказал юноше командир отряда.
Перрин ковылял к нему, морща нос, стараясь отделаться от того запаха, который, как ему казалось, он чувствовал.
— Брось его, дубина! — Копье предводителя нацелилось Перрину в грудь.
Мгновение Перрин ошеломленно смотрел на наконечник копья, такой острый, что он без труда мог пронзить юношу насквозь, и вдруг выкрикнул:
— Нет!
Но кричал он не всаднику.
Из ночи возник Прыгун, и Перрин был един с волком. Прыгун, который щенком наблюдал за парящими орлами и которому так сильно хотелось летать в небе так, как летают орлы. Щенок подскакивал и прыгал, пока не сумел подпрыгнуть выше любого волка, и, повзрослев, никогда не забывал своей щенячьей мечты о парении в небе. Из ночи возник Прыгун и оторвался от земли в прыжке, воспарив, словно орел. У Белоплащника была лишь секунда, — только чтобы разразиться бранью, а потом челюсти Прыгуна сомкнулись на горле человека, наставившего копье на Перрина. Толчок оказался столь силен, что всадника просто выбило из седла, и оба, человек и большой волк, упали. Перрин почувствовал, как раздробилось человечье горло, ощутил вкус крови.
Прыгун приземлился мягко, уже отпустив убитого им человека. Шерсть волка была испачкана кровью, не только его собственной, но и чужой кровью. Глубокая рана пересекала волчью морду, проходя через пустую левую глазницу. Здоровый глаз волка на миг встретился со взглядом Перрина. Беги, брат! Волк крутанулся, чтобы прыгнуть опять, чтобы взмыть в воздух в последний раз, но копье пригвоздило его к земле. Второй кусок стали ударил волка меж ребер, вонзившись в землю под ним. Изворачиваясь и дергая ногами, Прыгун кусал державшие его древки. Парить!
Боль нахлынула на Перрина, и он испустил дикий вопль, в котором было что-то от волчьего воя. Ни о чем не думая, юноша рванулся вперед, по-прежнему крича. Все мысли исчезли. Верховые сблизились слишком тесно и не могли действовать копьями, а топор летал перышком в руках Перрина, один огромный волчий клык из стали. Что-то обрушилось на голову юноше, и, падая, он еще не знал, кто умер: Прыгун или он сам.
...парить словно орел.
* * *
Бормоча, Перрин открыл затуманенные глаза. Голова у него болела, а почему, он не помнил. Щурясь от света, он огляделся. Эгвейн стояла на коленях и смотрела на лежащего юношу. Они находились в квадратной палатке — не меньше комнаты средних размеров в жилом доме на ферме, с полотняным полом. Масляные светильники на высоких подставках, по одной в каждом углу, заливали палатку ярким светом.
— Хвала Свету, Перрин, — прошептала девушка. — Я боялась, что они тебя убили.
Не ответив, Перрин пристально посмотрел на седоволосого мужчину, сидевшего на единственном в палатке стуле. Темноглазое, доброе, как у любящего деда, лицо повернулось к юноше, лицо, так не соответствующее бело-золотому табару, который носил мужчина, и стянутым ремнями, сверкающим доспехам поверх его снежно-белых одежд. Лицо казалось доброжелательным, грубовато-добродушным и величавым, и что-то в нем соответствовало элегантной простоте и строгости всего в палатке. Стол, походная кровать, умывальник с простым белым тазом и кувшином, единственный деревянный сундук, инкрустированный незатейливым геометрическим узором. Дерево было отполировано до мягкого блеска, оно блестело тускло, совсем неярко, и ничто не бросалось в глаза. Вся обстановка в палатке несла на себе печать мастерства, но только тот, кто когда-либо наблюдал за работой истинного мастера — такого, как мастер Лухан или столяр-краснодеревщик мастер Айдайр, — мог увидеть в предметах суть творчества.
Хмурясь, мужчина пальцем ворошил на столе две небольшие кучки каких-то вещей. В одной из них Перрин узнал содержимое своих карманов и собственный поясной нож. Серебряная монета, подарок Морейн, покатилась по столу, и мужчина задумчиво толкнул ее обратно. Сморщив губы, он оставил кучки в покое и взял со стола топор Перрина, взвесив его в руках. Потом мужчина вновь обратил внимание на жителей Эмондова Луга.
