38
Десять часов спустя нам снова пришлось пристегнуться — ракета тормозила полных шестьдесят минут. Хотя большинство пилотируемых рейсов, по-видимому, прибывают на Луну в место под названием ЛС-1, мы должны были совершить посадку непосредственно в кратере Хевисайда.
Посадкой управляли дистанционно, так что нам смотреть снова было не на что; в грузовом отсеке не было окон. И всё же я знал, что мы садимся кормой вперёд; как пошутил Хесус на мысе Кеннеди, «способом, который назначили нам Господь и Роберт Хайнлайн», хоть я и не понял шутки.
Здесь был конец лунного дня, который длится — по-моему, Смайт об этом упоминал — две недели. Температура поверхности, по-видимому, была около ста градусов Цельсия — но это был сухой жар. Согласно доктору Портеру, которого на этот счёт проконсультировал Смайт, мы выдержим десять или пятнадцать минут такой жары, не говоря уж об ультрафиолетовом излучении, прежде чем могут начаться проблемы; отсутствие воздуха, разумеется, никак нам не мешало.
У грузовой ракеты не было шлюзовой камеры, лишь один люк, но его было довольно просто открыть изнутри; те же правила безопасности, что существуют для холодильников, похоже, распространяются и на космические корабли. Я распахнул створку люка наружу, и атмосфера, которую мы привезли с собой, вырвалась на свободу белым облаком.
Мы были внутри кратера Хевисайда; его гребень поднимался в отдалении. До ближайшего купола Верхнего Эдема отсюда было метров сто, и…
Должно быть, это он. Лунобус — серебристый кирпич с приделанными с двух сторон сине-зелёными топливными баками, лежащий на круглой посадочной платформе. Он соединялся с соседним зданием телескопическим туннелем.
Лунная поверхность была примерно в двенадцати метрах у меня под ногами — гораздо дальше, чем я бы решился прыгнуть при земной гравитации, но здесь это не должно быть проблемой. Я посмотрел на Карен и улыбнулся. Разговаривать мы не могли, поскольку не было воздуха. Но я изобразил губами слово «Джеронимо!», ступая за край люка.
Падение было плавным и, казалось, бесконечным. Когда я ударился о грунт — вероятно, то была первая пара кроссовок «найк», когда-либо касавшаяся лунной поверхности — взметнулось облачко серой пыли. Часть её пристала к моей одежде (вероятно, статическое электричество), но остальная тут же осела.
Внутри большого кратера было множество мелких: какие-то всего несколько сантиметров в поперечнике, другие — несколько метров. Я обернулся и взглянул на Карен.
Для женщины, которая совсем недавно была такой дряхлой, с протезом бедренной кости и, несомненно, жила в страхе сломать другое бедро, она вела себя весьма смело. Без малейших колебаний она повторила то, что только сделал я — шагнула из люка наружу и полетела вниз.
У неё в руках было что-то продолговатое… ну конечно! Она не забыла захватить «Нью-Йорк Таймс», свернув её в трубку. Было странно видеть, что в падении её волосы и одежда даже не шелохнулись, однако здесь не было сопротивления воздуха, чтобы произвести такой эффект. Я сделал несколько поспешных полушагов-полупрыжков в сторону, чтобы освободить ей место, и она приземлилась с широчайшей улыбкой на лице.
Небо над нашими головами было совершенно чёрным. Ни одной звезды не было видно помимо самого солнца, которое яростно сияло. Я протянул руку, и Карен ухватилась за неё, и мы пошли, подпрыгивая, к Верхнему Эдему, месту, которое, как предполагалось, мы никогда в жизни не увидим.
Габриэль Смайт оказался плотным мужчиной под шестьдесят, со светлыми волосами и румяным лицом. Он базировался в транспортной диспетчерской Верхнего Эдема — тесном, тускло освещённом помещении, заполненном экранами мониторов и светящимися панелями управления. Через широкое окно всего метрах в двадцати был виден лунобус, пристёгнутый к пассажирскому туннелю. Туннель занимал почти всё поле зрения, не давая нам заглянуть внутрь.
