3 февраля 1897
Еще одна выходка Бордена. Уже надоело, открыв дневник, писать одно и то же!
Борден вконец обнаглел. Хотя мы с Адамом внимательно осматриваем весь реквизит до и после каждого представления и вдобавок непосредственно перед началом программы обыскиваем служебные помещения, Борден каким-то образом проник в трюм сцены.
Я выполнял фокус, который называется «Исчезновение девушки». Эту иллюзию приятно и показывать, и смотреть: она не требует сложного реквизита. Моя ассистентка сидит на обыкновенном деревянном стуле в центре сцены; я закутываю ее большим покрывалом. Аккуратно разглаживаю все складки. Фигура девушки все в той же позе рельефно вырисовывается под белой тканью. Особенно четко обозначаются голова и плечи.
Плавным движением я снимаю покрывало… на стуле никого нет! И вообще на сцене только и есть, что этот стул да я сам, с покрывалом в руках.
Сегодня, сняв покрывало, я, к своему изумлению, обнаружил, что Гертруда, оцепеневшая от ужаса, все так же сидит на стуле. Я потерял дар речи.
Но этим дело не ограничилось. Ни с того ни с сего вдруг откинулась крышка люка, и снизу появился человек в черном фраке, шелковом цилиндре, шарфе и мантии. С дьявольским хладнокровием Борден (а это был именно он) снял цилиндр, поклонился публике и с достоинством удалился за кулисы, оставив после себя облачко табачного дыма. Я бросился следом, твердо решив не спускать ему такой подлости, но мое внимание отвлекла сильнейшая вспышка прямо у меня над головой!
Из колосников опускался световой щит; ярко-голубые буквы складывались в слова:
ПРОФЕССОР МАГИИ!
В ЭТОМ ТЕАТРЕ РОВНО ЧЕРЕЗ НЕДЕЛЮ!
Всю сцену залило мертвенным голубоватым светом. Я дал сигнал распорядителю, стоявшему за кулисами, и он наконец-то опустил занавес, скрыв от зала мое смятение, унижение и бешенство.
Придя домой, я рассказал о случившемся Оливии, и она посоветовала:
– Надо ему отомстить, Робби. Такое спускать нельзя!
На этот раз я склонен с нею согласиться.
18 апреля 1897
Сегодня мы с Адамом впервые вынесли на суд публики свой вариант «транспортации». Репетировали более недели; исполнение получилось технически безупречным.
Однако аплодисменты оказались скорее вежливыми, нежели восторженными.
13 мая 1897
После долгих упражнений и репетиций мы с Адамом довели номер с транспортацией до такого уровня, выше которого подняться просто невозможно. Адам, проработав со мною бок о бок полтора года, научился имитировать мои движения и жесты с поразительной точностью. В таком же костюме, как мой, в несложном гриме и (чрезвычайно дорогостоящем) парике он превращается в идеального двойника.
Тем не менее всякий раз, когда мы надеемся на головокружительный успех, публика, судя по весьма прохладному приему, остается равнодушной.
Ума не приложу, как еще можно усовершенствовать этот номер. Два года назад одно лишь обещание включить его в программу увеличивало мои гонорары вдвое. Сегодня он никого не волнует. Мне это не дает покоя.
1 июня 1897
До меня доходили слухи, что Борден «усовершенствовал» свой иллюзион, но до сих пор я оставлял их без внимания. Уже несколько лет я не бывал на его представлениях и тут подумал, что нам с Адамом не мешало бы съездить в Ноттингем, где Борден выступает уже неделю. (Сегодня меня ждут в Шеффилде, но я выехал из Лондона на сутки раньше, чем требовалось, чтобы по пути завернуть на выступление Бордена.)
Надев для маскировки седой парик и ненужные очки, придав пухлость щекам и облачившись в потрепанный сюртук, я занял место в третьем ряду. Сидя в каком-то десятке футов от Бордена, я следил за его манипуляциями.
Мне многое стало ясно! Борден значительно переработал свой номер. Он более не прячется внутри ящиков. Он более не швыряет и не ловит ни мячей, ни цилиндров (сам я этим грешил вплоть до нынешней недели). И не пользуется услугами двойника.
Заявляю со всей уверенностью: Борден не пользуется услугами двойника. Лучше меня в этом вопросе не разбирается никто. Двойника я вижу невооруженным глазом. Вне всякого сомнения, Борден работает один.
Первая часть его номера выполнялась на фоне драпировки, которая загораживала сцену вплоть до кульминации. Когда полог был поднят, зрителям открылись теснящиеся во множестве сосуды, из которых вырывался пар, коробки с проводами, колбы и пробирки, а надо всем этим царил клубок поблескивающих электрических проводов. Зрелище напоминало лабораторию алхимика.
Борден прохаживался среди этого реквизита, изображая французского профессора на все тот же нелепый манер, и разглагольствовал об опасностях работы с электрическим током. В какие-то моменты он соединял концы проводов или опускал их в колбы с газом, и тогда публика видела пугающие вспышки света или слышала подобие взрывов. Вокруг его туловища летали искры, а над головой повисло облачко голубоватого дыма.
Когда приготовления подошли к концу, из оркестра донеслась барабанная дробь. Он схватил два толстых провода и драматическим жестом соединил их концы.
Последовала ослепительная вспышка, во время которой и состоялось перемещение. Прямо у нас на глазах Борден испарился со своего места (два толстых провода зазмеились по полу, с шипением выплевывая искры) и в тот же миг появился на противоположной стороне сцены – не менее чем в семи метрах от прежнего места!
Обычным способом он не смог бы мгновенно преодолеть такое расстояние. Перемещение оказалось слишком стремительным, слишком безупречным. Он появился с согнутыми руками, в которых, как могло показаться, до сих пор сжимал концы проводов, те самые, которые все так же картинно змеились по сцене.
Под гром аплодисментов Борден шагнул вперед, на поклоны. У него за спиной шипел и дымился аппарат, причудливым образом оттеняя заурядность его персоны.
Под нарастающую бурю оваций он сунул руку в нагрудный карман, словно собирался что-то достать. Сдержанно улыбаясь, он всем своим видом призывал зрителей попросить его получше. Разумеется, аплодисменты сделались еще громче, его улыбка стала шире, и рука извлекла из кармана… бумажный цветок ядовито-розового цвета.
Этот трюк отсылал к предыдущему номеру, когда одна из зрительниц выбрала из букета цветок, тут же пропавший неизвестно куда. Теперь, узрев пропавшую розочку, публика пришла в восторг. Борден поднял цветок над головой – вне всякого сомнения, это был тот самый, который выбрала женщина. Дождавшись, чтобы все в этом удостоверились, он повернул бумажный венчик другой стороной к залу и показал, что лепестки частично обуглились, словно опаленные адским пламенем! Бросив многозначительный взгляд в сторону своего аппарата, Борден напоследок низко поклонился и ушел со сцены.
Аплодисменты еще долго не смолкали; признаюсь, я тоже хлопал вместе со всеми.
Ну почему, с какой стати мой собрат-иллюзионист, столь талантливый, столь умелый, профессионал высшей марки, продолжает изводить меня своими каверзами?
5 марта 1898
Много работал; не было времени раскрыть дневник.
Уже не первый раз записи разделяет срок в несколько месяцев. Сегодня (в выходной день) у меня не планируется никаких выступлений, поэтому можно сделать краткие заметки.
Например, о том, что мы с Адамом после поездки в Ноттингем не включали номер с транспортацией в нашу программу.
Но все равно, наш великий иллюзионист без малейшего повода дважды устраивал мне каверзы прямо на сцене. Оба раза моя программа оказывалась под угрозой срыва. В первом случае мне удалось обратить дело в шутку, а во второй раз я пережил несколько крайне неприятных минут, почти смирившись с неминуемым провалом.
В результате мне пришлось сбросить маску молчаливого презрения.
У меня остаются две практически недостижимые цели. Первая – установить хоть какое-то подобие примирения с Джулией и детьми. Знаю, они для меня безвозвратно потеряны, но невыносимо сознавать, что отчуждение столь велико.
Вторая цель менее значительна. Поскольку мое одностороннее перемирие с Борденом окончено, я, конечно же, хотел бы раскрыть тайну его иллюзии, чтобы в очередной раз его обойти.
31 июля 1898
У Оливии созрел план!
Прежде чем его описать, скажу, что в последние месяцы наша с Оливией страсть заметно остыла. У нас не бывает вспышек гнева или ревности, но в нашем доме висит туча безграничного равнодушия. Мы продолжаем мирно сосуществовать под одной крышей, она в своей квартире, я – в своей, подчас мы ведем себя как супружеская пара, но в наших отношениях нет ни любви, ни тепла. И все же что-то удерживает нас вместе.
Первая причина открылась мне сегодня вечером. Мы вместе поужинали у меня в квартире, но под конец она заторопилась к себе, прихватив бутылку джина. Я привык, что она теперь пьет в одиночку, и больше не высказываюсь на эту тему.
Но через несколько минут ко мне поднялась ее горничная, Люси, и попросила ненадолго спуститься вниз.
Я увидел, что Оливия сидит за ломберным столиком, перед нею стоят две или три початые бутылки и пара стаканов, а с другой стороны придвинуто еще одно кресло. Она жестом предложила мне сесть и плеснула в мой стакан джина. Чтобы перебить вкус, я добавил апельсинового сиропа.
– Робби, – заявила она со свойственной ей прямотой, – я хочу от тебя уйти.
В ответ я пробормотал что-то нечленораздельное. Вот уже несколько месяцев я ожидал подобного развития событий, хотя и не представлял, как себя поведу, если такое случится.
– Хочу от тебя уйти, – повторила она, – а потом вернуться. Догадываешься, в чем причина?
Я сказал, что не догадываюсь.
– Есть нечто такое, что влечет тебя сильнее, чем я. Думаю, если мне проникнуть в тот стан и добыть для тебя желаемое, я смогу надеяться на прежнее чувство.
Я ее заверил, что мои чувства нисколько не охладели, но она меня перебила:
– Мне все ясно. Вы с этим Борденом – как парочка влюбленных, которым вместе никак не ужиться. Скажешь, не так?
Сперва я попытался увильнуть от прямого ответа, но, увидев в ее глазах решимость, поспешил согласиться.
– Вот, гляди! – Она помахала свежим номером «Стейдж». – Читай. – Сложив газету пополам, она протянула ее мне. Одно из частных объявлений на первой полосе было обведено чернилами. – Это твой дружок Борден. Видишь, что ему нужно?
Требуется молодая женщина с приятными внешними данными на должность сценической ассистентки. Необходима хореографическая подготовка, физическая тренированность и выносливость. Работа связана с гастролями и сверхурочной занятостью во время выступлений и репетиций. Миловидная внешность обязательна. Также непременным условием является готовность участвовать в необычных и сложных выступлениях при большом стечении публики.
Наличие рекомендаций обязательно. Обращаться по адресу…
Далее следовал адрес студии Бордена.
– Он уже две недели дает объявление о найме ассистентки – видно, никак не может выбрать подходящую. Сдается мне, я ему пригожусь.
– Не хочешь ли ты сказать?..
– Ты же сам говорил, что лучше меня ассистентки не сыскать.
– Неужели ты?.. Собираешься работать на него? – Я сокрушенно покачал головой. – Неужели ты на это способна, Оливия?
– Ты ведь хочешь дознаться, как он выполняет свою иллюзию, правда?
Когда до меня дошел смысл этих слов, я остолбенел и восхищенно уставился на Оливию. Если она сумеет втереться к нему в доверие, поработать вместе с ним во время репетиций и представлений, получить свободный доступ в его студию, то очень скоро секрет Бордена будет у меня в руках.
Вскоре мы перешли к обсуждению деталей.
Я беспокоился, как бы он ее не узнал, но Оливия была на этот счет совершенно спокойна.
– Думаешь, я бы затеяла такое дело, если бы хоть на минуту допускала, что ему известно мое имя? – протянула она и напомнила мне, что на адресованном ей конверте рукою Бордена было написано «Хозяйке квартиры».
Мне подумалось, что самым серьезным препятствием станет отсутствие рекомендаций, ведь Оливия не работала ни у кого, кроме меня, но она сказала, что мне вполне по силам подделать какое угодно письмо.
И все же, признаюсь честно, меня терзали сомнения. Невыносимо было думать, что эта молодая красавица, которая ввергла мою жизнь в водоворот страстей, которая ради меня круто изменила свое собственное бытие, которая долгих пять лет почти во всем пользовалась моим доверием, готовится проникнуть в стан моего злейшего врага.
Два часа пролетели незаметно, пока мы обсуждали ее затею и разрабатывали план действий. Бутылка джина уже опустела, а Оливия все приговаривала:
– Я добуду для тебя его секрет, Робби. Ты ведь сам этого хочешь, правда?