Перрин попытался встать. Резкая боль пронзила руки и ноги — и он шлепнулся обратно. Сейчас впервые юноша сообразил, что связан по рукам и ногам. Он обернулся к Эгвейн. Та горестно пожала плечами и изогнулась так, чтобы Перрин увидел ее спину. Полдюжины ремней стягивали запястья и лодыжки девушки, глубоко впившись в плоть. Между путами на ее лодыжках и запястьях был пропущен кусок веревки, настолько короткий, что, встань Эгвейн на ноги, и у нее не будет возможности выпрямиться.
Перрин захлопал глазами. То, что их связали, само по себе шокировало, но веревок на них было столько, что хватило бы удержать лошадь. Что они о нас вообразили?
Седоволосый наблюдал за пленниками с любопытством и вниманием, совсем как мастер ал'Вир, раздумывающий над какой-то проблемой. Про топор в своих руках он словно забыл.
Полог шатра качнулся в сторону, и в палатку вошел высокий мужчина. На его длинном и худом лице выделялись глаза, посаженные так глубоко, что казалось, будто они смотрят из каверн. Излишком плоти он не отличался, жира не было вовсе; кожа туго обтягивала мускулы и кости.
Перрин успел заметить снаружи лагерные костры в ночной тьме и двух стражей в белых плащах у входа в палатку, затем полог упал вниз. Как только вошедший оказался в шатре, он остановился, выпрямившись, будто железный стержень, и глядя перед собой, на дальнюю стенку шатра. Его пластинчато-кольчужные доспехи отливали серебром на фоне снежно-белого плаща и одежды.
— Милорд Капитан.
Голос его оказался таким же жестким, как и стойка, и скрипучим, но каким-то тусклым, лишенным всяких эмоций. Седоволосый небрежно махнул рукой.
— Будьте непринужденней, чадо Байар. Вы уже подсчитали наши потери в этой... стычке?
Высокий мужчина расставил ноги, но большей непринужденности в его позе Перрин не заметил.
— Девять человек погибло, Милорд Капитан, и двадцать три ранено, семеро из них — серьезно. Но верхом могут ехать все. Тридцать лошадей пришлось умертвить. У них перерезаны сухожилия! — Эти слова он особо подчеркнул своим бесстрастным голосом, будто происшедшее с лошадьми было хуже, чем смерть и ранения людей. — Многие запасные лошади разбежались. Некоторых на рассвете мы сможем найти, Милорд Капитан, но волки, что разогнали их... поэтому, чтобы собрать их всех, потребуется не один день. Люди, которым полагалось присматривать за лошадьми, назначены в ночную стражу до нашего прибытия в Кэймлин.
— У нас ни одного лишнего дня, чадо Байар, — мягко произнес седоволосый. — Мы выступаем на рассвете. Этого решения не изменит ничто. В Кэймлине мы должны быть вовремя, так?
— Как прикажете, Милорд Капитан.
Седоволосый бросил взгляд на Перрина и Эгвейн, затем опять отвернулся.
— И что мы имеем, кроме этих двух юнцов?
Байар глубоко втянул воздух и помедлил с ответом.
— У меня есть ободранный волк, который был с ними заодно, Милорд Капитан. Из волчьей шкуры выйдет превосходный коврик для палатки Милорда Капитана.
Прыгун! Даже не осознавая, что делает, Перрин зарычал и попытался освободиться от своих пут. Веревки врезались ему в кожу — запястья стали скользкими от крови, — но не поддались.
Впервые Байар взглянул на пленников. Эгвейн отшатнулась. Лицо мужчины было столь же бесстрастным, как и голос, но в запавших глазах пылал жестокий огонь, совсем как пламя в очах Ба'алзамона. Байар ненавидел их так, будто они долгие годы были его врагами, а не людьми, которых он прежде никогда не видел.
Перрин с вызовом уставился ему в глаза. Рот его скривился в улыбке при мысли о том, как его зубы вонзаются в горло мужчины.
