Глубокое подземелье под Храмом Исса; земля время от времени вздрагивает, осыпая пылью и обломками кирпичей маленькую группу людей, собравшихся в тронном зале Лорда Фарана Гатона Некрона. Был почти полдень, но в помещении, как всегда, царила полутьма. Единственный свет исходил из ламп в виде черепов, стоявших в четырех углах огромного зала. Помещение было самым настоящим склепом, а потолок, стены и колонны были отделаны человеческими костями. Потолок терялся в темноте, но стены и арки светились белым призрачным светом.

Собравшаяся в зале маленькая группа ждала смерти.

Сам Фаран Гатон сидел на троне, откинув голову назад, и опирался на вырезанную в спинке трона змею, поедающую собственный хвост: символ Исса. Он был одет в черные кожаные доспехи и шлем, которые были на нем прошлой ночью перед тем, как он вошел в подземелье гробницы Маризиана. И доспехи и шлем были вымазаны в грязи и густо покрыты белой пылью. Капюшон плаща он откинул назад, за плечи. Единственной оставшейся рукой он крепко ухватился за подлокотник трона. Из левого плеча, там, где раньше была рука, торчал обломок желтой кости.

Пальцы оставшейся руки были белы как кость, и кольца на них сверкали красным и зеленым в мерцающем свете ламп. Больше ничего цветного на нем не было. Лицо было матово-бледное от покрывавшей его пыли; пыль и боль от раны сделали его еще бледнее, чем обычно. Глаза под бледным лбом горели темным пламенем.

В отличии от остальных он не обращал внимание на каменные осколки, падавшие с потолка после очередного подземного толчка. Он даже не вздрогнул, когда кусок кирпичной кладки, размером с мужской торс, упал в нескольких футах от него, подняв гору пыли. Люди вокруг начали кашлять, когда пыль разлетелась по всему плохо освещенному залу. Но для князя пыль была ничто. Его ссохшиеся легкие были забиты намного более древней пылью, чем та, что падала сейчас. Грудь медленно поднималась и опускалась, он тяжело и громко дышал зловонным воздухом подземелья.

Слуги, перепуганные насмерть, что-то быстро и невнятно говорили друг другу. Фаран мог бы заставить их замолчать, одним недовольным жестом, но, откровенно говоря, он почти не сознавал, что они вообще здесь. Его мысли были далеко отсюда, и даже далеко от смерти, сверлящий холод которой лился в него оттуда, где еще вчера была его левая рука.

И его мысли, что необычно, были полны самообвинениями. Он прожил двести лет, но не имеет значения, сколько лет прожил человек, он размышляет, обдумывает, и никогда не учится на своих ошибках. Никогда, пока не становится слишком поздно. Живи сегодняшним день… кто сказал это ему, когда он был еще совсем молодым человеком в Тире Ганде? Тем не менее все эти семь лет в Тралле он занимался ерундой, как обычно делал с тех пор, как ему была дарована Жизнь в Смерти — тратил время на пустяки, прекрасно зная, что у него впереди вечность и удовольствия, полученные слишком легко, быстро приедаются. Он сплетал часы, дни и года как старуха плетет свою пряжу, вытягивая ее во время работы, откладывая в сторону, если это может быть сделано завтра, или послезавтра. Он заигрывал с удовольствиями, вместо того, чтобы смять их лепестки в своих руках.

Примеров его медлительности было множество: так, он слишком долго не обращал внимания на юных бунтарей и их смешной заговор, отравлявший Тралл. Он был хорошо информирован о нем, благодаря сообщениям сети осведомителей, которые делали вид, что служат Ре, но в тайне домогались вечной жизни, которую сулил им его собственный бог, Исс. Но, получив их донесения, он не действовал так быстро и решительно, как было необходимо. В своей гордости он не ожидал, что они осмелятся бросить вызов его силе. Более того, он откровенно посмеялся над древними пророчествами, которые ему принесли жрецы; а ведь там было написано, что Тралл падет через семь лет после завоевания. И вот, как и предсказывали эти крошащиеся от старости страницы, появился жрец в маске, за ним Джайал Илгилл, и Тралл умирает, уже почти умер.