Я не возражал и только повторял, что не хочу с ней расставаться.
Безжалостный Борден незримо присутствовал в комнате. Противоречивые чувства владели мной. С одной стороны, я торжествовал, предвкушая его окончательное поражение, а с другой – меня мучил страх при мысли о том, какой будет его месть, узнай он, что Оливия моя лазутчица. Когда я поделился этими сомнениями с Оливией, она ответила:
– Я вернусь к тебе, Робби, и принесу секрет Бордена…
Вскоре нас обоих охватило приятное возбуждение, игривое веселье и амурное настроение; к себе в квартиру я вернулся только сегодня, после завтрака!
Оливия сейчас у себя, сочиняет письмо Альфреду Бордену с предложением своих услуг. Мне нужно приниматься за подделку рекомендаций. В качестве обратного адреса для корреспонденции до востребования мы договорились указать адрес ее горничной; в целях дальнейшей конспирации Оливия возьмет девичью фамилию матери.
7 августа 1898
Прошла неделя после отправки письма Бордену, но ответа до сих пор нет. В каком-то смысле это неплохо, потому что все это время мы с Оливией воркуем словно голубки, ну совсем как в пору того безумного американского турне. Она несказанно похорошела и отказалась от джина.
14 августа 1898
Пришел ответ от Бордена (если быть точным, ответ пришел от его помощника по фамилии Элборн); просмотр состоится в начале следующей недели.
Я резко воспротивился нашему первоначальному плану, ибо в последние дни обрел новое счастье с Оливией; мне вовсе не улыбается отправлять ее в клешни Бордена… пусть даже эту уловку задумали мы с нею вместе.
Оливия твердо стоит на своем. Я ее отговариваю. Всячески принижаю роль нашей затеи, делаю вид, что вражда с Борденом не так уж страшна, пытаюсь все обратить в шутку.
К сожалению, за прошедшие месяцы и даже годы я давал Оливии слишком много возможностей рассуждать в одиночку.
18 августа 1898
Оливия ходила показываться Бордену; говорит, что дело сделано.
Пока ее не было, я не находил себе места от ужаса и досады. От Бордена можно ожидать чего угодно; я уже начал воображать, что он нарочно дал свое объявление, чтобы только заманить Оливию в капкан. Мне стоило больших трудов удержаться, чтобы не побежать за нею следом. Придя в студию, я занялся упражнениями перед зеркалом, чтобы только чем-то себя занять, но очень скоро вернулся домой и стал мерить шагами гостиную.
Оливия отсутствовала гораздо дольше, чем мы с нею предполагали, и я уже начал всерьез задумываться, что мне следует предпринять, как она вернулась – в радостном волнении, целая и невредимая.
Да, место она получила. Да, Борден прочел мои фальшивки, приняв их за подлинные рекомендации. Нет, он не заподозрил, кто за этим стоит; нет, он не догадывается, что между нами есть какая-то связь.
Она описала мне кое-что из увиденного в студии реквизита, но, к моему разочарованию, все это было достаточно тривиально.
– Вспомни, он ничего не говорил про «Новую транспортацию человека»? – спросил я.
– Ни слова. Сказал только, что некоторые трюки выполняет сам, поскольку помощь там не нужна.
Потом, сославшись на усталость, она отправилась спать, а я снова сижу в одиночестве. Надо себе внушить: просмотр, в любом случае, – дело утомительное.
19 августа 1898
Видимо, Оливия сразу же приступила к работе у Бордена. Сегодня утром, когда я подошел к двери ее квартиры, горничная сказала, что хозяйка уехала очень рано и вернется ближе к вечеру.
20 августа 1898
Вчера Оливия вернулась в 5 часов; она сразу прошла к себе, но, когда я постучался, открыла мне дверь. У нее опять был усталый вид. Я жаждал услышать новости, но она только повторяла, что Борден целый день репетировал с нею трюки, которые требуют ее участия, и что репетиция проходила очень напряженно.
Потом мы вместе поужинали, но она была совершенно без сил и снова отправилась спать на свою половину. Сегодня ушла на рассвете.
21 августа 1898
Сегодня выходной; даже Борден по воскресеньям не работает. Оливия целый день дома, но ни словом не обмолвилась, что видит и чем занимается у него в студии. Это меня озадачивает. Я спросил, не считает ли она себя связанной требованиями профессиональной этики, которая запрещает разглашать методы его работы, но ответ был отрицательный. Мне удалось поймать на ее лице мимолетную тень того настроения, в котором она пребывала две недели назад, но она только рассмеялась и сказала, что, конечно же, понимает, кому должна хранить верность.
Я знаю, что могу ей доверять (хотя это дается мне все труднее), поэтому больше не возвращался к этой теме. Зато сегодня у нас был спокойный, безгрешный день: мы отправились в Хэмпстед-Хит и долго гуляли под ласковым солнцем.
27 августа 1898
Вторая неделя на исходе, а Оливия так ничего и не выяснила. Создается впечатление, что она вообще не склонна это обсуждать.
Сегодня она принесла мне контрамарки в лестер-скверский театр на весь двухнедельный ангажемент Бордена. На афишах его представление значится как «феерическое». Оливия будет ежедневно выходить с ним на сцену.
3 сентября 1898
Оливия не вернулась домой. Не знаю, что и думать. Меня тревожат дурные предчувствия.
4 сентября 1898
Отправил посыльного в студию Бордена – отнести записку, но он вернулся ни с чем: сказал, что двери и ставни заперты и внутри явно никого нет.
6 сентября 1898
Забыв о всякой конспирации, отправился на поиски Оливии. Сначала заехал в студию Бордена, которая заперта, как мне и говорили; потом отправился к его дому в Сент-Джонс-Вуд и нашел поблизости удобно расположенную кофейню, откуда можно следить за парадным входом. Просидел там до полного изнеможения, но так и не был вознагражден ничем существенным. Впрочем, я видел самого Бордена с какой-то женщиной – судя по всему, это его жена. В 14 часов к дому был подан экипаж, а вскоре появились Борден с этой дамой; они поехали в сторону Вест-Энда.
Выждав добрых десять минут, чтобы они отъехали подальше, я, с трудом сдерживая волнение, подошел к двери и позвонил. Мне открыл слуга.
Я без обиняков спросил:
– Мисс Оливия Свенсон здесь?
Ответом мне был недоуменный взгляд:
– Вы ошиблись, сэр. Здесь таких нет.
– Прошу прощения, – спохватился я, вспомнив, что мы решили представить ее под фамилией матери. – Я хотел сказать, мисс Уэнском. Она здесь?
Слуга еще раз вежливо покачал головой:
– Мисс Уэнском здесь не проживает, сэр. Может быть, имеет смысл обратиться в почтовое отделение на Хай-стрит.
– Да, в самом деле, – ответил я и поспешил удалиться, чтобы не привлекать к себе излишнего внимания.
Вернувшись на свой наблюдательный пост в кофейне, я прождал еще час и увидел, как Борден с супругой вернулись домой.
12 сентября 1898
Потеряв надежду на возвращение Оливии, отправился в театр на Лестер-Сквер, предъявил в кассе контрамарку и получил билет на представление Бордена. Я специально попросил место в одном из последних рядов партера, чтобы со сцены мое присутствие оставалось незамеченным.
После традиционного номера с китайскими кольцами Борден энергично и чисто исполнил трюк с появлением девушки из ящика. Конечно, это была моя Оливия, неотразимая, в расшитом блестками платье, которое сверкало и переливалось в свете электрических ламп. Она грациозно удалилась за кулисы и через считанные мгновения появилась вновь, уже в облегающем трикотажном костюме, наподобие гимнастического. От неприкрытой чувственности ее облика у меня перехватило дыхание, несмотря на то, что надо мною довлела отчаянная горечь потери.
Кульминацией выступления Бордена стал иллюзион с электрической транспортацией, выполненный с особым шиком, что меня окончательно удручило. Когда же Оливия вернулась на сцену, чтобы вместе с Борденом выйти на поклоны, я был просто убит. Она так и светилась красотой, счастьем и радостным волнением. В моем воспаленном воображении пронеслась мысль, что Борден слишком нежно держит ее за руку.
Решив довести дело до конца, я поспешил к актерскому подъезду. На моих глазах разошлись все артисты, привратник запер дверь и выключил свет, однако ни Борден, ни Оливия так и не появились из дверей здания.
18 сентября 1898
Сегодня горничная, за которой я до сих пор сохранял место на случай возвращения Оливии, показала мне письмо, полученное ею от бывшей хозяйки.
Я приступил к чтению с душевным трепетом, цепляясь за последнюю надежду хоть что-то прояснить, но в письме содержалось только поручение:
Люси,
Будь добра, упакуй мои вещи и как можно скорее прикажи отвезти их к служебному подъезду театра «Стрэнд».
Не забудь разборчиво надписать мое имя на всех тюках и коробках, а я позабочусь, чтобы их переправили мне.
К сему прилагаю некоторую сумму денег на покрытие расходов; сдачу оставь себе. Если на новом месте у тебя потребуют рекомендацию, мистер Энджер, безусловно, напишет все, что полагается.
Моя благодарность и т. д.
Оливия Свенсон.
Мне пришлось вслух зачесть это письмо растерянной девушке, да еще растолковать, что ей делать с пятифунтовой банкнотой, вложенной в конверт.
4 декабря 1898
В настоящее время у меня сезонный ангажемент в Ричмонде; театр «Плаза» расположен на берегу Темзы. Сегодня, отдохнув у себя в гримерной между дневным и вечерним представлениями, я как раз собирался пойти перекусить вместе с Адамом и Гертрудой, когда в дверь постучали.
Это была Оливия. Я впустил ее, не соображая, что делаю. Она выглядела прелестно, но казалась усталой; сказала, что весь день меня разыскивала.
– Робби, мне удалось добыть сведения, которые тебя интересуют, – сообщила она и показала мне запечатанный конверт. – Они здесь, хотя ты должен понимать, что я к тебе не вернусь. Пообещай мне сию же минуту прекратить вражду с Альфредом. Если дашь слово, получишь этот конверт.
Я напомнил, что с моей стороны вражда давно прекращена.
– В таком случае, зачем тебе его секрет?
– Как будто ты не знаешь, – ответил я.
– Только для того, чтобы продолжать войну!
Она была недалека от истины, однако я сказал:
– Это простая любознательность.
Тут Оливия заторопилась, сказав, что Борден, прождав ее целый день, и так заподозрит неладное. Я не стал ей напоминать, сколько пришлось ждать мне самому.
Я спросил, к чему было писать письмо, если все можно передать на словах. Она ответила, что все это чересчур сложно, чересчур запутанно, и что информация переписана из личного архива Бордена. В конце концов она отдала мне конверт.
Принимая письмо из ее рук, я спросил:
– Здесь и вправду содержится разгадка тайны?
– Да, думаю, так.
Она уже взялась за ручку двери.
– Можно задать тебе последний вопрос, Оливия?
– Ну, что еще?
– Борден – это один человек? Или их двое?
Она улыбнулась, и внутренне я вскипел: так улыбается женщина, думая о своем любовнике.
– Это один человек, можешь мне поверить.
Я вышел с нею в коридор, но там в пределах слышимости сновали техники и рабочие сцены.
– Ты счастлива? – спросил я ее.
– Да, счастлива. Прости, если ранила тебя, Робби.
С этими словами она ушла, не улыбнувшись, не обняв меня на прощание, даже не протянув руки. За минувшие недели мое сердце превратилось в камень, и все же такое расставание отозвалось в нем болью.
Вернувшись в гримерную, я затворил дверь, оперся на нее спиной и нетерпеливо распечатал конверт. В нем оказался жалкий листок бумаги, на котором рукой Оливии было написано одно-единственное слово.
Тесла.
3 июля 1900 года
Где-то в Иллинойсе
В 9.00, точно по расписанию, наш поезд отбыл от вокзала «Юнион-стрит» в Чикаго и какое-то время неторопливо тянулся мимо заваленных шлаком пустырей и унылых заводских построек, окружающих этот город, кипучий и полный жизни. Затем мы набрали скорость и теперь едем на запад, вдоль бескрайних возделанных полей.
Помимо великолепного спального дивана, для меня зарезервировано еще и сидячее место в салоне первого класса. Американские поезда отличаются роскошным убранством, в них предусмотрено все, что нужно для удобства пассажиров. Еда, которую готовят в одном из вагонов, оборудованном как настоящий камбуз, оказалась обильной, сытной и отлично сервированной. Пять недель я езжу поездом по американской «железке», но не припомню лучшего питания и обслуживания. Страшно подумать, как я буду взвешиваться! За окнами вагона проплывают необъятные просторы Америки, и я чувствую, что вполне освоился в грандиозном американском мире комфорта, изобилия и благожелательности.
