Когда мы с хеттом добрались до грязевой равнины неподалёку от «Стернбергера», Кликса нигде не было видно. Судя по положению солнца, дело шло к вечеру, а я не ждал его раньше ужина. Конечно, я мог вызвать его по рации и сказать, чтобы он бросал всё и ехал сюда, но в этом не было смысла. Я не мог говорить свободно, пока хет не уйдёт, а он ничем не выдавал такого желания. Троодон переминался с ноги на ногу; его длинный жёсткий хвост торчал горизонтально. Через некоторое время он положил свою удлинённую голову на кратерный вал. Высоко на гребне вала угнездился наш корабль.

— Пусти меня внутрь, — внезапно сказал он.

Быть рядом с троодоном уже было достаточно большой проблемой, но быть рядом с ним внутри замкнутого пространства…

— Мне бы не хотелось, — сказал я.

Повернул голову ко мне и упёр в меня взгляд огромных глаз.

— Любезность за любезность, Брандон/Брэнди. Мы пустили вас в свой корабль. Должен теперь ты пустить нас в свой.

Представьте себе: динозавр учит меня вежливости.

— Но посмотри, где находится «Стернбергер», — сказал я, указывая рукой. — Видишь, как он нависает над краем кратера? Я знаю, что ты можешь взобраться наверх, но допрыгнешь ли до люка? Я сомневаюсь. Это довольно высоко.

Троодон бросился вверх по склону, как стрела, помогая себе карабкаться длинными передними конечностями.

— Для меня не проблема, — крикнул он мне, когда оказался наверху.

Снаружи главные ворота корабля были выкрашены синим с ярко-красной каймой — мандрилова пасть, как окрестил эту раскраску один из инженеров. Я не сомневался, что динозавр может это видеть, поскольку все рептилии и птицы, дожившие до нашего времени, обладают цветовым зрением. Потеря цветового зрения собаками и многими другими млекопитающими — сравнительно недавнее новшество, эволюционный компромисс в обмен на увеличение остроты зрения в темноте. Троодон достиг того же самого простым увеличением размера глаз.

— Я вхожу, — крикнул он.

Между осыпающимся склоном кратерного вала и нижним краем ворот по вертикали было около метра, но троодону не составило труда подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы ухватиться за дверную ручку. Затем он упёр задние ноги в синюю поверхность ворот, поднял защёлку и провалился внутрь вместе со створкой двери. Там он отпустил её и спрыгнул на пол коридора. Он не мог развернуться в коридоре — мешал негнущийся хвост, но он высунул шею наружу, посмотрел вниз на меня и помахал головой.

Что ж, я совершенно точно не собирался оставлять зверюгу внутри без присмотра, так что полез наверх сам. Хотя земля была сухая, ночью, должно быть, прошёл дождь, так что все вчерашние следы динозавров смыло. Троодон уже взобрался по пандусу, который вел к внутренней двери номер один и протиснулся в тесное помещение нашего полукруглого жилого модуля. Я поспешил следом за ним.

Он медленно обходил помещение: оглядел холодильник для продуктов и шкафчики для инструментов, выглянул через окошко в двери номер два в гараж, открыл медицинский холодильник — и тут же закрыл, получив в лицо поток холодного воздуха, открыл дверь номер три и заглянул в наш крошечный санузел, потом прошёл вдоль внешней закруглённой стены, мимо рабочего стола в форме почки, мимо радиостанции и мини-лаборатории. Вопреки предыдущим заявлениям клацанье когтей троодона по полу и правда напоминало тиканье бомбы с часовым механизмом.

— Это управление вашей машиной времени? — прохрипел он, показывая на лабораторное оборудование Кликса.

Я так и стоял на пандусе перед входом в жилой модуль, готовый бежать, если троодон выкинет что-то неожиданное.

— Нет, это анализатор минералов. Как я уже говорил, всё, что обеспечивает перемещение во времени, находится на шестьдесят пять миллионов лет в будущем.

Троодон подступил к радиостанции и подозрительно её оглядел.

— А это для чего?

