До них это продолжительное путешествие уже не раз повторили предшественники. Башни понемногу заполнялись обитателями. Марс был уже не тот.

Репортажи о запусках транслировались практически всеми визгунами и пискунами. Постепенно ажиотаж утих, человечество вернулось к своим привычным занятиям: поучать других уму-разуму, глазеть на футбол, достигать святости, чистить кому-то морду, коллекционировать антикварные издания, читать новомодных писателей, стихоплетствовать, заливать за воротник, ширяться, писать картины и высекать статуи, уважать, презирать или любить ближнего своего, размышлять, фантазировать, находить партнера для совокуплений или показывать ему фигу, болеть, врачевать, умствовать, вести себя последней сволочью, смеяться, рыдать и умирать. Короче, на что было способно, то и вытворяло.

Лишь на «Конфу» оно проделывало невозможное.

Пассажиров будили сменами по шесть человек в каждой. После разминки в спортзале им давали двадцатиминутный перерыв, в течение которого они могли сидеть и пить кофе, нагретый теплом их собственной крови. Разрешалось также разговаривать. Или молчать.

— Я мечтал попасть на Марс. Не могу сказать, что преуспел в жизни, — говорил мужчина по имени Фихт; довольно унылая личность, сутулый и потертый человечек. Речь его была весьма лапидарна. — Я астроном. По слухам, на Марсе отличные условия. Для наблюдений. Очень хочется чего-то достичь. Хоть в кои-то веки. Или научиться новому. — Он бросил взгляд на соседа. — Вы, должно быть, презираете меня за эти слова? А вот вы… Чем вы занимаетесь?

— Я Доран. И мне до лампочки, у кого что болит. Пусть плачутся в жилетку, ежели невтерпеж. Лично я последнее время безвылазно торчал в Антарктиде, вернее, на том огрызке, который остался от шельфового ледника Росса. А еще раньше рисовал комиксы. И любил блондинок.

— Слушайте, чего вы все воду в ступе толчете? — вмешался третий мужчина, которого звали Хэддод. — Или у вас уже СВН проявляется, м-м?

Не обращая на него внимания, Доран вальяжно продолжал:

— Сегодня я проснулся и восхищенно подумал: с какой все-таки скоростью мы обучаемся! Взять хотя бы комиксы; в свое время я сделал целую серию под названием «Судебные штучки». Сидишь себе, рисуешь всякие загогулины внутри квадратиков. Хочешь, следующий квадратик заглянет в судьбы героев через микросекунду, а хочешь — хоть через миллион лет. Чудно́, правда? Плевое дело: перевести взгляд на новый квадратик, — а прыжок вперед может быть сколь угодно далеким. И мы, что интересно, тут же к этому привыкаем. Вот я говорю: чертовски быстро учимся.

— Стерпится — слюбится, — мрачно изрек Хэддод.

— Так а я о чем?

Фихт гнул свое:

— Понимаете, пространство как бы пропорционально времени. Все равно что этот наш полет на Марс. В любой момент может прозвучать гонг. И мы заснем. А когда проснемся, куда-то исчезнет тысяча… или две? три тысячи? миль пространства…

Не успел он договорить, как действительно раздался мягкий гул. Спутники улыбнулись друг другу и кивнули. Комиксы-квадратики. Полеты на Марс…

Все забрались в свои спальные ложементы. Краткий период бодрствования подошел к концу.

Родиться на свет — это самый удобный и общепринятый способ влиться в чью-то семью. Есть, конечно, и другие методики; скажем, можно стать кому-то родственником уже в зрелые годы. Точно так же тебе могут дать пинка. Так или иначе, институт семьи доказал свою устойчивость на протяжении веков. В царстве животных дела обстоят по-разному в зависимости от конкретного вида. Слоны соблюдают родственные связи. Тигровый молодняк, когда приходит срок, навсегда покидает лоно семьи. Необходимость в охоте и пропитании играет крайне серьезную роль. Даже семья бедняка, усевшись перед экраном визгуна, пустит по кругу жареную рыбу с картошкой или пиццу. Причем совсем не обязательно, чтобы человек был счастлив, даже имея семью. Зачастую хватает приспособляться или всего-то не выделяться.

Так оно и было с новой банковской менеджерессой. Сейчас, когда ее любовник уже летел к Марсу, Ида Прешэз вернулась к своим. Другими словами, к родителям, обоим братьям (едва-едва сводившим концы с концами, подвизаясь музыкантами) и младшей сестре Айви, личности угрюмой и надутой, которая трудилась в отделе рекламаций крупного мебельного магазина-сетевика. Если у вас лопнет шов на диване или вовсе отвалится его ножка, вы как пить дать уткнетесь в эту Айви.