Все мои попутчики – американцы. С виду это довольно пестрая компания. Ко мне относятся с дружеской симпатией и – в равной мере – с любопытством. Насколько я понимаю, треть из них – коммивояжеры высшего ранга; несколько человек заняты в той или иной сфере бизнеса. Кроме того, здесь присутствуют двое профессиональных картежников, пресвитерианский священник, четверо студентов, возвращающихся в Денвер из чикагского колледжа, несколько преуспевающих фермеров и землевладельцев, а также парочка других личностей, род занятий которых пока определить не удалось. С первой встречи все мы стали называть друг друга по имени, как это принято в Америке. Я давно усвоил, что имя Руперт почему-то забавляет моих здешних собеседников и вызывает шквал бесцеремонных вопросов; поэтому, находясь в Соединенных Штатах, я всегда представляюсь как Боб или Робби.
4 июля 1900 года
Вчера вечером поезд остановился в Гейлсберге, штат Иллинойс. Поскольку сегодня американцы празднуют День независимости, железнодорожная компания предоставила всем пассажирам первого класса выбор: либо остаться в поезде, у себя в купе, либо провести ночь в крупнейшем отеле города. Учитывая, что за последние недели мне в основном приходилось спать в поездах, я предпочел отель. Перед сном успел побродить по городу. Местечко приятное, есть даже здание театра. Как оказалось, всю эту неделю дают какую-то пьесу, но мне сказали, что часто бывают и эстрадные представления, пользующиеся немалой популярностью. Приезжают сюда и маги-иллюзионисты. Я оставил у администратора свою визитную карточку в надежде когда-нибудь получить ангажемент.
Следует упомянуть, что театр, отель и улицы в Гейлсберге освещаются электричеством. В отеле я узнал, что все сколько-нибудь значительные американские города внедряют у себя этот вид благоустройства. Оставшись один у себя в номере, я воспользовался возможностью самостоятельно попрактиковаться во включении и выключении электрической лампы, подвешенной в середине потолка. Полагаю, это новшество быстро войдет в обиход и станет вполне привычным, ведь уже теперь можно видеть, какой яркий, ровный и веселый свет создается электричеством. Я встречал в продаже множество других устройств, где оно применяется: вентиляторы, утюги, обогреватели для помещений и даже щетки для волос, приводимые в действие электрическим двигателем! Как только вернусь в Лондон, сразу же постараюсь разузнать, нельзя ли провести электрический ток ко мне в дом.
5 июля 1900 года
Пересекая Айову
Подолгу гляжу в окно вагона в надежде, что однообразие ландшафта будет хоть чем-нибудь нарушено, но во всех направлениях простираются только равнинные сельскохозяйственные угодья. Ярко-голубое небо слепит глаза, на него невозможно смотреть дольше нескольких секунд. Видно, что где-то на юге от нас сгрудились облака, но кажется, они никогда не меняют ни своего положения, ни очертаний – и так везде.
Один из пассажиров, его зовут мистер Боб Тенхаус, оказался вице-президентом компании, производящей некоторые электрические устройства из числа тех, что привлекли мое внимание. Он подтвердил, что на подступах к двадцатому столетию в мире не существует никаких пределов, никаких преград для тех изменений, которые электричество способно внести в нашу жизнь. Он предсказывает, что люди будут бороздить моря на электрических кораблях, спать на электрических кроватях, летать в электрических аппаратах тяжелее воздуха, есть пищу, приготовленную с помощью электричества… и даже бриться электрическими бритвенными лезвиями! Боб – фантазер и к тому же коммерсант, но он воодушевляет меня великой надеждой. Я верю, что в этом необыкновенном государстве, на заре нового столетия, действительно все возможно или может стать возможным. Моя нынешняя поездка в неведомую глубь этой страны откроет мне тайны, которые захватили мое воображение.
7 июля 1900 года
Денвер, штат Колорадо
Невзирая на роскошные условия путешествия по железной дороге, несомненно одно: настоящая благодать состоит в том, чтобы вообще никуда не ехать. Хочу отдохнуть денек-другой в этом городе, прежде чем продолжить путь. У меня наступил самый долгий перерыв в занятиях магией, который я когда-либо себе позволял: ни выступлений, ни упражнений, ни совещаний с моим конструктором, никаких просмотров и репетиций.
8 июля 1900 года
Денвер, штат Колорадо
К востоку от Денвера раскинулась огромная равнина, часть которой я пересек на пути из Чикаго. Я достаточно нагляделся на Небраску и сыт ею по горло; меня до сих пор угнетают воспоминания об унылых пейзажах тех мест. Вчера целый день дул горячий песчаный ветер с юго-востока. Служащие отеля сетуют, что этот ветер доносится сюда из соседних засушливых штатов, таких как Оклахома; так или иначе, эта напасть, независимо от ее источника, отравила мне знакомство с городом. Впрочем, перед тем как вернуться в отель, я отметил для себя величественное зрелище на западных окраинах Денвера: зазубренную громаду Скалистых гор. Позднее, когда мгла рассеялась и в воздухе стало немного прохладнее, я вышел на балкон своего гостиничного номера и наблюдал, как солнце уходит за эти сказочные вершины. По-моему, сумерки тянутся здесь на полчаса дольше, чем в других местах, из-за гигантской тени, отбрасываемой Скалистыми горами.
10 июля 1900 года
Колорадо-Спрингс, штат Колорадо
Этот город расположен милях в семидесяти к югу от Денвера, но запряженный лошадьми омнибус тащился туда целый день. В пути делались частые остановки, чтобы принять одних пассажиров и высадить других, сменить лошадей, сменить кучеров. Ехать было неудобно и утомительно; я чувствовал себя не в своей тарелке. Судя по тому, как на меня глазели попутчики – это все была публика с окрестных ферм, – выглядел я белой вороной. Однако я прибыл целым и невредимым и сразу ощутил очарование здешних мест. Конечно, Колорадо-Спрингс несравненно меньше Денвера, однако его ухоженность в полной мере свидетельствует о заботливом и любовном отношении американцев к маленьким городкам. Я нашел скромный, но уютный отель, отвечающий моим требованиям; мне сразу понравился предложенный номер, и я снял его на неделю, оговорив возможность продлить срок проживания.
Из окна моего номера видны две примечательные особенности Колорадо-Спрингс – две из трех, которые привели меня сюда. После захода солнца городок словно танцует в огнях электрического света. На улицах горят высоко подвешенные фонари; в каждом доме ярко лучатся окна, а в «даунтауне» – деловой части города, на которую, собственно, и выходят мои окна, – многие магазины, конторы и рестораны выделяются великолепными рекламными вывесками, которые вспыхивают и сверкают в теплой ночи.
Кроме того, за городской чертой на фоне ночного неба виднеется черная громада знаменитой горы Пайкс-Пик, высотой около 15 тысяч футов.
Завтра я совершу восхождение на первые подступы к вершине Пайкс-Пика и постараюсь отыскать третью достопримечательность, которая привела меня в этот городок.
12 июля 1900 года
Вчера вечером я слишком утомился, чтобы делать записи, а нынче, в силу сложившихся обстоятельств, буду коротать время в одиночестве, не покидая пределов города. Пользуясь этим удобным случаем, могу без всякой спешки описать события минувшего дня.
Проснувшись рано утром, я позавтракал в отеле и быстро дошел до центральной площади, где меня должна была ожидать коляска. Я отдал это распоряжение письмом перед отъездом из Лондона и, хотя получил подтверждение, был далеко не уверен, что меня встретят. К моему величайшему изумлению, меня ждали в назначенное время и в назначенном месте.
Как водится в Америке, мы быстро стали закадычными друзьями. Его зовут Ральф Д. Гилпин; он коренной житель Колорадо. Я зову его Рэнди, а он меня – Робби. Это низкорослый толстячок с пышными седыми бакенбардами, обрамляющими жизнерадостное лицо. У него голубые глаза и загорелая кожа цвета красной охры, а седая (как и бакенбарды) шевелюра отливает сталью. Он носит кожаную шляпу и невообразимо засаленные штаны. На левой руке у него не хватает одного пальца. Под облучком коляски он возит ружье, причем, как сам утверждает, заряженное. При всей своей услужливости и бьющей через край доброжелательности, Рэнди относится ко мне с некоторым подозрением, которое я сумел распознать только потому, что не одну неделю провел в Штатах. Большую часть времени, которое занял подъем на Пайкс-Пик, я потратил на то, чтобы уяснить возможную причину такого недоверия.
По-видимому, оно возникло в результате стечения обстоятельств. Из моего письма Рэнди вынес впечатление, что я, подобно многим приезжим, собираюсь искать в этих краях золото (отсюда я заключил, что в горах немало богатых золотых жил). Однако потом он несколько разоткровенничался и сообщил, что приметил меня, когда я только переходил через площадь, но поначалу, глядя на мою одежду и манеру держаться, принял меня за священника. Золото – это понятно; церковнослужитель тоже вписывался в его картину мира, но сочетание того и другого не умещалось у него в голове. А когда этот странный британец потребовал, чтобы его отвезли в высокогорную лабораторию, пользующуюся дурной славой, дело приняло и вовсе непонятный оборот.
Так и получилось, что Рэнди стал относиться ко мне с опаской, и у меня не было возможности его успокоить: ведь моя истинная профессия, как и цель поездки, тоже лежит за пределами его понимания!
Дорога к лаборатории Никола Теслы представляет собой череду крутых и пологих подъемов на восточном склоне гигантской горы; сразу за чертой города начинается густой лес, который расступается примерно через милю, открывая взору скалистый пейзаж с редко разбросанными высоченными елями. К востоку тянулись необъятные просторы, но местность с этой стороны оказалась настолько плоской и однообразно возделанной, что не давала, в сущности, никаких поводов для восхищения.
Часа через полтора мы достигли безлесного плато на северо-восточном склоне. Я заметил немало свежих пней, свидетельствующих о том, что все здешние деревья недавно пошли под топор.
В центре этого неприметного плато – совсем не такого обширного, как я ожидал, – находилась лаборатория Теслы.
– Ты сюда по делам, Робби? – спросил Рэнди. – Ну, смотри, держи ухо востро. Люди поговаривают, тут нечисто.
– Опасности меня не страшат, – твердо заявил я.
Мы быстро сторговались насчет обратной дороги. Я понятия не имел, как поступает сам Тесла, когда ему нужно съездить в город, и хотел быть уверенным, что смогу беспрепятственно вернуться к себе в отель. Заверив меня, что у него тоже есть поблизости дело, Рэнди обещал подъехать к лаборатории во второй половине дня и дождаться моего появления.
Коляску он остановил поодаль от здания: мне пришлось идти пешком добрых четыреста-пятьсот ярдов.
Лаборатория представляла собой сооружение из голых некрашеных досок, которое несло на себе многочисленные приметы скоропалительных решений. Создавалось впечатление, будто разнообразные мелкие пристройки с двускатными крышами добавлялись от случая к случаю, уже после возведения главного корпуса: крыши имели разный наклон и сходились на стыках под самыми причудливыми углами. Крыша главного корпуса поддерживала (или пропускала снизу) массивную деревянную вышку для подъема тяжестей, а над одной из боковых крыш виднелся другой подъемник, размером поменьше.
В середине здания вертикально вверх поднимался металлический шест, диаметр которого плавно уменьшался с высотой; можно было бы сказать, что шест сходится в точку, если бы на его конце не располагалась большая металлическая сфера. Слегка раскачиваемая легким горным ветерком, она сияла в ярком свете утреннего солнца.
По обе стороны дороги прямо на земле размещалось несколько технических устройств неизвестного мне назначения. В каменистую почву было вбито множество металлических стержней, некоторые из них соединялись между собой изолированными проводами. Возле главного корпуса находилось деревянное строение со стеклянной стенкой, через которую я разглядел измерительные или регистрирующие приборы.
Вдруг я услышал оглушительный треск, и внутри здания ослепительно полыхнула череда устрашающих вспышек: белых, бело-голубых и розовато-белых, повторяющихся беспорядочно, но быстро. Столь могучими были эти взрывы света, что они не только пробивались сквозь пару окон, находившихся в поле моего зрения, но и высвечивали мельчайшие трещинки и отверстия в материале стен.
Должен признаться, в тот момент моя решимость сильно поколебалась, и я даже оглянулся, чтобы посмотреть, остается ли еще Рэнди со своим экипажем в пределах досягаемости. (Как ветром сдуло!) А сделав еще пару шагов, я совсем пал духом, потому что обнаружил перед собой рукописный плакат, укрепленный на стене у главного входа:
ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ!
Вход строго воспрещен!
Пока я раздумывал над этой надписью, электрические разряды угасли так же внезапно, как и вспыхнули, и это показалось мне добрым предзнаменованием. Я забарабанил кулаком по двери.
Через несколько секунд дверь открыл Никола Тесла собственной персоной. Всем своим нетерпеливым видом он показывал, что его, занятого человека, бесцеремонно оторвали от важного дела. Это было неудачное начало, но от своих намерений я не отступился.