— Это просто радиостанция.

— Радио?

— Э-э… средство связи, основанное на электромагнитном излучении.

Троодон постучал по консоли изогнутым когтем. Его, казалось, заинтересовал пластик «под дерево», которым были отделаны края устройства.

— У нас есть такая связь. Но с кем вы связываетесь? Ваше радио работает сквозь время?

— Нет, нет. Это просто обычное радио. Наш корабль времени был сброшен с вертолёта — это такое летающее устройство. С помощью радиостанции мы связывались с пилотом вертолёта и с Чинмэй — изобретателем машины времени — на наземной базе. База находилась за много километров оттуда, в Тиррелл-Филд-Стейшен. Радиостанция также ретранслирует сигналы ручных коммуникационных устройств и радиомаяка. А, ещё она принимала спутниковые сигналы, по которым определяла наше точное местоположение в момент сброса с вертолёта — это очень важно для того, чтобы Заброска удалась. Она также может послать сигнал на спутник системы спасения, если мы вернёмся в своё время не в том месте, где нас ожидают. Хотя, как нам сказали, вероятность этого очень мала. — Я указал на помаргивающую индикаторами панель. — Вообще-то нам не нужна такая навороченная модель, но одному из наших спонсоров понадобилась реклама именно этой марки. Нас никто особо не спрашивал.

— Очень странную культуру вы имеете, — сказал троодон.

Я вымученно засмеялся.

— Это точно.

Кликс вернулся в лагерь вскоре после заката и припарковал джип так, чтобы на рассвете он оказался в тени кратера. Мы с троодоном встретили его внизу, на грязевой равнине. Я поднял руку с зажатой в ней банкой пива, повернув её так, чтобы была видна неповреждённая крышка. Он расстегнул нагрудный карман куртки и вытащил из него пару твинки. Они были немного помяты — с твинки этого трудно избежать, но определённо не имели признаков того, что их преднамеренно раздавили.

Троодон болтался вокруг ещё несколько часов, не давая нам с Кликсом поговорить. Маленький динозавр помог нам собрать ветки болотного кипариса, и мы разложили небольшой костёр и зажарили стейки. В этот раз говяжьи — пахицефалозавра мне больше не хотелось. Идея термической обработки пища оказалась для хета в новинку, и он попросил нас скормить кусочек своему носителю. Кусок отличного филе долларов на пятьдесят оказался троодону на один укус. По словам хета, по вкусу он напоминал землеройку — насекомоядные были одной из немногих групп млекопитающих, уже существовавших в эту эпоху.

Было тепло, хотя солнце уже давно зашло. Мы сидели вокруг костра, и я следил за пляской его огня в огромных глазах динозавра. Троодон не обращал внимания на наше театральное зевание, так что в конце концов Кликс заявил напрямую:

— Теперь нам пора спать.

— О, — ответил хет и, не сказав больше ни слова, скрылся во тьме. Мы с Кликсом загасили костёр и полезли наверх к кораблю. Как только мы оказались внутри жилого модуля, я повернулся к нему.

— Кликс, — сказал я. Наконец-то нас никто не подслушивал. — Мы не можем взять хетов в наше время.

— Почему?

— Потому что они — зло.

Кликс уставился на меня, как на полного, неразбавленного лунатика; у него даже челюсть отвисла от удивления.

— Я серьёзно, — сказал я. — Они ведут войну.

— Войну?

— Да! Троодон, который пришёл со мной, подтвердил это.

— С кем они воюют?

— Я не знаю. Он не сказал.

— А из-за чего?

— Хеты хотят поработить тех, с кем воюют.

— Поработить?

— Влезть им в головы; заставить делать то, что нужно хетам.

— Хет сказал тебе это?

— Да.

— Почему бы он стал тебе такое рассказывать?

— А почему не стал бы? Кликс, ты что, не видишь, что это единое существо, ульевое сознание? Эти комки слизи сливаются и делятся памятью. Идея обмана одного индивидуума другим им чужда. Единственное, что про них можно сказать хорошего, это то, что они патологически правдивы.

