37
Видеофон лунобуса снова пискнул.
— Всё в порядке, — сказал Габриэль Смайт, как только я принял звонок. — Всё в порядке. Он уже летит. Джейкоб Салливан уже летит сюда.
— Грузовой ракетой? — спросил я.
— Да. Сейчас он на пути к Флориде.
— Когда он будет здесь?
— Через четырнадцать часов.
— Ну, значит, нам особенно нечего делать, пока он сюда не доберётся, верно? — сказал я.
— Вы видите, что мы идём вам навстречу, — сказал Смайт. — Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы вам помочь. Но четырнадцать часов — это долгий срок. Вам нужно поспать.
— Я так не думаю. Я вполне способен не поспать одну ночь. И у меня есть таблетки. Спросите доктора Ын. Я сказал ей, что страдаю от постоянной сонливости, и она дала мне какой-то стимулятор.
— И всё же, — сказал Смайт, — через четырнадцать часов всё только станет сложнее. А контролировать троих слишком хлопотно. Вы не думаете, что одного можно бы было отпустить? Скажем, в качестве жеста доброй воли?
Я подумал об этом. Строго говоря, мне, вероятно, вообще не нужны заложники — в конце концов, я мог уничтожить весь Верхний Эдем, просто взорвав лунобус. И Смайт был прав: трое — это и правда слишком много, чтобы эффективно контролировать. Но мне не хотелось менять никаких параметров.
— Я так не думаю, — ответил я.
— Ну же, Джейк. Ведь вам же будет проще следить за двумя людьми вместо трёх. Или за одним…
— Не испытывайте судьбу, Гейб, — сказал я.
— Ладно, ладно. Но одного-то заложника вы можете отпустить?
Чёрт, три — это действительно многовато. Плюс, совсем скоро мне их придётся кормить.
— Вы, вероятно, хотите вернуть Брайана Гадеса, — сказал я. — Его я не отдам.
— Мы примем любого, кого вы решите отпустить, Джейк. Выбор за вами.
Я осмотрел свою команду. Гадес сидел с решительным выражением на круглом лице. Хлоя Хансен выглядела смертельно напуганной; мне даже захотелось как-то её успокоить. Я отключил телефон.
— А вы? — спросил я Акико Утияму. — Вы хотите уйти?
— Хочешь, чтобы я умоляла? — спросила она. — А вот хрен тебе.
Я опешил.
— Я… я стараюсь хорошо с вами обращаться.
— Да ты на нас срать хотел, сучий ты сын. Не говоря уж про всех наших близких.
— Я собирался вас отпустить.
— Собирался. Великодушный тиран.
— Нет, то есть, если вы…
— Так отпусти меня. Или не отпускай. Но не жди, что я скажу тебе за это долбаное спасибо.
— Ладно, — сказал я. — Можете идти. Активируйте шлюз.
Акико секунду смотрела на меня — выражение её лица не изменилось.
— Но когда вернётесь домой, — добавил я, — вымойте рот с мылом.
Она поднялась с кресла, в котором сидела, и пошла к шлюзу. Я дождался, пока она закончит шлюзование, потом вернулся к видеофону.
— Смайт, — сказал я.
Пауза.
— Смайта сейчас нет, — ответил голос женщины-диспетчера.
— И где же он?
— В туалете.
Везучий чёрт. Интересно, это правда, или они опять пытаются меня надуть.
— Ладно, скажите ему, что я только что послал ему подарочек.
Грузовой отсек ракеты имел форму цилиндра высотой метра три и диаметром примерно метр. По сравнению с ним третий класс казался роскошным.
— Как… э-э… вы хотели бы расположиться? — спросил Хесус Мартинес, мускулистый лысый мужчина, надзирающий за погрузкой.
Я посмотрел на Карен. Она вскинула брови, оставляя это на моё усмотрение.
— Лицом к лицу, — сказал я. — Окон нет, так что смотреть будет особо не на что.
