Часть 2 ДЭЛЬФИУС - Хроники Тамула - Дэвид Эддингс - RutLib.com

Часть 2
ДЭЛЬФИУС

ГЛАВА 11

Возможно, все дело было в тумане. Туман заволакивал все вокруг. Не было ни четких границ, ни ясно выраженной угрозы, и сияющие силуэты приближались медленно, почти плыли вверх по склону к древним развалинам, неся с собою туман. Их лица, очертания тел были неясны, размыты так, что казались смутными сияющими пятнами. Возможно, дело было в тумане — а возможно, и нет. Во всяком случае, Спархок отчего-то не ощущал тревоги.

Дэльфы остановились ярдах в двадцати от остатков стены, и светящийся туман клубился и обвивал их, озаряя ночь холодным бледным сиянием.

Разум Спархока был странно отрешен и беспристрастен, мысли точны и ясны.

— Добро пожаловать, приятели! — окликнул он погруженные в туман силуэты.

— Ты с ума сошел? — шепотом вскрикнул Итайн.

— Уничтожь их, Спархок! — прошипела Сефрения. — Используй Беллиом! Сотри их с лица земли!

— Почему бы нам вначале не узнать, что им нужно?

— Как ты можешь быть так спокоен? — изумился Итайн.

— Выучка, я полагаю, — пожал плечами Спархок. — Пандионское обучение развивает чутье. У этих людей нет враждебных намерений.

— Он прав, Итайн, — поддержал его Вэнион. — Всегда можно почувствовать, когда тебя хотят убить. Эти люди не станут сражаться. Они не боятся нас, но пришли сюда не за тем, чтобы драться с нами. Поглядим, к чему это все приведет, господа. Будьте начеку, но не опережайте событий — пока, во всяком случае.

— Анакха! — позвал из тумана один из светящихся силуэтов.

— Неплохое начало, — пробормотал Вэнион. — Узнай, что им нужно, Спархок.

Спархок кивнул и шагнул ближе к изъеденным временем камням обвалившейся стены.

— Вы знаете меня? — спросил он по-тамульски.

— Самые горы знают имя Анакхи. Подобного тебе не бывало в мире. — Архаичная речь звучала торжественно и книжно. — Мы не несем тебе зла и пришли с миром.

— Я выслушаю то, что вы хотите мне сказать. — Спархок услышал, как за его спиной Сефрения резко, со свистом втянула в себя воздух.

— Мы предлагаем убежище тебе и спутникам твоим, — сказал из тумана голос дэльфа. — Враги окружили тебя, и великая опасность грозит тебе в землях киргаев. Приди в Дэльфиус и вкуси покой и безопасность.

— Щедрое предложение, приятель, — ответил Спархок. — Я и мои друзья вам весьма благодарны. — В его голосе звучало неприкрытое сомнение.

— Нам внятно твое нежелание, Анакха. — Голос из тумана звучал странно, гулко отдаваясь эхом, как будто говоривший находился в пустынном длинном коридоре и звук, долетающий из неизмеримого далека, перекатывается и замирает. — Поверь, что мы не желаем зла тебе и спутникам твоим. Буде придешь ты в Дэльфиус, мы даем зарок охранить тебя. Немногие в сем мире решатся по доброй воле противостоять нам.

— Я слыхал об этом, но такая щедрость поневоле вызывает вопрос: почему, приятель? Мы здесь чужие. С какой стати дэльфам небезразличны наши дела? Что вы надеетесь получить в обмен на свою помощь?

Сияющий силуэт в тумане явно замялся.

— Ты принес в мир Беллиом, Анакха, — к добру или же к злу, сие тебе неведомо. Воля твоя более тебе не принадлежит, ибо Беллиом преклоняет ее к собственным устремлениям. Ни ты, ни судьба твоя отныне не принадлежите миру сему. Судьба твоя и предназначение твое суть творение Беллиома. Говоря истинно, нам безразличны и ты, и спутники твои, ибо дружескую помощь нашу предлагаем мы не тебе, но Беллиому, и от Беллиома испросим мы ее цену.

— Довольно откровенно, — пробормотал Келтэн.

— Опасность, тебе грозящая, более велика, нежели ты полагаешь, — продолжал сияющий силуэт. — Беллиом есть величайшее сокровище во вселенной, и существа, непостижимые разумом твоим, жаждут завладеть им. Беллиомом, однако, нельзя обладать помимо его воли. Он сам избирает себе обладателя, и избрал он тебя. В твои руки предался он, и через слух твой должны мы говорить с ним и предлагать ему нашу мену. — Говоривший помолчал. — Обмысли же то, что услышал от нас, и отбрось подозрения. Успех либо неуспех твой в завершении Беллиомова замысла зависеть будет от того, примешь ли ты нашу помощь или же отвергнешь ее, — а мы истребуем свою плату. О сем еще поговорим мы позднее.

Туман забурлил, сгустился, и сияющие фигуры поблекли и растаяли в нем. Порыв ветра, ледяного, как зима, и сухого, как пыль, пролетел по пустыне, и туман затрепетал, забился, крутясь и сплетаясь зыбкими вихрями. А затем исчез, и с ним исчезли сияющие.

— Не слушай их, Спархок! — звенящим голосом проговорила Сефрения. — Даже не думай над тем, что он сказал! Это обман!

— Мы не дети, Сефрения, — сказал Вэнион своей возлюбленной, — и не настолько доверчивы, чтобы принять на веру слова чужаков, — тем более дэльфов.

— Ты их не знаешь, Вэнион. Их речи — мед, что заманивает в ловушку несторожную муху. Спархок, ты должен был уничтожить их!

— Сефрения, — с тревогой проговорил Вэнион, — в последние сорок лет ты только и делала, что вцеплялась в мою правую руку, мешая мне поднять меч. Отчего это ты вдруг изменилась? Что сделало тебя такой кровожадной?

Она в упор, враждебно взглянула на него.

— Ты не поймешь.

— Это увертка, любовь моя, и ты знаешь меня достаточно хорошо, чтобы понять, что ты не права. Возможно, дэльфы и не были откровенны с нами до конца относительно своего предложения, но они не были и враждебны и ничем нам не угрожали.

— Э-э… лорд Вэнион, — деликатно вмешался Улаф. — Не думаю, чтобы хоть кто-то в мире, будучи в своем уме, стал угрожать Спархоку. Неразумно угрожать человеку, который держит в руке Беллиом, — и это, полагаю, понимают даже те, кто светится в темноте и превращает врагов в слизь одним прикосновением.

— Именно это я и имела в виду, Вэнион, — подхватила Сефрения. — Дэльфы побоялись напасть на нас из-за Беллиома. Это единственное, что может удержать их на расстоянии.

— Но они и так держались на расстоянии и не представляли для нас опасности. Почему ты хотела, чтобы Спархок убил их?

— Я их презираю! — прошипела она.

— Почему? Что плохого они тебе сделали?

— Они не имеют права на существование!

— Все имеют право на существование, даже осы и скорпионы. Ты сама столько лет втолковывала этот урок кровожадным пандионцам. Что же заставило тебя переменить свои взгляды? — Сефрения отвернулась от него. — Пожалуйста, не упрямься. С тобой что-то не так, а твои беды — это мои беды. Давай вытащим твою проблему на свет и взглянем на нее вместе.

— НЕТ! — И она, круто развернувшись, ушла.

— У этой истории нет реальной основы, — говорил Итайн, когда они ехали по бесконечной пустыне, протянувшейся под пасмурным небом.

— Такие истории обычно самые лучшие, — заметил Телэн.

Итайн коротко улыбнулся.

— В тамульской культуре всегда существовало немало преданий о сияющих. Вначале это были обыкновенные страшные рассказы, но есть в тамульском характере черта, которая заставляет нас доводить все до крайностей. Примерно семьсот лет назад некий не слишком одаренный поэт решил переделать легенду. Вместо того, чтобы сосредоточиться на ужасе, исходящем от дэльфов, он предался сентиментам и углубился в их чувства. В дурных виршах он многословно оплакивал их одиночество и отверженность. К несчастью, он обратился к пасторали, и к прочим его выходкам прибавилась слезливая сентиментальность этого жанра. Самым знаменитым его трудом стала длиннейшая поэма под названием «Ксадана». Ксадана была дэльфийской пастушкой, которая влюбилась в обыкновенного юношу, тоже пастуха. Поскольку они встречались при свете дня, все было прекрасно, но каждый вечер Ксадана вынуждена была скрываться, дабы не выдать возлюбленному своей истинной природы. Это в высшей степени длинное и скучное творение, изобилующее мрачными многословными пассажами, в которых Ксадана сетует на свою горестную участь. Словом, чудовищная стряпня.

— Судя по тому, что говорили прошлой ночью эти туманные существа, они сами называют себя дэльфами, — заметил Бевьер. — Если тамульская литература также использует это слово — нет ли здесь какой-нибудь связи?

— Быть может, и есть, сэр рыцарь, — отозвался Итайн, — но свидетельств ее не сохранилось. Предания происходят из глубокой древности, и я сомневаюсь, что все они порождены убогой фантазией третьесортных рифмоплетов. Считается, что город Дэльфиус расположен в уединенной долине высоко в горах Южного Атана. Дэльфы якобы принадлежат к тамульской расе и находятся в дальнем родстве с атанами, хотя и не обладают их гигантскими размерами. Если верить нашим поэтам — хотя лучше не верить, — дэльфы были мирным пастушеским народом, который вслед за своими стадами вошел в эту долину и оказался в западне, когда сошедшая лавина перекрыла единственную тропу, ведущую во внешний мир.

— Такое вполне возможно, — заметил Улаф.

— Зато дальше эта история громоздит одну нелепость на другую, — сухо сказал Итайн. — Нам сообщают, что посреди долины имеется некое озеро и оно-то и стало источником дэльфийской странности. Это озеро светится, а поскольку других источников воды в долине нет, дэльфы и их скот вынуждены пить из него и купаться в нем. История утверждает, что очень скоро и они сами начали светиться. — Он едва заметно усмехнулся. — Должно быть, они недурно экономят на свечах.

— Но ведь так не бывает, верно? — скептически осведомился Телэн. — Не могут люди светиться в темноте только потому, что они что-то съели или выпили.

— Я не ученый, молодой господин, так что можешь не спрашивать меня, что возможно, а что невозможно. Быть может, причиной этого свечения был какой-то минерал или, скажем, водоросль. Довольно искусное объяснение воображаемого явления.

— Но ведь эти люди прошлой ночью и впрямь светились, ваше превосходительство, — напомнил Келтэн.

— Да, и я изо всех сил стараюсь об этом забыть. — Итайн оглянулся через плечо. Сефрения отказалась даже слушать разговор о дэльфах, и сейчас она и Берит ехали чуть поодаль от остальных. — Знаете, отношение леди Сефрении к дэльфам довольно обычно для стириков. Само слово «дэльфы», как правило, приводит их в безумную ярость. Как бы то ни было, «Ксадана» завоевала огромную популярность, и, как всегда, нашлось немало подражателей и последователей. Появилась целая отрасль литературы, посвященная дэльфам. Назвали ее, естественно, «дэльфийской литературой». Серьезные люди не принимают ее всерьез, а дураки относятся к ней как и положено дуракам. Ну да вы знаете, как это бывает.

— О да, — пробормотал Бевьер. — В бытность мою студентом мне пришлось перечесть гору отвратительных виршей. У каждого профессора был свой любимый поэт, и они пичкали нас поэзией сверх всякой меры. Пожалуй, именно поэтому я, в конце концов, решил перейти на военную службу.

К ним подъехал Халэд.

— Я не смею критиковать старших по чину, мой лорд, — сухо сказал он, — но решение съехать с дороги и срезать угол через пустыню кажется мне несколько неразумным, если учесть, что сегодня не видно солнца. Кто-нибудь знает, куда мы едем?

— На восток, — твердо ответил Вэнион.

— Слушаюсь, мой лорд, — ответил Халэд. — Если вы говорите, что мы едем на восток, — пусть будет так, даже если на самом деле это не так. Мы ведь должны быть уже довольно близко от границы?

— Да, она уже недалеко.

— Судя по вашей карте, граница между Кинезгой и Тамулом проходит по реке Сарна, не так ли? — Вэнион кивнул. — Что ж, я въехал на вершину вот того холма впереди и огляделся. На десять лиг во все стороны не видно никаких рек. Может быть, кто-то украл Сарну?

— Не вредничай, — пробормотал Спархок.

— Картография, Халэд, не слишком точная наука, — пояснил Вэнион. — Расстояния на картах указываются приблизительно. Мы выехали на рассвете и ехали по самому светлому пятну в тучах. Если только кто-нибудь не переставил стороны света, именно там и находится восток. Мы примерно каждый час сверялись с приметами местности и до сих пор едем в том же направлении.

— Тогда где же река, мой лорд? — Халэд глянул на Итайна. — Какой примерно ширины долина Сарны, ваше превосходительство?

— Самое меньшее шестьдесят лиг. Это самая длинная и широкая река на всем континенте, и ее долина чрезвычайно плодородна.

— Значит, там много деревьев, травы и зелени? — Итайн кивнул. — Ни в одном направлении, мой лорд, не заметно и намека на зелень, — объявил Халэд. — Сплошная бурая пустошь.

— Мы едем на восток, — не сдавался Вэнион. — Атанские горы должны быть к северу от нас, то есть слева.

— Да, мой лорд, может, так оно и есть, но у них нынче проказливое настроение. Они спрятались в тучах.

— Я же сказал тебе, Халэд, карта неточна, вот и все. — Вэнион оглянулся через плечо. — Почему бы тебе не предложить Сефрении и Бериту присоединиться к нам? Уже время обеда, верно, Келтэн?

— Определенно, мой лорд.

— Так я и думал. Пороемся в тюках и состряпаем что-нибудь съедобное.

— Сэр Келтэн умеет точно определять время? — спросил Итайн у Спархока. Тот усмехнулся:

— Обычно, когда видно солнце, мы полагаемся на Халэда. Зато в пасмурную погоду нас выручает желудок Келтэна. Мой друг всегда может с точностью до минуты сказать, когда он ел в последний раз.

На закате, когда отряд уже остановился на ночлег, Халэд долго стоял поодаль от рыцарей, разбивавших лагерь. Он разглядывал безжизненное однообразие пустыни, и на лице у него было слегка самодовольное выражение.

— Спархок, — позвал он наконец, — не подойдешь ли на минутку? Я хочу тебе кое-что показать.

Спархок снял седло со спины Фарэна и подошел к своему оруженосцу.

— В чем дело? — спросил он.

— Тебе бы следовало поговорить с лордом Вэнионом. Меня он слушать не станет, потому что уверен в своей правоте, но кто-то же должен его убедить, что сегодня мы ехали отнюдь не на восток.

— Вначале убеди в этом меня.

— Ладно. — Плечистый молодой человек ткнул пальцем в пустыню. — Мы приехали с той стороны, верно?

— Да.

— Если мы ехали на восток, значит, там — запад?

— К чему ты говоришь то, что и так очевидно?

— Приходится. Я ведь должен кое-что объяснить рыцарю. В последний раз, когда я любовался закатом, солнце заходило на западе.

— Пожалуйста, Халэд, не пытайся умничать. Переходи к делу.

— Слушаюсь, мой лорд. Если запад — там, то почему солнце заходит вот здесь? — Он повернулся и ткнул пальцем налево, где завесу туч прожигало неистово оранжевое свечение.