— Они кажутся вполне безвредными.

— Они вирусы, — сказал я.

Кликс снова непонимающе посмотрел на меня.

— Вирусы? В метафорическом смысле?..

— В самом прямом. В их основе — вирусы; они состоят из нуклеиновых кислот, но не могут расти или размножаться сами по себе. Они должны населить живого носителя. Только так они сами могут стать по-настоящему живыми.

— Вирусы, — медленно повторил Кликс. — Да, думаю, это объясняет, как им удаётся просачиваться сквозь кожу. Вирусы для этого достаточно малы.

— Но разве ты не понимаешь? Вирусы — зло.

Во взгляде Кликса ясно читался вопрос: «Что ты сегодня курил?».

— Вирусы — это просто кусочки химических соединений, — сказал он.

— Именно. Кусочки запрограммированных инструкций, как подчинить живую материю и заставить её производить такие же вирусы. Вирусы всегда вредят своим носителям.

— Полагаю, так.

— Они вредят носителям по определению. То, что хорошо для вируса, никогда не хорошо для клетки, в которую он проникает.

— И ты хочешь сказать, что раз хеты имеют вирусную природу, то это определяет всю их психологию?

— Я не утверждаю, что может быть только так. Но в данном конкретном случае эволюция пошла именно этим путём: хетами движет страсть к порабощению. Ты слышал, что они сказали про розетту из звёзд: «Оно нас бесит». Их бесит тот факт, что где-то существует жизнь, до которой они не в силах дотянуться, которую не могут поработить.

— Я не знаю, Брэнди. Всё это как-то притянуто за уши.

— Чёрт возьми, это правда! Хет сам мне сказал.

— Прямо вот этими словами?

— Нет, не прямо этими.

— Знаешь, Брэнди, ты решил это рассказать не тому человеку. Эти рассуждения про вирусную природу звучат так, будто ты уже сделал вывод о злобной сущности хетов и теперь подводишь под этот вывод научную базу. Моему народу такой способ мышления в своё время принёс много несчастий.

— Ну подумай сам, — сказал я, — ты живёшь.

— Спасибо и на том.

— В смысле, ты — живое существо. Как и я. Чёрные люди, белые люди, все люди, все животные, все растения. Мы — живём.

— Ага.

— Но вирусы — нет. Они не живут в научном смысле этого слова. Они должны захватить кого-то просто для того, чтобы существовать. Это их единственная цель. Это не вопрос выбора — делать это или не делать. Это просто то, что они делают. Одна и только одна вещь, которую они могут делать. Быть вирусом означает быть повёрнутым на завоевании — в силу самого определения вируса.

— Это интересная теория, но…

— Это не просто теория. Я видел их военные манёвры.

— Что бы ты ни видел, ты мог это неправильно интерпретировать.

Бессилие бесило. У меня вся сцена была записана на микрокамеру, но мы не могли просмотреть запись, пока не вернёмся в двадцать первый век.

— Да говорю же тебе, это правда, — сказал я. — Они используют динозавров для нападения на бронемашины.

— Динозавры вместо танков?

— А что? Биологические танки сами себя ремонтируют и сами себя производят, а хеты управляют ими напрямую, подчиняя их мозг. — Я развернул свою кушетку и сел на неё сбоку. — Ты изучал физиологию динозавров; ты знаешь, что это совершенные машины для убийства. Они невероятно сильны — челюсти теропода способны перекусить стальную трубу, а их нервная система настолько проста, что они даже не узнают, что смертельно ранены, пока не положат десяток противников. Эти существа рождены, чтобы сражаться.

Кликс покачал головой.

— С кем они вообще могут воевать?

— Без понятия. Я не думаю, что они ведут войну за Земле. Я видел, как они грузят яйца динозавров на корабль. Думаю, они увозят их туда, где идёт война. Я думаю, куда-то, где растительность синяя и оранжевая.

— Что?

— Цератопсы, которых я видел, были раскрашены в эти цвета. Полагаю, камуфляж.

Кликс изумлённо покачал головой.

— Но ты не знаешь, с кем они воюют?