– Мистер Тесла? – обратился я к нему. – Меня зовут Руперт Энджер. Не припомните ли вы… нашу переписку? Я писал вам из Англии.
– В Англии у меня знакомых нет! – Он уставился куда-то мне за спину, словно прикидывая в уме, сколько еще англичан я привел с собой. – Повторите-ка ваше имя, любезнейший.
– Руперт Энджер. Я присутствовал на вашем выступлении в Лондоне и чрезвычайно заинтересовался…
– Вы – иллюзионист? Тот самый, кем увлекается мистер Элли?
– Совершенно верно, я иллюзионист, – подтвердил я, хотя в тот момент значение второго вопроса от меня ускользнуло.
– Можете войти!
Первых впечатлений при встрече с ним было не перечесть, и конечно же, они только усилились, когда я провел с ним еще несколько часов. А пока я обратил внимание прежде всего на его лицо – худое, умное и не лишенное приятности, с высокими славянскими скулами. Мне запомнились его тонкие усики и жидкие волосы, расчесанные на прямой пробор. Видимо, он не особенно следит за своей внешностью: так выглядит человек, который всего себя отдает работе и ложится спать только под угрозой полнейшего изнеможения.
Тесла наделен незаурядной памятью. Как только я ему представился, он вспомнил не только содержание коротких посланий, которыми мы обменялись сравнительно недавно, но и текст моего письма восьмилетней давности, в котором я запрашивал копию его лекции.
В лаборатории он познакомил меня со своим ассистентом, мистером Элли. Оказывается, в жизни Теслы этот своеобразный человек выступает во множестве ипостасей – от соавтора и единомышленника до слуги и компаньона. Мистер Элли заявил, что восхищается моим творчеством! В 1893 году он побывал на моем выступлении в Канзас-Сити и теперь лаконично, но с полным знанием дела высказал кое-какие суждения о магии. Похоже, кроме них двоих, в лаборатории никого нет. Дружат они только с аппаратурой, коей здесь видимо-невидимо. Я нарочно пишу о ней почти как об одушевленной сущности, потому что Тесла, запросто рассуждая о приборах, словно угадывает их мысли и желания. Вчера я сам слышал, как он говорил, обращаясь к Элли:
– Он чует, что скоро будет гроза.
А потом еще:
– Сдается мне, он хочет, чтобы мы попробовали еще разок.
Мое присутствие, похоже, нисколько не тяготило Теслу; первоначальная враждебность, с которой он встретил меня у входа, развеялась без следа и ни разу не проявилась в нашем дальнейшем общении. Он объявил, что у них с Элли запланирован обеденный перерыв, и мы втроем сели за простой, но сытный ленч, для которого Элли принес все необходимое из какой-то боковой комнаты. Тесла сидел в некотором отдалении от нас, и я отметил его привередливость: он внимательно изучал каждый кусочек, прежде чем отправить его в рот, и отвергал практически каждый второй. Едва проглотив пережеванную пищу, он сразу вытирал руки и прикладывал к губам маленькую салфетку. Прежде чем снова присоединиться к нам с Элли, он вынес остатки своей трапезы в мусорное ведро на улице, потом тщательно вымыл и досуха вытер свою посуду и запер ее в шкафчике.
Затем Тесла подробнейшим образом расспросил меня о применении электричества в Британии: насколько широко оно распространено, каковы долгосрочные планы британского правительства в области выработки и передачи энергии, ожидаемые способы передачи и возможности использования. К счастью, перед отъездом из Англии я выполнил «домашнюю работу» по теме сегодняшнего обсуждения, поскольку готовился к этой встрече с Теслой, и мог поддерживать разговор как достаточно осведомленный собеседник, что он, надо думать, оценил. Ему было особенно приятно узнать, что многие британские предприниматели, в отличие от своих американских собратьев, оказывают предпочтение его многофазной системе.
– В ряде городов до сих пор держатся за систему Эдисона, – проворчал он и пустился в технический разбор изъянов, присущих методам его соперника.
Я чувствовал, что прежде он уже много раз повторял эти рассуждения перед специалистами, которые гораздо лучше меня способны понять его резоны. Суть его недовольства сводилась к тому, что люди, которые не понимают преимуществ его системы переменного тока, теряют массу времени и возможностей. В этом вопросе, а также в нескольких других, имеющих отношение к его работе, он производил впечатление человека малоприятного и скучного, но в другие моменты казался мне обаятельным и остроумным.
В конце концов его вопросы коснулись и моей персоны: они относились к моей карьере, моему интересу к электричеству и моим видам на использование оного.
Перед отъездом из Англии я для себя решил: если Тесла начнет выпытывать секреты моих фокусов, то для него, вероятно, я сделаю исключение и открою все, к чему он проявит интерес. И это будет правильно. Когда я наблюдал за ним во время его лекции в Лондоне, он вел себя так, словно был моим собратом по профессии, который так же ликует, изумляя и мистифицируя зрителей, но, в отличие от иллюзиониста, более чем охотно – и даже радостно – делится с публикой своими тайнами.
Однако он оказался совсем не любопытным. Почувствовав, что углубляться в эту область бесполезно, я предоставил ему самому направлять беседу, и в течение часа, а то и двух он оживленно рассказывал разные истории о конфликтах с Эдисоном, о косности научного сообщества и о своей борьбе с бюрократией; но охотнее всего Тесла говорил о собственных достижениях. Его нынешняя лаборатория существовала в основном на средства, полученные за разработки последних лет. Он установил первый в мире гидрогенератор электричества для целого города; электростанция находилась у Ниагарского водопада, а городом, которому выпала эта удача, стал Буффало. Можно сказать, Тесла сколотил свое состояние именно на Ниагаре, но, подобно многим людям, на которых внезапно свалилось богатство, он теперь задумывался, надолго ли хватит этих средств.
Как можно деликатнее я все время возвращал нашу беседу в русло финансовых дел, ибо это была одна из немногих областей, где наши интересы действительно совпадали. Конечно, он не стал посвящать меня, человека постороннего, в подробности своего материального положения, но было очевидно, что денежные вопросы более всех других занимают его мысли. Несколько раз он упомянул Дж. П. Моргана, своего нынешнего спонсора.
Мы не касались непосредственной цели моего визита, но для этого будет еще предостаточно времени. Вчера мы просто знакомились и непринужденно беседовали.
До сих пор я почти ничего не сказал о главной особенности его лаборатории. На протяжении всего обеда и последующего долгого разговора над нами возвышалась Экспериментальная Катушка. В сущности, вся его лаборатория и ограничивается этой Катушкой, поскольку там ничего другого нет, если не считать записывающих и калибровочных приборов.
Катушка огромна. Тесла сказал, что ее диаметр превышает пятьдесят футов, и этому вполне можно поверить. Из-за того что внутренние помещения лаборатории освещены не слишком ярко, Катушка производит мрачное и таинственное впечатление, – во всяком случае, в то время, когда выключена. Сооруженная вокруг центрального сердечника (каковым служит нижняя часть высокого металлического шеста, проходящего сквозь крышу и увиденного мною с подъездной дороги), Катушка намотана на многочисленные деревянные и металлические рейки, и сложность этой намотки возрастает по мере приближения к сердечнику. Будучи профаном, я не мог усмотреть никакого смысла в этой незнакомой конструкции, весьма напоминавшей какую-то странную клетку. Все остальное, что находилось поблизости от нее, выглядело случайным и ненужным. Например, в лаборатории стояли простые деревянные стулья, и некоторые из них были придвинуты чуть ли не вплотную к Катушке. Вокруг валялось множество посторонних предметов: бумаги, инструменты, засохшие объедки и даже грязный носовой платок. Пока Тесла водил меня вокруг Катушки, я выражал вежливое восхищение, но ровным счетом ничего не мог понять. Мне было ясно одно: она способна использовать или преобразовывать исполинские количества электричества. Необходимая энергия направляется сюда, в гору, из Колорадо-Спрингс; с горожанами Тесла расплатился тем, что за свой счет установил городские генераторы!
– Электричества у меня – хоть отбавляй! – похвалился он в какой-то момент. – И вы, вероятно, не раз в этом убедитесь.
Я спросил, что он имеет в виду.
– Вы заметите, что время от времени городские фонари на мгновение тускнеют, а иногда выключаются вовсе. Это означает, что мы работаем! Позвольте, я вам кое-что покажу.
Из ветхого строения, в котором мы находились, он вывел меня на неровный участок земли под открытым небом и вскоре остановился там, где склон горы обрывался отвесной стеной. Далеко внизу, в душном мареве, как на ладони был виден весь город Колорадо-Спрингс.
– Если вы подниметесь сюда поздно вечером, я вам это продемонстрирую, – пообещал он. – Одним движением я могу погрузить весь город в темноту.
Когда мы двинулись обратно, он повторил:
– Вы непременно должны побывать у меня в ночные часы. Ночь в горах – самое лучшее время. Вы, конечно, уже обратили внимание, что здешние места необъятны, но интересными их не назовешь. С одной стороны – ничего, кроме скалистых пиков, с другой – равнина, плоская как лепешка. Вглядываться вниз или вдаль не имеет смысла. Настоящий интерес… над нами! – Жестом он указал на небо. – Никогда прежде я не видел такого прозрачного воздуха, такого лунного света. А какие здесь грозы! Я и место это выбрал из-за частых гроз. Вот и сейчас, к слову сказать, надвигается гроза.
Я огляделся по сторонам, ожидая увидеть хорошо знакомое зрелище кучевых облаков, зависших вдали, или же набухшую дождем черную тучу, которая застилает небо перед грозой; однако над нами сияла безоблачная голубизна. Воздух также оставался живительно-прозрачным, без малейшего намека на зловещую духоту, которая всегда предшествует ливню.
– Гроза доберется сюда вечером, после семи часов. Чтобы установить более точное время, нужно посмотреть на мой когерер.
Мы вернулись в лабораторию. По пути я увидел, что Рэнди Гилпин уже прибыл, но остановил коляску довольно далеко. Он помахал мне, и я ответил тем же.
Тесла подвел меня к одному из устройств, которые привлекли мое внимание по дороге в лабораторию:
– Согласно показаниям этого прибора, сейчас гроза бушует в районе Сентрал-Сити; это милях в восьмидесяти к северу… Взгляните сюда!
Он указал на ту часть аппарата, которая находилась под увеличительными линзами, и несколько раз постукал пальцем по корпусу. Не сразу, но я все-таки понял, что именно он хотел мне показать: это была крошечная искорка, которая проскакивала между двумя металлическими стержнями.
– Если возникает искра, это значит, что прибор регистрирует вспышку молнии, – объяснил Тесла. – Бывает, я у себя в лаборатории отмечаю разряд, а раскаты грома доносятся сюда только через час с лишним.
Я был близок к тому, чтобы выразить недоверие, но вовремя вспомнил, что этот человек занимается чрезвычайно серьезной работой. Он перешел к другому прибору, рядом с когерером, и записал два-три показания. Я последовал за ним.
– Кстати, – произнес он, – мистер Энджер, будьте добры, сегодня вечером, когда увидите первую вспышку молнии, взгляните на часы и отметьте время. По моим расчетам, это должно произойти в промежутке от семи пятнадцати до семи двадцати.
– Неужели вы добились такой точности?
– Примерно в пределах пяти минут.
– Да ведь на одном этом можно сколотить состояние! – воскликнул я.
Подобная перспектива его не заинтересовала.
– Это не главное, – заявил он. – Ведь я экспериментатор. Для меня важней всего узнать, когда разразится гроза, чтобы потом найти ей достойное применение. – Он взглянул туда, где дожидался Гилпин. – Я вижу, вам подали экипаж. Вы ко мне еще приедете?
– Я прибыл в Колорадо-Спрингс с одной-единственной целью, – признался я. – Хочу обратиться к вам с деловым предложением.
– Мой опыт подсказывает, что деловое предложение – это лучший вид предложения, – без тени иронии отозвался Тесла. – Жду вас послезавтра.
Он пояснил, что завтра целый день будет занят: ему нужно съездить на вокзал, чтобы забрать новое оборудование.
На этом мы расстались, и Гилпин отвез меня в город.
Я обязан записать, что ровно в 19 часов 19 минут в городе была видна молния, за которой очень скоро последовал раскат грома. Затем началась сильнейшая гроза, какой я еще не видел. Рискнув выйти на балкон своего гостиничного номера, я кинул взгляд на вершины Пайкс-Пика в надежде высмотреть лабораторию Теслы, но горы тонули во тьме.
13 июля 1900 года
Сегодня Тесла продемонстрировал мне свою Катушку в действии.