Спархок заморгал, затем вполголоса выругался.

— Поговорим с Вэнионом, — сказал он и первым зашагал через лагерь туда, где магистр пандионцев разговаривал с Сефренией.

— У нас проблема, — сообщил им Спархок. — Мы сегодня сбились с дороги.

— Ты опять оседлал своего любимого конька, Халэд? — раздраженно осведомился Вэнион. Его разговор с Сефренией явно протекал негладко.

— Наш юный друг только разъяснил мне кое-что, — сказал Спархок, — медленно и простыми словами, сообразуясь с ограниченностью моего мышления. Он считает, что, если только кто-то не переместил солнце, мы весь день ехали на север.

— Это невозможно.

Спархок повернулся и указал на оранжевый отсвет в тучах у самого горизонта.

— Вэнион, мы приехали совсем не оттуда.

Вэнион воззрился на горизонт — и разразился ругательствами.

— А ведь ты не хотел прислушаться к моим словам, — упрекнула его Сефрения. — Теперь ты веришь, что дэльфы готовы обманывать нас на каждом шагу?

— Это была наша вина, Сефрения. Если уж быть точным, то моя. Нельзя с разгона обвинять дэльфов во всех наших промахах.

— Я знала тебя еще мальчишкой, Вэнион, и ни разу на моей памяти ты не совершал подобных промахов. Я видела, как ты находил дорогу кромешной ночью и в метель.

— Я, должно быть, спутал какие-то ориентиры и свернул не туда. — Вэнион поморщился. — Благодарю, что был так вежлив, Халэд, и так терпелив. Этак мы могли бы ехать до самых полярных льдов. Иногда я бываю упрям как осел. Сефрения улыбнулась…

— Я предпочитаю называть тебя целеустремленным, дорогой, — сказала она.

— Но ведь это одно и то же, разве нет?

— Да, но второе звучит приятнее.

— Поставь несколько вех, Халэд, — велел Вэнион оглядевшись. — Веток и сучьев здесь нет, так что насыпь кучки камней и разметь их разноцветными лоскутками. Мы должны точно отметить нынешнее положение солнца, чтобы завтра утром не совершить ту же ошибку.

— Я все сделаю, мой лорд.

— Они вернулись, — сообщил Келтэн, грубо тряхнув Спархока.

— Кто вернулся? — Спархок сел.

— Твои сияющие друзья. Они опять хотят поболтать с тобой.

Спархок поднялся и пошел за другом к краю лагеря.

— Я стоял на страже, — тихо сказал Келтэн, — и тут они возникли, как из пустоты. Рассказы Итайна довольно увлекательны, но в них, видно, есть неточности. Сияющие сияют вовсе не всегда. Они подобрались к мне в темноте и, пока не остановились, не начали светиться.

— Они все так же держатся в отдалении? Келтэн кивнул.

— Близко не подходят. Нам ни за что не застать их врасплох.

На сей раз тумана не было, и ярдах в двадцати от привязанных коней стояли только двое сияющих. Однако странное свечение, которое они источали, все так же размывало их черты.

— Опасность возрастает, Анакха, — прозвучал все тот же гулкий, отдававшийся эхом голос. — Враги твои усердно ищут тебя по всему краю.

— Что-то мы их не видели, приятель.

— Опаснейший враг — тот, который незрим. Враги твои ищут тебя не зрением, но мыслью. Мы молим тебя принять нашу помощь и убежище. Вскоре, быть может, будет уже поздно.

— Мне бы не хотелось оскорбить тебя, приятель, но об этой невидимой опасности мы знаем только от вас, а вы можете и преувеличивать. Ты сказал, что Беллиом направляет меня, а могущество Беллиома безгранично. Я сам уже в этом убедился. Спасибо за хлопоты, но я все же полагаю, что сам смогу позаботиться о себе и своих друзьях. — Он помолчал немного и, повинуясь порыву, напористо продолжил: — Может быть, хватит этой вежливой болтовни? Вы уже признали, что у вас в этом деле свой интерес, так почему бы вам прямо не сказать, что вам нужно и что вы готовы предложить нам взамен? Так, по крайней мере, у нас будет основа для переговоров.

— Твое обаяние просто потрясающе, Спархок, — пробормотал Келтэн.

— Мы обмыслим слова твои, Анакха, — холодно ответил гулкий голос.

— Валяйте. Да, кстати, приятель: прекратите сбивать нас с дороги. Плутовство и обман в самом начале знакомства почему-то не слишком способствуют успешным переговорам.

Сияющий ничего не ответил. Два силуэта отступили в глубину пустыни и исчезли из вида.

— Теперь ты веришь мне, Спархок? — спросила Сефрения, подойдя к рыцарям. — Теперь ты понимаешь, как бесчестны и беспринципны эти твари?

— Скажем так, матушка, я стараюсь оставаться беспристрастным. Впрочем, ты была совершенно права. Можно завязать глаза Вэниону и целый день водить его кругами, а он все равно будет точно указывать на север. — Спархок огляделся. — Все проснулись? Думается мне, нам надо кое-что обсудить.

Они вернулись к своим постелям, устроенным наскоро на жестком гравии.

— Ты ловко поймал их, Спархок, — заметил Бевьер. — То, что наши гости даже не стали отрицать твое высказанное наугад обвинение, говорит, что Сефрения была совершенно права. Это они сбивали нас с пути.

— Но это не значит, что вокруг не бродят киргаи, — возразил Улаф, — а киргаи определенно наши враги. Мы можем не знать, что задумали дэльфы, но прошлой ночью они отогнали от нас киргаев, и мне это нравится.

— А не мог это быть сговор? — предположил Берит.

— Исключено, — ответил Итайн. — Киргаи всегда считали себя венцом творения. Они никогда не согласились бы на сговор, который поставит их в подчиненное положение — пусть даже притворно. Это противно их природе.

— Он прав, — подтвердила Сефрения, — и как ни мало хотелось бы мне признавать это, союз такого рода противен и самой природе дэльфов. Между ними и киргаями не может быть ничего общего. Не знаю, каковы намерения дэльфов, но они стараются исключительно для себя. Они ни за что не стали бы таскать каштаны из огня для кого-то другого.

— Чудесно, — саркастически заметил Телэн, — теперь вместо одного врага у нас целых два.

— О чем тут вообще беспокоиться? — пожал плеча-|ми Келтэн. — Беллиом в один миг перенесет нас к стенам Материона. Почему бы нам просто не удрать и не оставить киргаев и дэльфов выяснять отношения друг с другом без нашего участия?

— Нет, — сказала Сефрения.

— Почему — нет?

— Потому что дэльфы уже сбили нас с пути. Мы же не хотим попасть в Дэльфиус?

— Им не одурачить Беллиом, Сефрения, — возразил Вэнион. — Они могли обмануть меня, но Беллиом — совсем другое дело.

— Не думаю, дорогой, что мы можем на это полагаться. Дэльфам что-то нужно от Спархока, и это «что-то» явно связано с Беллиомом. Не стоит по собственной глупости отдавать их обоих в руки дэльфов. Я понимаю, что это утомительно и опасно, но все же продолжим наш путь обычным порядком. Беллиом путешествует через бескрайнюю пустоту, и, если дэльфам удастся обмануть его, — кто знает, куда нас вынесет из этой пустоты?

— Что такое эклога? — спросил Телэн. Было утро, они ехали на восток — во всяком случае, они надеялись, что едут именно в этом направлении, — и Итайн продолжал свою беспорядочную лекцию о дэльфийской литературе.

— Разновидность примитивной драмы, — ответил он. — Обычно ее сюжетом служит встреча двух пастухов. Они беседуют о философии в стихах, как правило паршивых.

— Я знавал нескольких пастухов, — заметил Халэд, — и не сказал бы, что излюбленным предметом их разговоров была философия. Они больше интересовались женщинами.

— Эта тема также затрагивается в эклогах, но ее настолько идеализируют, что трудно понять, о чем идет речь. — Итайн глубокомысленно подергал себя за мочку уха. — Думаю, это какая-то болезнь, — продолжал он. — Чем более цивилизованными становятся люди, тем охотнее они романтизируют простое буколическое существование, отвергая всю его грязь и тяжелый труд. Наши поэты — те, что поглупее, — неизменно проливают потоки слез над пастухами и, само собой, пастушками. Без пастушек, сами понимаете, было бы не так интересно. Аристократы время от времени проникаются горячей любовью к пасторальной традиции и в воплощении своих фантазий доходят до немыслимых пределов. Отец императора Сарабиана даже выстроил недалеко от Саранта изрядно приукрашенную овцеферму. Он и его двор обычно ездили туда летом и месяцы напролет притворялись, что пасут чудовищно раскормленных овец. Их грубые рубахи и кафтаны были сшиты из бархата и атласа, и они часами просиживали с мечтательным видом, сочиняя дурные стихи и не замечая, как овцы разбегаются во все стороны. — Итайн откинулся в седле. — Пасторальная литература, в сущности, безвредна. Она глупа, чересчур чувствительна, и поэты, пристрастившиеся к ней, заливают читателя потоками нравоучений. Самое трудное в любом жанре литературы — найти оправдание его существованию. Литература ведь не служит никаким практическим целям.

— Вот только жизнь без нее была бы пустой и скучной, — вставил Бевьер.

— Воистину так, сэр Бевьер, — согласился Итайн. — Как бы то ни было, дэльфийская литература — не имеющая, скорее всего, ничего общего с настоящими дэльфами — выросла именно на этих дурацких литературных условностях, и после нескольких столетий извержения подобной чепухи источник пасторальной традиции изрядно истощился, так что наши поэты разбрелись в поисках новых тем — точно овцы, брошенные без присмотра. Уже в этом столетии понемногу утвердилась идея, что дэльфы практикуют нестирикскую форму магии. Моих стирикских коллег по университету эта идея почему-то безмерно раздражает. — Итайн быстро взглянул через плечо, дабы убедиться, что Сефрения, которая снова ехала сзади в сопровождении Берита, не может его услышать. — Сами стирики безмерно раздражают очень многих людей. Не всякий желудок может переварить эту смесь самодовольства и воинственной жалости к себе, а потому в университетском городке излюбленный способ развлечения за счет стирика состоит в том, чтобы сказать ему: «Дэльфийская магия», а потом любоваться, как он изрыгает огонь и яд.

— Не знаешь ли ты, чем можно объяснить отношение Сефрении к дэльфам? — спросил Вэнион с тревогой в глазах. — Я никогда прежде не видел, чтобы она так себя вела.

— Лорд Вэнион, я не настолько хорошо знаю леди Сефрению, но думаю, что ее вспышка в тот раз, когда я впервые упомянул дэльфийскую литературу, может навести нас на некий след. В «Ксадане» есть небольшой эпизод, где намеками говорится, что во время войны с киргаями стирики и дэльфы были союзниками. Эпизод явно основан на весьма туманном отрывке из одного исторического труда седьмого столетия. Там упоминается предательство — однако без подробностей. Очевидно, когда началась война с киргаями, стирики заключили союз с дэльфами и хитростью уговорили их нанести по киргаям удар с востока. Они посулили всяческую помощь, но, когда киргаи ответили на удар и стали оттеснять дэльфов, стирики предпочли забыть о своих обещаниях. Почти все дэльфы были уничтожены. Многие столетия стирики изо всех сил изворачивались, стараясь оправдать такое вопиющее предательство. В мире хватает людей, которые терпеть не могут стириков, и они использовали эту историю как основание для своей ненависти. Стирики, что вполне понятно, терпеть не могут дэльфийскую литературу. — Итайн окинул задумчивым взглядом бесконечное однообразие пустыни. — Одна из самых непривлекательных черт человеческой натуры — ненавидеть тех, с кем ты поступил несправедливо. Это куда проще, чем признать свою вину. Если убедить себя, что люди, которых ты предал или поработил, на деле недочеловеки или чудовища, это здорово обеляет твою вину — во всяком случае, в собственных глазах. Люди весьма и весьма искусны в умении переложить свою вину на другого. Нам ведь так нравится быть о себе хорошего мнения!

— Не думаю, что одно это могло бы так изменить Сефрению, — с сомнением проговорил Вэнион. — Она чересчур здравомысляща, чтобы вспыхивать, едва кто-то скажет нелестное о стириках. Она несколько сот лет прожила в эленийских королевствах Эозии, а там ненависть к стирикам отнюдь не ограничивается литературными оскорблениями. — Он вздохнул. — Если б только она захотела поговорить со мной! Уж я бы сумел вызнать у нее хоть что-то осмысленное. Но она только сыплет гневными обвинениями. Не понимаю, что происходит.

Спархок, в отличие от Вэниона, по крайней мере догадывался, в чем дело. Афраэль намекала, что Сефрении предстоит пройти через что-то крайне болезненное, и теперь становилось ясно, что причиной этой боли будут именно дэльфы. Богиня сказала, что Сефрении необходимо перестрадать, чтобы вырасти. Вполне вероятно, что Итайн, не знавший хорошо никого из них, нечаянно наткнулся на верное объяснение. Сефрения — стирик до ногтей и кончиков волос, и признание вины ее народа за древнее предательство причинит ей именно такую боль, о которой с печалью говорила Афраэль. Увы, страдать доведется не только Сефрении. Вэнион сказал, что беды Сефрении — его беды. К несчастью, то же относилось и к ее боли.

Спархок ехал по безжизненной пустыне, и его мысли были так же мрачны, как и окружающий пейзаж.

ГЛАВА 12

Кринг задумчиво смотрел на лужайку.

— Это налетело на меня, как безумие, атан Энгесса, — говорил он своему огромному другу. — С той минуты, когда я впервые увидел ее, я уже не мог и думать ни о какой другой женщине.

Они стояли в тени неподалеку от здания министерства внутренних дел.

— Ты счастливчик, друг Кринг, — заметил Энгесса своим низким мягким голосом. — Многие люди проживают жизнь, так и не изведав такой любви.

Кринг мрачновато усмехнулся:

— Уверен, что без этой любви моя жизнь была бы намного проще.

— Так ты жалеешь, что это случилось?

— Нисколько. Я считал, что живу полной жизнью. Я был доми своего народа и знал, что в надлежащий час моя мать, согласно нашим обычаям, подыщет мне достойную жену. Я женился бы и стал отцом множества сыновей, и все шло бы так, как должно. Потом я встретил Миртаи и лишь тогда понял, как пуста была прежде моя жизнь. — Он провел ладонью по обритой макушке. — Боюсь только, что мои соплеменники не сразу примут ее. Она так не похожа на женщин, с которыми мы привыкли иметь дело. Все было бы гораздо легче, не будь я доми.

— Не будь ты доми, друг Кринг, она вряд ли согласилась бы стать твоей женой. Миртаи горда. Она рождена, чтобы стать супругой правителя.

— Я знаю. Я не осмелился бы и подойти к ней, если б не был доми. И все-таки я предвижу трудности, которых не избежать. Она чужеземка и совсем не похожа на пелойских женщин. Наши женщины весьма высоко ценят свое положение, а Миртаи принадлежит к другой расе, она выше ростом самого высокого пелойского воина и прекраснее всех женщин, каких я видел в своей жизни. Одно это заставит сердца пелойских женщин сжаться от зависти. Ты ведь видел, какими глазами смотрела на нее Вида, жена Тикуме? — Энгесса кивнул. — Женщины моего народа невзлюбят ее еще сильнее, потому что я — доми. Она будет домэ, супругой доми, и по праву станет первой среди наших женщин. Что еще больше ухудшит дело, она будет богаче всех пелоев.