Это был хороший вопрос, и это меня раздражало.

— Вариантов масса, — ответил я слишком поспешно; по моему тону становилось совершенно понятно, что хорошего ответа у меня нет. — Возможно, другой вид марсиан. Или какие-нибудь формы жизни на одном из спутников Юпитера.

— Это вряд ли, Брэнди. Ни на одном из этих спутников условия среды ни в малейшей степени не похожи на земные, и я не могу себе представить взвод тираннозавров в космических скафандрах.

— Гмм. Не подумал об этом.

Мы несколько секунд помолчали.

— Есть ещё один вариант, — сказал Кликс медленно, будто поддразнивая.

— Да?

— Может существовать землеподобная планета между Марсом и Юпитером. Там, где в наше время астероиды. При наличии парникового эффекта температура на ней может быть вполне приемлемой. — Он налил в пенопластовую кружку воды и засунул её в микроволновку.

— Всей массы пояса астероидов не хватит на сколько-нибудь приличную планету.

— Слушай, я просто пытаюсь проникнуться духом твоих заблуждений. — Он побарабанил по сенсорной панели управления микроволновки, которая запищала в ответ. — В финальной битве хеты применят аннигиляторы и обратят три четверти массы вражеской планеты в энергию. Или просто разнесут планету на куски, и бо́льшая их часть попадает на Юпитер или на солнце или будет выброшена за орбиту Плутона. — Его сросшаяся бровь встала домиком. — Кстати, мне только что пришло в голову, что это объясняет одну вещь, не дававшую мне покоя. Мы всегда полагали, что следы водяной эрозии на Марсе невероятно древние и возникли за миллиарды лет до времени, в котором мы находимся. Однако по сути единственным свидетельством их большой древности является обилие покрывающих их метеоритных кратеров. Мы предположили некоторую разумную скорость накопления кратеров и на её основе заключили, что следы эрозии очень стары. Так вот, после разрушения астероидной планеты Марс должен был подвергнуться интенсивной метеоритной бомбардировке, из-за чего признаки водяной эрозии стали казаться значительно старше, чем они есть на самом деле. Это объяснило бы, каким образом вода на поверхности Марса существует прямо сейчас.

Кликс улыбался, однако в его словах был смысл.

— Точно! — воскликнул я. — Ведь марсиане спрашивали нас о пятой планете, и удивились, когда я им сказал, что это Юпитер. — В эту эпоху Юпитер — шестая планета. — У меня закружилась голова. — Бог ты мой, ведь это объясняет, зачем им понадобилась Земля.

Микроволновка пискнула.

— Не поспеваю за твоей мыслью, Шерлок, — сказал Кликс.

— Земля имела бы стратегическое значение в такой войне, — сказал я. — Когда Марс находится по разные стороны от солнца с… с астероидной планетой, а Земля — по одну, то атаковать удобнее с Земли.

— «Астероидная планета», да? — Кликс засмеялся. — Надо ей дать какое-нибудь название получше.

— Хорошо. Как насчёт…

— Не так быстро. Ты дал имя второй луне, помнишь? Теперь моя очередь.

Тут он был прав.

— Ладно.

Кликс почесал в затылке.

— Как насчёт…

— Насчёт чего?

Его ухмылка сползла с лица.

— Да так, — сказал он, делая вид, что поглощён засыпанием растворимого декофеинизированного кофе в исходящую паром чашку. — Решу потом. Утро вечера мудренее.

Он хотел назвать планету Тэсс, это к бабке не ходи. Я был совершенно не против, но не хотел бы ему об этом говорить. Кликс продолжал:

— Это была война на уничтожение, Брэнди. Марс обратился в пустыню. От родного мира другой стороны остались одни обломки.

— То есть ты понимаешь, что мы не можем взять хетов с собой в будущее?

Кликс покачал головой.

— На этот счёт не уверен. Ты всё ещё не убедил меня в своей вирусной теории…

— Блин, да не моя это теория. Хет сам мне сказал.