— Спасибо, что прилетели, — сказал Смайт, тряся мою руку. — Спасибо.
Я кивнул. Я не хотел быть здесь — по крайней мере, при таких обстоятельствах. Но, думаю, я чувствовал себя морально обязанным — несмотря на то, что я ничего не сделал.
— И, я вижу, вы привезли газету, — продолжал Смайт. — Превосходно! Итак, у нас есть видеофонная связь с лунобусом. Вот микрофон, вот здесь камера. Он заблокировал все камеры наблюдения в лунобусе, но мы можем видеть его через камеру видеофона, когда он выходит на связь, и он может видеть нас. Я собираюсь ему позвонить и сказать, что вы здесь. Он, по крайней мере, частично, ведёт себя разумно — выпустил одного из заложников. Чандрагупта сказал…
— Чандрагупта? — поражённо прервал его я. — Пандит Чандрагупта?
— Да. А что?
— Какое он к этому имеет отношение?
— Это он вылечил другого вас, — пояснил Смайт.
Мне хотелось хлопнуть себя по лбу, но это выглядело бы слишком театрально.
— Господи, ну конечно! А так же из-за него началась вся эта бодяга с судебным процессом. Он выписал свидетельство о смерти Карен Бесарян, которая умерла здесь.
— Да, да. Мы видели. Мы, разумеется, следим за ходом процесса. Излишне говорить, что мы вовсе ему не рады. Так вот, он говорит, что ваш, э-э…
— Кожура, — сказал я. — Я знаком с жаргоном. Моя кожура.
— Да. Он говорит, что ваша кожура будет страдать от сильных флуктуаций уровней нейротрансмиттеров в мозгу в течение, вероятно, ещё пары дней. Иногда он ведёт себя очень разумно, но временами становится чрезвычайно вспыльчив или превращается в параноика.
— Чёрт, — сказл я.
Смайт кивнул.
— Кто бы мог подумать, что будет легче скопировать мозг, чем вылечить его. Но в любем случае помните, что он вооружён и…
— Вооружён? — спросили мы с Карен в унисон.
— Да, да. У него горный пистолет — это такое альпинистское приспособление, стреляет металлическими штырями. Он запросто может кого-нибудь убить.
— Бог ты мой… — сказал я.
— Да уж, — согласился Смайт. — Ну ладно, я ему звоню. Не обещайте ему ничего, чего не можете дать, и старайтесь его не злить. Хорошо?
Я кивнул.
— Поехали, — сказал Смайт и нажал несколько кнопок на маленькой панели.
Телефон несколько раз пискнул; потом послышалось:
— Лучше бы у вас были хорошие новости, Гейб.
Изображение на экране видеофона было моим прежним лицом; я и забыл уже, как много седины было у меня в волосах. В его глазах было затравленное выражение, которого, как мне кажется, я раньше никогда не видел.
— Хорошие, Джейк, — сказал Смайт. Было странно слышать своё имя, когда обращаются не ко мне. — Очень хорошие. Твой… другой ты уже здесь, рядом со мной, в диспетчерской Нового Эдема. — Он жестом пригласил меня войти в поле зрения камеры, и я подчинился.
— Привет, — сказал я, и мой голос показался механическим даже мне самому. Я уже и забыл, как богат был мой настоящий — оригинальный — голос.
— Пффф, — сказал другой я. — Ты привёз газету?
— Да, — сказал я. Карен, держась за кадром, протянула её мне. Я поднял её к камере телефона, чтобы он смог увидеть дату и прочесть заголовки.
— Я, конечно, проверю её позже, но пока всё вроде в порядке; я верю, что ракета прибыла с Земли сегодня, и что ты — это, возможно, он.