— Не понимаю.

— Мои дела шли хорошо. Стада мои росли, в кражах мне сопутствовала удача. Все мое имущество будет принадлежать Миртаи. Она будет владеть огромными отарами овец и стадами другого скота. Только табуны коней останутся моими.

— Таков пелойский обычай?

— О да. Овцы, козы, коровы — пища, а потому они принадлежат женщинам. Женщины владеют также шатрами, постелями и фургонами. Золото, которое платит нам король за уши земохцев, принадлежит равно всему народу пелоев, так что единственное, чем владеем мы, мужчины, — это оружие и кони. Если задуматься, женщинам принадлежит почти все, а мы всю жизнь оберегаем их имущество.

— У вас странные обычаи, друг Кринг. Кринг пожал плечами.

— Мысли мужчины не должны быть заняты заботой об имуществе. Это отвлекает его во время боя.

— Да, друг мой, это мудро. Кто же владеет твоим имуществом, пока ты еще не женат?

— Моя мать. Она разумная женщина, и то, что у нее будет такая дочь, как Миртаи, многократно возвысит ее. Она пользуется большим почетом среди пелойских женщин, и я надеюсь, что она сумеет утихомирить слишком ретивых — по крайней мере, моих сестер. — Кринг вдруг хохотнул. — Воображаю, с каким удовольствием я буду любоваться лицами моих сестер, когда представлю их Миртаи, и они должны будут кланяться ей! Я не слишком-то люблю их. Все они каждый вечер молятся о моей смерти.

— Твои сестры?! — Энгесса был потрясен.

— Разумеется. Если я умру, не успев жениться, все, что я добыл, станет собственностью моей матери, и мои сестры унаследуют все это богатство. Они уже считают себя богачками. Они отвергли многих достойных поклонников, потому что гордятся своим высоким положением и будущим богатством. Я был слишком занят войнами, чтобы подумать о женитьбе, и с каждым годом мои сестры все увереннее чувствовали себя владелицами огромных стад. — Он ухмыльнулся. — Боюсь, нежданное появление Миртаи повергнет их в ярость. Один из обычаев нашего народа требует, чтобы невеста провела два месяца в шатре матери своего нареченного: ей предстоит за это время узнать о нем всякие мелочи, которые следует знать жене до того, как они заключат брак. За это время моя мать и Миртаи должны также выбрать мужей всем моим сестрам. Нехорошо, когда в одном шатре живет слишком много женщин. Вот уж это взбесит моих сестер не на шутку. Надеюсь, они попытаются убить Миртаи. Я их, конечно, предостерегу, — прибавил он с благочестивым видом. — В конце концов, я их брат. Но я уверен, что они не станут слушать моих предостережений — во всяком случае, пока Миртаи не прикончит двух-трех. Как бы то ни было, у меня слишком много сестер.

— Сколько? — спросил Энгесса.

— Восемь. Как только я женюсь, их положение среди пелоев сильно изменится. Сейчас они все богатые наследницы, а после моей свадьбы станут нищими старыми девами, нахлебницами Миртаи. Думаю, они горько пожалеют о всех тех поклонниках, которых отвергали до сих пор. Кажется, в тени под стеной кто-то крадется?

Энгесса всмотрелся в здание министерства.

— Похоже на то, — согласился он. — Пойдем спросим, что ему здесь нужно. Мы ведь не хотим, чтобы кто-нибудь пробрался в здание, пока там атана Миртаи и воры.

— Верно, — согласился Кринг. Он вытащил саблю из ножен, и странная парочка бесшумно двинулась по лужайке, чтобы перехватить крадущуюся под стеной тень.

— Сарабиан, сколько лиг от Материона до Тэги? — спросила Элана, подняв глаза от письма Спархока. — Я имею в виду, по прямой?

Сарабиан снял камзол и выглядел просто великолепно в облегающих штанах и рубашке из тонкого полотна с длинными рукавами. Стянув ремешком на затылке черные до плеч волосы, он упражнялся в выпадах, целя шпагой в золотой браслет, свисавший на длинной веревочке с потолка.

— Примерно полторы сотни лиг, а, Оскайн? — отозвался он, старательно принимая боевую стойку. Затем он сделал выпад — кончик шпаги задел краешек браслета, и тот злорадно завертелся и закачался на веревочке. — Ч-черт! — пробормотал император.

— Скорее сто семьдесят пять, ваше величество, — поправил Оскайн.

— Неужели там может идти дождь? — спросила Элана. — Здесь погода прекрасная, до Тэги всего сто семьдесят пять лиг — не так уж много, — а Спархок пишет, что там всю минувшую неделю шел дождь.

— Кто скажет, чего можно ждать от погоды? — Сарабиан вновь сделал выпад, и его клинок, ничего не задев, проскользнул в браслет.

— Хороший удар, — рассеянно заметила Элана.

— Благодарю, ваше величество! — Сарабиан отвесил ей поклон, изящно отсалютовав шпагой. — Ей-богу, это так занятно! — Он театрально пригнулся и с воплем: «Получай, собака!» — сделал яростный выпад, целя в браслет, и — промахнулся на несколько дюймов. — Ч-черт!

— Алиэн, дорогая, — сказала Элана камеристке, — узнай, здесь ли еще тот матрос, который привез письмо?

— Сию минуту, моя королева.

Сарабиан вопросительно взглянул на свою гостью.

— Матрос только что прибыл с Тэги. Я хотела бы услышать его мнение о тамошней погоде.

— Но, ваше величество, не думаете же вы, что ваш супруг может вас обманывать? — возразил Оскайн.

— Почему бы и нет? Я бы обманула его, если б у меня была на то веская политическая причина.

— Элана! — Сарабиан был явно потрясен до глубины души. — Я полагал, что ты любишь Спархока.

— Причем тут любовь? Конечно же, я люблю его. Люблю с тех пор, как была ровесницей Данаи, но любовь и политика — совершенно разные вещи, и их никогда не следует смешивать. Спархок что-то затеял, Сарабиан, и твой замечательный министр иностранных дел, по-моему, знает, что именно.

— Я? — мягко возразил Оскайн.

— Да, ты. Русалки, Оскайн? Русалки?! Неужели ты полагал, что я так доверчиво клюну на эту сказочку? Признаться, я в тебе слегка разочаровалась. Неужели это лучшее, что могло прийти тебе в голову?

— Меня подгоняло время, ваше величество, — слегка смущенно сознался он. — Принц Спархок торопился уехать. Что же нас выдало — погода на Тэге?

— И это тоже, — ответила она и помахала письмом. — Впрочем, мой любимый перехитрил самого себя. Мне и прежде доводилось читать его письма. Понятие «легкости стиля» совершенно неприменимо к Спархоку. Его письма обычно выглядят так, словно он вырубал их мечом. Однако это письмо — как и другие с Тэги — отполированы до блеска. Я тронута, что он истратил на них так много сил, но я не верю ни одному написанному в них слову. Итак, где он сейчас? И что на самом деле задумал?

— Этого он мне не сказал, ваше величество. Он сказал лишь, что ему нужен предлог на несколько недель уехать из Материона.

Элана мило улыбнулась ему.

— Отлично, Оскайн, — сказала она. — Я узнаю все сама. Так будет даже забавнее.

— Это здание не из маленьких, — говорил на следующее утро Стрейджен. — Мы ухлопаем уйму времени на то, чтобы обшарить его, дюйм за дюймом. — Он, Кааладор и Миртаи только что вернулись с очередной — и вновь неудачной — ночной вылазки.

— И насколько же вы продвинулись? — спросил Сарабиан.

— Мы целиком осмотрели два верхних этажа, ваше величество, — ответил Кааладор. — Сегодня ночью примемся за третий. — Он растянулся в кресле с безмерно усталым видом. Как и его спутники, он все еще был облачен в облегающий черный костюм. — Боже, до чего я устал, — пробормотал он. — Староват я стал для такой работенки.

Стрейджен развернул пожелтевшие от времени чертежи.

— И все же я уверен, что разгадка где-то здесь, — пробормотал он. — Вместо того чтобы открывать двери и простукивать полы, нам бы стоило сверить размеры комнат с этими чертежами.

— Все шуруешь в энтой мазне, потайные ходы вынюхиваешь? — зевая, промурлыкал Кааладор. — У тебя паршивый литературный вкус, старина. — Сарабиан озадаченно взглянул на него. — Талесийцы обожают истории о привидениях, ваше величество, — пояснил Кааладор.

— Это дает заработок переписчикам в Эмсате с тех пор, как они исчерпали весь запас хороших книг, — пожал плечами Стрейджен. — Талесия наводнена сочиненными на убогих чердаках творениями, которые пользуются небывалым успехом, — сплошь зловещие истории, где дело происходит на кладбище или в доме с привидениями и непременно в темную бурную ночь. Эмсатские шлюхи в восторге от этих книжонок. Полагаю, что местным полицейским эти истории тоже пришлись бы по вкусу. Чем, в конце концов, полицейский отличается от шлюхи?

— Я не поняла, что ты имеешь в виду, — сказала Миртаи, — да и понимать не хочу. У тебя извращенное мышление, Стрейджен. Кааладор, прекрати зевать. Твои челюсти распахиваются, точно дверь амбара.

— Дак мне ж спать охота, дорогуша. Мне давно пора на боковую, а вы меня по чердакам таскаете.

— Ну так отправляйся спать. При одном виде твоей пасти у меня ноют челюсти.

— Вам всем следует выспаться, — строго сказала Элана. — Вы теперь королевские взломщики, и я буду крайне огорчена, если вы уснете беспробудно в разгар своей работы.

— Может, нам пора подойти к делу разумно? — спросил Кааладор, выбираясь из кресла. — Я могу хоть сегодня вечером доставить сюда пару десятков профессионалов, и к утру они поднесут нам все тайны министерства на тарелочке.

— А к полудню министерство будет знать, что эта тарелочка в наших руках, — добавил Стрейджен. — Наша шпионская сеть, Кааладор, не слишком-то надежна. Мы еще не успели выловить всех осведомителей Крегера.

— Нам так или иначе некуда спешить, господа, — вмешалась Элана. — Даже если мы найдем документы, которые так усердно прячут от нас в министерстве, мы ничего не сможем сделать, покуда мой загулявший супруг не вернется домой.

— Элана, почему ты так уверена, что Спархок обманывает тебя? — спросил Сарабиан.

— Потому что это согласуется с его характером. Спархок всю свою жизнь посвятил тому, чтобы оберегать и защищать меня. Это очень мило, хотя порой дьявольски неудобно. Он все еще считает меня маленькой девочкой — хотя я уже неоднократно доказывала ему, что выросла. Сейчас он занят каким-то опасным делом и не хочет, чтобы я тревожилась за него. На самом-то деле ему нужно было только рассказать мне, что он задумал, и привести доводы, почему это необходимо сделать. Знаю, вам, мужчинам, трудно в это поверить, но женщины тоже умеют думать, а уж здравого смысла у них гораздо больше, чем у вас.

— Элана, ты безжалостна, — укоризненно сказал Сарабиан.

— Нет, я просто умею трезво мыслить. Что бы я ни говорила, Спархок всегда делает то, что считает нужным, и я привыкла смиряться с этим. Вот что, собственно, я хотела сказать: что бы мы ни обнаружили в стенах и полах министерства внутренних дел, мы не можем пустить это в ход, пока Спархок со своим отрядом рыскает где-то по континенту. Мы хотим разогнать министерство внутренних дел и бросить в тюрьму добрую четверть имперской полиции. Затем мы введем во всей империи военное положение и выпустим атанов. Дарезия станет похожа на муравейник, по которому прошлась атакующая конница. Я не знаю, чем занят Спархок, а потому не представляю, как этот хаос отразится на его делах. Я не намерена подвергать его большей опасности, чем та, которой, я думаю, он уже подвергается.

— Знаешь что, Элана? — сказал Сарабиан. — Ты трясешься над Спархоком даже больше, чем он над тобой.

— Разумеется. В этом и состоит брак.

— Только не для меня, — вздохнул он.

— Потому что у тебя слишком много жен, Сарабиан. Твои нежные чувства распылены. Каждая из твоих жен отдает тебе ровно столько любви, сколько получает от тебя.

— Насколько я убедился, так безопаснее.

— Зато намного скучнее, друг мой. Пылать страстью к одному-единственному человеку — это очень волнующе. Все равно что жить на вулкане.

— До чего изнурительно, — пробормотал он, содрогнувшись.

— Зато весело, — улыбнулась она.

Баронесса Мелидира, сославшись на головную боль, рано удалилась к себе. Не то чтобы она находила обязанности фрейлины королевы Эланы утомительными, но ей нужно было принять важное решение, и она знала, что чем дольше будет его откладывать, тем труднее будет принять его. Откровенно говоря, баронесса достигла той стадии, когда нужно было решить, что делать со Стрейдженом.

Надо честно признать, что Мелидира не была невинной девушкой. Невинные девушки при. дворе — явление редкое. Для невинной девушки существует лишь один путь в отношениях с противоположным полом. Для девушки более светской и искушенной есть два пути, и в том-то и состояла суть затруднений Мелидиры. Стрейджен, конечно, мог стать идеальным любовником. Он был привлекателен, изыскан, обладал отточенными манерами. Репутация Мелидиры при дворе отнюдь не пострадала бы от такой связи — скорее наоборот. Изначально ее намерение было именно таково, и настало время пригласить его в свою спальню и довести дело до логического конца. Связь может быть короткой или же долгой и будет возобновляться всякий раз, когда Стрейджен появится в Симмуре. Это придало бы их роману определенный статус, а между тем оба могли бы без помех искать развлечений на стороне, что считалось естественным в таком положении. Мелидира, однако, не была уверена, что хочет именно этого. В последнее время она все чаще и чаще задумывалась о более прочных отношениях, отсюда и возникали затруднения.

В сердечных делах, почти как в приливах и отливах, существует собственный ритм. Когда прилив достигает высшей точки, женщина должна подать своей добыче определенного рода знаки. Одни знаки указывают на постель, другие — на алтарь. Мелидира не могла больше откладывать. Она должна была решить, какие сигнальные флаги поднять на мачте своего корабля.

Стрейджен интриговал ее. В нем была некая опасная притягательность, и Мелидиру, придворное существо, эта черта весьма привлекала. Это было опьяняюще, волнующе — однако Мелидира вовсе не была уверена в том, что эта притягательность не поблекнет с годами.

Проблемой был и сам Стрейджен. Его незаконное происхождение и неопределенное положение сделали его чересчур чувствительным, и он постоянно усматривал пренебрежение к своей особе — по большей части на пустом месте. Он маячил при дворе Эланы, словно незваный гость на пиру, который все время втайне опасается, что его сейчас вытолкают взашей. Как надлежит чужаку, он трепетал перед аристократией, порой считая дворян чуть ли не существами иной породы. Мелидира понимала, что, если она решит повести Стрейджена к алтарю, первым делом ей придется атаковать именно эту цель. Она-то знала, что титулы — бесполезный хлам, что их можно купить, но вот как убедить в этом Стрейджена? Она могла бы купить ему титул и превратить бастарда в аристократа, но для этого пришлось бы раскрыть тайну, которую она хранила с детства. Мелидира всегда тщательно скрывала то, что она принадлежит к первым богачам страны — главным образом потому, что ее богатство было незаконного происхождения.