— И к тому же, если вид, ведущий войны, ты автоматически исключаешь из списка приличных, то помаши человечеству ручкой. Плюс, они уже дважды добровольно покинули наши тела.

— Им пришлось, — сказал я. — Их мучает клаустрофобия, когда они находятся в одном и том же теле слишком долго; им нужно постоянно подчинять новых существ. — Кликс закатил глаза. — Это правда, — сказал я. — Хет мне рассказал. Нет, правда, они же знали, что мы пробудем здесь три полных дня; так долго болтаться по округе в наших телах для них, должно быть, всё равно, что для нас — застрять на неделю в аэропорту. Конечно, они вышли из нас; они знали, что всегда могут войти снова, если не добром, то силой.

— Ты во всём выискиваешь самый плохой вариант, — сказал Кликс.

Теперь глаза закатил я.

— Эти существа могут распасться на такие маленькие компоненты, что ты их не разглядишь и в электронный микроскоп. Как только они окажутся на Земле двадцать первого века, загнать джинна в бутылку будет уже невозможно. Решение взять их с собой в будущее необратимо, как решение открыть ящик Пандоры.

— Двусмысленная метафора, — сказал Кликс. — Кроме того, решение оставить их здесь точно так же необратимо. У нас лишь одна возможность спасти хетов.

— Мы не можем так рисковать, — я выпятил челюсть. — Я убеждён — убеждён — что хеты — злобные, гм, твари.

Кликс отпил кофе.

— Ну, сказал он, — нам прекрасно известно, насколько надёжны твои выводы.

Я ощутил в желудке неприятное завихрение.

— Что ты этим хочешь сказать?

Он снова отпил кофе.

— Ничего.

Мой голос предательский дрогнул, когда я произносил следующую фразу.

— Я хочу знать, на что ты намекаешь.

— Да ни на что, — он делано улыбнулся. — Забудь.

— Скажи!

Он вздохнул и развёл руками.

— Ну, в общем — вся эта бодяга вокруг тебя и Тэсс. — Он на секунду встретился со мной взглядом, но тут же отвёл глаза. — Ты весь из себя такой благородный, судья и присяжные в одном лице, обвиняешь меня в том, чего я не делал. — Его голос стал тише. — Мне просто это не нравится, вот и всё.

Я не мог поверить своим ушам.

— В том, чего ты не делал? — презрительно повторил я. — Ты отрицаешь, что крутишь с ней шашни?

Его взгляд снова упёрся в меня и теперь уже не отрывался.

— Теккерей, вбей, наконец, себе в свою тупую башку: Тэсс не замужем. Разведена. Как и я. — Он помолчал. — Когда сходятся двое одиноких людей, это никакие не шашни.

Я махнул рукой.

— Семантика. Кроме того, вы с ней крутили ещё до того, как наш брак распался.

Голос Кликса наполнился истинным возмущением.

— Я и пальцем к ней не прикасался, пока вы не стали друг для друга такими же ископаемыми, как твои дурацкие динозавры.

— Херня. — Я опустил руку на лабораторный стол. Честно говоря, я не вовсе не хотел ничего такого, но разложенные на нём инструменты задребезжали. — Тэсс получила развод третьего июля 2011. Вы с ней начали кувыркаться задолго до этого.

— Эта дата — чистая формальность, и ты прекрасно это знаешь, — сказал Кликс. — Твоему браку пришёл конец за много месяцев до того.

— Чему твои постоянные ухлёстывания за ней очень поспособствовали.

— Ухлёстывания? — в его голосе теперь появились насмешливые нотки. — Мне уже давно не шестнадцать.

— Да что ты говоришь! А что ты сказал в тот вечер, когда мы втроём ходили смотреть новую серию «Звёздных войн»?

— Да как я могу помнить, что тогда сказал? — Но по едва заметному изменению тона я понял, что на самом деле он отлично это помнит.

— Она в тот день купила новые очки, — сказал я. — Те, в розовой проволочной оправе. Ты сказал: «У тебя отличная пара, Тэсс», но смотрел ей вовсе не в глаза. — Я видел, что Кликс изо всех сил пытается не засмеяться, и это злило меня ещё больше. — Нормальные люди не говорят такого чужим жёнам.