Вдруг улыбка юноши исчезла, и он содрогнулся. Мои зубы? Я же человек, а не волк! Свет, должен же быть конец этому! Но он по-прежнему не отводил взора от горящих глаз Байара: ненависть за ненависть.
— Мне нет дела до ковриков из волчьей шкуры, чадо Байар. — Упрек в голосе Капитана был мягким, но спина Байара вмиг отвердела, его взор уперся в стену палатки. — Вы докладывали о том, чего мы добились этой ночью, разве нет? Если мы вообще чего-то добились.
— Стаю, которая напала на нас, я могу оценить в пятьдесят или больше зверей, Милорд Капитан, из них мы убили по меньшей мере двадцать, возможно тридцать, волков. Я не считаю, что розыски трупов следует продолжать ночью, рискуя потерять еще несколько лошадей. Утром я соберу и сожгу убитых волков, тех, которых не утащат под покровом темноты. Кроме этих двух, было еще по крайней мере с дюжину людей. Полагаю, мы разделались с четырьмя или пятью из них, но маловероятно, что нам удастся найти еще хоть одно тело, исходя из обыкновения Приспешников Тьмы уносить своих мертвецов, дабы скрыть понесенный ими урон. По-видимому, это была согласованная засада, но возникает вопрос о...
У Перрина перехватило горло, когда худой мужчина продолжил свой доклад. Илайас? Осторожно, без всякого желания, он попытался почувствовать Илайаса, волков... И ничего не обнаружил. Было так, словно он никогда не проникал в мысли волков. Либо они погибли, либо оставили нас. Ему захотелось рассмеяться горьким смехом. Наконец-то случилось то, чего он так желал, но цена этого оказалась высока.
В этот самый момент седоволосый засмеялся низким, презрительным смешком, от которого на щеках Байара проступили алые пятна.
— Итак, чадо Байар, ваше заключение: свыше пятидесяти волков и больше десятка Приспешников Тьмы напали на нас из подготовленной заранее засады. Да? Видимо, так, если уж вы видели пару-тройку сражений.
— Но, Милорд Капитан Борнхальд...
— Я бы сказал — шесть или восемь волков, чадо Байар, а из людей, наверное, лишь эти двое. Вы выказываете искреннее рвение, но не имеете никакого опыта действий вне города. Совсем другое дело — нести Свет, когда улицы и дома далеко. Ночью обыкновенно волки кажутся числом более, чем есть на самом деле, — и люди тоже. Я думаю, самое большее — шесть или восемь. — Румянец Байара постепенно становился все темнее. — Полагаю также, что были они здесь по той же самой причине, что и мы: тут единственный доступный источник воды, по крайней мере на день пути в любом направлении. Гораздо более простое толкование — и обычно оно самое верное. Наберетесь опыта, научитесь.
По мере того как добродушный на вид мужчина говорил, лицо Байара покрывалось мертвенной бледностью; алые пятна на его впалых щеках по контрасту с ней обрели багровый оттенок. На мгновение он скосил глаза на двух пленников.
Теперь он нас ненавидит еще больше, подумал Перрин, за то, что мы слышали эти слова. Но почему он вообще нас ненавидит?
— Каково ваше мнение вот об этом? — спросил Капитан, показывая Байару Перринов топор.
Байар вопросительно взглянул на своего командира и, дождавшись ответного кивка, взял оружие. Он взвесил топор в руке и удивленно хмыкнул, затем коротко взмахнул им над головой, описав небольшую дугу и едва не задев верх палатки. Топором он орудовал так уверенно, будто родился с ним в руках. Восхищение, смешанное с завистью, промелькнуло на миг на худом лице, но, когда Байар опустил топор, лицо его было столь же бесстрастно, как и раньше.
— Превосходно сбалансировано, Милорд Капитан. Сделано просто, но очень хорошим кузнецом-оружейником, возможно даже мастером. — Горящие мрачным огнем глаза Байара обожгли пленников. — Оружие отнюдь не деревенских жителей, Милорд Капитан. Никак не фермеров.