Для начала он спросил, крепкие ли у меня нервы, и я ответил утвердительно. Тогда Тесла дал мне в руки железный брусок, прикованный к полу длинной цепью. Он принес большой стеклянный куполообразный сосуд, заполненный не то дымом, не то газом, и поставил его передо мной на стол. Не выпуская железного бруска из левой руки, по указанию Теслы я положил правую ладонь на стеклянную емкость. Вдруг сосуд озарился яркой вспышкой, и я почувствовал, что каждый волосок у меня на руке встал дыбом. В тревоге я подался назад, и свет тотчас же померк. Заметив добродушную улыбку Теслы, я снова положил руку на стекло и не дрогнул, когда жуткая вспышка повторилась.
За этим последовала целая серия подобных экспериментов; некоторые из них я уже видел, когда Тесла демонстрировал их лондонской публике. Исполненный решимости не выказывать беспокойства, я стоически перенес демонстрацию электрической мощи каждого из приборов. Наконец Тесла спросил, нет ли у меня желания посидеть в электрическом поле Экспериментальной Катушки, когда он будет поднимать ее напряжение до двадцати миллионов вольт!
– А это безопасно? – осведомился я, слегка выдвинув вперед подбородок, будто никакие опасности меня не страшили.
– Даю слово, сэр. Ведь ради таких экспериментов вы ко мне приехали, не так ли?
– Именно так, – подтвердил я.
Тесла жестом приказал мне сесть на один из деревянных стульев, и я повиновался. Тут же подошел и мистер Элли, который придвинул другой стул и уселся рядом со мной. Он протянул мне газету.
– Проверим, сможете ли вы читать при дьявольском свете! – предложил он, и они оба хмыкнули.
Я тоже улыбнулся, и Тесла дернул какую-то железную рукоятку. Полыхнул внезапный электрический разряд, сопровождаемый оглушительным треском. Энергия вырвалась из витков провода у меня над головой, раскрываясь наподобие лепестков исполинской смертоносной хризантемы. В оцепенении я наблюдал, как пульсирующие, искристые, плюющиеся огнем молнии сначала изогнулись вверх и зазмеились вокруг головной части катушки, а потом устремились вниз, ко мне и к Элли, словно нацеливаясь на добычу. Элли сидел неподвижно, поэтому и я приказал себе не шевелиться. И вдруг одна из молний коснулась меня и заметалась вверх-вниз вдоль моего туловища, словно повторяя его очертания. У меня по коже снова побежали мурашки, а глаза на мгновение ослепли от яркого света, но при этом я не ощутил ни боли, ни жжения, ни электрического удара.
Элли указал на газету, которую я все еще судорожно сжимал в руке, и тогда я осознал, что этот электрический свет – куда ярче, нежели требуется для чтения. Стоило мне поднять газетный лист, как по нему побежали две искры, будто кто-то пытался его поджечь. Каким-то чудом лист не загорелся.
Потом Тесла пригласил меня совершить еще одну короткую прогулку и, как только мы вышли за дверь, сказал:
– Позвольте вас поздравить, сэр. Вы не робкого десятка.
– Я просто держал себя в руках, – скромно возразил я.
Тесла поведал мне, что многим посетителям лаборатории было предложено принять участие в таком же эксперименте, но мало кто соглашался подставить себя под электрический разряд, убоявшись его пресловутой разрушительной силы.
– Возможно, им не довелось присутствовать на ваших лекциях? – предположил я. – Я же понимаю, что вы бы не стали рисковать ни собственной жизнью, ни жизнью человека, который приехал к вам из Великобритании с деловым предложением.
– Разумеется, не стал бы, – согласился Тесла. – Кстати, сейчас самое время потолковать о деле. Не соблаговолите ли рассказать, что вы задумали?
– Даже не знаю, как сказать… – начал я и запнулся, пытаясь выразить самую суть.
– Вы желаете вложить средства в мои исследования?
– Нет, сэр, я хочу не этого, – только и мог я вымолвить. – Инвесторов у вас и без меня хватает.
– Да, это верно. Впрочем, некоторые считают, что со мной трудно иметь дело и что мои планы не сулят быстрых прибылей. Кое с кем у меня в прошлом даже случались конфликты.
– И рискну предположить, не только в прошлом? Позавчера, когда мы с вами беседовали, ваши мысли явно обращались к мистеру Моргану.
– Взаимоотношения с мистером Дж. П. Морганом действительно остаются весьма серьезной проблемой.
– Тогда позвольте сказать вам без утайки, мистер Тесла, что я состоятельный человек. И надеюсь, смогу быть вам полезен.
– Но, стало быть, не посредством инвестиций.
– Посредством покупки, – уточнил я. – Мне нужно, чтобы вы изготовили для меня электрическую аппаратуру, и, если мы сумеем сговориться, за ценой я не постою.
Мы прогуливались по краю расчищенного плато, и тут Тесла резко остановился. Он замер в драматической позе, задумчиво разглядывая деревья, которые покрывали склон горы впереди нас.
– Какая именно аппаратура вас интересует? – спросил он. – Вы же видели, что я веду работу теоретическую и экспериментальную. Здесь нет ничего на продажу, а все, что я сейчас использую, для меня бесценно.
– Перед отъездом из Лондона я прочел в «Тайме» о ваших разработках. В статье было сказано, что вы открыли – на теоретическом уровне – возможность передачи электричества по воздуху и в ближайшее время планируете провести демонстрацию этого принципа. – Пока я говорил, Тесла сверлил меня яростным взглядом, но мой интерес был заявлен уже столь недвусмысленно, что мне оставалось лишь продолжать. – Видимо, многие из ваших ученых коллег провозгласили, что такой опыт невозможен, но вы убеждены в своей правоте. Это так?
Я взглянул ему прямо в глаза и увидел разительную перемену. Теперь он преисполнился оживления и уверенности.
– Да, это чистая правда! – воскликнул он и сразу же пустился в бурное и, на мой взгляд, совершенно невразумительное объяснение задуманного.
Остановить его было никакой возможности! Сорвавшись с места, он устремился в ту сторону, куда мы прежде держали путь, но теперь его речь была торопливой и вдохновенной; он ступал широкими шагами, и мне приходилось поспешать, чтобы держаться с ним наравне. Мы огибали лабораторию по широкой дуге, и отовсюду был виден железный шпиль, увенчанный сферой. Тесла то и дело указывал жестом в том направлении.
Суть сказанного им заключалась, насколько можно судить, в следующем. Он давно уже установил, что самый действенный способ передачи многофазного электрического тока состоит в его преобразовании до высоких напряжений и транспортировке по сверхпрочным кабелям. Теперь же он был готов показать, что, если поднять напряжение еще выше, частота тока многократно возрастет, и можно будет обойтись вообще без кабеля. Ток будет излучаться в пространство, пронизывать эфир, а там улавливаться специальными приемниками или детекторами и пускаться в дело.
– Только представьте себе, мистер Энджер, какие тут открываются возможности! – с горячностью доказывал Тесла. – Любые жизненные блага, известные человеку или только воображаемые, будут обеспечиваться с помощью электричества, которое черпается прямо из воздуха!
Невольно припомнив моего железнодорожного попутчика Боба Тенхауса и усмотрев некоторое забавное сходство между ним и Теслой, я был вынужден прослушать настоящий панегирик во славу возможных применений электричества: свет, тепло, горячие ванны, пища, дома, развлечения, автомобили… для всего этого предполагалось какими-то таинственными и невероятными способами использовать электроэнергию.
– У вас уже есть какие-нибудь реальные успехи? – спросил я.
– Конечно, есть! На экспериментальном уровне, как вы понимаете, но и другие при желании сумеют воспроизвести мои опыты в контролируемых условиях. Это не плод фантазии! Через несколько лет я смогу генерировать электроэнергию для всего мира, так же как сегодня – для города Буффало!
Мы сделали два круга, пока изливался этот словесный поток. Решив, что научный экстаз изобретателя должен пройти естественным путем, я просто подстраивался к его стремительной походке. У меня не было сомнений: Тесла, при его необычайном уме, рано или поздно вернется к моему предложению.
Так и случилось.
– Правильно ли я вас понял, мистер Энджер? – осведомился он. – Вы хотите приобрести такое оборудование?
– Нет, сэр, – ответил я. – Меня интересует другая аппаратура.
– Но я полностью занят той работой, о которой вам рассказал!
– Понимаю, мистер Тесла. Но я ищу нечто новое. Скажите мне вот что: если можно передавать на расстояние энергию, то нельзя ли подобным образом транспортировать и материю?
Твердость его ответа меня удивила:
– Энергия и материя – это всего лишь два проявления одной и той же сущности. Вы, конечно, это понимаете?
– Да, сэр, – отчеканил я.
– Тогда вы уже знаете ответ. Хотя, должен сказать, не вполне понимаю, зачем нужно таким способом транспортировать материю.
– Но вы можете изготовить для меня устройство, которое выполнит эту задачу?
– Какова масса, подлежащая переносу? Вес? Размер объекта?
– Не более двухсот фунтов, – сообщил я. – Что касается размера… ну, скажем, ярда два в высоту, не больше.
Взмахом руки он меня остановил:
– Сколько вы можете предложить?
– А сколько вы запросите?
– Мне позарез нужно восемь тысяч долларов, мистер Энджер.
Я не мог удержаться от смеха. Это было больше, чем я предполагал, но не выходило за пределы моих возможностей. Тесла встревожился и слегка отступил назад: видимо, он вообразил, что у меня помутился разум… но уже через несколько секунд мы обнимались на продуваемом всеми ветрами плато, хлопая друг друга по плечам. Как удачно встретились две заветные цели, как удачно нашлись средства!
Стоило нам разомкнуть объятия и в знак достигнутого согласия пожать друг другу руки – где-то в горах послышался удар грома. Множа бесчисленные отголоски эха, он с рокотом прокатился мимо и замер в скалистых теснинах.
14 июля 1900 года
Тесла навязывает мне более жесткие условия сделки, чем я рассчитывал. Он запросил не восемь, а десять тысяч долларов, что при любом раскладе можно считать непомерной суммой. Кажется, он, как простой смертный, сразу стал жалеть, что продешевил, а наутро окончательно утвердился в мысли, что восьми тысяч хватит только на покрытие дефицита, образовавшегося в его бюджете еще до моего приезда. Мой заказ обойдется дороже. Кроме того, он потребовал солидный аванс, причем наличными. Тысячи три у меня наберется; столько же будет в облигациях на предъявителя, но остальную сумму придется высылать из Англии.
Тесла с готовностью согласился на такой порядок оплаты.
Сегодня он дотошно расспрашивал меня о том, что именно мне от него нужно. Его не интересует магический эффект, которого я надеюсь достичь, но зато он крайне озабочен практическими вопросами. Размер оборудования, источник питания, допустимый вес, требования к портативности.
Я восхищаюсь его аналитическим умом. Мне бы никогда не пришло в голову оговаривать портативность, но, конечно, для гастролирующего иллюзиониста этот фактор крайне важен.
Он уже вчерне набросал первые планы и посоветовал мне развеяться пару дней в Колорадо-Спрингс, пока он съездит в Денвер, чтобы купить необходимые детали.
Реакция Теслы на мой замысел развеяла последние сомнения: Борден у него не бывал!
На досуге размышляю о моем давнем недруге. С помощью Оливии он пытался направить меня по ложному следу. В его иллюзионе используются дешевые эффекты, которые неискушенный зритель принимает за проявления электричества, тогда как на самом деле это лишь дешевые эффекты. Он вообразил, что я так и буду гоняться за тенью, но мы с Теслой всерьез взялись за укрощение скрытой энергии как таковой.
Но Тесла работает медленно! Меня беспокоит потеря времени. Я-то наивно полагал, что, если уж мы заключим контракт, то заказанная мною машина будет изготовлена в считанные часы. По его озабоченному лицу, по невнятному бормотанию я понимаю, что инициированный мною процесс изобретения может и не дать практических результатов. (Мистер Элли по секрету подтвердил, что Тесла нередко возится с заказом месяцами.)
На октябрь и ноябрь я назначил выступления в Англии; мне необходимо быть там заблаговременно.
До возвращения Теслы у меня есть два свободных дня, и, пожалуй, за это время надо разузнать график движения поездов и пароходов. Я обнаружил, что Америка – великая страна во многих отношениях – не очень-то исправно снабжает пассажиров подобными сведениями.
21 июля 1900 года
Работа Теслы, по-видимому, не стоит на месте. Мне разрешено посещать его лабораторию каждые два дня; хотя я видел какие-то приборы, об испытаниях пока и нечего и думать. Сегодня я застукал его, когда он отвлекся на свои научные опыты. Он с головой ушел в это занятие, и мой приход вызвал у него раздраженное удивление.
4 августа 1900 года
В течение трех дней вокруг Пайкс-Пика бушевали сильнейшие грозы, повергая меня в уныние и растерянность. Я знаю, что Тесла занимается собственными экспериментами, а не моим заказом.