Он проглотил остаток кофе одним глотком.

— Да ладно, Брэн. Это была шутка. Мы с Тэсс старые друзья; мы подшучиваем друг над другом. Я не имел в виду ничего такого.

— Ты выдернул её прямо у меня из рук.

Он рассеяно отломил кусочек пенопласта от края кружки.

— Возможно, если бы она проводила в твоих руках немного больше времени, этого бы не случилось.

— Да от***ись!

— Почему нет? — сказал он, скидывая взгляд. — Если ты этого делать не хотел…

Я аж задохнулся от ярости.

— Ты сукин сын. Мы это делали раз в неделю.

Кликс понимающе кивнул.

— В воскресенье утром, как часы. Сразу после «Недели с Питером Дженнигсом» в качестве прелюдии.

— Она тебе это рассказала?

— Мы много разговариваем. И не только о последних находках, описанных в «Журнале палеонтологии позвоночных». Признай это, Брэнди — ты был поганым мужем. Ты сам её потерял. И ты не можешь обвинять меня в том, что я замечаю то хорошее, что вижу перед собой. Тэсс заслуживала лучшего.

Я почувствовал в горле комок. Я хотел броситься на Кликса, запихать ему в глотку его наглую ложь. Мои руки, лежащие на лабораторном столе, сжались в кулаки. Кликс заметил.

— Только попробуй, — тихо сказал он.

— Но ты даже не дал мне шанса всё исправить, — сказал я, с усилием возвращая голосу подобие спокойствия.

— Случай был совершенно безнадёжный.

— Но если бы Тэсс сказала мне что-нибудь… Это… я обо всём этом слышу впервые.

Кликс вздохнул длинно и устало, а потом снова покачал головой.

— Тэсс кричала об этом многие месяцы — каждым взглядом, выражением лица, языком тела, который мог прочесть каждый, кроме тебя. — Он развёл руками. — Чёрт, это было так же очевидно, как если бы она наколола себе на лбу «Я несчастна».

Я тряхнул головой.

— Я не знал. Я ничего не видел.

Снова долгий вздох.

— Это было невозможно не заметить.

— Но ты… ты вроде как был мне другом. Почему ты мне ничего не сказал?

— Я пытался, Брэнди. На что, по-твоему, я намекал в тот вечер в том баре на Киль-стрит? Я сказал, что ты слишком много работаешь над новой экспозицией, и что это ужасно — каждый день задерживаться на работе до десяти, когда дома тебя ждёт прекрасная жена. Ты мне сказал, что Тэсс понимает. — Он нахмурился и покачал головой. — Так вот, она не понимала. Абсолютно.

— И ты решил этим воспользоваться.

— У меня для тебя новость, Брэнди. Я не гонялся за Тэсс. Она сама пришла ко мне.

— Что? — Я почувствовал, как мир вокруг меня рушится.

— Спроси её, если мне не веришь. Ты думаешь, я стал бы ухаживать за женой лучшего друга? Брэнди, я ей отказывал три раза. Думаешь, это было легко? Тирреловский музей находится в крошечном городке в Прериях, населённом исключительно белыми. Мне за сорок, и у меня под ногтями невычищаемая грязь от полевых экспедиций. Как по-твоему, много ли женщин в Драмхеллере могут мной увлечься? Очнись, друг! Тэсс — роскошная женщина, и ради тебя я отказывал ей три грёбаных раза! Я говорил, что она должна вернуться к мужу, попытаться наладить отношения, не спускать девять не самых плохих лет жизни в унитаз. Но она приходила снова. И можешь ли ты винить меня в том, что в четвёртый раз я сказал «да»?

Я отвернулся в сторону; мои веки были плотно сомкнуты, чтобы не дать пролиться слезам. Так я просидел минуту, потом вторую. Я не знал, что сказать, что делать, о чём думать. Я вытер глаза, высморкался и повернул лицо к Кликсу. Он выдерживал мой взгляд всего секунду, но за эту секунду я успел понять, что он говорит правду, и, хуже того, что он жалеет меня. Он встал и отнёс свою кружку в мусорное ведро.