— Конечно, нет. — Седоволосый повернулся к Перрину и Эгвейн с легким упреком и усталой улыбкой — добрый дедушка, которому известно, что его внуки напроказничали. — Меня зовут Джефрам Борнхальд, — сказал он им. — Ты, как я донял, — Перрин. Но вот вы, молодая женщина, как ваше имя?
Перрин сердито посмотрел на седого, но Эгвейн качнула головой.
— Не будь глупым, Перрин. Я — Эгвейн.
— Просто Перрин и просто Эгвейн, — тихо произнес Борнхальд. — Но, полагаю, если вы и вправду Друзья Темного, то вы желали бы скрывать свои подлинные имена по возможности подольше.
Перрин с трудом, но сам поднялся на колени; большего не позволяли путы.
— Мы не Друзья Темного! — гневно возразил он.
Слова еще не успели слететь с его губ, как Байар оказался возле Перрина. Мужчина двигался, словно змея. Юноша заметил, как рукоять топора резко двинулась к нему, и попытался пригнуться, но тяжелое топорище попало ему повыше уха. Лишь то обстоятельство, что Перрин отстранился от удара, спасло юношу, и он не упал с проломленным черепом. И все равно у него искры из глаз посыпались. От удара о землю перехватило дыхание. В голове звенело, и кровь заструилась по щеке юноши.
— У вас нет никакого права, — начала Эгвейн и пронзительно вскрикнула, когда рукоять топора метнулась к ней. Девушка отшатнулась вбок, и топорище со свистом пронеслось в воздухе, когда она упала на полотно пола.
— Лучше вам впредь быть сдержаннее на язык и не дерзить, — сказал Байар, — когда говорите с Помазанником Света, иначе можете лишиться языков.
Худшим из всего было то, что в голосе Байара по-прежнему не слышалось никаких эмоций. Отрезать языки пленникам не доставило бы ему удовольствия и не вызвало бы сожаления; это просто нечто такое, что ему пришлось бы сделать.
— Спокойнее, чадо Байар. — Борнхальд снова посмотрел на пленников. — Полагаю, вам не очень много известно о Помазанниках, или о Лордах-Капитанах Детей Света, не так ли? Нет, по-моему, не много. Так что хотя бы ради Байара постарайтесь не спорить и не кричать, хорошо? Я хочу только, чтобы вы шли в Свете, не больше, и если гнев возьмет над вами верх, это не поможет никому из нас.
Перрин поднял взгляд на мужчину с худым лицом, возвышающегося над ним и девушкой. Ради Байара? Юноша заметил про себя, что Капитан не приказал тому отойти от них, Байар встретил взгляд юноши и улыбнулся: улыбка коснулась лишь его губ, но кожа на скулах натянулась еще больше, от чего лицо стало очень напоминать череп. Перрин содрогнулся.
— Мне доводилось слышать о людях, бегающих вместе с волками, — в раздумье произнес Борнхальд, — хотя сам я прежде этого не видел. Как предполагают, люди разговаривают с волками и с прочими созданиями Темного. Мерзкое дело. Это заставляет меня опасаться, что Последняя Битва и в самом деле грядет.
— Волки не... — Перрин оборвал себя, когда носок сапога Байара оттянулся назад. Глубоко вздохнув, юноша продолжил более спокойным тоном. С гримасой разочарования Байар опустил ногу. — Волки — не создания Темного. Они ненавидят Темного. По крайней мере, троллоков они ненавидят и Исчезающих.
Перрин был поражен, заметив, как кивнул худолицый, кивнул, будто бы каким-то своим мыслям.
Борнхальд приподнял бровь.
— Кто тебе это сказал?
— Страж, — ответила Эгвейн. Она съежилась под горящим взглядом. — Он говорил, что волки ненавидят троллоков, а троллоки боятся волков.
Перрин обрадовался, что она не упомянула Илайаса.
— Страж, — вздохнул седой. — Создание ведьм из Тар Валона. Что еще мог сказать вам этот тип, коли он сам Друг Темного и слуга Приспешников Тьмы? Вы что, не знаете, что у троллоков волчьи рыла, и клыки, и волчья шерсть?