Вот оно! Мелидира едва не рассмеялась вслух, осознав наконец, насколько все просто. Если она хочет стать женой Стрейджена, ей довольно всего лишь поделиться с ним своей тайной. Это поставит их на одну доску и напрочь сметет воображаемый барьер между ними.

Мелидира была баронессой, но этот титул принадлежал ее семейству не так уж давно. Ее отец, широкоплечий здоровяк с копной курчавых светлых волос, начал свою жизнь простым кузнецом в Кардосе и сколотил состояние с помощью простенького устройства, которое сам придумал и воплотил в жизнь в собственной кузнице. Большинство людей относится к золотым монетам как к деньгам — то есть предмету, которому присуща внутренняя неизменная цена. Есть, однако, и такие, кто понимает, что цена монеты заключается в готовности общества признать, будто монета стоит столько, сколько на ней выбито слов и цифр. Слова не меняются, даже если по ребру монеты пару раз провести острым кинжалом. Полученные таким образом мельчайшие частички золота ничтожны, если произвести подобное действие над одной монетой. А если обработать тысячу монет? Власти, пытаясь помешать такой предприимчивости, во время чеканки гуртят монеты — то есть наносят на ребро зазубринки, и, если монету поцарапать или обрезать, этo тут же становится заметно. Отец Мелидиры изобрел способ обойти эту хитрость. В своей кузне он со всей возможной тщательностью изготовил набор штампов, которые восстанавливали гурт на ребре монеты, — по одному штампу на монету каждого достоинства. Кузнецу, конечно, в жизни было бы не пропустить через свои руки столько монет, чтобы разбогатеть, используя это хитроумное изобретение, — но отец Мелидиры был гением. Он изготовил штампы не для себя и не на продажу. Он попросту давал их напрокат за небольшой процент с прибыли.

Мелидира улыбнулась. Она была точно уверена, что очень немногие золотые монеты в Эозии сохранили свой истинный вес, и знала также, что пять процентов разницы между настоящей и фальшивой ценой сложены в виде золотых слитков в потайном подвале ее родового поместья неподалеку от Кардоса. Как только ей удастся убедить Стрейджена, что она — более солидный и удачливый вор, чем он сам, все остальное будет уже просто. Его иллюзии относительно ее высокородной крови сменятся почти что религиозным преклонением перед ее непревзойденной бесчестностью. Она могла бы даже показать ему источник своего богатства, потому что всегда хранила при себе самое дорогое напоминание о детстве — первый набор штампов, изготовленный ее отцом. Они и сейчас покоились на бархатном ложе в резной шкатулке из палисандрового дерева, стоявшей на ее туалетном столике, — стальные драгоценности во сто крат ценнее алмазов.

И когда Мелидира осознала, что у нее есть средство подвигнуть Стрейджена к законному браку, — она поняла, что уже приняла решение. Она станет его женой. При следующей же встрече она поднимет на мачте флаги, намекающие именно на это.

Затем она подумала кое о чем другом. Деятельность ее отца ограничивалась Эозией. Вся Тамульская империя буквально наводнена золотыми монетами, не ведавшими прикосновения кинжала. Как только Стрейджен сообразит это, он не пойдет — побежит к алтарю.

Мелидира улыбнулась и взяла в руки гребешок. Расчесывая длинные волосы золотисто-медового цвета, она что-то тихонько напевала себе под нос. Как положено истинной эленийке, она подошла к своей проблеме логически, и логика, как бывало почти всегда, победила. Логика — штука приятная и удобная, особенно если не хочешь связываться с нравственностью.

— Стойте! — прошипел Стрейджен, когда трое взломщиков начали спускаться по широкой лестнице на третий этаж. — Внизу кто-то есть.

— Что он здесь делает так поздно? — спросила Миртаи. — Все давно разошлись.

— Пойдем да спросим у него, — предложил Кааладор.

— Не говори чепухи. Это стражник?

— Не знаю, — ответил Стрейджен. — Я его не видел. Я только заметил отблеск свечи. Кто-то внизу открыл дверь.

— Скорее всего, какой-нибудь усердный писарь, — пожал плечами Кааладор.

— Что теперь? — спросила Миртаи.

— Подождем, — Кааладор уселся на верхнюю ступеньку.

Стрейджен задумался.

— Оставайтесь здесь, — сказал он, — а я пойду гляну, в чем дело. Если он решил остаться на всю ночь, нет смысла отсиживаться здесь до утра.

Он спустился по лестнице, бесшумно ступая по перламутровым плиткам ногами, обутыми в мягкие кожаные туфли. Дойдя до коридора, он заметил, что из-под двери в дальнем конце его выбивается тонкая полоска света. Стрейджен стремительно двинулся туда с уверенностью, которую давал ему немалый опыт. Дойдя до двери, он услышал голоса.

Стрейджен даже и не подумал подслушивать под дверью. Это было бы чересчур по-любительски. Он проскользнул в комнату, примыкавшую к нужной, на ощупь осторожно добрался до стены и приложил к ней ухо.

И не услышал ни единого звука. Выругавшись про себя, Стрейджен вернулся в коридор. Миновав на цыпочках освещенную комнату, он нырнул в соседнюю дверь — и тут же услышал, как разговаривают двое.

— Наш почтенный первый министр понемногу начинает понимать, что к чему, — говорил скрипучий голос. — Хотя и не без труда. Пондия Субат вообще мыслит с трудом, когда сталкивается с чем-то новым для себя.

— Этого более или менее следовало ожидать, ваше превосходительство. — Второй голос был знаком Стрейджену. Он принадлежал Теовину, главе тайной полиции. — Первый министр — такая же пешка, как и сам император.

— А, ты заметил это, — отозвался первый голос.

— Субат не станет задавать слишком много вопросов. Поскольку он знаком с ситуацией в целом, то скорее всего предпочтет, чтобы мы сами управлялись с делом, и не станет лично вникать в подробности. Это дает нам полную свободу действий, чего мы в первую очередь и добивались. Как продвигается с остальными?

— Мало-помалу. Сам понимаешь, мне приходится быть крайне осторожным. Эленийская шлюха завела при дворе немало друзей. Впрочем, все они охотно прислушиваются ко мне. В моих руках ключи от казны, и это помогает мне привлечь их внимание. Большинство министерств не имеет особого веса, а потому я не тратил времени на тех, кто их возглавляет. Министерство культуры, например, вряд ли будет нам полезно, то же относится и к министерству просвещения.

— Вот в этом я бы не был так уверен, ваше превосходительство. Министерство просвещения ведает университетами. Мы должны думать не только о делах насущных. Не думаю, чтобы мне или вам приятно было бы войти в историю заговорщиками и изменниками. Юридически-то мы действуем против воли императора.

— Пожалуй, это так, но министерство внутренних дел ведает полицией, а министерство финансов устанавливает и собирает налоги. Что бы мы ни делали, мы никогда не будем пользоваться у народа особой любовью. Впрочем, ты скорее всего прав. Если университетские профессора начнут втолковывать студентам, что мы с тобой изменники, люди могут счесть, что их патриотический долг — не подчиняться служителям закона и не платить налоги.

— Это наводит меня на весьма любопытную мысль, министр Гашон, — задумчиво проговорил Теовин. — У вас ведь тоже имеется нечто вроде полиции, не так ли? Я имею в виду мускулистых ребят, которые сопровождают сборщиков налогов, дабы убеждать злостных неплательщиков.

— Да, верно. Так или иначе, а налоги платят все. Я получаю деньги — либо кровь.

— Выслушай меня внимательно. Эленийцы скорее всего знают, что министерство внутренних дел — и почти наверняка армия — относятся к ним враждебно, а потому приложат все усилия, чтобы нарушить нашу работу. Мне бы хотелось укрыть некоторых моих наиболее ценных сотрудников. Могу ли я, скажем, перевести их в твое ведомство? Таким образом у меня под рукой останутся нужные люди — даже если эленийцы примутся громить полицейские участки.

— Это можно устроить, Теовин. Что еще тебе нужно?

— Деньги, министр Гашон. Воцарилась страдальческая тишина.

— Может быть, примешь взамен вечную дружбу?

— Боюсь, что нет, ваше превосходительство. Мне ведь нужно раздавать взятки. — Теовин помолчал. — А кстати, вот о чем я подумал. Во многих случаях я мог бы использовать в качестве взятки налоговый иммунитет.

— Я не помню, что означает этот термин.

— Мы дадим людям освобождение от налогов — в обмен на их сотрудничество.

— Это безнравственно! — сдавленно воскликнул Гашон. — Я в жизни не слыхивал ничего более чудовищного!

— Я ведь только предложил.

— Не смей даже заикаться ни о чем подобном, Теовин! При одной мысли об этом у меня кровь стынет в жилах. Не могли бы мы уйти отсюда? В полицейских учреждениях мне всегда отчего-то не по себе.

— Разумеется, ваше превосходительство. Думаю, что мы уже обсудили все, что должно оставаться между нами.

Стрейджен замер в темном кабинете, прислушиваясь к тому, как двое собеседников отодвинули кресла и вышли в коридор. Затем он услышал, как Теовин поворачивает ключ в замке своего кабинета. Светловолосый вор выждал минут десять, а затем вернулся к подножию лестницы.

— Они ушли, — громко прошептал он, адресуя свои слова наверх, в темноту.

Миртаи и Кааладор спустились к нему.

— Кто это был? — спросил Кааладор.

— Глава тайной полиции и министр финансов, — ответил Стрейджен. — Беседа была весьма поучительная. Теовин собирает себе на подмогу другие министерства. Они не знают, что он задумал на самом деле, но некоторых ему удалось убедить, что поддержать его в их же собственных интересах.

— С политикой разберемся позже, — сказал Кааладор. — Уже почти полночь. Давайте-ка приступим к делу.

— Зачем? — пожал плечами Стрейджен. — Я уже нашел то, что мы искали.

— Разве это не отвратительно? — обратился Кааладор к золотокожей великанше. — Говорит себе так, между делом, будто это какой-то пустяк. Ну ладно, Стрейджен, ошеломи нас своей гениальностью. Сделай так, чтобы у меня глаза полезли на лоб, а Миртаи лишилась чувств от восхищения.

— Это, в общем-то, не моя заслуга, — признался Стрейджен. — Я наткнулся на разгадку совершенно случайно. Тем не менее я был прав — это потайная комната. Конечно, надо еще обнаружить дверь и убедиться, что документы, которые мы искали, спрятаны именно там, но комната находится в самом подходящем месте. Мне бы следовало сообразить это с самого начала.

— Где она? — спросила Миртаи.

— Рядом с кабинетом Теовина.

— Да, это вполне логично, — согласился Кааладор. — Как ты ее обнаружил?

— Ну, я ее пока еще не обнаружил. Я ее вычислил.

— Кааладор, не спеши выбрасывать мягкие туфли и черный костюм, — посоветовала Миртаи.

— Любовь моя, ты ранишь мое сердце! — запротестовал Стрейджен.

— Мне и прежде доводилось видеть, как эленийцы попадали пальцем в небо со своими вычислениями. Может быть, поделишься с нами ходом своих мыслей?

— Я хотел заняться подслушиванием по всем правилам и вошел в комнату, примыкающую к кабинету Теовина, чтобы оттуда слушать его разговор с министром финансов Гашоном.

— И что же?

— Я не услышал ни единого слова.

— Здесь каменные стены, Стрейджен, — заметила Миртаи, — да еще покрыты ракушками.

— Миртаи, стен, которые не проводят звук, в мире попросту не существует. В стене всегда остаются трещинка и каверны, в которые не попадает известка. Как бы то ни было, когда я пробрался в комнату по другую сторону кабинета, я услышал все. Поверьте мне, ребята, между первой комнатой и кабинетом Теовина есть еще одна комната.

— Знаешь, дорогуша, а вроде как все сходится, — сказал Кааладор Миртаи. — Где же еще быть этой двери, как не в кабинете Теовина? Бумаги-то важные, и вряд ли он захочет, чтобы до них мог добраться кто угодно. Если б мы дали себе труд немножко подумать, мы сберегли бы немало времени.

— Мы и так не истратили его совсем уж зря, — улыбнулась Миртаи. — Я научилась ремеслу взломщика, и мне выпал случай понежиться в ваших теплых чувствах. Вы оба доставили мне столько счастья, что я и сказать не в силах. Но знаете ли, дверь кабинета наверняка заперта.

— Проще простого, дорогуша, — ухмыльнулся Кааладор, показывая ей тонкий, как игла, инструмент с крючком на конце.

— Начнем, пожалуй, — сказал Стрейджен. — Уже полночь, и, быть может, весь остаток ночи уйдет у нас на то, чтобы отыскать дверь в эту потайную комнату.

— Ты шутишь! — сдавленно хихикнула Элана.

— Шоб у меня язык отсох, ежели вру, ваш-ш-величество! — Кааладор помолчал и прибавил: — Ужасно, не правда ли?

— Что-то я ничего не понял, — сознался Сарабиан.

— Это стереотип, ваше величество, — пояснил Стрейджен, — и он распространен в литературе, весьма популярной в Эозии.

— Неужели ты и вправду хочешь польстить этому мусору, называя его литературой? — пробормотала баронесса Мелидира.

— Она утоляет нужды умственно отсталых, баронесса, — пожал он плечами. — Как бы то ни было, ваше величество, подобная литература состоит по большей части из историй о привидениях. Там непременно присутствует замок с призраками, а также потайными комнатами и ходами, причем вход в такую комнату, как правило, замаскирован книжным шкафом. Это старая и всем наскучившая подробность — до такой степени наскучившая, что я о ней и не подумал. В жизни не поверил бы, что кто-то способен действовать так банально. — Он рассмеялся. — Интересно, Теовин сам все это придумал или стащил из книги? Если стащил, то у него чудовищный литературный вкус.

— Неужели в Эозии книги настолько доступны? — спросил Оскайн. — У нас они на редкость дороги.

— Это одно из следствий того, ваше превосходительство, что в минувшем веке наша Святая Матерь стремилась ко всеобщей грамотности, — пояснила Элана. — Церковь желала, чтобы верующие могли сами читать ее послания, а потому приходские священники приложили немало усилий, чтобы обучить грамоте всю свою паству.

— Но послания Церкви читаются быстро, — прибавил Стрейджен, — и толпе грамотных людей не к чему приложить свою грамотность. Правда, этому литературному взрыву способствовало изобретение бумаги. На переписывание книги тратится не так уж мало времени и средств — дорог именно пергамент. Когда появилась бумага, книги стали дешевле. В крупных городах есть конторы, в которых трудятся целые полки переписчиков, производя книги тоннами. Это весьма выгодное занятие. В книгах нет ни рисунков, ни буквиц, написаны они не слишком аккуратно, но их можно читать — и они дешевы. Не у всех, кто владеет грамотой, отменный вкус, а потому множество отвратительной писанины выходит из-под пера людей с полным отсутствием таланта. Они пишут приключенческие романы, истории о привидениях, героические сказки и мерзкие книжонки, которые ни один человек не выставит напоказ в своем книжном шкафу. Церковь поощряет жития святых и скучнейшие религиозные вирши. Их, конечно, тоже пишут, но подобных книг никто не читает. Зато в моде истории о привидениях — особенно в Талесии. Думаю, это как-то связано с нашим национальным характером. — Он поглядел на Элану. — Боюсь только, ваше величество, что добывать информацию из потаенной норки Теовина будет долго и утомительно. Там горы документов, а я не могу каждую ночь водить по крыше толпы народа, чтобы рыться в бумагах. Миртаи, Кааладору и мне придется самим читать все от корки до корки.