— Открой иллюминатор на лунобусе, и ты увидишь ракету, — сказал я. — Она примерно в сотне метров и… сейчас прикину… должна быть видна с левого борта от тебя.
— И снайпер как раз только и ждёт, чтобы моё лицо появилось в иллюминаторе.
— Честное слово, Джейк, — вмешался Гейб. — На Луне нет снайперов.
— Если только он не прилетел с ним, — сказал другой Джек, указывая на меня. Я не помнил за собой такой паранойи. Мне это не нравилось.
Гейб посмотрел на меня. Он слегка приподнял плечи и немного вскинул светлые брови.
— Джейк, — мягко сказал я, — ты хотел меня видеть?
Лицо на мониторе кивнуло.
— Но как я узнаю, что ты — это правда ты?
— Это я.
— Нет. В лучшем случае — один из нас. Но в это тело может быть загружено любое сознание; то, что он внешне выглядит, как я, ещё не значит, что внутри у него мой мнемоскан.
— Ну так задай мне вопрос, — сказал я.
Он мог задать мне бесчисленное множество вопросов о вещах, которые лишь мы могли знать. Имя воображаемого друга моего детства, о котором я никому не рассказывал. Первая и единственная вещь, которую я подростком украл из магазина — портативная игровая приставка, которую мне просто невероятно хотелось иметь.
И я с удовольствием ответил бы на эти вопросы. Но он их задавать не стал. Нет, он выбрал тот, на который мне отвечать не хотелось. Было ли то из-за его извращённого желания унизить меня, хотя раскрытие этого факта причинило бы боль и ему, или он хотел показать мне, чтобы я объяснил это потом Смайту и остальным, как далеко он способен зайти — этого я определить не мог.
— Где именно, — спросил он, — мы находились, когда у отца случилось кровоизлияние в мозг?
Я посмотрел на Карен, потом снова в камеру.
— В его «берлоге».
— И что мы в этот момент делали?
— Джейк…
— Ты не знаешь, правда?
О, я знаю, я знаю.
— Не надо, Джейк.
— Смайт, если это опять какая-то лажа, я убью Гадеса — клянусь.
— Не делай этого, — сказал я. — Я отвечу. Отвечу. — Мне по-настоящему не хватало способности сделать глубокий, успокаивающий вдох. — Мы с ним ругались.
— О чём?
— Джейк, не надо. Ты слышал достаточно, чтобы понять, что я — это в самом деле я.
— О чём? — требовательно повторил другой я.
Я закрыл глаза и, не открывая их, тихо проговорил:
— Меня поймали за пользованием поддельным удостоверением личности. Мы кричали друг на друга, и он свалился прямо у меня на глазах. Ссора со мной и стала причиной кровоизлияния у него в мозгу.
Я почувствовал руку Карен у себя на плече. Она слегка его сжала.
— Ну надо же, — сказал другой я. — Добро пожаловать на Луну, братец.
— Я хотел бы посетить это место при других обстоятельстваз, — сказал я, открывая, наконец, глаза.
— Я тоже. — Он помолчал. — Кто это? Ещё один мнемоскан?
— Друг.
— Хмм. Ого — да это же Карен, нет? Я видел по телевизору. Карен Бесарян.
— Здравствуйте, Джейк, — сказала она.
— Вы, должно быть, знаете, что ваш кожура умерла — это стало известно в ходе процесса, правда? Что вы здесь делаете?
— Я прилетела с Джейком, — сказала Карен. — Он… мы…
— Что?
Я взглянул через плечо на Карен. Она легко двинула плечами и сказала:
— Мы любовники.
Биологический я был потрясён.
— Что?
— Не можете себе такого представить? — спросила Карен. — Ваша копия — и с такой старой женщиной? Вы знаете, я помню, как мы познакомились на презентации.
Другой Джейк на мгновение смешался, потом сказал:
— Да. Конечно, вы помните.
— Возраст не имеет значения, — сказала Карен. — Не для меня. И не для Джейка.