Перрин заморгал, желая одного: чтобы прояснилось у него в голове. Он по-прежнему чувствовал себя так, будто в голове у него — застывшая студнем боль, но была какая-то неправильность. Ему никак не удавалось разобраться со своими мыслями, чтобы уразуметь разгадку всего этого.
— Не у всех троллоков, — пробормотала Эгвейн. Перрин бросил на Байара настороженный взгляд, но худой просто наблюдал за девушкой. — У некоторых есть рога, как у баранов или козлов, или ястребиные клювы, или... ну, всякое такое прочее.
Борнхальд сокрушенно покачал головой.
— Я предоставляю вам шанс, а вы с каждым словом зарываете себя все глубже. — Он поднял руку с выставленным пальцем. — Вы бежали вместе с волками, созданиями Темного. — Второй палец: — Вы признали, что знакомы со Стражем, еще одним созданием Темного. Сомневаюсь, чтобы он рассказывал вам о том, чем занимается, если встреча ваша была лишь мимоходом. — Третий палец: — У тебя, юноша, в кармане была марка Тар Валона. Большинство людей вне Тар Валона стараются побыстрее избавиться от таких монет. Если только они не служат ведьмам Тар Валона. — Четвертый: — Ты нес с собой боевое оружие воина, хотя в то же время одет ты как фермерский парень. Следовательно, скрытничаешь и таишься. — Поднятый большой палец: — Вам известно про троллоков и Мурддраалов. Так далеко к югу лишь считанные грамотеи да те, кто побывал в Пограничных Землях, верят, что они существуют, что они не вымысел из преданий и рассказов. Может, вы бывали в Пограничных Землях? Если так, то скажите мне: где именно? Я порядком постранствовал в Пограничных Землях — мне они хорошо знакомы. Нет? Что ж, тогда ладно. — Он посмотрел на свои выпрямленные пальцы, затем со стуком уронил ладонь на стол. Выражение на лице доброго дедушки говорило о том, что внуки и в самом деле вели себя очень плохо и навлекли на себя серьезные неприятности. — Почему бы вам не рассказать мне правду: как вы докатились до того, что бегаете по ночам с волками?
Эгвейн уже открыла рот, но Перрин заметил упрямство в движении ее подбородка и мигом сообразил, что она собирается рассказать одну из тех придуманных ими историй. Этого делать не стоило. Не сейчас и не здесь. Голова у Перрина болела, и ему очень хотелось, чтобы у него было время подумать, но времени-то как раз и не было. Откуда знать, где бывал этот Борнхальд, с какими странами и городами он хорошо знаком? Если он уличит их во лжи, вернуться к правде станет невозможно. Тогда Борнхальд будет совершенно убежден, что они — Приспешники Тьмы.
— Мы из Двуречья, — быстро сказал Перрин.
Эгвейн в открытую вытаращилась на него, лишь потом спохватившись, а он торопливо стал излагать правду — или вариант правды. Они вдвоем покинули Двуречье, чтобы увидеть Кэймлин. По пути прослышали о развалинах огромного города, но когда они нашли Шадар Логот, там кишмя кишели троллоки. Им вдвоем удалось спастись за рекой Аринелле, но к этому времени они совсем заблудились. Потом они совершенно случайно встретили человека, который предложил провести их к Кэймлину. Он заявил, что его имя — не их дело, и вряд ли этот незнакомец излучал дружелюбие, но им нужен был проводник. В первый раз волков они оба увидели после того, как появились Дети Света. Все, что они пытались сделать, — это спрятаться, чтобы их не съели волки или не убили люди или лошади.
— ...Если бы мы знали, что вы — Дети Света, — закончил юноша, — мы бы попросили у вас помощи.
Байар недоверчиво хмыкнул. Перрина такое отношение озаботило мало: если удастся убедить Капитана, то Байар им не Страшен. Ясно, что Байар дышать перестанет, прикажи ему Лорд-Капитан Борнхальд.
— Не вижу тут никакого Стража, — чуть погодя произнес седоволосый мужчина.
Выдумка Перрина подвела юношу — он понимал: чтобы обдумать все, нужно время. В возникшую паузу-брешь устремилась Эгвейн:
— Его мы встретили в Байрлоне. В городе полным-полно людей, спустившихся после зимы с копей, и в гостинице нас посадили с ним за один стол. Мы с ним только раз поговорили за едой.