Но Тралл начал умирать задолго перед этим. И умирать только из-за его лени, недостаточной активности. Его власть покоилась на вампирах, но крови, которую им было необходимо пить, чтобы оставаться в живых, с каждым годом становилось все меньше и меньше. И что же он сделал? Разве он послал в Тире Ганд за караваном рабов? Разве он сам поехал в столицу, чтобы подать прошение Старейшинам? Нет, он был слишком гордым, чтобы признаться в своей слабости. Разве он не считал себя более великим, чем Старейшины? Как они посмеются над ним сейчас! Из тех тысяч, которыми он правил, в живых осталась горстка, и все они сейчас здесь, в тронном зале.

Но больше всего он мучился из-за потери одного единственного существа. Таласса. Если бы ему месяц назад сказали, что эта девчонка, которая каждый месяц, с побелевшим лицом, голая, скованная по рукам и ногам, тряслась от страха перед его горящими глазами, будет в сердце грядущей гибели, разве он бы не рассмеялся? Для него она была только игрушкой, он извращенно наслаждался тем, что не давал воли своим желаниям, удерживал себя от того, чтобы взять у нее жизнь, сделать ее своей кровавой рабыней. Что за удовольствие в обладании? Палач быстро устает от своей жертвы. А теперь она сбежала: странно, но он чувствовал ее отсутствие, как если бы с самого начала знал, кто она такая. Светоносица. Все так, как было написано в книгах пророчеств, которые он опять и опять отбрасывал от себя. Кто мог поверить в это?

В сознание возникло ее лицо и немедленно удивительно острая игла кольнула в его атрофированное сердце — воспоминание о ее холодной красоте, нежных формах ее рта. Да, она была уязвима и беззащитна, и тем не менее в ней была твердость проститутки, знавшей тысячи мужчин, но никому не давшей коснуться своего сердца. Он был очарован этой холодностью, распознав, что оно под стать его собственному одиночеству, которое ему назначила судьба и которого при любых обстоятельствах он не мог разделить ни с кем. А может быть он распознал и ее силу, скрытую за светящейся белой кожей? Он хранил ее как сокровище, развлекаясь этим, и никогда не хотел сделать из нее еще одного кровавого раба, как из остальных; может быть он знал, что она другая, чем они?

Так что он призывал ее каждый месяц, надеясь, что сможет завоевать ее ум, надеясь, что она добровольно отдаст ему свою душу. Так прошло сто ночей, сто моментов потенциального насыщения; они утекли, упали, как песок в солнечных часах. Ах, если бы он воспользовался моментом! По меньшей мере тогда бы он насытился, хотя бы ненадолго, видя как ее душа вытекает из тела. Момент, когда он смог бы, наконец, уничтожить это молчаливое обвинение, эту непохожесть, с которой она смеялась над ним. А теперь не осталось ничего.

Почему он не выпил ее, а отдал вампирам на болотах — отдал сладкую кровь, от которой так много раз отказывался сам? И почему? И почему он не вышел вместе с Братьями наружу, когда начался рассвет и солнце поднялось над землей? Почему он не дал лучам солнце превратить его пустую жизнь в туман? Солнце сделало бы то, что сделает демон, который через несколько минут доберется до тронного зала.

Некрон: демон, который носит его собственное последнее имя — имя, которое на древнем языке храма значит «смерть». Он видел его несколькими часами раньше. Тысяча зазубренных зубов во рту, а его горло — бесконечный пурпурный туннель, уходящий вглубь. Рогатая голова… Некрон — наполовину червь, наполовину демон, вызванный из бездны Хеля. Для чего? Чтобы спасти его самого, какая ирония! Не скованный заклинаниями, которые контролировали бы его присутствие на этом плане бытия, демон сожрет любую душу, которую найдет в Тралле. Впрочем, их и так осталось мало: после того, как тысячи сожгли сами себя в храме Ре, а остальные были взяты вампирами, остались только те, кто сейчас находился с ним, в храме Исса — Жнецы Скорби, которые защищали его всю долгую дорогу от Тире Ганда семь лет назад и которые все эти семь лет охраняли храм; несколько помощников жрецов с бледными лицами, которые еще не достигли Жизни в Смерти; и эти жалкие рабы, трясущиеся от страха. Демон чувствует запах страха, как хищник запах добычи. Если бы эти глупцы могли понять: их души молчаливо взывают к демону — и он придет.

Несколько часов раньше демон нырнул в храмовые катакомбы, спасаясь под землей от света восходящего солнца, и теперь рыщет по подземному миру, похожий на гигантского тупоносого червя, чувствуя души живых, которые еще можно сожрать. И с того же времени он сам сидит здесь, не двигаясь, полностью уйдя в свои мысли.