Время уходит. В конце нынешнего месяца я должен сесть в поезд, отправляющийся из Денвера!
8 августа 1900 года
Стоило мне сегодня утром переступить порог лаборатории, как Тесла сообщил, что аппарат готов для испытаний. Меня охватило радостное волнение. Однако в самый ответственный момент прибор отказал, Тесла у меня на глазах битых три часа возился с какими-то проводами, и мне пришлось вернуться в отель ни с чем.
В Первом Банке штата Колорадо я выяснил, что следующее поступление моих денег ожидается со дня на день. Хочется верить, что это подвигнет Теслу к более энергичным усилиям.
12 августа 1900 года
Сегодня сорвалась еще одна попытка демонстрации аппарата. Я был разочарован таким исходом. Тесла пришел в недоумение и утверждал, что в его расчетах не может быть ошибки.
Вкратце опишу этот неудачный эксперимент. Прототип моего аппарата представляет собой уменьшенную модель Катушки, но с другой системой проводки. После затянувшейся лекции о принципах его действия (из которой я ничего не понял и которую, как я догадался впоследствии, Тесла прочитал, исходя, главным образом, из своих интересов, в виде размышлений вслух) Тесла показал мне металлический стержень, который он сам – а может, мистер Элли – выкрасил суриком. Он поместил эту штуку на помост непосредственно под каким-то конусовидным сооружением из проводов; вершина конуса смотрела точно на стержень.
Когда мистер Элли, следуя указаниям Теслы, повернул большой рычаг, расположенный рядом с основной Катушкой, раздалось громкое, но теперь уже привычное шипение электрического разряда. Почти сразу оранжевый стержень охватило бело-голубое пламя, грозно зазмеившееся сверху вниз. (Для целей моего будущего иллюзиона зрительный эффект, как я отметил про себя, оказался вполне удовлетворительным.) Шипение и сполохи быстро нарастали, и вскоре стало казаться, что на пол брызнули расплавленные частицы самого стержня; но это было не так, судя по виду стержня – он нисколько не пострадал.
Через несколько секунд Тесла театрально взмахнул руками. Мистер Элли резким движением вернул рычаг в прежнее положение, электричество сразу угасло, а стержень так никуда и не делся.
Тесла немедленно углубился в поиски причин этого необъяснимого сбоя и, как уже бывало раньше, перестал меня замечать. Мистер Элли порекомендовал мне в течение нескольких дней воздержаться от посещений лаборатории, но я слишком остро ощущаю, как бежит время. Хотелось бы знать, проникся ли мистер Тесла этим же ощущением?
18 августа 1900 года
Сегодня не так важны подробности провала второй демонстрации, как другое прискорбное происшествие: мы с Теслой сильно повздорили. Стычка началась сразу после того, как отказала его машина; мы оба были взвинчены до предела – я от разочарования, а он от досады.
Когда стержень в очередной раз отказался двинуться с места, Тесла поднял его и дал мне подержать. Всего лишь несколькими секундами раньше тот купался в сияющем свете и во все стороны от него летели искры. Я осторожно принял стержень в руки, ожидая, что он обожжет мне пальцы. Однако металл был холодным. И вот что странно: он оказался не прохладным – не комнатной температуры, а просто ледяным. Я задумчиво взвесил его на ладони.
– Еще несколько таких неудач, мистер Энджер, – невозмутимо произнес Тесла, – и мне придется вручить вам это в качестве сувенира.
– Я его приму, – ответил я. – Хотя предпочел бы увезти с собой то, за что плачу деньги.
– Будь у меня побольше времени, можно было бы горы сдвинуть.
– Времени, простите, дать вам не могу, – парировал я, бросив стержень на пол. – И сдвигать я собираюсь не горы и уж тем более не этот железный штырь.
– Тогда будьте любезны, назовите объект, который для вас более предпочтителен, – саркастически отозвался Тесла. – Им я и займусь.
Не совладав с собой, я дал выход чувствам, которые обуревали меня много дней:
– Мистер Тесла, я терпеливо ожидал результатов ваших манипуляций с какой-то железной палкой, поскольку предполагал, что вам это требуется для экспериментальных целей. Правильно ли я понимаю (хотя надо было поинтересоваться раньше), что вместо нее вы могли бы использовать любой другой предмет?
– В пределах разумного – да.
– Тогда почему бы не сконструировать устройство, способное делать то, что мне нужно?
– Да потому, сэр, что вы нечетко сформулировали свои требования!
– Мне не требуется перемещение железных обрубков, – взорвался я. – Пусть даже ваш агрегат заработает – мне от него никакого толку. Я хочу перемещать живое существо! Человека!
– Значит, вы хотите, чтобы я демонстрировал свои огрехи не на этом несчастном куске железа, а на живом человеке? Кого же вы наметили для участия в этом опасном эксперименте?
– А что в нем опасного? – осведомился я.
– Любой эксперимент опасен.
– Пользоваться этой аппаратурой буду я сам.
– То есть вы предлагаете самого себя? – зловеще расхохотался Тесла. – В таком случае, сэр, прежде чем ставить на вас опыты, я потребую предварительной оплаты в полном объеме!
– Честь имею, – резко бросил я и в негодовании отвернулся, не желая терпеть его издевки.
Не попрощавшись ни с ним, ни с Элли, я выскочил за порог. Рэнди Гилпина поблизости не оказалось, но я не замедлил шаг, твердо решив, если понадобится, пройти пешком хоть весь путь до города.
– Мистер Энджер, сэр! – Тесла стоял в дверях лаборатории. – Давайте не будем горячиться. Мне следовало дать вам более точные объяснения. Если бы я только знал, что вы планируете перемещать живые организмы, я бы не тратил столько сил. Трудно иметь дело с массивными неорганическими объектами. Но живая ткань – это совсем другое дело.
– Не понял. Что вы хотите сказать, профессор? – переспросил я.
– Если вам нужно, чтобы я перемещал живые организмы – приходите завтра. Все будет сделано.
Кивнув в знак согласия, я продолжил путь, шагая по гравиевой дороге, вниз по склону горы. Я надеялся встретить Гилпина, но твердил себе, что пройтись пешком тоже не вредно. Дорога петляла, вилась чередой крутых поворотов, а обочина то и дело обрывалась прямо в пропасть.
Прошагав с полмили, я вдруг заметил в высокой придорожной траве какой-то яркий предмет и остановился, чтобы присмотреться. Это оказался короткий железный стержень, выкрашенный суриком и явно идентичный тому, которым пользовался Тесла. Подумав, что имею полное право взять его как сувенир, я подобрал этот кусок железа и принес к себе в гостиницу.
19 августа 1900 года
Сегодня утром, когда Гилпин высадил меня у лаборатории, я застал Теслу в состоянии полного упадка духа.
– Боюсь, мне придется вас огорчить, – признался он, когда мы подошли к дверям. – Остается еще много работы, а я знаю, что вам нужно срочно возвращаться в Британию.
– В чем же дело? – спросил я, довольный уже тем, что вчерашняя ссора осталась в прошлом.
– Я вообразил, что работа с живыми организмами – это пара пустяков. Ведь их структура настолько проще! Живая материя сама по себе уже содержит мельчайшие количества электричества. Логично было предположить, что нам потребуется всего лишь усилить эту энергию. Ума не приложу: почему это не сработало? Все расчеты сходятся. Зайдите и убедитесь сами.
Войдя в лабораторию, я заметил, что мистер Элли принял стойку, в которой я его даже и вообразить не мог. Он застыл в вызывающей позе, скрестив руки и выпятив подбородок, – ни дать ни взять, боец, готовый к драке. Рядом с ним на скамье стояла небольшая деревянная клетка, в которой мирно спала маленькая черная кошечка с белыми лапками и усами.
Поскольку, войдя в лабораторию, я сразу поймал на себе взгляд ассистента Теслы, мне оставалось только поздороваться:
– Доброе утро, мистер Элли!
– Надеюсь, вы этого не допустите, мистер Энджер? – выкрикнул он. – Это кошечка моих детей, и мне было твердо обещано, что ей не причинят никакого вреда. Иначе я бы ни за что ее сюда не принес. Не далее как вчера вечером мистер Тесла дал мне полную гарантию! Теперь же он вздумал использовать несчастное животное для такого опыта, который ее наверняка убьет!
– Мне это крайне неприятно слышать, – заявил я Тесле.
– Мне тоже. Неужели вы думаете, что я способен замучить такое дивное творение рук Божьих? Подойдите-ка сюда.
Он подвел меня к установке, которая, как я сразу же заметил, была за ночь полностью переделана. Не дойдя до нее пары шагов, я с омерзением отшатнулся. Вокруг валялось с полдюжины огромных усатых тараканов. В жизни не видел таких гадких паразитов.
– Они дохлые, Энджер, – заверил Тесла, увидев мою брезгливость. – Не бойтесь, они не кусаются.
– Вот именно, дохлые! – вмешался Элли. – В том-то и дело! Он хочет, чтобы и с кошечкой стало то же самое.
Я не спускал глаз с мерзких черных насекомых, опасаясь, что они станут проявлять признаки жизни, и снова отпрянул, когда Тесла перевернул одного из них носком ботинка, чтобы мне было лучше видно.
– Похоже, я построил машину для борьбы с тараканами, – удрученно пробормотал Тесла. – А ведь они тоже Божьи твари, и все это меня крайне угнетает. В мои планы вовсе не входило создание аппарата, отнимающего жизнь.
– Где же ошибка? – спросил я у Теслы. – Вчера у вас не было ни тени сомнения!
– Я считал и пересчитывал десятки раз. Элли также проверил все расчеты. Это кошмар, преследующий каждого экспериментатора: необъяснимое расхождение теории и практики. Должен признаться, я зашел в тупик. Прежде со мною такого не случалось.
– Можно мне посмотреть расчеты? – спросил я.
– Конечно, можно, но, если вы не математик, вряд ли они вам много скажут.
Тесла и Элли принесли увесистый гроссбух с отрывными листами, который использовался для математических выкладок, и мы вместе надолго углубились в его изучение. Тесла добросовестно растолковывал мне принципы, положенные в основу расчетов, и пояснял полученные результаты. Я с умным видом кивал головой, но только к концу, когда мы полностью разобрались с расчетами и сосредоточились исключительно на результатах, меня осенило:
– Вы сказали, что так задается дистанция переноса?
– Это переменная величина. Для целей эксперимента я принял ее значение равным сотне метров, но это представляет чисто академический интерес, поскольку, как вы видите, ни один экспериментальный объект вообще не двигается с места.
– А это что за параметр? – Я ткнул пальцем в другую строчку.
– Угол в градусах по отношению к оси энергетической воронки. И снова должен заметить: в данном случае эта величина представляет сугубо академический интерес.
– Угол возвышения вы задаете? – спросил я.
– На данном этапе я его вообще не принимаю в расчет. Пока аппаратура не приведена в полную рабочую готовность, я просто нацеливаюсь в пустоту к востоку от лаборатории. Необходимо только следить, чтобы рематериализация не произошла в точке, которая уже занята другой массой! Даже думать не хочу, чем это грозит.
Я впился взглядом в аккуратно выписанные формулы. Не знаю, как это случилось, но внезапно на меня словно снизошло озарение! Стремительно выскочив из лаборатории, я стал пристально смотреть точно на восток от входа. Как и сказал Тесла, там была пустота. Плато в этом направлении заметно сужалось, и примерно в десяти метрах от тропинки склон круто шел вниз. Быстрыми шагами я подошел к обрыву. Подо мною сквозь листву деревьев мелькала знакомая дорога, сбегающая с горы. Возвратившись в лабораторию, я направился прямо к своей дорожной сумке, вынул из нее железный стержень, найденный вчера вечером, и протянул Тесле.
– Ваш экспериментальный объект, если не ошибаюсь, – предположил я.
– Действительно, он самый.
Я рассказал, где и когда нашел эту штуку. Тогда он поспешил к установке, где, брошенный за ненадобностью (ему предпочли несчастных тараканов), валялся двойник моей находки. Тесла положил оба стержня рядом – и мы с Элли изумились их абсолютной схожести.
– Обратите внимание на эти метки, мистер Энджер! – благоговейно выдохнул Тесла, легкими движениями пальцев ощупывая крестовидную царапину. – Я нанес их специально для идентификации объекта, чтобы можно было доказать, что он был перенесен через эфир. Но…
– Объект сам себя скопировал, – подсказал Элли.
– Повторите, сэр, где именно вы его обнаружили? – обратился ко мне Тесла.
Я вышел с обоими исследователями из лаборатории и дал нужные пояснения, указывая вниз. Тесла замер в глубоком раздумье. Через некоторое время он произнес:
– Я должен осмотреть это место! Отведите меня туда!
Повернувшись к Элли, он потребовал:
– Теодолит и рулетку! Быстро!