Жилище семейства Прешэз было просторным, во всяком случае, просторным до такой степени, что одну из задних комнат сдавали жильцу. Звали его Майк Мэйплторп, был он человеком хоть религиозным, но жизнерадостным. Так вот Ида все чаще и чаще общалась с Майком по вечерам, когда возвращалась домой, наслушавшись хруста банкнот и плача отдаваемых под суд должников. Если на то пошло, именно Майк убедил Иду, что чувство вины, которое она испытывала, бросив Тада Тадла, можно укротить хождением на воскресную службу в местный храм.

Когда паства не была занята распеванием псалмов, Ида — вся такая элегантная и скромная — сидела на деревянной скамье, набожно склонив голову и порой держа Майка за руку. Она послушно внимала викарию, который рассказывал диковатые и положительно невозможные вещи, вроде истории о том, как Бог сотворил мир за семь суток, или про Иисуса, который своей смертью на Кресте якобы спасал от Греха поколение за поколением на протяжении последних двух тысяч лет. Ида удивлялась про себя, как так вышло, что подобные россказни до сих пор в ходу и их еще не причислили к подрывной пропаганде.

Майк проследил, чтобы после службы викарий окликнул Иду, когда она уже стояла в дверях. Приходской священник был мужчина среднего роста, сухопарый, слегка за сорок, с немалой толикой седины. Лицом костляв, глазами добродушен. Он приблизился к ней в облаке развевающихся черных и белых юбок.

— Осмелюсь надеяться, я не слишком вторгаюсь в ваши сокровенные думы, дитя мое, но ваш облик отмечен печатью грусти. Не могу ли я чем-то помочь…

Ида метнула на него взгляд, который, впрочем, вряд ли можно назвать откровенно недружелюбным.

— Все в порядке, благодарю вас.

— В трудную минуту утешение дарит Спаситель, который всегда рядом.

Ида машинально оглянулась. Никого.

— Конечно же, я изъяснялся метафорически, милая барышня. Наши жизни воистину суть лишь метафоры, пока мы не окажемся пред очами Его. Это и есть реальность обетованная. Вот когда мы узреем Его лицом к лицу.

Иду так и подмывало спросить, сколько же затем предполагается стоять и на Него таращиться, однако она просто ответила:

— Боюсь, ничему из этого я не верю. Смерть — жизни венец, тут и сказочке конец.

— А, вот теперь я понимаю, отчего ваш лик столь безотраден.

Они шли по дорожке в сени растений. Розы по правую руку были особенно великолепны. За цветами просматривались могильные камни, часть из которых стояла здесь уже лет триста. На них были высечены слова нежности: «всегда в наших сердцах», «горячо любимый», «супруга вышепоименованного», «никогда не забуду». Те, кто повелел нанести эти надписи, сами успели покинуть сей мир, ушли из памяти последующих поколений.

Томно поглядывая на священника, Ида сообщила:

— Я печальна по довольно приземленной причине. Близкий друг улетел на Марс без меня. Да и я в последний момент отказалась за ним следовать.

— В таком случае вас надлежит похвалить и поздравить, дитя мое, — ответил викарий. На дорожку перед ними выбрался голубь. Едва не угодив под епископальную туфлю, птица тяжело поднялась в воздух. И глазом не моргнув, священник продолжал: — Про́кляты те, кто возжелал покинуть мир сей, Господом благословенный. Ибо сказано в Писании: «При наступлении вечера Исаак вышел в поле поразмыслить; и возвел очи свои, и увидел: вот, идут верблюды…» Вот и мы тоже можем возвести очи и увидеть Марс… Но возжелать прогуляться там — это грех. Сей мир даровал нам Всевышний, дабы мы ходили по нему. Ни словом не обмолвился Он о прогулках по неосвященным планетам. О да, у вас вполне есть причина скорбеть по греховному поступку, который допустил ваш друг!

Она простонала как от зубной боли.

— Извините, господин священник, но вы все перевернули с ног на голову. О чем я сожалею, так это о собственном поведении. Вместо того чтобы присоединиться к моему молодому человеку, я уступила меркантильному позыву: как бы не упустить продвижение по службе. Да еще в заштатном банке.

Возле калитки церковной ограды викарий мягко промолвил:

— Приходите еще, дитя мое, помолитесь вместе с нами, и путь ваш станет ясным.

— Увы, мне и так уже ясно: я попросту карьеристка. Но все равно спасибо.

Ида пошла своей дорогой, бормоча про себя:

— О Господи… Хотя дядька вроде ничего.