Теперь только одно держит его в мире живых, последний всплеск любопытства, который может удовлетворить только один человек, а потом смерть. Фаран ждал своего волшебника, Голона. Он приказал ему вернуться на парапет и узнать, что произошло с беженцами на болотах. Его не заботило, что случилось со жрецом в маске или с юным Илгиллом, только с Талассой. Но Голон, ушедший с рассветом, стал, без сомнения, одной из тысяч жертв пышущих огнем зубов демона. Волшебник, сотворивший демона, сам стал его жертвой. Да, ирония, но и подходящий символ Исса. Творец, съеденный своим собственным созданием, как червь, который пожирает свой собственный хвост.

Но если у какого-нибудь человека в Тралле и есть шанс выжить, то, конечно, только у него; но если Голон жив, тогда почему он до сих пор не вернулся, чтобы рассказать о том, что видел, когда настал рассвет?

Еще один кусок кирпича упал рядом с ним В конце концов Фаран пошевелился и поглядел вокруг себя. В первый раз он заметил бледность всех тех, кто вытаращив глаза смотрел на него и едва не расхохотался. Они, в отличии от него, дорожили той полужизнью, которая у них еще была, по-прежнему хотели жить дальше и дальше, даже когда солнце умрет и на земле воцарится мрак. Но он, почему он должен бояться? Могила не навевает ужас, если ты не в состоянии удовлетворить свои желания. Давай, Голон, приходи и скажи, что Таласса мертва, что все кончено; тогда можно будет спокойно сидеть и ждать, пока Некрон не покончит со всеми ними.

Издалека, перекрывая треск падающих стен, послышались пронзительные крики тех, кто умирал в более высоких этажах храма. Затем они услышали траурные стоны, когда на протяжении нескольких секунд одна за другой массивные внешние медные двери, ведущие в катакомбы, которые за месяц осады не смогла бы взять целая армия, согнулись и слетели со своих петель. А после лязга упавших дверей в зал пришел вакуум: воздух высосало из зала; бумаги взлетели вверх со столов, на которых лежали, свечи потухли. В сердце храма вошел демон, втягивая всех и вся в свою ненасытную утробу.

Фаран, не шевелясь, слушал, как он идет через храм: внезапно замолчали барабаны, которые всегда играли в храмовом святилище, потом ужасные крики донеслись из библиотеки. Затем мечущиеся в воздухе скомканные листы бумаги потянулись к двери в тронный зал. И вот он услышал, как чешуйчатые бока демона шуршат по стене около них. Гигантский червь втискивался все глубже и глубже под землю, спасаясь от солнца и притягиваемый этим помещением, где находились последние люди, еще дышащие в Тралле. Да, теперь слишком поздно, Голон не придет.

Фаран поглядел на последних выживших из когда-то могущественной империи. Рабы жались вокруг трона: живое хранилище крови, не больше. Еще был отряд выживших стражей, примерно сотня; большинство из них сгрудилось в прихожей, но примерно десять стояло здесь, охраняя обоих пленников. Из-под из масок-черепов не доносилось ни звука, в отличии от скуления рабов; стоическое молчание, доказывающее, что это элита, люди, готовые умереть, защищая своего повелителя.

Но в их присутствии не было необходимости: пленникам было некуда бежать. Первая из них, Маллиана, Верховная Жрица Храма Сутис, стояла на коленях перед Фараном, уткнувшись белым лицом в пол; она что-то бормотала пыли, которая поглощала ее слова. За эти годы множество людей стояли перед ним на коленях, вымаливая свои презренные жизни; он всегда с удовольствием наблюдал за ними: почему они так цепляются за такую жалкую вещь, как жизнь? На что может по-настоящему полагаться тот, кто жив? Только смерть, исчезновение — единственное, что невозможно избежать: все остальное сон. Фаран никогда не понимал своих жертв, когда они пытались продлить свои последние вздохи, перед тем, как он даровал им последний укус или приказывал убить прямо перед собой. Ведь у них было то, что у него не будет никогда: гарантия смерти. Какой великолепный приз! Им не грозит опасность проснуться опять, вроде того, как он сам проснулся в гробнице Маризиана, ничем не лучше раздавленного таракана, без руки или ноги. Нет, они спокойно уснут вторым сном, как случится и с ним, когда демон сожрет его.