Ещё тридцать восемь часов, думал я. Тридцать восемь часов до возвращения. Не знаю, как я их выдержу, находясь наедине с ним и с моими воспоминаниями о ней…

Была ночь. Время спать. Мне придётся принять снотворную пилюлю, или я проворочаюсь в постели до утра, мучимый тем, что Кликс только что мне сказал.

Я потянулся за пижамой.

— У тебя ещё есть работа на сегодня, — сказал Кликс.

Я посмотрел на него, но не нашёл в себе сил, чтобы произнести хоть слово.

— Фотографирование ночного неба.

Да, точно. Это надо было сделать ещё вчера, но было пасмурно. Я вышел в дверь номер один, но вместо того, чтобы спуститься вниз по пандусу, поднялся по короткой лестнице, наклонённой под углом сорок пять градусов, наверх, в инструментальный купол. Во время тренировок у меня от этого подъемов по этой лестнице всегда болели ладони, на которые приходился весь мой вес, но в пониженной гравитации никаких неприятных ощущений не было.

Инструментальный купол был примерно двух метров в диаметре и сделан из бронестекла. Несколько камер смотрели в разных направлениях сквозь его прозрачные стены, а вертикальная щель, как в обсерватории, пропускала мезозойский воздух к установленным внутри анализаторам. Щель автоматически закрывалась, когда начинался дождь.

Несколько автоматических камер делали снимки неба, ещё одна отслеживала движение солнца в течение дня. Но некоторые фотографии из тех, что Доминионская Астрофизическая обсерватория попросила нас сделать, не могли быть получены в автоматическом режиме, и это были традиционные фотографии неба с большой экспозицией. Дело в том, что наши автоматические камеры были серийными потребительскими моделями, и ни в одной из них максимальная длительность автоматической экспозиции не превышала шестидесяти минут. ДАО хотела снимки с четырёхчасовой выдержкой, и для этого требовалось человеческое вмешательство.

Сначала я хотел взять для этой цели свой «пентакс», но когда я спросил того типа из страховой компании, действует ли их страховка, если застрахованное имущество отправляется на 65 миллионов лет в прошлое, он ответил, не раздумывая: «Прошу прощения, мистер Теккерей, это означало бы, что потеря или повреждение имущества произошло вне срока действия вашего полиса». Вот так. В конце концов, мы позаимствовали модную электронную камеру в Маклугановском институте Университета Торонто. У неё тоже была короткая автоматическая экспозиция, но зато был и ручной спуск, так что я сделал то, что делали поколения астрономов-фотографов до меня: установил камеру в темноте, обтянул корпус резиновым кольцом, прижимавшим кнопку спуска, и осторожно снял колпачок с объектива.

В результате должна была получиться фотография звёздного неба — электронная, разумеется, поскольку это была бесплёночная камера — на которой дуги изображали пути звёзд по ночному небу. Общий центр этих дуг укажет положение северного полюса. Также на этом фото будут тонкие штрихи метеоров. Их количество позволит оценить, насколько замусорено обломками околоземное пространство, а длина дуг при известной длительности экспозиции даст точное значение продолжительности мезозойских суток.

Я понажимал крошечные пупырышки на наручных часах — такая система управления всегда казалась мне удивительно неудобной — и настроил будильник на срабатывание через четыре часа; примерно в три часа ночи местного времени я должен буду встать и закрыть объектив камеры колпачком.

Я спустился по лестнице и вошёл через дверь номер один в жилой модуль. Кликс подошел ко мне.

— Вот, — сказал он, протягивая кружку с водой и серебристую снотворную пилюлю. Я молча взял их у него.

Между нами возникла долгая пауза, в течение которой мы оба обдумывали слова, которые сегодня друг другу наговорили.

— Она любила тебя, — сказал Кликс, наконец. — Она очень любила тебя много лет.

Я отвёл глаза, кивнул, и проглотил горькую пилюлю.