С этими словами он направился по круто спускающейся вниз дороге, опираясь на мою руку и заклиная меня ничего не перепутать. Я полагал, что смогу вывести его прямо к цели, однако по мере нашего спуска уверенность меня покидала. Огромные деревья, обломки горной породы под ногами, подлесок из низкорослого кустарника – везде было одно и то же. Вдобавок Тесла бурно жестикулировал у меня перед носом и без умолку бормотал что-то нечленораздельное прямо мне в ухо, мешая сосредоточиться.
В конце концов я остановился у очередного изгиба дороги, где трава была особенно высокой. Вскоре подоспел Элли, который по указаниям Теслы установил теодолит. Скрупулезно выполнив несколько измерений, Тесла решительно отверг это место.
Примерно через полчаса мы сошлись во мнении относительно другого возможного участка, точно к востоку от лаборатории, хотя, конечно, значительно ниже. Учитывая, что горный склон был обрывист, а железный стержень, по всей вероятности, подпрыгивал и перекатывался, ударившись о землю, естественно было предположить, что он остановился именно здесь. Тесла был явно удовлетворен и на обратном пути углубился в раздумья.
Я тоже не терял времени даром и сразу после возвращения в лабораторию спросил:
– Вы позволите мне высказать одно предложение?
– Я уже чрезвычайно обязан вам, сэр, – ответил Тесла. – Говорите все, что пожелаете.
– Поскольку у вас есть возможность калибровать аппаратуру, а не просто посылать объекты в пространство к востоку, нельзя ли переносить их на более короткие расстояния? Скажем, в пределах самой лаборатории или на прилегающий участок?
– У нас с вами мысль работает одинаково, мистер Энджер!
За все время нашего знакомства я ни разу не видел его таким оживленным. Тесла и Элли немедленно принялись за работу, а я, снова оказавшись лишним, молча отошел в дальний угол. Давно уже взяв за правило приносить с собою сухой паек (Тесла и Элли, погруженные в работу, питаются крайне нерегулярно), я и на этот раз перекусил сэндвичами, приготовленными для меня буфетчиком отеля. По прошествии невыразимо долгого срока томительного ожидания Тесла наконец произнес:
– Мистер Энджер, кажется, мы готовы.
Так получилось, что, осматривая аппарат, я выступал в роли зрителя, которого фокусник, как водится, приглашает на сцену для осмотра иллюзионного шкафчика. Потом мы с Теслой вышли из лаборатории и убедились, что на участке, куда нацелен прибор, нет никаких металлических стержней.
После того как Тесла вставил в аппарат экспериментальный стержень и проделал ряд манипуляций с рычагами, раздался долгожданный хлопок, возвестивший об успешном завершении опыта. Мы все втроем выскочили наружу и, к своей несказанной радости, нашли в траве заветный оранжевый стержень.
Вернувшись в лабораторию, мы исследовали «оригинал». Холодный как лед, в остальном он был полностью идентичен двойнику, перенесенному через пространство.
– Завтра, сэр, – обратился ко мне Тесла, – завтра, с согласия моего уважаемого помощника, мы попытаемся столь же безопасно переместить кошку. Если удастся это сделать, вы, полагаю, будете удовлетворены?
– Без сомнения, мистер Тесла, – тепло произнес я. – Без сомнения.
20 августа 1900 года
И действительно, это свершилось. Кошка была перенесена через эфир целой и невредимой!
Но тут обнаружилась мелкая неполадка, и Тесла снова углубился в свою деятельность, а я, в который уже раз, был отослан в отель, где и продолжаю сокрушаться о вынужденном промедлении.
Тесла обещает провести еще одну демонстрацию завтра, уверяя, что на этот раз никаких проблем не возникнет. Чувствую, ему не терпится получить остаток гонорара.
11 октября 1900 года
Калдлоу-Хаус, графство Дербишир.
Вот уж никак не думал, что мне будет суждено делать какие-то записи на этот счет. Нелепый случай оборвал жизнь моего старшего брата Генри, а так как он не оставил потомства, я, в конечном счете, унаследовал титул и земли нашего отца.
Теперь я постоянно живу в родовом имении, поставив крест на карьере мага-иллюзиониста. Мои ежедневные занятия сводятся к управлению поместьем и диктуются необходимостью решать многочисленные проблемы чисто практического свойства, порожденные прихотями, грешками и откровенными финансовыми промахами Генри.
Подписываюсь:
Руперт, 14-й граф Колдердейл.
12 ноября 1900 года
Только что вернулся после краткого посещения дома в Лондоне, где жил до поездки в Америку. Моя цель состояла в том, чтобы освободить жилые комнаты и бывшую студию-мастерскую, а затем продать их с молотка. Поместье Колдлоу находится на грани финансового краха, и мне нужно срочно изыскать средства, чтобы произвести неотложный ремонт отцовского дома и некоторых других построек, доставшихся мне по наследству. Естественно, я ругаю себя последними словами, что оставил в лаборатории Теслы все деньги, накопленные за годы выступлений на сцене. При поспешном отъезде из Колорадо в Англию (после получения известия о смерти Генри) я не нашел ничего лучше, как выплатить ему авансом всю оставшуюся часть гонорара. Мне тогда и в голову не пришло, насколько радикально изменится вся моя жизнь.
Тем не менее возвращение в Идмистон-Виллас подействовало на меня самым неожиданным образом. Дом пробудил множество крайне запутанных воспоминаний, однако прежде всего на память мне пришли первые дни в Лондоне. Я был тогда почти ребенком, не имеющим ни наследства, ни житейского опыта, ни систематического образования, ни ремесла, ни специальности. Однако наперекор всему я преуспел в жизни, сделался вполне состоятельным человеком и достиг широкой известности. Я был и, надеюсь, все еще остаюсь на вершине профессии иллюзиониста. Не имея никакого желания почивать на лаврах, я вложил большую часть своих средств в новейшую иллюзионную аппаратуру, использование которой, без сомнения, могло дать новый толчок моей карьере.
После двух дней тоскливых раздумий я отправил наконец короткое письмецо Джулии. За эти годы я так и не смог ее забыть, потому что, несмотря на наш давний разрыв, она по-прежнему символизирует для меня ранние годы в Лондоне. Все мои юношеские планы и мечты были навеяны любовью к Джулии.
К моему удивлению, но и к безусловной радости, она дала согласие на встречу, и два дня назад я провел полдня с нею и детьми в доме одной из ее подруг.
Встреча с семьей в такой обстановке породила в душе целый вихрь чувств, и все мои планы, касавшиеся различных практических вопросов, были отставлены. Джулия, державшаяся вначале холодно и отчужденно, была заметно тронута моим эмоциональным потрясением (Эдвард так статен и пригож собой, а ведь ему всего шестнадцать лет; Лидия и Флоренс так прелестны и хорошо воспитаны; я просто не мог на них налюбоваться) и вскоре заговорила со мною тепло и доброжелательно.
Затем я поведал ей свои новости. Даже в годы, когда мы были женаты, я не посвящал ее в подробности моего прошлого, поэтому мой рассказ стал для нее тройным сюрпризом. Прежде всего я открыл ей, что в молодости порвал с семьей и домом, о существовании которого она раньше и не подозревала; затем она узнала, что я теперь вернулся в родовое поместье, и, наконец, я признался, что решил отказаться от карьеры иллюзиониста.
Как и следовало ожидать, Джулия приняла мой рассказ невозмутимо (и только услышав, что теперь ее положено называть леди Джулия, на мгновение лишилась самообладания). Чуть позднее она спросила, не поторопился ли я, оставив карьеру фокусника. Я ответил, что у меня нет выбора. Она поведала, что, несмотря на наш разрыв, продолжала с восхищением следить за моей карьерой, сожалея лишь о том, что больше не принимала в ней участия.
Пока мы беседовали, я чувствовал, как во мне нарастает раскаяние или, скорее, беспредельное отчаяние от того, что ради какой-то американки я бросил жену и, что еще более непростительно, своих чудесных детей.
Вчера, перед отъездом из Лондона, я снова попросил Джулию о встрече. На этот раз детей с нею не было.
Я взывал к ее милосердию и умолял о прощении за все зло, которое ей причинил. Просил ее вернуться ко мне и заново начать семейную жизнь. Клялся сделать для нее все, что в моих силах.
Она обещала серьезно обдумать мои слова, но пока ответила отказом. Что ж, поделом мне.
В тот же день я отправился ночным поездом в Шеффилд и не мог думать ни о чем другом, кроме примирения с Джулией.
14 ноября 1900 года
Поскольку на мне лежит ответственность за этот обветшалый дом, я вынужден постоянно думать о деньгах.
Нелепо само положение, когда приходится мириться с безденежьем после огромных и бессмысленных трат, поэтому я написал Тесле и потребовал вернуть все, что было ему уплачено. Прошло уже почти три месяца с тех пор, как я уехал из Колорадо-Спрингс, а от Теслы – ни слуху, ни духу. Вне зависимости от теперешнего состояния его дел, я добьюсь возврата денег, поскольку одновременно написал в нью-йоркскую адвокатскую контору, которая оказывала мне кое-какие услуги во время моих последних гастролей. Я поручил своим поверенным начать судебный процесс против Теслы в первый день следующего месяца. Если он возвратит деньги немедленно по получении моего письма, я отзову свой иск, но если он этого не сделает, пусть пеняет на себя.
15 ноября 1900 года
Собираюсь еще раз съездить в Лондон.
17 ноября 1900 года
Я снова в Дербишире и чувствую, что устал от поездок по железной дороге. Зато от жизни я не устал.
Джулия высказала свои мысли относительно возможности нашего воссоединения. Если вкратце – я должен принять несложное решение.
Она возвратится ко мне, и мы заживем одной семьей, но только при условии, что я продолжу карьеру иллюзиониста. Она хочет, чтобы я оставил Колдлоу-Хаус и вернулся в Идмистон-Виллас. По ее словам, и она сама, и дети не хотят переезжать в далекий и чужой для них Дербишир. Она отчеканила свои требования столь недвусмысленно, что я понял: на компромисс она не пойдет.
Пытаясь убедить меня, что ее предложение послужит на пользу и мне самому, она добавляет еще четыре важных довода.
Во-первых, говорит Джулия, мы оба «отравлены» сценой, и хотя сейчас она видит смысл своей жизни в детях, ей хочется принимать полноценное участие во всех моих будущих сценических начинаниях. (Надо понимать, мне будет запрещено выезжать на заграничные гастроли без нее, чтобы не было риска повстречаться с очередной Оливией Свенсон, которая встанет между нами.)
В начале этого года я находился на вершине своего профессионального мастерства, но из-за моего отсутствия этот подлый Борден, того и гляди, присвоит мои лавры – таков ее следующий аргумент. По-видимому, он продолжает показывать публике свой вариант иллюзиона с подменой.
Далее, Джулия напоминает, что единственный реально доступный мне способ заработать деньги – это магия, а между тем у меня есть обязательства: содержать ее, равно как и семейное поместье, о существовании которого она узнала не далее как на прошлой неделе.
И наконец, она подчеркивает, что мое наследство никуда не денется, если я продолжу работу в Лондоне, а дом, как и все поместье, может и подождать, покуда нам не настанет срок отойти от дел. Управлять неотложными делами (вроде ремонта) из Лондона будет ненамного трудней, чем прямо из дома.
И вот я снова в Дербишире – якобы для того, чтобы заняться здешними делами, но в действительности мне просто нужно побыть одному и поразмыслить.
Я не могу пренебрегать своей ответственностью за Колдлоу-Хаус. Приходится думать о фермерах-арендаторах, о домашней прислуге, обо всех обязательствах, которые моя семья по традиции берет на себя перед деревенским советом, церковью, прихожанами и многими другими. Я серьезно отношусь к подобным вопросам и понимаю, что чувство долга у меня в крови, хотя, возможно, я об этом и не подозревал. Но много ли от меня будет пользы, если со дня на день я окажусь банкротом?
19 ноября 1900 года
Единственное мое горячее желание – снова быть с моей семьей, но для этого нужно принять условия Джулии. Переезд в Лондон не сулит особых трудностей, но все во мне восстает против возвращения на подмостки.
Перерыв в моих выступлениях продолжался всего лишь несколько недель, но раньше я не сознавал, какая тяжелая ноша лежала у меня на плечах. Помню день в Колорадо-Спрингс, когда до меня дошла запоздалая весть о смерти брата. Я не скорбел о Генри, который бесславно закончил свои дни в Париже – как жил, так и умер. Что до меня, я испытал только прилив облегчения – искреннего и окрыляющего облегчения.