Мольбы Высшей Жрицы не доставляли ему никакого удовольствия — затхлая кровь, пахнувшая старостью, лишенная жизненной силы. Ее жалобы — комариный писк в ухе, а стоны — мычание скотины. Он мог бы приказать стражам бросить ее демону, если бы не было слишком опасно открывать дверь в прихожую. Тронный зал опять тряхнуло, да так, что лязгнули зубы, когда рядом упала еще одна колонна.

Тем не менее здесь был еще кое-кто, кто стоял не двигаясь; второй пленник, Двойник. Почти точная копия Джайала Иллгилла. Он стоял перед Фараном, слегка сгорбясь, рядом с ним стояло два Жнеца. Правая половина его лица была обезображена шрамами, но другая половина была совершенным подобием левой полусферы лица Джайала; именно так выглядел сын старого барона сейчас, через семь лет после битвы за Тралл. Оказавшись в плену, Двойник рассказал странную историю своей жизни: историю о том, как зло овладело ребенком, как потом темная половина Джайала, Двойник, была изгнана жрецом-экзорцистом в место проклятых, мир Теней. И о том, как Двойника выдернули в этот мир при помощи силы Жезла во время битвы при Тралле, когда юный Иллгилл умирал, так что душа Джайала переместилась в новое тело, а Двойнику досталось старое, искалеченное и переломанное.

Фаран поверил в эту историю: разве он сам не видел как Теневой Мир мерцает за ним по меньшей мере двести лет? И разве Барон Иллгилл не рискнул всем, что имел, лишь бы только заполучить Жезл Силы, который открывает двери в другой мир? На самом деле всем своим королевством. И тем не менее при помощи него барон спас только одного человека: собственного сына.

Фаран, как и барон, потерял всю свою когда-то гордую армию; остались только те, кто собрались вокруг трона. Если бы у него был Жезл, он без малейших колебаний использовал бы его. Он населил бы этот мир созданиями, вроде этого Двойника. Нечувствительными к боли, лишенными души, посвященными тьме и угасанию Ре. Вот это была бы окончательная победа! А эта тварь, унаследовавшая искалеченное тело Джайала, была единственным живым созданием — во всяком случае из тех, которые встречал Фаран — от которого не шел запах крови. Только не от этого человека. У него не только было запаха, от него вообще не исходило ничего, что могло почувствовать обостренное чутье Фарана, как будто он все еще жил в Мире Теней.

И у него было знание, то самое знание, которого Фаран отчаянно добивался. Возможно поэтому, когда их глаза встретились, кривая улыбка скользнула по морщинистому рту Двойника. Он смог сделать то, чего не сумел Фаран: приникнуть в могилу Маризиана. Он знал тайны смерти, которые по праву должны принадлежать Фарану; но даже под пыткой он не сказал о них ни слова. Сейчас он спокойно глядел мимо Фарана, по сморщенному лицу блуждала невеселая улыбка, а единственный ледяной глаз глядел куда-то далеко отсюда. Судя по внешнему виду он не испытывал боли, хотя его забинтованные руки были безжалостно связаны за спиной кожаными ремнями. Один из Жрецов, заметив эту наглую усмешку, так сильно сдавил веревочной петлей его шею, что глаз чуть не выскочил из глазницы.

Фаран поднял руку, заставив стражник прекратить. — Оставь его в покое, — приказал он. Стражник отошел, бросив конец веревки на землю. Фаран опять посмотрел на пленника. — Разве ты не боишься смерти? — спросил он.

— Что, неужели ты хочешь, чтобы я выпрашивал у тебя жизнь, как эта шлюха? — с усмешкой спросил Двойник, кивнув головой в сторону Миллианы.

— Все люди бояться боли.

— Только не я, — сплюнул Двойник.

— Тогда чего ты боишься?

— Того, что наши враги убежали, а мы стоим здесь и ждем смерти.

— Наши враги?

— Ха, у нас обоих, меня и тебя, есть причины, чтобы ненавидеть их всех: Талассу, Уртреда, Джайала, Аланду.

Фаран какое-то мгновение молчал, слушая как Некрон, шурша, ползет через боковой проход. — Оглянись вокруг: это вся моя армия. Неужели ты думаешь, что мы можем убежать, когда демон так близко? — спросил он.