Перрин вздохнул свободнее. Спасибо, Эгвейн.
— Верните им их пожитки, чадо Байар. Не оружие, разумеется. — Байар удивленно посмотрел на Борнхальда, и тот добавил: — Или же вы из тех, кому по душе грабить непросвещенных, чадо Байар? Это же дурное занятие, да? Ни один человек не может быть вором и ходить в Свете.
Казалось, Байар боролся с соблазном не поверить этому предположению.
— Значит, вы нас отпускаете? — В голосе Эгвейн звучало удивление. Перрин поднял голову и посмотрел на Капитана.
— Конечно, нет, дитя, — печально сказал Борнхальд. — Может, вы и рассказываете правду о том, что вы из Двуречья, поскольку знаете о Байрлоне и рудниках. Но вот Шадар Логот?.. Это название известно очень и очень немногим, большинство из них — Друзья Темного, и каждый, кому известно достаточно, чтобы знать это название, сведущ достаточно, чтобы не соваться туда. Советую вам по пути в Амадор придумать историю получше. Время у вас будет, так как нам придется задержаться ненадолго в Кэймлине. Правда, дитя, — предпочтительна. В правде и в Свете — свобода.
Байар забыл о своей робости перед седоволосым. Он резко отвернулся от пленников, в словах его прозвучала оскорбительная резкость.
— Вы не можете! Это не позволено! — Борнхальд насмешливо приподнял бровь, и Байар, поперхнувшись, мигом сбавил тон: — Простите меня, Милорд Капитан. Я забылся, и я смиренно прошу прощения и готов подвергнуть себя епитимье, но, как отметил сам Милорд Капитан, мы должны быть в Кэймлине вовремя, а так как большая часть запасных лошадей разбежалась, то нам и без пленников будет трудно поспеть туда в срок.
— И что же вы предлагаете? — тихо спросил Борнхальд.
— Кара для Приспешников Тьмы — смерть! — От ровного голоса, которым были сказаны эти слова, их смысл стал еще более зловещим и ошеломляющим. Таким тоном можно было предлагать раздавить букашку. — С Тенью не может быть перемирия. Нет снисхождения Друзьям Темного.
— Рвение должно приветствовать, но, как мне часто приходится замечать своему сыну Дэйну, чрезмерное усердие может обернуться прискорбной ошибкой. Вспомните к тому же, о чем говорят Догматы. Ни один человек не потерян настолько, что его нельзя было бы вывести к Свету. Эти двое юны. Они еще не могли оказаться глубоко в Тени. Их еще можно привести к Свету, если только они позволят поднять пелену Тени с их глаз. Мы обязаны предоставить им такую возможность.
На миг Перрин почти почувствовал расположение к похожему на ласкового дедушку мужчине, который встал между ним и Байаром. Затем Борнхальд с улыбкой, по-отечески ласковой, повернулся к Эгвейн.
— Если вы откажетесь прийти к Свету к тому времени, когда мы достигнем Амадора, я буду вынужден передать вас Вопрошающим, а по сравнению с ними рвение Байара — не более чем свеча перед Солнцем. — Седоволосый говорил, словно человек, который сожалеет о том, что принужден делать, но у которого и в мыслях нет совершить нечто выходящее за рамки своих прямых обязанностей — как он их понимает. — Раскайся, отрекись от Темного, приди к Свету, исповедуйся в своих грехах и расскажи о том, что тебе известно об этих мерзостях с волками, и ты будешь избавлена от кары. Ты пойдешь свободно, в Свете.
Внимательный взгляд упал на Перрина, и Борнхальд сокрушенно вздохнул. Ледяной холод сковал юношу.
— Но вот ты, просто Перрин из Двуречья... Ты убил двоих Детей. — Борнхальд коснулся топора, который Байар по-прежнему держал в руках. — Что до тебя, то, боюсь, в Амадоре тебя ждет виселица.
Назад: Глава 29 ГЛАЗА БЕЗ ЖАЛОСТИ
Дальше: Глава 31 ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ЗА УЖИН