Наконец-то, думалось мне, я забуду нервное напряжение, вечно сопутствующее сценической магии! Настанет конец, долгожданный конец ежедневным многочасовым тренировкам! Не будет больше скитаний по дешевым захолустным гостиницам и меблированным комнатам. Не будет изматывающих поездок по железной дороге. Я освобожу себя от множества повседневных хлопот: не надо будет беспокоиться о том, чтобы реквизит и костюмы прибыли в нужное время и в нужное место; больше не потребуется ломать голову над размещением аппаратуры; отпадет необходимость нанимать ассистентов и платить им жалованье, а также заниматься массой других утомительных, но неизбежных дел. Их просто не будет.
И еще я размышлял о Бордене. В мире иллюзионного искусства неизбежно маячит фигура моего злейшего врага, от которого в любую минуту приходится ждать очередной подлости.
Если не помышлять о возвращении на сцену, то можно просто выбросить его из головы. Я даже не сознавал, до какой степени все это годами действовало мне на нервы.
Но Джулия знает, чем меня прельстить.
Я слышал счастливый смех зрителей, изумленных неожиданным эффектом; водил дружбу с артистами, выступавшими со мною в одной программе; стоял на сцене в свете прожекторов; принимал овации, венчающие мое выступление. Непременным атрибутом моей карьеры была слава: ко мне благоволил высший свет, современники не скрывали уважения, встречные провожали восторженными взглядами. Ни один искренний человек не станет утверждать, что это для него не имеет значения.
У меня были деньги. Как мне сейчас нужны деньги!
Конечно, вопрос уже не в том, приму ли я это решение, а в том, скоро ли смогу себя убедить, что другого пути нет.
20 ноября 1900 года
Опять еду поездом в Лондон.
21 ноября 1900 года
По возвращении в Идмистон-Виллас нашел письмо от Элли, ассистента Теслы. Переписываю это послание дословно.
27 сентября 1900 года.
Мистер Энджер, сэр:
Полагаю, до Вас еще не дошло это известие, но Никола Тесла больше не живет в Колорадо; по слухам, он перенес свою деятельность куда-то на восток – вероятно, в Нью-Йорк или Нью-Джерси. Его здешнюю лабораторию захватили кредиторы, которые в настоящее время ищут на нее покупателя. Меня оставили в самом бедственном положении, не уплатив жалованье более чем за месяц.
Однако Вам будет небезразлично узнать, что в некоторых вопросах мистер Тесла – человек чести: перед тем как свернуть работу, мы, согласно предварительной договоренности, отправили пароходом заказанную Вами установку в адрес Вашей студии-мастерской.
Если аппарат будет правильно собран (инструкция по сборке составлена мною лично), Вы убедитесь, что он находится в безупречном рабочем состоянии и функционирует в полном соответствии с поставленной Вами задачей. Этот саморегулируемый прибор способен работать в течение многих лет без юстировки и ремонта. От Вас требуется только содержать его в чистоте, протирать электрические контакты, если они потускнеют, и следить за своевременным устранением механических повреждений. В упаковку с аппаратом мистер Тесла вложил комплект запасных деталей для тех узлов, которые со временем могут потребовать замены. Прочие компоненты (например, деревянные штативы) можно приобрести в обычных магазинах.
Мне, конечно, было бы чрезвычайно интересно узнать, какие фокусы Вы показываете с помощью этого выдающегося изобретения, ведь я, как Вам известно, принадлежу к числу Ваших самых горячих поклонников. Поскольку испытания прибора проводились в Ваше отсутствие, могу засвидетельствовать, что Белоножка (так мои дети зовут свою кошечку) несколько раз, без всякого вреда для себя, подвергалась перемещению с помощью Вашего прибора, после чего всеобщая любимица благополучно вернулась в лоно нашей семьи.
В заключение, сэр, позвольте сказать следующее: я считаю для себя великой честью, что мне довелось принять участие, пусть даже самое скромное, в изготовлении этого прибора.
Искренне Ваш,
Фархэм К. Элли, дипл. инж.
P. S. Однажды вы были столь добры, что похвалили простые трюки, которые я имел смелость Вам показать, и даже сделали вид, будто их не разгадали. Поскольку Вы тогда потребовали объяснения, Вам, вероятно, будет небезынтересно узнать, что мой фокус с пятью игральными картами и с исчезновением серебряных долларов основан на комбинации классического придерживания на ладони и выдавливания карты. Меня глубоко тронула Ваша реакция на этот фокус; если Вы не откажетесь, буду счастлив прислать Вам детальные поэтапные объяснения.
Ф. К. Э.
Едва закончив чтение этого письма, я поспешил в мастерскую и расспросил соседей, не приходил ли на мое имя контейнер из Америки, но они ничего не смогли мне сказать.
22 ноября 1900 года
Сегодня утром показал Джулии письмо от мистера Элли, совсем забыв, что до сих пор не удосужился рассказать ей о моей последней поездке в США. Конечно, Джулия вмиг загорелась любопытством, и мне пришлось дать ей отчет.
– Значит, туда и уплыли твои деньги? – спросила она.
– Ну да.
– А Тесла, выходит, удрал, и у нас нет против него никаких улик, кроме этого письма?
Я убедил ее, что такому человеку, как Элли, можно доверять, ибо его письмо было написано исключительно по доброй воле. Некоторое время мы строили разные догадки: что могло случиться с упакованным аппаратом в пути, куда он мог деться и как его искать.
Потом Джулия задала вопрос:
– А чем так примечателен этот иллюзион?
– Само зрелище – ничем, – ответил я. – Примечательны средства, которыми достигается эффект.
– А мистер Борден имеет к этому какое-нибудь отношение?
– Как видно, ты еще не забыла мистера Бордена.
– Да ведь не кто иной, как Альфред Борден вбил между нами первый клин. У меня были долгие годы для раздумий, дорогой мой, и я поняла: все наши с тобой беды уходят корнями в тот день, когда он меня ударил. – Ее глаза наполнились слезами, но она говорила со сдержанной яростью и без малейшего признака жалости к себе. – Если бы не он, я бы не потеряла нашего первенца, а ведь именно из-за этого мы с тобой стали все больше отдаляться друг от друга. Тогда и начались твои метания. Даже чудесные дети, которых послала нам судьба, не смогли исцелить раны, нанесенные бессмысленной жестокостью Бордена. Ваша вражда продолжается до сих пор; разве требуются еще какие-то доказательства ненависти, которая обуревает вас по сей день?
– Мы с тобой никогда об этом не говорили, – удивился я. – Откуда же ты узнала?
– У меня есть голова на плечах, Руперт; к тому же время от времени я почитываю заметки в журналах, где публикуются статьи о магии. – Вот уж не думал, что она, как и прежде, подписывается на такие специализированные издания. – Как видишь, тебе все еще принадлежит главное место в моих мыслях. Одного не могу понять: почему ты никогда не говорил мне о его нападках?
– Потому, наверно, что сам в какой-то мере стыжусь этой вражды.
– Но, конечно, зачинщиком всегда был он?
– Мне приходилось обороняться, – согласился я.
Я рассказал ей, как наводил справки о прошлом Бордена и пытался разузнать секреты его иллюзиона, а потом поделился с ней надеждами, которые возлагал на новую аппаратуру.
– У Бордена иллюзион основывается на стандартных сценических трюках, – объяснил я. – Он использует ящики, прожекторы, костюмы, грим… Транспортация самого себя через всю сцену – это система тайников и маскировки. Входит в один ящик, появляется из другого. Все выполняется безупречно, однако его бутафория хотя и помогает ему скрыть тайну, но и делает его магию весьма банальной. Преимущество аппарата Теслы состоит в том, что он позволяет выполнять иллюзион не только в помещении, но и на открытой эстраде, а для материализации и вовсе не требуется никакого реквизита! Если аппаратура будет работать, как задумано, я смогу мгновенно перенестись куда только пожелаю: в другой конец сцены, в королевскую ложу, на барьер яруса и даже на свободное кресло в партере! Действительно куда угодно – туда, где это будет производить самое сильное впечатление на публику!
– В твоем голосе звучит какая-то неуверенность, – отметила Джулия. – Если я правильно тебя поняла, номер пока на стадии разработки?
– Как пишет Элли, установка мне уже отправлена… но ее еще нужно получить!
Джулия оказалась превосходной слушательницей, способной разделить мое восхищение, и в течение следующего часа, а может быть, и больше мы обсуждали все возможности, которые открывает передо мной новая аппаратура. Джулия быстро распознала мои внутренние побуждения: если мне удастся показать публике эту иллюзию, Борден будет наголову разбит!
Если у меня и оставались какие-то сомнения относительно дальнейших действий, Джулия отмела их самым решительным образом. Она была так взволнована, что мы сразу же занялись поисками аппаратуры.
Я уныло предположил, что за это уйдет не одна неделя: ведь надо будет обойти множество лондонских пароходных компаний, разыскивая следы пропавшего груза. Но Джулия, всегда отличавшаяся умением разрубать гордиевы узлы, спросила:
– А почему бы нам не начать поиски с почтового отделения?
И вот, спустя два часа, мы уже обнаружили две адресованные мне громадные клети, спокойно ожидающие получателя в Маунт-Плезант, в бюро невостребованных грузов сортировочного участка.
15 декабря 1900 года
Последние три недели тянулись в муках нетерпения: я ожидал, когда же в мою мастерскую проведут электричество. Вел себя как ребенок, которому дали игрушку, но запретили играть. Установка Теслы была смонтирована в мастерской сразу, как только я привез ее из Маунт-Плезант, но пользоваться ею без электричества невозможно. Тысячу раз я перечитывал четкие инструкции мистера Элли! После моих частых напоминаний и настоятельных просьб Лондонская электрическая компания наконец-то выполнила необходимые работы.
С того дня я занят одними репетициями, все мои чаяния и помыслы направлены на то, чтобы освоить уникальный аппарат. Ниже приводится – в произвольной последовательности – перечень того, что я успел постичь.
Аппарат – в рабочем состоянии; по замыслу, он совместим с любым из ныне известных источников питания. Это означает, что я смогу гастролировать со своим иллюзионом и в Европе, и в США, и даже (Элли подчеркнул это в своей инструкции) в странах Азии.
Однако выступать с этим номером можно только там, где проведено электричество. В будущем, прежде чем согласиться на заключение контракта с тем или иным театром, мне придется проверять, выполняется ли это условие, равно как и некоторые другие, частично изложенные ниже.
Портативность. Я знаю, что Тесла сделал все от него зависящее, но аппаратура чертовски массивна. Теперь первостепенное значение приобретают такие вопросы, как планирование перевозок, распаковка и монтаж установки. Это означает, к примеру, что даже такая простая вещь, как переезд по железной дороге к месту гастролей, теперь обрастает невероятными сложностями – если, конечно, я собираюсь работать с аппаратом Теслы.
Технические испытания. Монтаж установки придется производить дважды. В первый раз – для рабочих испытаний, утром того дня, на который назначено представление, а во второй раз – перед самым выходом на сцену, когда главный занавес еще не поднят и зрители смотрят предыдущий номер. Милейший Элли в своих инструкциях советует, как провести испытания быстро и бесшумно, но даже при таких рекомендациях работа остается весьма трудоемкой. Она требует настойчивой практики и дополнительного штата ассистентов.
Планировка театра. Либо мне, либо Адаму Уилсону придется заранее производить разведку.
Ограждение сцены. Практически сооружение замкнутого павильона вполне осуществимо, хотя часто раздражает рабочих сцены, которые почему-то возомнили, что вправе требовать посвящения в «тайны ремесла». Но в моем случае не может быть и речи о том, чтобы разрешить посторонним наблюдать за моими действиями. А это значит, что подготовка к выступлению опять-таки потребует куда больше предварительной работы.
Демонтаж и упаковка аппаратуры после выступления – эти процедуры также сопряжены с риском. Пока они не отработаны, а вытекающие из них проблемы не решены – нельзя подписывать никаких контрактов.
Ох уж эта особая подготовка! Впрочем, тщательное планирование и отточенность действий всегда составляли неотъемлемую часть иллюзионного искусства, а я в этом деле отнюдь не новичок.
За это время я сделал только один небольшой шаг вперед. Всем своим иллюзионам фокусники дают названия, и под этими названиями трюки становятся известны зрителям. Например, «Три Грации», «Отсечение головы» – вот названия номеров иллюзионного жанра, популярных в наши дни. Борден, с присущим ему занудством, называет свой низкосортный вариант известного иллюзиона «Новой транспортацией человека» (я никогда в жизни не использовал это название, хотя и не гнушался некоторыми методами Бордена). Немного поразмыслив, я решил окрестить свой иллюзион «Яркий миг»; именно под этим названием он и прославится.
Воспользуюсь случаем, чтобы упомянуть также и о том, что в прошлый понедельник, 10 декабря, ко мне вернулась Джулия с детьми; теперь мы все живем вместе в Идмистон-Виллас. Им предстоит познакомиться с родовым поместьем Колдлоу-Хаус, когда мы поедем туда на Рождество.