Двойник шагнул вперед, веревка тащилась за ним по слою пыли. — Лучше умереть сражаясь, чем забиться в дыру, как крысы.

— Возможно, — оцепенело ответил Фаран. — Но даже если мы останемся в живых, что с того? Где ты найдешь наших врагов? Они ускользнули несколько часов назад и могут быть где угодно.

— Они унесли с собой Зуб Дракона, один из трех магических артефактов Маризиана. Теперь они должны найти оставшиеся два: Бронзового Воина и Теневой Жезл.

Фаран сделал вид, что ему неинтересно, хотя наконец-то он был близок к тому, чтобы получить информацию, которую не смог выбить пыткой из этой твари. — Возможно, но мир велик, и где находятся эти предметы? Бронзовый Воин исчез две тысячи лет назад, а Теневой Жезл унес с собой Иллгилл.

— Я видел Сферу — я знаю, где они! — ответил Двойник, его единственный глаз от возбуждения чуть не выскочил из глазницы.

— И где же? — сказал Фаран, наклоняясь вперед и глядя в упор на Двойника.

Лицо придурка опустилось, когда он сообразил, что увлекся и выдал слишком много. — Они на севере, — недовольно сказал он. — Один у Полунощной Чуди, а другой еще севернее, на ледяных равнинах.

— Итак, мы знаем, где находятся артефакты. Но что хорошего в этих артефактах, или в магии всего мира, если враги, против которых мы могли бы их использовать, Таласса и остальные, исчезли?

— Я видел и их. — Двойник опять уставился на него своим единственным глазом.

— Видел их? Разве ты принес Сферу с собой? Как ты можешь видеть их не выходя из Тралла, оставаясь за этими стенами?

Двойник резко вскинул голову. — Мне не нужна никакая Сфера. Джайал и я две половины целого. Верь мне, я вижу их даже сейчас, глядя его глазами, так же ясно, как вижу тебя. — Он остановился, как если бы мысленно сфокусировался на картине, на которую глядел. — Магия перенесла его и остальных на север. — Лицо Двойника стало немного отрешенным, как если бы он глядел куда-то вдаль. — Он сейчас в деревне, эта шлюха Таласса и старуха рядом с ним. Перед ним праздник, полудикие жители деревни пляшут вокруг них.

— Ты лжешь, — сказал Фаран, наполовину вставая с трона.

— Нет, это правда. Во всяком случае с того момента, как он вошел в дом на Серебряной Дороге, я вижу все лучше и лучше, как если бы его два глаза и мой один — одно и то же. До экзорцизма наши два сознания были в одном теле и все время боролись друг с другом. Теперь они опять сражаются, но на тот раз я выиграю бой. С каждым днем я все сильнее влияю на него. Медленно, но верно он сходит с ума, слушая тот самый голос, который слышал маленьким мальчиком, мой голос. Однажды мы снова станем едины и мое сознание войдет в его тело: я буду командовать им, как делал это раньше. А когда я получу Теневой Жезл, я вышвырну его из своего тела и запихну в эту искалеченную дрянь, — воскликнул он, резко вздергивая голову над своим сгорбленным телом.

Фаран резко сел обратно на трон. Очень странно, но он поверил каждому слову, которое Двойник сказал ему, хотя не было ни единой причины, чтобы верить этой полусумасшедшей твари. Двойник говорил убежденно, с неподдельным жаром и, похоже, искренно. За двести лет Фаран научился отличать ложь от правды. Теперь не надо ждать Голона. Надежда опять зажглась в его иссохшем сердце. Таласса жива; он чувствует это каждой косточкой. Он согнулся, положил голову на руки, ум наконец-то проснулся и заработал. Был путь для побега: час назад он отверг его, но теперь этот путь привлекал его больше, чем гарантированная смерть в тронном зале. Он почувствовал возбуждение, внезапно ему захотелось действовать.

Он сплюнул, прочищая пересохшее горло от забившей его пыли, которую заметил в первый раз. Пыль, прах, что есть человек, как не пыль. Внезапно он почувствовал себя так, как если бы утонул в море пыли, всюду глаза, уши и мозги мертвецов, кости, превратившиеся в прах столетия назад, их руки залезли в его глаза и горло. Как можно жить в этом море пыли? Он должен немедленно бежать отсюда.

Он резко встал, стражники немедленно выпрямились.