— Не думаю, милорд Стрейджен, — улыбнулась Элана светловолосому вору. — Я полностью доверяю твоей бесчестности, мальчик мой, а потому знала, что рано или поздно вы отыщете то, за чем мы охотимся. Я долго ломала голову над проблемой, которую ты сейчас упомянул, а потом вспомнила о том, что как-то рассказывал мне Спархок. Он с помощью заклинания поместил облик Крегера в таз с водой, чтобы Телэн смог нарисовать его портрет. Я поговорила с одним из наших пандионцев — его имя сэр Альвор. Он рассказал, что, поскольку Сефрения не желает читать по-эленийски, она и Спархок придумали способ обойти это препятствие. Она может взглянуть на страницу — а потом воспроизвести ее в зеркале или в тазу с водой спустя несколько часов или даже несколько дней. Сэр Альвор знает это заклинание. Он молод, гибок и без труда проберется с вами по крыше. Возьмите его с собой, когда отправитесь в здание министерства, и запустите его в потайной чулан Теовина. Думаю, он вынесет оттуда весь архив за одну ночь.

— А это и вправду сработает, ваше величество? — с некоторым сомнением осведомился Кааладор.

— О да, и еще как! Я сама дала Альвору книгу, которую он прежде в глаза не видел. Он несколько минут листал ее, а затем воспроизвел вот в этом зеркале — всю, до последней страницы. Я сверила изображение в зеркале с оригиналом, и оно оказалось абсолютно точным — даже жирные пятна были те же.

— Стал-быть, энти пандионские ребята тоже на кой-что сгодятся, — признался Кааладор.

— Знаешь ли, — улыбнулась Элана, — я и сама это заметила: один пандионец оказался мне особенно полезен.

ГЛАВА 13

— У нас нет выбора, любовь моя, — говорил Вэнион Сефрении. — Мы пытались даже повернуть и ехать назад — и все равно едем в том же направлении. Нам придется обратиться к Беллиому. — Он взглянул на лежавшее перед ними ущелье. Горная река неслась по камням бурлящим белопенным потоком, все глубже прогрызая себе ложе в скале. Склоны ущелья густо поросли вечнозеленым кустарником, который насквозь промок в туманной взвеси брызг водопада.

— Нет, Вэнион, — упрямо повторила Сефрения. — Если мы так поступим, тотчас попадем в западню. Дэльфам нужен Беллиом, и едва Спархок возьмет его в руки, они нападут на нас, чтобы убить его и отнять Беллиом.

— Они об этом горько пожалеют, — сказал Спархок.

— Может быть да, — сказала она, — а может быть и нет. Мы не знаем, на что они способны. Пока я не пойму, как они сбивают нас с пути, я не могу даже представить себе, что еще окажется им под силу. Все слишком неопределенно, чтобы мы могли рисковать.

— Кажется, именно такое положение и зовется безвыходным? — заметил Халэд. — Мы едем на север, как бы мы ни пытались изменить направление, и не знаем, что предпримут дэльфы, если Спархок попробует с помощью Беллиома перенести нас из этих гор. Почему бы нам тогда просто не остановиться?

— Потому что мы должны вернуться в Материон, — ответил Спархок.

— Но ведь мы едем не в Материон, мой лорд. Каждый наш шаг приближает нас к Дэльфиусу. Мы уже Два дня вертимся вокруг этих гор — и все равно едем на север. Если все дороги ведут туда, куда мы не хотим попасть, с какой стати вообще куда-то ехать? Почему бы не найти удобное место для лагеря и не задержаться там? Пускай они придут к нам, а не наоборот.

— Это дельная мысль, лорд Вэнион, — поддержал его Итайн. — Пока мы едем, все, что остается делать дэльфам, — это подталкивать нас в нужном направлении. Если мы остановимся, им придется изменить тактику, а это, быть может, даст леди Сефрении кое-какие намеки относительно их возможностей. В дипломатических кругах такой ход именуется «разумное бездействие».

— Что, если дэльфы попросту решат пересидеть нас? — возразил Улаф. — Осень в горах не самое приятное время. Когда мы покинули пустыню и оказались в предгорьях, было еще не так уж плохо, но сейчас, высоко в горах, мешкать нам не стоит.

— Не думаю, сэр Улаф, что они станут долго выжидать, — ответил Итайн.

— А почему бы и нет? У них ведь все преимущества.

— Назовем это дипломатическим инстинктом. Когда они являлись нам, я ощутил, что от них исходит некий привкус нетерпения и срочности. Да, они хотят привести нас в Дэльфиус, но им важно также, чтобы это случилось как можно скорее.

— Хотел бы я знать, как это вы до этого додумались, ваше превосходительство, — скептически заметил Келтэн.

— Все дело, сэр Келтэн, в сочетании тысячи разных мелочей — тембр голоса, незначительные изменения в выражении лица, поза, даже ритм дыхания. Дэльфы вовсе не были так уверены в себе, какими хотели казаться, и им нужно, чтобы мы оказались в Дэльфиусе как можно скорее. Пока мы едем, у них нет причины еще раз встречаться с нами, но, думаю, если мы надолго остановимся, они появятся и начнут делать уступки. Я уже много раз видел, как такое происходит.

— Долго ли нужно учиться на дипломата, ваше превосходительство? — с задумчивым видом осведомился Телэн.

— Это зависит исключительно от твоих природных дарований, мастер Телэн.

— Я быстро учусь. Похоже, дипломатия — весьма занятное ремесло.

— Это лучшая игра в мире, — улыбнулся Итайн. — Никакая другая в подметки ей не годится.

— Ты опять задумал переменить профессию, Телэн? — спросил Халэд.

— Из меня никогда не получится рыцарь — разве что Спархок велит Беллиому увеличить меня раза в четыре.

— Кажется, за последний год это уже третье занятие, которое пришлось тебе по вкусу? — спросил Спархок. — Разве ты уже отказался от мысли стать императором воров или арихипрелатом карманников?

— Мне ни к чему спешить с окончательным решением, Спархок. Я пока еще молод. — Телэн задумался. — А что, ваше превосходительство, ведь дипломата нельзя арестовать, верно? Я имею в виду — полиция и пальцем не может его тронуть, что бы он ни натворил.

— Такова освященная веками традиция, мастер Телэн. Если я брошу в темницу твоих дипломатов, ты немедленно сделаешь то же самое с моими, не так ли? Это ставит дипломата более или менее выше закона.

— Ну вот, — Телэн расплылся в блаженной ухмылке, — есть над чем подумать, правда?

— Мне нравятся пещеры, — пожал плечами Улаф.

— Ты уверен, что среди твоих предков не было троллей? — осведомился Келтэн.

— Даже троллю или огру когда-нибудь может прийти в голову хорошая идея. Пещера укроет от непогоды, и в ней никто не подберется к тебе со спины. Эта пещера вполне нам подходит, и к тому же в ней уже кто-то жил. Он потратил много времени на то, чтобы оградить камнями этот родник, так что воды у нас будет вдоволь.

— А что, если этот человек вернется и потребует, чтобы мы убирались из его пещеры?

— Это вряд ли, Келтэн. — Рослый талесиец поднял искусно высеченный из кремня наконечник копья. — Он оставил в пещере вот это. Я бы сказал, что он слишком уж почтенного возраста, чтобы причинить нам беспокойство, — ему лет этак тысяч пятнадцать, а то и все двадцать. — Улаф осторожно потрогал пальцем зазубренный край наконечника. — Он неплохо поработал. И еще разрисовал стену в пещере изображениями животных.

Келтэна передернуло.

— По-моему, это все равно, что поселиться в могиле.

— Не совсем. Время едино, Келтэн, и прошлое всегда рядом с нами. Пещера хорошо послужила малому, который смастерил вот этот наконечник, и качество его работы склоняет меня поверить его опыту. Здесь есть все, что нам нужно: укрытие, вода, много дров для костра совсем недалеко, а в сотне ярдов к югу отсюда холмистый лужок, на котором смогут пастись кони.

— И что же мы будем есть? Через пару недель, когда нашей припасы иссякнут, нам придется варить суп из камней.

— Здесь есть дичь, сэр Келтэн, — вставил Халэд. — Я сам видел у реки оленя, а выше по склону стадо диких коз.

— Коз?! — Келтэн скривился.

— Но это же лучше, чем похлебка из камней, верно?

— Сэр Улаф прав, господа, — сказал Бевьер. — Эта пещера — отличная оборонительная позиция. Насколько мы знаем, дэльфам нужно подобраться к нам вплотную, чтобы причинить нам вред. Бруствер и полоса заостренных кольев на этом крутом приречном склоне удержат их на расстоянии. Если посол Итайн прав и дэльфов действительно поджимает время, наши укрепления помогут им поскорее усесться за стол переговоров.

— Ну так за дело, — сказал Вэнион, — и не будем мешкать. Дэльфы, судя по всему, обычно появляются ночью, так что нам еще до заката было бы недурно возвести кое-какие укрепления.

Тучи, которые всю неделю заволакивали небо свинцовой непроницаемой завесой, наутро рассеялись, и осеннее солнце, игравшее на трепещущих листьях осиновой рощицы по ту сторону ущелья, наполняло день золотистым мерцающим светом. Все вокруг казалось неестественно четким и ясным. Валуны в речном ложе сверкали белизной, и бурная вода, пронизанная солнцем, отливала темной зеленью. Птичье пение и верещанье шустрых белок заполняли ущелье.

Рыцари продолжали трудиться над укреплениями, возводя прочную, высотой по грудь человеку, стену из валунов по краю полукруглого уступа над входом в пещеру и устанавливая частокол из заостренных кольев на крутом склоне, который спускался к самой реке.

Кони весь день паслись на лужайке у пещеры, и только к закату их завели за стены импровизированного форта. Рыцари купались в реке, стирали одежду, охотились в лесу за оленями и козами. Ночью они по очереди несли стражу, но дэльфы так и не появились.

Так миновало четыре дня, и путники забеспокоились.

— Если так дэльфы делают свои срочные дела, не хотел бы я ждать их, когда им некуда спешить, — сухо заметил Телэн Итайну на четвертое утро. — Они даже не выслали никого наблюдать за нами.

— Они где-то здесь, мастер Телэн, — уверенно отвечал Итайн.

— Почему же мы их не видели? Ночью их проглядеть трудновато.

— Не совсем, — возразил Келтэн. — Не думаю, что они светятся беспрерывно. Той ночью, когда они явились впервые, в тумане, они светились, но на следующий раз подобрались к нам ярдов на двадцать и лишь тогда начали сиять. Похоже, они умеют управлять своим сиянием в зависимости от обстоятельств.

— Они где-то здесь, — повторил Итайн, — и, чем дольше они будут ждать, тем лучше.

— Этого я не понял, — сознался Телэн.

— Они знают теперь, что мы не собираемся уходить отсюда, и сейчас спорят, что можно нам предложить. Одни хотят предложить больше, чем другие, и чем дольше мы будем здесь сидеть, тем больше укрепится позиция сторонников щедрого предложения.

— Ты стал ясновидящим, Итайн? — осведомилась Сефрения.

— Нет, леди Сефрения, это всего лишь опыт. Подобные отсрочки присущи любым переговорам. Я сейчас в своей стихии. Мы избрали верную стратегию.

— Что нам еще надо сделать? — спросил Келтэн.

— Ничего, сэр рыцарь. Теперь их ход.

Она появилась со стороны реки, в свете дня, легко поднявшись по каменистой тропе, которая тянулась вверх по крутому склону. На ней были серое одеяние с капюшоном и простые сандалии. Черты ее лица были тамульскими, но кожа не имела золотистого цвета, присущего этой расе, и казалась не столько бледной, сколько бесцветной. В серых глазах светилась мудрость, длинные волосы были совершенно белыми, хотя на вид она казалась совсем юной девушкой.

Спархок и его друзья молча смотрели, как она поднимается по склону холма в теплом сиянии солнца. Она прошла по лужайке, где паслись кони. Чэль, белая кроткая кобылка Сефрении, с любопытством подошла к бесцветной женщине, и незнакомка ласково коснулась ее носа узкой маленькой ладонью.

— Дальше идти не стоит, — окликнул ее Вэнион. — Что тебе нужно?

— Я — Ксанетия, — ответила женщина. Голос у нее был мягкий, негромкий, но и в нем ощущалось то гулкое эхо, которое свидетельствовало о ее принадлежности к дэльфам. — Мне назначено быть вашим залогом, лорд Вэнион.

— Ты знаешь меня?

— Мы ведаем тебя, лорд Вэнион, — так же, как и всех твоих спутников. Вы не желаете идти в Дэльфиус, ибо опасаетесь, что мы причиним вам зло. Моя жизнь послужит залогом нашего доброжелательства.

— Не слушай ее, Вэнион, — жестко проговорила Сефрения.

— Ужели ты боишься, о жрица? — спокойно спросила Ксанетия. — Богиня твоя не разделяет твоего страха. Ныне вижу я, что это твоя ненависть не дает свершиться тому, чему свершиться суждено, и посему в твои руки отдаю я свою жизнь, дабы совершила ты с нею то, что пожелаешь. Ежели должна ты предать меня смерти и тем избыть ненависть свою — что ж, так тому и быть.

Лицо Сефрении залила смертельная бледность.

— Ты знаешь, Ксанетия, что я не сделаю этого.

— Так вложи губительное оружие в чужие руки. Так сможешь ты велением казнить меня, но не запятнать рук своих кровью. Не таков ли обычай твоего племени, стирик? Ты останешься неоскверненной, и ненависть твоя будет утолена. Чистой предстанешь ты пред своей Богиней и объявишь, что невиновна, ибо винить тебя будет не в чем. Кровь моя пребудет на руках эленийцев, а эленийские души дешевы, не так ли? — Она вынула из-под плаща каменный, сверкнувший, точно драгоценность, кинжал. — Сие орудие смерти моей, Сефрения, — сказала она. — Клинок вырезан из обсидиана, а посему не загрязнишь ты руки свои и душу свою прикосновением к мерзкому железу, когда прольешь мою кровь. — Голос Ксанетии был мягок, но слова вонзались в Сефрению, точно острые стальные шипы.

— Я не стану слушать этого! — горячо воскликнула маленькая стирикская женщина. Ксанетия улыбнулась:

— О нет, Сефрения, станешь, — проговорила она все так же спокойно. — Ведомо мне твое сердце, стирик, и знаю я, что слова мои прожгли его огнем. Ты услышишь их снова и снова. В тишине ночей они придут к тебе, с каждым разом становясь все жгучей. Истинно говорю, ты станешь слушать, ибо слова мои — слова истины, и во всякий день твоей жизни отдадутся они эхом в душе твоей.

Лицо Сефрении исказилось от муки, и она, разразившись плачем, убежала в пещеру.

Когда Итайн вернулся по узкой тропинке с лужайки ко входу в пещеру, на лице его было озабоченное выражение.

— Она говорит очень убедительно, — сказал он спутникам, — и я не почувствовал в ее словах и тени обмана.

— Возможно, ей нечего скрывать, потому что она ничего не знает о замыслах своих правителей, — с сомнением заметил Бевьер. — Вполне вероятно, что она лишь пешка в их игре.