— Я — Джейк, — сказал биологический я.
— Нет, не вы. Не юридически. Не более, чем женщина, которая здесь умерла, была мной.
Я видел, что Гейб и остальные занервничали, но никто не стал останавливать Карен. А другой я так вообще как будто обрадовался.
— Давайте-ка проясним: вы двое — мнемоскан Карен и мнемоскан Джейк — вы вместе, да? Пара?
— Да.
— Из чего следует… из чего следует, что ты, Джейк — ты не с Ребеккой?
Я удивился.
— С Ребеккой? С Ребеккой Чонг?
— Мы знаем другую Ребекку? Да, конечно Ребекка Чонг!
— Нет, нет. Мы с ней… она… она не очень хорошо восприняла мою трансформацию. И, кстати, Ракушка тоже… Ребекка сейчас за ней присматривает.
Его лицо озарилось настоящей улыбкой.
— Отлично. Отлично. — Он посмотрел на меня, потом на Карен, и едва ли не со смехом сказал: — Я надеюсь, что вы будете вдвоём очень счастливы.
— Ни к чему над нами глумиться, — резко сказала Карен.
— О, вовсе нет, вовсе нет, — сказал другой я с преувеличенной любезностью, — я говорю совершенно искренне. — Но потом посерьёзнел. — Так или иначе, я следил за вашими юридическими перипетиями, Карен. Вполне возможно, что вы оба потеряете права личности.
— Мы ничего не потеряем, — так же резко отозвалась Карен. — Мой Джейк — не какой-нибудь местоблюститель, приглядывающий за вашей жизнью, пока вы не будете готовы забрать её назад. Он продолжил её, живя собственной жизнью — со мной. И мы не собираемся идти на попятный.
Моё биологическое эго было, казалось, несколько обескуражено напором Карен.
— Я… э-э…
— Так что, как вы видите, — продолжила Карен, — речь идёт не о вас и ваших желаниях. У моего Джейка теперь собственная жизнь. Новые друзья. Новые отношения.
— Но это я — настоящий!
— Чушь собачья, — ответила Карен. — Чем вы можете это доказать?
— Только я… только у меня есть…
— Что? Душа? Вы думаете, тут всё дело в душе? Нет никакой души. Поживите с моё и узнаете. Увидите, как люди увядают, день за днём, год за годом, пока от них не остаётся ничего. Душа! Картезианская чепуха. Нет в вас никакой магической неощутимой части. Всё, что вы есть — это физический процесс, процесс, который может быть, и был безупречно воспроизведён. У вас нет ничего — ничего — чего бы не было у этого Джейка. Душа? Хватит молоть чушь!
— Ты знаешь, что она права, — мягко сказал я. — Раньше ты никогда не верил в душу. Когда мама говорила о том, что папина душа всё ещё там, в том разрушенном мозгу, тебе было жаль её не из-за того, что случилось с папой, а из-за того, что она заблуждалась. Ты именно так об этом и думал, этим самым словом; ты это знаешь, и я это знаю. Заблуждалась.
— Да, но…
— Но что? — спросил я. — Ты хотел сказать, что теперь всё по-другому? Что ты достиг какого-то просветления?
— Ты…
— Если кто и должен был начать смотреть на вещи по-другому, — сказал я, — так это я. Собственно, я и начал — я теперь вижу все цвета. И я знаю, что ничего во мне не пропало. Мой разум — идеальная, идеальная копия твоего.
— Ты бы не смог узнать, если бы чего-то не хватало, — сказал он.
— Конечно смог бы, — вмешалась Карен. — Когда стареешь, то болезненно осознаёшь все те вещи, что ускользают от тебя. Чувства притупляются, становится труднее что-то вспомнить. Вы знаете совершенно точно, что у вас было до того, как вы это потеряли.
— Она права, — сказал я. — Я совершенно цельный. И так же, как и ты, хочу жить своей жизнью.