В этот момент он услышал шорох открывающейся каменной панели в темноте слева от него. Не глядя он понял, что это Голон. Отлично, волшебник сможет подтвердить слова Двойника. Сердце болезненно стукнуло в ожидании, и он почувствовал так, как если бы его сухие артерии стали тонкими нитками, спутавшимися в старый гниющий клубок, нитками, которые лопаются и рвутся. Тем не менее он постарался придать лицу бесстрастное выражение и повернулся к волшебнику, возникшему из темноты. Грудь Голона поднималась и опускалась — было видно, что он бежал. Его коричнево-пурпурные одежды побелели от залепившей их пыли. Темные глаза сверкали, пока волшебник старался успокоить дыхание.

— Ну? — спросил Фаран.

— Демон очень близко — я слышу его в галереях библиотеки, — выдохнул Голон.

— Пускай приходит, — небрежно ответил Фаран. — Что с девицей?

Голон отвел взгляд, не в силах выдержать огненный взгляд Фарана. — Я пошел на парапет, как ты и приказал мне, — сказал он. — На болотах был туман, но пирамида из черепов была ясно видна…

— И?

— Солнце встало — все Братья погибли — на вершине все еще было несколько фигур — вспыхнул свет — они исчезли.

— Исчезли?

Голон отважился опять посмотреть на него, в свете факелов его глаза казались мертвыми и непроницаемыми. — Волшебство — я почувствовал его даже из города — это был меч. — Еще один толчок сотряс пол, еще больше пыли оказалось в воздухе, один из стражников закашлялся.

— То есть они убежали при помощи магии?

Голон на мгновение отвлекся, услышав еще один треск сверху. Фаран взглянул вверх: прямо над ними еще один кусок костяного потолка, размером с стол, отделился от свода и свисал вниз, готовый рухнуть в любую секунду.

— Да, — наконец ответил чародей, не отводя глаз от нависшей над ними смерти. — Телепортация — наверно это жрец Огня. Он знает волшебство Ре. Он использовал меч как фокус для своей силы.

— Куда они пошли? — проворчал Фаран, делая шаг к Голону, хотя уже знал ответ от Двойника.

— Подобное притягивает подобное, — ответил Голон, переводя взгляд с потолка на князя. — Они направились к двум другим могущественным артефактам, на север.

— Тогда мы тоже отправимся на север, — сказал Фаран. — Вот этот, — добавил он, протянув здоровую руку и хватая Двойника за ошейник, — знает куда.

Голон какое-то мгновение рассматривал Двойника, но тут кусок потолка, на который он глядел до этого, со слабым треском отделился от свода и рухнул вниз. Он упал на одного из рабов. Человек даже не вскрикнул, когда огромная масса сглотнула его, выплюнув в воздух еще немного пыли, крови и костей. Остальные рабы помчались к одной из стен, воя от страха.

— Хватит, — прорычал Фаран, и они немедленно замолчали. — Ты, — сказал он, в упор поглядев на Двойника. — Я разрешаю тебе пожить еще немного. Я надеюсь, что вся твоя история — правда, иначе ты очень сильно пожалеешь о своих словах. А теперь пойдем отсюда.

— И куда мы пойдем? — удивленно спросил Голон, озадаченно глядя на лицо Фарана. — Все выходы перекрыты.

Теперь пришла очередь улыбнуться Фарану. — Семь лет, Голон — и я не сомкнул глаза ни на мгновение, пока ты и все остальные спали, как дети. Ты когда-нибудь задумывался о том, что человек, вроде меня, делает во мраке ночи? Скала Тралла глубоко уходит в землю, и там, внизу, скрыто множество тайн, о которых не знаешь даже ты. Пошли! — и он жестом приказал стражникам тащить Двойника за собой.

— Но куда? — опять спросил Голон.

— В подземные темницы, — ответил Фаран, идя к одной из стен зала. Кости, из которых она состояла, на первый взгляд ничем не отличались от тех, из которых состояли остальные стены, но когда он поднял оставшуюся руку к стене, то, похожая на взлетающую птицу, в воздух взвилась костяная панель. За ней открылся неосвещенный проход. В тусклом свете факелов, горящих в подставках-черепах, Голон смог увидеть только очертания двух вампиров, телохранителей Фарана, ждущих внутри, их семифутовые тела почти заполнили вход в потайной ход.

— Пошли, — сказал Фаран. — Я покажу тебе место, которое ты никогда не видел, даже во сне.