— Она сама принадлежит к правителям дэльфов, сэр Бевьер, — покачал головой Итайн. — Ее можно назвать наследной принцессой дэльфов. Она будет анарой, когда скончается анари.

— Это имя или титул? — спросил Улаф.

— Титул. Анари — или, в случае Ксанетии, анара — это светский и одновременно духовный вождь дэльфов. Нынешнего анари зовут Кедон.

— А она не врет? — спросил Телэн. — Она ведь может только притворяться наследной принцессой, чтобы мы считали ее важной персоной, а на самом деле она пастушка или чья-то служанка.

— Не думаю, — сказал Итайн. — Может быть, это прозвучит нескромно, но я уверен, что никто не сможет солгать мне, не боясь быть разоблаченным. Ксанетия говорит, что она будущая анара, и я ей верю. Такой ход вполне соответствует дипломатической практике. Заложник должен быть важной персоной. Это еще одно доказательство того, как сильно мы нужны дэльфам. Я полагаю, что Ксанетия не лжет, а если это так, она — самое ценное, что есть у дэльфов. — Он скорчил гримасу. — Это в высшей степени противоречит всему, чему меня с детства учили думать о дэльфах, но мне сдается, что на сей раз мы должны им довериться.

Спархок и Вэнион переглянулись.

— Как ты считаешь? — спросил Вэнион.

— Не думаю, что у нас есть выбор, а ты?

— Пожалуй нет. Улаф прав. Мы не можем сидеть здесь до зимы, а если тронемся с места, все равно будем ехать в Дэльфиус. То, что с нами будет Ксанетия, — в некотором роде залог честности дэльфов.

— Ты думаешь, этого достаточно?

— Придется счесть, что достаточно, Спархок. Вряд ли мы получим что-то большее.

— Келтэн! — воскликнула Сефрения. — Нет!

— Кто-то же должен это сделать, — упрямо ответил светловолосый рыцарь. — Доверие должно быть обоюдным. — Он повернулся к дэльфийке и прямо взглянул ей в лицо. — Не хочешь ли что-нибудь сказать мне прежде, чем я подсажу тебя в седло? Скажем, предостеречь?

— Ты храбр, сэр Келтэн, — ответила она.

— Такая у меня служба, — пожал он плечами. — Если я коснусь тебя, я сгнию заживо?

— Нет.

— Отлично. Ты ведь никогда прежде не ездила верхом?

— Мы не держим коней. Мы редко покидаем нашу долину, а посему не нуждаемся в них.

— Кони — славные животные. Берегись только того, чалого, на котором ездит Спархок. Он кусается. Вот этот конь привык ходить под вьюками. Он немолод и благоразумен, так что не станет попусту прыгать и вытворять разные глупости. О поводьях не беспокойся. Он привык идти следом за другими лошадьми, так что тебе не придется направлять его. Если захочешь, чтобы он прибавил шагу, — стукни его пятками по ребрам. Чтобы замедлил шаг — слегка натяни поводья, чтобы остановился — натяни их резче. Сидеть на этом вьюке будет не очень-то удобно, так что дай нам знать, если тело заноет. Мы остановимся и пройдемся пешком. Ты привыкнешь через несколько дней — если, конечно, нам придется ехать так долго.

Ксанетия протянула к нему руки, перекрестив их на запястье.

— Свяжешь ли ты меня, сэр рыцарь?

— Это еще зачем?

— Я твоя пленница.

— Не говори глупостей. Со связанными руками ты не удержишься в седле. — Он стиснул зубы, протянул руки и, взяв дэльфийку за талию, легко поднял ее и усадил на спину смирного вьючного коня.

— Пока все в порядке, — объявил он, разглядывая свои ладони. — Во всяком случае, ногти еще не отвалились. Я поеду рядом с тобой, так что, если начнешь падать с коня, дай мне знать.

— Мы его всегда недооцениваем, — прошептал Вэнион Спархоку. — В нем сокрыто куда больше, чем может показаться.

— В Келтэне? О да, мой лорд. Келтэн иногда может озадачить.

Отъехав от укрепленной пещеры, они направились вдоль ущелья, которое прогрызла в скалах река. Впереди ехали Спархок и Вэнион, за ними — Келтэн с заложницей. Сефрения с каменным лицом скакала позади всех, рядом с Беритом, стараясь держаться как можно дальше от Ксанетии.

— Это далеко? — спросил Келтэн у ехавшей рядом с ним бледной женщины. — Я имею в виду, сколько дней пути до Дэльфиуса?

— Расстояние, равно как и время, — предмет неопределенный, сэр Келтэн, — отвечала Ксанетия. — Дэльфы — изгнанники, всеми презираемые и отвергнутые. Неразумно было бы нам открывать местоположение долины, где лежит Дэльфиус.

— Мы опытные путешественники, леди, — заметил Келтэн, — и всегда обращаем внимание на приметы местности. Если ты проводишь нас до Дэльфиуса, мы сможем потом отыскать его. Все, что нам нужно, — найти эту пещеру и начать поиски от нее.

— У замысла твоего единый лишь порок, сэр рыцарь, — мягко проговорила она. — Ты истратишь всю свою жизнь на то, чтобы отыскать сию пещеру. Намеренно скрываем мы не столь сам Дэльфиус, сколь земли окрест него.

— Но ведь довольно трудно скрыть от глаз целый горный кряж?

— Мы и сами заметили сие, сэр Келтэн, — без тени улыбки отозвалась Ксанетия, — а посему скрываем не кряж, но самое небо. Коли солнце не будет показывать тебе путь, скоро ты собьешься с дороги.

— А ты так умеешь, Спархок? — окликнул Келтэн друга. — Мог бы ты затянуть все небо тучами?

— Можем мы это сделать? — спросил Спархок у Вэниона.

— Я — нет. Сефрения, возможно, и смогла бы, но в нынешних обстоятельствах лучше не задавать ей вопросов. Зато я твердо знаю, что это против правил. Нам нельзя изменять погоду.

— Мы не заволакиваем тучами небо, лорд Вэнион, — заверила его Ксанетия. — Взамен этого закрываем мы завесой туч ваши глаза. Дано нам делать так, чтобы люди видели то, что сообразно нашей воле.

— Пожалуйста, анара, — со страдальческим видом вмешался Улаф, — не углубляйся в подробности. Начнутся утомительные споры о реальности и иллюзии, а я их терпеть не могу.

Они ехали теперь под ясным небом, и ничем не затемненное солнце ясно указывало им путь. Судя по всему, они направлялись к северо-востоку.

Келтэн внимательно следил за их пленницей — хотя, быть может, это они были ее пленниками — и объявлял привалы куда чаще обычного. Когда они останавливались, он помогал странной бледной женщине сойти с коня и дальше они шли пешком, ведя коней в поводу.

— Ты чрезмерно хлопочешь о моих удобствах, сэр Келтэн, — мягко упрекнула его Ксанетия.

— Леди, — солгал он, не моргнув глазом, — дело не в тебе. Просто здесь крутой подъем, и мы не хотим утомлять коней.

— В Келтэне определенно сокрыто больше, чем я думал, — прошептал Вэнион Спархоку.

— Друг мой, можно прожить рядом с человеком всю жизнь и не узнать о нем самого важного.

— Какая замечательно свежая мысль, — сухо заметил Вэнион.

— Не вредничай, — пробормотал Спархок.

Ему было не по себе. Хотя Ксанетия была далеко не так искусна, как Афраэль, было ясно, что она плутует с временем и расстоянием так же, как проделывала это Богиня-Дитя. Если бы она сохранила иллюзию пасмурного неба, он бы ничего не заметил, но положение солнца недвусмысленно ясно указывало на пропуски в его восприятии времени. Как правило, солнце катится, а не прыгает по небу. Тревожило Спархока не то, что Ксанетия проделывает это не лучшим образом, а то, что она вообще на такое способна. Спархоку приходилось на ходу пересматривать давно сложившееся мнение. Видимо, способность «играть» со временем не была исключительно привилегией богов. Довольно отрывочные рассказы Итайна о дэльфах, видимо, все же содержали в себе некоторую толику правды. Дэльфийская магия и впрямь существовала и, насколько мог определить Спархок, проникала в такие области, куда стирики не могли или не желали соваться.

Он держался настороже, но о своих наблюдениях друзьям ничего не сказал.

И вот чудным осенним вечером, когда птицы копошились и сонно бормотали в гнездах, а свечение сумерек окрасило горы в лиловый цвет, они выехали на узкую горную каменистую дорогу, что вилась вокруг огромных валунов, устремляясь к похожему формой на рогатку ущелью. Ксанетия твердо настояла на том, чтобы отряд не останавливался на ночлег. Она и Келтэн ехали впереди. Ее всегда бесстрастное лицо сейчас, казалось, ожило от какого-то предвкушения.

Когда Ксанетия и ее опекун доехали до конца дороги, они остановились и остались сидеть в седлах четко очерченными силуэтами на фоне последних розовых бликов заката.

— Боже милосердный! — воскликнул вдруг Келтэн. — Спархок, ты только посмотри на это?

Спархок и Вэнион подъехали к ним.

Внизу была долина, напоминавшая большую каменную чашу с крутыми склонами, которые поросли темным лесом. Внизу тесно стояли дома, окна мягко светились, и столбы густого голубоватого дыма поднимались в вечерний воздух из бесчисленных труб. Одно то, что здесь, в глубине недоступных гор, оказался такой крупный город, было само по себе удивительно, но Спархок и его спутники смотрели сейчас не на город.

В самом центре долины было небольшое озеро. В этом, конечно, не было ничего необычного. Горные озера встречаются во всем мире. Потоки воды из талого снега неизбежно отыскивают долины либо каменные чаши, откуда нет выхода. Не то, что здесь оказалось озеро, так поразило путников. Изумление и почти сверхъестественный ужас вызвало у них то, что озеро в надвигающихся сумерках светилось. Это не было болезненное зеленоватое свечение, какое источают порой гниющие растения, но чистый, сильный, ровный белый свет. Озеро сияло, словно заблудившаяся луна, навстречу свету небесной своей сестры, только что взошедшей на востоке.

— Сие Дэльфиус, — просто сказала Ксанетия, и когда рыцари взглянули на нее, то увидели, что и она вся охвачена чистым белым сиянием, которое проникало сквозь ее одежду, словно исходило из глубин самого ее существа.

ГЛАВА 14

Отчего-то все пять чувств Спархока сверхъестественно обострились, хотя сознание оставалось отрешенным и бесстрастным. Он видел, слышал, запоминал — но не чувствовал ничего. Такое с ним уже случалось, и не единожды — но вот обстоятельства, которые на сей раз погрузили его в это глубокое неестественное спокойствие, были совершенно необычными. Перед ним не было вооруженных врагов, и тем не менее его разум и тело готовились к бою.

Фарэн напрягся, под кожей забугрились мускулы, и цокот стальных копыт едва заметно изменился, став более жестким, резким, нарочитым. Спархок положил ладонь на шею чалого.

— Расслабься, — пробормотал он. — Я дам знать, когда придет время.

Фарэн встряхнулся, рассеянно отгоняя заверения своего хозяина, словно надоедливую муху, и продолжал настороженно шагать.

Вэнион вопросительно поглядел на друга.

— Фарэн чересчур чувствителен, мой лорд.

— Чувствителен? Эта злобная бестия?

— На самом деле Фарэн не заслуживает такой репутации, Вэнион. Если хорошенько задуматься, он добродушный конь. Просто он вовсю старается угодить мне. Мы так долго вместе, что он почти всегда знает, что я чувствую, а потому изменяет своей природе, чтобы подладиться ко мне. Скорее уж меня следует назвать злобной бестией, но достается вся вина Фарэну. Когда на нем ездит Афраэль, он ведет себя как щенок.

— А сейчас у тебя воинственное настроение?

— Я не люблю, когда меня водят за нос, но в этом как раз нет ничего особенного. Ты слишком хорошо обучил меня, Вэнион. Всякий раз, когда происходит что-то необычное, я готовлюсь к бою. Фарэн чувствует это и делает то же самое.

Ксанетия и Келтэн вели их по лугу, который полого спускался к сияющему озеру и диковинному городу, стоявшему на ближнем его берегу. Бледная дэльфийка по-прежнему источала колдовской свет, но сияние, облекавшее ее, казалось обостренным чувствам Спархока почти что ореолом, знаком скорее особого благословения, чем отвратительной скверны.

— Ты заметил? — говорил Телэн брату. — Это все одно здание. Издалека этот город похож на все прочие города в мире, но стоит подойти поближе, как замечаешь, что все дома в нем соединены в один.

— Дурацкая идея, — проворчал Халэд. — Один пожар — и весь город выгорит дотла.

— Дома выстроены из камня, а камень не горит.

— Зато крыши из соломы, а солома горит, и еще как. Нелепая идея.

Дэльфиус не окружала стена в обычном смысле этого слова. Окраинные дома, все соединенные друг с другом, стояли окнами вовнутрь, повернувшись ко всему миру глухими стенами. Спархок и его спутники вслед за Ксанетией прошли под огромной каменной аркой и оказались в городе. Дэльфиус был пронизан особым, едва ощутимым ароматом — запахом свежескошенного сена. Узкие улицы причудливо извивались, порой проходя сквозь дом, ныряя под арками в крытые коридоры и вновь выныривая под открытое небо на другой стороне дома. Как сказал Телэн, весь Дэльфиус представлял собой одно здание, и то, что в другом городе называлось бы улицей, здесь, скорее, следовало назвать открытым коридором.

Обитатели города не избегали их, но и не пытались к ним приблизиться. Точно бледные призраки, скользили они по сумеречному лабиринту улиц. — Никаких факелов, — озираясь, заметил Берит. — А к чему им факелы? — проворчал Улаф. — Это верно, — согласился молодой рыцарь. — Заметили, как меняется запах города, если в нем не жгут постоянно факелы? Даже в Чиреллосе и днем и ночью воняет горящей смолой. Так странно оказаться в городе, где ни к чему не липнет этот коптящий дым.

— Я не думаю, Берит, что мир готов увидеть людей, которые светятся сами по себе. Эта идея вряд ли завоюет много сторонников — особенно если учесть некоторые ее недостатки.

— Куда мы направляемся, леди? — спросил Келтэн у бледной сияющей женщины, которая ехала рядом с ним. Положение Келтэна было странным. Он защищал и охранял Ксанетию. Он заботился о ее удобстве и благополучии. И он же должен был убить ее при первом признаке враждебности со стороны ее соплеменников.

— В жилище анари, — отвечала Ксанетия. — Именно ему надлежит представить наше предложение Анакхе. Анакха владеет Беллиомом, и лишь в его власти повелевать им.

— Спархок, ты мог бы отправиться сюда один и не таскать нас за собой, — легкомысленно заметил Телэн.

— Возможно, но путешествовать в компании как-то приятнее. Кроме того, если б ты остался в Материоне, то пропустил бы немало интересного. Вспомни, как весело было прыгнуть с утеса и повиснуть в воздухе над доброй тысячей футов пустоты!

— Я изо всех сил стараюсь забыть об этом, мой лорд, — со страдальческой миной отозвался мальчик.

Они спешились в одном из крытых коридоров неподалеку от центра города и передали своих коней на попечение нескольким юным дэльфам. Спархок подумал, что юноши похожи на пастушков, которых заставили исполнять работу конюхов. Затем путники вслед за Ксанетией направились к темной, изъеденной временем двери. Спархок, все еще охваченный неестественно-бесстрастным спокойствием, тайком разглядывал Ксанетию. Ростом она была немногим больше Сефрении, и хотя была женщиной, и притом привлекательной, отчего-то ее пол казался чем-то малозначащим. Открыв изъеденную временем дверь, она провела их по коридору, в стенах которого на равном расстоянии друг от друга виднелись глубоко вделанные двери. Коридор освещался прозрачными шарами, на длинных цепях свисавшими с высокого потолка. Шары наполняла светящаяся жидкость — Спархок предположил, что это вода из озера.

В конце коридора Ксанетия остановилась, и ее взгляд на миг стал отсутствующим.

— Кедон дозволяет нам войти, — сказала она наконец. Она открыла дверь и в сопровождении Келтэна, не отступавшего от нее ни на шаг, первой вошла в находившиеся за дверью покои.

— Сие чертог Кедона, анари дэльфов, — проговорила Ксанетия тем странным гулким голосом, который явно был отличительной чертой всех дэльфов.

Три истертые каменные ступени вели в главный зал — чистый и опрятный, с куполообразным потолком, который поддерживали массивные низкие арки. Стены, слегка изогнутые внутрь, покрывала белая штукатурка, а низкая тяжелая мебель была обита белоснежной шерстью. В дальнем конце зала, под небольшой каменной аркой камина горел огонь, и с потолка свисали на цепях все те же светящиеся шары.

Спархок ощутил себя здесь незваным грубым пришельцем. Жилище Кедона веяло кротостью и святостью, и рослый пандионец остро ощущал неуместность своей кольчуги и тяжелого меча, который висел у него на поясе. Он и сам казался себе неуместным здесь, неуклюжим варваром, и его спутники, облаченные в кожу, сталь и грубую серую ткань, высились вокруг него, словно каменные идолы древнего варварского племени.

Из двери в дальней стене зала появился глубокий старик. Хрупкий и согбенный, он шел, шаркая ногами и опираясь на длинный посох. Его редкие волосы белели как снег, и на сей раз это был скорее признак глубокой старости, нежели отличительная черта дэльфов. В добавление к свободному одеянию из небеленой шерсти его узкие худые плечи окутывало некое подобие шали.

Ксанетия тотчас подошла к старику и нежно коснулась ладонью его морщинистой щеки. Глаза ее были полны тревоги, но она не сказала ни слова.

— Добро пожаловать, господа, — приветствовал их старик. Он говорил по-эленийски с легким акцентом, и его высокий голос звучал немного скрипуче, словно заржавел от редкого использования. — Добро пожаловать также и тебе, дорогая сестра, — прибавил он, обращаясь к Сефрении на почти безупречном, хотя и архаичном стирикском наречии.

— Я тебе не сестра, старик, — холодно ответила она.

— Все мы братья и сестры, Сефрения из Илары, верховная жрица Афраэли. Родство наше в том, что все мы люди.

— Когда-то, возможно, это было и так, дэльф, — в голосе Сефрении был убийственный лед, — но ты и твой проклятый народ — больше не люди.

Старик вздохнул.

— Вероятно нет. Затруднительно сказать наверняка, что мы есть или чем мы станем. Отбрось свою вражду, Сефрения из Илары. Здесь тебе не причинят вреда, и устремления наши ныне стали едины. Ты хотела бы отъединить нас от всего человечества, однако таково же и наше желание. Отчего бы не слить нам усилия воедино, дабы достичь его?

Сефрения повернулась к нему спиной.

Итайн, всегда и везде остававшийся дипломатом, поспешил заполнить неловкую паузу.

— Кедон, я полагаю? — вежливо осведомился он. Старик кивнул. — Должен признаться, почтенный, что Дэльфиус немало меня озадачил. Мы, тамульцы, почти ничего, в сущности, не знаем о твоих соплеменниках, и, тем не менее, дэльфы много лет являются средоточием одного из самых чувствительных жанров нашей литературы. Мне всегда казалось, что так называемая дэльфийская литература целиком и полностью состряпана третьесортными рифмоплетами с больным воображением. Но вот я оказался в Дэльфиусе — и обнаружил, что все то, что я считал литературными выдумками, имеет под собой реальное основание.

Вне всякого сомнения, Итайн был очень ловок. Его утверждение, что он умнее даже своего брата, министра иностранных дел, пожалуй, не вызывало сомнений.

Анари чуть заметно улыбнулся.

— Мы сделали все, что было в наших силах, Итайн из Материона. Я не стану спорить с тобой — воистину «Ксадана» написана чудовищным стихом и проникнута отталкивающим избытком слезливых чувств, однако она хорошо послужила той цели, для коей и была сотворена. Она смягчила и ослабила вражду, посеянную в вашем народе стириками. Тамульцы властны над атанами, а мы не хотели воевать с огромными нашими соседями. Со стыдом признаюсь тебе, что и сам я внес немалую лепту в создание «Ксаданы».

Итайн заморгал.

— Ты уверен, Кедон, что мы говорим об одной и той же поэме? «Ксадана», которую я изучал еще школьником, была написана семь с лишним столетий назад!

— Неужто так давно? Как быстро летят годы! Я наслаждался жизнью своей в Огнеглавом Материоне. Обучение в университете принесло мне немалую пользу.

Итайн был слишком хорошо обучен, чтобы чересчур открыто показывать, как он потрясен.

— У тебя тамульские черты лица, Кедон, но разве цвет кожи и волос никому не казались… странными?

— Вы, тамульцы, народ цивилизованный, а потому не проявляете чересчур пристального интереса к чужим недостаткам. По внешности моей сочли, что я альбинос, и сего оказалось довольно. Такое явление, хоть и нечасто, но встречается. Один из соучеников моих — стирик — был колченог. Как это ни странно, мы с ним сдружились. По речи твоей я вижу, что тамульский язык немного изменился с тех пор, как я в последний раз пребывал среди твоего народа, и сие, вероятно, затруднило бы мне возвращение в Огнеглавый Материон. Прими, умоляю, мои нижайшие извинения касательно «Ксаданы». Воистину сия поэма чудовищна, однако, как я и сказал, она хорошо послужила своей цели.

— Мне бы следовало самой догадаться, — резким тоном вмешалась в разговор Сефрения. — Вся дэльфийская литература была создана с одной-единственной целью: посеять ненависть к стирикам.

— Какова же была цель той лжи, которой вы, стирики, многие века потчевали тамульцев? — осведомился Кедон. — Не был ли этот замысел таков же по сути своей? Не стремились ли вы заронить в умы тамульцев мысль о том, что мы, дэльфы, суть недочеловеки?

Сефрения пропустила мимо ушей этот вопрос.

— Неужели ваша ненависть к нам настолько сильна, что вы решились осквернить ею сознание целой расы?

— А насколько же глубока твоя ненависть, о Сефрения из Илары? Не пытаешься ли ты и ныне, в сей миг, отравить злобой к нам души сих простых эленийцев? — Анари опустился в мягкое кресло и устало провел рукой по лицу. — Сдается мне, что взаимная наша ненависть так чрезмерна, что нет в мире средства, дабы исцелить ее. Уж лучше разделиться нам навеки. Сие возвращает нас к тому, ради чего мы собрались здесь ныне. Желание наше в том, чтобы отделиться от всего мира.

— Потому что вы настолько лучше нас? — с глубоким презрением осведомилась Сефрения.

— Не лучше, о жрица, но иные. Гордыню и ложное превосходство оставляем мы твоему народу.

— Если вам так не терпится возобновить древнюю вражду, остальные, полагаю, предпочли бы при этом не присутствовать, — холодно сказал Вэнион. — Вы отлично справитесь и без нашей помощи.

— Но, Вэнион, ты не знаешь, что они совершили, — проговорила Сефрения с немой мольбой в глазах.

— По правде говоря, любовь моя, меня совершенно не интересует то, что случилось несколько тысячелетий тому назад. Если тебе так охота пережевывать старые обиды, займись этим в другое время. — Вэнион поглядел на престарелого дэльфа. — Мне кажется, Кедон, у тебя на уме был какой-то обмен. Мы бы с радостью сидели здесь и любовались, как вы с Сефренией строгаете друг друга на ломтики, но нам, видишь ли, немного некогда. Государственные дела, сам понимаешь.

Даже Спархок поперхнулся при этих словах.

— Ты весьма откровенен и прям, лорд Вэнион, — с ледяным укором заметил Кедон.

— Я солдат, почтенный анари. Обмен оскорбительными колкостями меня изрядно утомляет. Если вам с Сефренией так хочется подраться, беритесь за топоры.

— Случалось тебе прежде иметь дело с эленийцами, почтенный анари? — невозмутимо осведомился Итайн.

— Почти никогда.

— Тебе следовало бы прибавить это обстоятельство к следующей благодарственной молитве. Эленийцы обладают тягостной склонностью переходить прямо к делу. Это, конечно, ужасно по-варварски, зато сберегает уйму времени. Полагаю, ты хотел обратиться со своим предложением к Анакхе — вот он. Должен предостеречь тебя: лорд Вэнион сама тонкость, если сравнивать его со Спархоком, но Анакха — именно Спархок, так что рано или поздно тебе придется иметь с ним дело.

— Раз уж мы все сегодня решили сегодня вести себя невежливо, вряд ли мы уйдем далеко, — сказал Спархок. — Почему бы тебе, Кедон, не сказать, что ты хочешь от нас получить и что предлагаешь взамен? Я обдумаю твое предложение, и мы обсудим его завтра утром, когда сумеем вернуться в рамки вежливости.

— Слова твои мудры, Анакха, — согласился старик. — В Тамульской империи царит смятение.

— Знаю. Мы и сами это уже заметили.

— Сие смятение устроено не против Империи, Анакха, но ради тебя. Тебя заманили в сии земли, ибо лишь ты обладаешь властью над Беллиомом. Враги твои алчут завладеть камнем.

— Это мы тоже знаем. Мне не нужны предисловия, Кедон. Переходи к делу.

— Мы окажем тебе помощь в борьбе твоей, и заверяю тебя, что без помощи оной не сможешь ты одержать победу.

— Тебе придется убедить меня в этом, но об этом мы сможем поговорить и позже. Что вы хотите взамен?

— Дабы ты взял Беллиом и навеки запечатал нас в сей долине.

— И это все?

— Все, о чем мы просим. Огради нас от мира, и мир огради от нас. Всем сие будет лишь во благо — эленийцам и тамульцам, стирикам и дэльфам. Нескончаемая мощь Беллиома пусть отделит нас от всего человечества, дабы могли мы без помех продолжать наше путешествие.

— Путешествие?

— Сие выражение образное, Анакха. Путешествие наше измеряется не лигами, но поколениями.

— Стало быть, простой обмен? Вы поможете нам справиться с нашими врагами, если я запечатаю эту долину так, чтобы никто не мог ни войти в нее, ни выйти наружу?

— Простой обмен, Анакха.

— Хорошо. Я обдумаю это.

— Она не хочет разговаривать со мной, Спархок, — вздохнул Вэнион, — ни об этом, ни о чем-либо еще.

Седовласый магистр и его друг беседовали с глазу на глаз в небольшой комнатке рядом с коридором, что вел к тесным, похожим на кельи клетушкам, где гостей разместили на ночь.

— Ты вчера был чересчур прямолинеен, — заметил Спархок.

— Нелогичное поведение меня раздражает. Жаль, что здесь нет Афраэли. Она быстро сумела бы призвать Сефрению к порядку.

Спархок удобнее устроился в кресле.

— Я в этом не уверен, Вэнион. Не знаю, должен ли я говорить тебе это, но у меня такое ощущение, что Афраэль не стала бы вмешиваться. Прежде чем покинуть нас, она сказала мне, что Сефрения должна пройти через это сама.

— А не может ли Итайн пролить хоть какой-нибудь свет на эту вражду между стириками и дэльфами? Спархок покачал головой.

— Он не знает больше того, что уже сказал нам. Судя по всему, это случилось во время войны с киргаями, то есть примерно десять тысяч лет назад, так что история не может точно сказать, что же тогда произошло. Очевидно, стирики и дэльфы были союзниками, и кто-то из них оказался предателем.

— Мне тоже так кажется. Итайн хотя бы догадывается, кто именно?

— Нет. Стирики много столетий оказывали услуги тамульцам — так же, как Эозийской церкви. Они старательно ввели в тамульскую историю свою версию того, что случилось. Судя по тому, что сказал нам вчера Кедон, дэльфы с той же целью проникли в Материонский университет и создали в тамульской культуре дэльфийскую литературу. Теперь события десятитысячелетней давности погребены под толстым слоем мифов и легенд, и, поскольку стирики и дэльфы так долго и успешно мутили воду с двух сторон, истина, скорее всего, уже никогда не всплывет на поверхность. — Спархок слабо усмехнулся. — Не уверен, насколько это важно, но стирики старались обработать историков, а дэльфы обратили свои усилия на поэтов. Любопытный контраст, не правда ли?

— Афраэль должна знать правду.

— Наверное, но она ее не скажет. Я знаю ее достаточно хорошо, чтобы почувствовать, что молчит она намеренно. Вряд ли ей хочется, чтобы мы знали, кто именно во всем виноват. Не знаю уж, по какой причине, но она не желает, чтобы мы принимали чью-то сторону, и это ставит нас в довольно трудное положение. Сомневаюсь, чтобы мы могли найти истинную причину этой взаимной ненависти — да и так ли уж это нужно? Вряд ли ее знают даже Сефрения или анари. За их спиной четыреста поколений истерической ненависти — и этого довольно, чтобы их предрассудки стали тверже камня. Наша проблема в том, что дэльфы могут задержать нас здесь настолько, насколько им заблагорассудится. Если мы попытаемся уехать, они попросту развернут нас и направят назад, так что рано или поздно нам придется вступить с ними в переговоры. Мы все любим Сефрению, но, если нам доведется прийти к согласию с дэльфами, она взорвется.

— Да, это я уже понял. Что же мне делать, Спархок? Я истекаю кровью, едва она порежет палец.

— Солги ей, — пожал плечами Спархок.

— Спархок!

— Не стоит делать этого чересчур явно, но все время подчеркивай, что при всей своей нейтральности склоняешься на ее сторону. Я владею Беллиомом, значит и переговоры с Кедоном вести мне. Формально в этом деле главный — я. Извини, Вэнион, но это так. Я, а не ты, буду говорить с Кедоном. Бросай на меня неприязненные взгляды и время от времени возражай. Сефрения ведет себя нелогично, а потому все наши друзья, как и пристало добрым эленийцам, обратятся против нее. Не оставляй ее в одиночестве. Ты самый близкий ей человек, и, если ты тоже окажешься не на ее стороне, это разобьет ей сердце. — Спархок мрачновато усмехнулся. — Впрочем, я сочту личной услугой, если ты помешаешь ей в разгар переговоров превратить меня в лягушку.

— Вернемся немного назад, почтенный анари, — предложил Спархок, когда они снова собрались в большом зале. — Я хочу точно знать, во что мне предстоит ввязаться. Я не намерен сделать ничего, что причинило бы вред стирикам. Порой они бывают несносны, но все же мы их полюбили. — Он улыбнулся Сефрении, надеясь смягчить ее недовольство. — Вчера ты говорил о некоем путешествии. Мне почему-то кажется, что нам следует обсудить его подробнее. Что это за путешествие?

— Мы изменяемся, Анакха. Когда весь мир обратился против нас, мы воззвали к Эдемусу и просили его защитить нас.

— Эдемус — ваш бог? Анари кивнул.

— До войны с киргаями мы были мирным, неискушенным, словно дети, народом, и Эдемус жил среди нас, разделяя наши безыскусные радости и недолгие печали. Во всем мире не было народа столь неприспособленного к войне, как мы. — Старик взглянул на Сефрению. — Я не стану оскорблять твою наставницу, повествуя истину о том, что сделало нас изгоями.

— Эта истина известна всем, — жестко сказала Сефрения.

— Да, это так, однако твоя истина отлична от нашей. Ты полагаешь, что произошло одно, мы полагаем, что случилось нечто иное. Но это, Сефрения из Илары, наше с тобою дело, и оно не касается эленийцев. Какова бы ни была причина, Анакха, дэльфы оказались изгоями, и весь мир обратился против нас. Тогда, как я уже говорил, мы воззвали к Эдемусу, и он ответил на наши мольбы, наложив на нас проклятие.

— У вашего Эдемуса довольно странная манера проявлять свои теплые чувства, — заметил Улаф.

— Только этим мог он защитить нас, сэр рыцарь. Мы не воинственны и не владеем оружием, которым иные люди лишают друг друга жизни, а посему Эдемус проклял нас, дабы само наше прикосновение стало оружием. Очень скоро люди узнали, что одно касание наших рук несет с собою гибель.

— Почему же я еще жив, Кедон? — спросил Келтэн. — В последние дни я все время помогал Ксанетии то усесться в седло, то спешиться, и меня ее прикосновение не убило.

— Мы научились сдерживать силу проклятия, сэр рыцарь. Таков был замысел Эдемуса, когда воздел он руку свою над нашим озером.

— Озером? Анари кивнул.

— Эдемус, не мог перенести и мысли о том, чтобы наложить проклятие на нас самих, а посему проклял он наше озеро. Иного источника воды у нас нет, и мы принуждены пить из него. Когда впервые пришли мы в эту долину, разум Эдемуса был таким же незамутненно-детским, как у нас. В озорстве своем сделал он так, чтобы воды озера светились, и свет сей наполняет и нас. Мы утоляем жажду из озера, и воды его проникают в наши тела. В любви своей сделал нас Эдемус похожими на богов. То было безвредное развлечение, и мы скоро простили ему то, что он так переменил нас.

Когда же мир обратился против нас, проклял Эдемус озеро, и воды его, измененные этим проклятием, изменили и нас. Гибельное прикосновение, что отвращает наших врагов, однако лишь малая часть замысла нашего бога. Обстоятельства отделили нас от мира, а намерение Эдемуса в том, чтобы увести нас еще дальше. Мы изменяемся, друзья мои. Тела наши иные, нежели у всех людей, то же можно сказать о наших душах. Мы не такие, какими были прежде, и не такие, как вы. С каждым поколением неизбежная эта непохожесть все набирает силу. Ксанетия, милая нежная Ксанетия, превосходит меня настолько, что я не в силах и постичь всю силу ее духа. В свое время, мнится мне, станет она равной самим богам, а то и превзойдет их.

— И тогда вы вытесните нас! — бросила Сефрения. — Так же, как тролли когда-то вытеснили древних людей, а люди сейчас вытесняют троллей, так вы, презренные дэльфы, станете нашими повелителями, оттеснив наших истинных богов, и загоните нас в бесплодные пустоши, а сами будете наслаждаться земными плодами. Именно так веками обращались с нами, стириками, эленийцы, и мы хорошо знаем, что это такое. Вам не так легко будет покорить нас, Кедон, и мы не станем поклоняться вам и пресмыкаться у ваших ног, точно побитые собаки.

— Как же можем мы вытеснить вас и захватить ваши земли, о Сефрения из Илары? Прикованы мы к озеру и не можем надолго покидать его воды. Да и покорность ваша была бы нам ни к чему, ибо нас уже не будет здесь. Мы уйдем к свету и сами станем светом. Моя Ксанетия, что некогда станет анарой, могла бы уже теперь слиться со светом, однако те из нас, что еще не достигли подобного совершенства, удерживают ее здесь. Когда мы умрем, ничто более не принудит ее оставаться здесь, и она поведет дэльфов к звездам, дабы обитать там вместе с Эдемусом, что задолго до нас ушел туда приготовить нам обиталище.

— Где вы станете богами, — презрительно фыркнула Сефрения.

— Слово сие бессмысленно, Сефрения из Илары, — тихо сказала Ксанетия. — Все мы, боги либо люди, стремимся к единой цели. Эдемус ушел прежде нас, а мы уйдем прежде тебя. С любовью будем ждать мы твоего прихода и простим тебе все зло, что ты причинила нам.

— Простите меня? — вспыхнула Сефрения. Сама того не замечая, она перешла на архаическое наречие стириков. — С презрением отвергаю я ваше снисходительное прощение! Никогда я не прощу вас, ниже вашего прощения не приму!

— Однако же примешь, Сефрения, — возразила сияющая женщина. — Ныне уже сердце, что бьется в твоей груди, полно сомнением. Два чувства терзают тебя, нежная Сефрения. О, я хорошо знаю тебя, и ведомо мне, что ненависть твоя, точно зимняя стужа, крадется впотьмах, таясь в затемненных уголках твоей души. Истинно говорю тебе, что стужа сия растает в солнечном тепле любящего твоего нрава — как оттаивает ныне, причиняя мне немалую боль, ненависть, что обитает в моей душе. Однако не обманись, о Сефрения из Илары, ибо я ненавижу стириков так же сильно, как ты ненавидишь дэльфов. Тысячелетия вражды не так-то легко преодолеть. Я ненавижу коварных стириков, однако не в силах ненавидеть тебя. Мне ведомо сердце твое, дорогая сестра, ибо оно так сходно с моим. Настанет час, когда мы обе отречемся от ребяческой этой ненависти и между нами воцарятся мир и согласие.

— Никогда!

— »Никогда», дорогая сестра, — это очень и очень долго.

— По-моему, мы отвлеклись, — вмешался Спархок. — Насколько я понимаю, долина не будет запечатана вечно?

— В сем нет нужды, Анакха, — ответил анари. — В час, когда мы уйдем, снимет Эдемус проклятие с озера, и станут его воды обычными. Тогда люди смогут приходить в эту долину без боязни.

— Я должен сказать тебе, что уж если Беллиом запечатает вашу долину, он сделает это наверняка. Могу дать тебе слово, что ни один дэльф не сможет ее покинуть. Если вы собираетесь превратиться в лунные лучи или солнечный свет, это, конечно, не будет вам помехой, но, если втайне вы задумали что-то еще, — можете сразу отказаться от этого намерения. И, если этот ваш Эдемус вынашивает какие-то планы отмщения стирикам, передайте ему, что лучше бы ему этого не делать. Для Беллиома любой бог — на один зуб, в чем на собственной шкуре убедился Азеш. Ты все еще хочешь, чтобы я запечатал вашу долину?

— Да, — без колебаний ответил Кедон.

— Что скажешь, Сефрения? — спросил Спархок. — Устроит тебя такое ручательство?

— Они все равно попытаются обмануть тебя, Спархок. Это коварный народец.

— Сефрения, ты знаешь Беллиом — наверное, даже лучше, чем знаю его я. Неужели ты всерьез думаешь, что кто-то, будь то человек или бог, в силах обмануть его? Если я велю ему запереть дэльфов в долине и никого другого не допускать в нее, никто не сможет обойти этот запрет — ни ты, ни Афраэль, ни Эдемус, ни даже Бог эленийцев. Даже если все боги этого мира и других миров соберутся вместе, им не одолеть волю Беллиома. Если я запечатаю эту долину, так и будет. Даже птицы и черви не смогут покинуть ее. Это тебя удовлетворит?

Она отвернулась.

— Мне нужен ответ, матушка, и я не намерен ждать его еще год. Тебя это удовлетворит?

— Ты отвратителен!

— У меня сейчас слишком много забот. Подумай и дай мне знать, что ты решила. — Спархок повернулся к анари. — Ну что ж, теперь я знаю, чего хотите вы. Следующий вопрос — что достанется мне? Что я получу от нашего соглашения?

— Нашу помощь в борьбе с врагами, о Анакха.

— Это слишком расплывчато, Кедон. У меня есть Беллиом. Что именно можете вы сделать для меня, чего я не в состоянии сделать сам?

— Тебе недостает согласия с сим камнем, Анакха. Ты в силах принудить его подчиниться, однако мало он любит тебя и порой нарочито ошибается, исполняя твои мысли, — как было, когда перенес он тебя и Богиню-Дитя в Дэмос, хотя желал ты оказаться в Дэле, что в Южной Арджуне.

— Откуда тебе это известно? — ошеломленно спросил Спархок.

— Твой разум открыт мне, Анакха, как открыты разумы всех людей в мире. Такова одна служба, что мы могли бы сослужить тебе. Разве не стало бы тебе подспорьем знать помышления твоих врагов?

— Это верно, Кедон, но есть и другие способы добывать у людей правду.

— Однако те, кто подвергнут пытке, знают, что их пытали, и знают, что именно они открыли тебе. Наше умение действует более тонко.

— Он прав, Спархок, — подал голос Келтэн. — Скажи, Кедон, о чем я сейчас думаю?

— Тебя, сэр рыцарь, тревожит то, что принужден ты будешь лишить жизни Ксанетию, буде мы окажемся обманщиками. Ты же питаешь к ней искреннюю приязнь.

— Это правда, — признал Келтэн, обращаясь к своим друзьям. — Я думаю, эти люди и впрямь умеют читать мысли.

— Обладаем мы и иными талантами, господа рыцари, — продолжал Кедон, — и охотно поставим их вам на службу в обмен за то, чего мы хотим от вас. — Он с некоторой грустью взглянул на Сефрению. — Боюсь, когда я открою вам природу наших талантов, тебе сия истина причинит боль и еще более ожесточит твое сердце против нас, дорогая сестра.

— Не смей меня так называть! Моя ненависть к тебе и твоим сородичам и так уже тверда, как гранит.

— Сие неправда, Сефрения из Илары, — возразила Ксанетия. — Смятение царит в твоей душе оттого, что, впервые повстречав нас, не нашла ты в нас зла. Всеми силами стараешься ты поддержать вражду, что проистекает скорее из долга перед народом твоим, нежели от личной твоей злобы. Признаюсь, что и сама я также смятена. Меня влечет полюбить тебя, подобно как и тебя влечет любовь, но не ненависть.

— Прекрати! — вспыхнула Сефрения. — Убери свои грязные лапы из моих мыслей!

— Вот упрямица, — пробормотал Улаф.

— Природа младших богов Стирикума такова, что хранят они детей своих даже от их собственной глупости, — вновь заговорил анари. — Оттого-то стирики и принуждены обращаться к богам своим с молитвой и заклинанием всякий раз, когда хотят они преступить начертанный человеку предел. Не так ли, Сефрения из Илары?

Она промолчала.

— В этом суть стирикской магии, Кедон, — ответил за нее Вэнион.

Сефрения обожгла его ненавидящим взглядом, и Спархок мысленно застонал. Неужели нельзя было помолчать?!

Анари кивнул.

— Эдемус, как я уже говорил, ушел прежде нас, дабы приготовить нам путь, и не может более хранить и направлять нас. Оттого он даровал иным из нас силу творить то, что надобно свершать без его помощи.

— Неограниченная магия?! — воскликнула Сефрения. — В ваших руках неограниченная сила богов?

— Да, иные из нас обладают ею.

— Это чудовищно! Человеческий разум не в силах постичь суть такой силы. Не в нашей власти предугадать, что будет, если мы используем эту силу ради исполнения наших детских капризов.

— Твоя Богиня славно обучила тебя, Сефрения из Илары, — проговорила Ксанетия. — И мыслишь ты именно так, как она желает, чтобы ты мыслила.

— Твоя Богиня, дорогая сестра, желает, чтобы была ты и оставалась как дитя. Тогда только будет она уверена в любви твоей. Однако истинно скажу тебе: Эдемус любит нас так же сильно, как любит тебя твоя Афраэль. Его любовь, однако, принудила нас вырасти. Он предал силу свою в наши руки, и должны мы сами принимать все последствия деяний наших, когда пускаем эту силу в ход. Воистину, эта любовь совсем иного рода, однако и она остается любовью. Эдемус более не направляет нас, а посему мы вольны творить что пожелаем. — Анари мягко улыбнулся. — Простите меня, друзья мои, но у такого глубокого старца одно лишь затаенное стремление. — Он вытянул руку и с грустью посмотрел на нее. — Как быстро меняемся мы с течением лет, и как тягостны эти перемены…

Изменение происходило постепенно, но то, что творилось у них на глазах, было настолько поразительно, что казалось чудом. Иссохшая плоть понемногу становилась полнокровной, узловатые суставы сгладились, и морщины на коже словно растаяли. Изменялась, однако, не только рука Кедона. Морщины на его лице исчезли бесследно, впалые щеки округлились, а редкие седые волосы погустели, закурчавились. Под потрясенными взглядами эленийцев дэльф безо всякого видимого усилия избавлялся от разрушительных примет времени. Он уже превратился в юношу с чистой упругой кожей и ясным, не тронутым годами лицом. Затем он стал уменьшаться в росте, его руки и ноги под одеждой стремительно сокращались. Юношеский пушок исчез с его щек и подбородка, голова, казалось, стала больше в сравнении с уменьшающимся телом…

— Этого, пожалуй, довольно! — объявил он тонким детским голоском и улыбнулся — странно было видеть старческую улыбку на этом мальчишеском лице. — Стоит хоть немного ошибиться в расчетах, и я превращусь в ничто. Признаться, я уже подумывал об этом, но дела мои и обязанности еще не завершены. Ксанетия должна исполнять свой долг, и не вправе я отягощать ее еще и моим.

Спархок с трудом сглотнул.

— Думаю, ты все очень хорошо объяснил, Кедон, — сдавленно проговорил он. — Мы верим, что вы способны сделать то, что недоступно нам. — Спархок оглядел своих друзей. — Я уже предвижу споры и доводы, — продолжал он, стараясь не встречаться взглядом с Сефренией, — и, что бы мы ни решили, мы, видимо, все равно усомнимся в своей правоте.

— Можно помолиться, — предложил Бевьер.

— Или бросить кости и загадать, что выпадет, — вставил Улаф.

— Только не твои кости, — возразил Келтэн.

— Мы можем даже прибегнуть к логике, — заключил Вэнион, — но Спархок прав. Как бы ни старались мы принять решение, мы вполне можем просидеть здесь всю зиму и так и не прийти к согласию. — Он также старательно избегал взгляда Сефрении.

— Ну что ж, — сказал Спархок, сунув руку во внутренний карман рубахи, — раз уж здесь нет Афраэли, чтобы поцелуями принудить нас к согласию, — пусть решит Беллиом.

— Спархок! — вскрикнула Сефрения.

— Анакха, нет! — почти одновременно воскликнула Ксанетия.

— Беллиом не питает теплых чувств ни к кому из нас, — продолжал он, — так что мы можем положиться на его беспристрастность. Нам нужен совет, и ни Афраэль, ни Эдемус не в силах нам его предоставить — да я и сомневаюсь, что поверил бы любому из них, учитывая все обстоятельства. Нам нужно беспристрастное мнение, так почему бы нам не выяснить, что обо всем этом думает Беллиом?

Назад: ГЛАВА 8

Дальше: ГЛАВА 15