— Света тоже не будет, — сказал Хесус, — когда задраят люки.
— А вы не можете дать с собой нам этих светящихся штук? — спросил я. — Люцифериновых, или как их?
— Думаю, можно, — ответил Хесус. — Но каждый грамм стоит денег.
— Запишите на мой счёт, — сказала Карен.
Хесус кивнул.
— Как скажете, миссис Бесарян. — Он велел стоящему рядом с ним человеку принести световых палочек, потом, снова повернувшись к нам, сказал: — Вы ведь понимаете, что нам придётся пристегнуть вас на первый час, когда ракета будет разгоняться с постоянным ускорением. Но потом вы сможете отстегнуться, если пожелаете. Как видите, мы уже выстлали внутреннюю поверхность грузового отсека смягчающим материалом. Ваши тела прочны, но старт будет тяжёлым.
— Это нормально, — сказал я.
— Хорошо, — ответил Хесус. — Сейчас время Т минус шестьдесят минут. Давайте устраиваться.
Я вошёл в вертикальный цилиндр грузового отсека и прислонился к закругляющейся стене напротив входа. Потом я развёл в стороны руки, приглашая Карен к себе в объятия. Она тоже вощла в отсек и обхватила меня. Почему бы нам так и не лететь, обнявшись? Конечности у нас не затекают.
Хесус и двое его помощников немного подвигали нас и пристегнули.
— Такие, как вы, искусственные тела — это, возможно, будущее пилотируемой космонавтики, — сказал Хесус, не прерывая работы. — Никакого жизнеобеспечения, и о длительных перегрузках беспокоиться не нужно.
Тот, кого Хесус отправлял за световыми палочками, вернулся.
— Они светят по четыре часа каждая, — сказал он, переламывая одну и встряхивая; она залила помещение светом… зелёным, полагаю, то был оттенок зелёного цвета. — У вашего брата нормальное ночное зрение?
— Более чем нормальное, — ответил я.
— Тогда вам будет достаточно одной за раз, но на всякий случай вот ещё.
Он засунул их в сетчатый карман, закреплённый на стене грузового отсека, где Карен легко могла их достать.
— Да, и её одно, — сказал Хесус. Он протянул мне нечто такое, чего я не видел уже очень-очень давно.
— Газета? — спросил я.
— Сегодняшняя «Нью-Йорк Таймс», — ответил он. — Ну, по крайней мере, первая страница. Они печатают тысячу экземпляров ежедневно, на бумаге, для Библиотеки Конгресса и нескольких чудаков, готовых платить по тысяче баксов за печатный экземпляр.
— Ага, — сказал я, — слышал о таком. Но зачем это мне?
— Таковы были инструкции от парней на Луне. Это поможет вам доказать, что вы прилетели с Земли; никаким иным способом, кроме как грузовой ракетой, газета не могла добраться до Луны за двенадцать часов.
— О, — сказал я.
Хесус запихнул газету в другой сетчатый карман.
— Всё готово? — спросил он.
Я кивнул.
— Да, — сказала Карен.
Он улыбнулся.
— Мой вам совет: не говорите о религии, политике или сексе. Ни к чему затевать спор в ситуации, когда вам друг от друга никуда не деться.
С этими словами он захлопнул изогнутую дверь грузового отсека, и мы остались одни.
— Ты в порядке? — спросил я Карен. Мои искусственные глаза адаптировались к полутьме быстрее биологических; опять же, наверное, благодаря различиям между электроникой и химическими реакциями.
— Мне хорошо, — ответила она; это прозвучало вполне искренне.
— Кстати, ты раньше летала в космос?
— Нет, хотя всегда хотела. Но к тому времени, когда начал развиваться космический туризм, мне уже было под шестьдесят, и доктор меня отговорил. — Пауза. — Как хорошо больше не беспокоиться об этом.
— Двенадцать часов, — сказал я. — Это может показаться вечностью, если нельзя заснуть. А мы ведь даже не можем эмоционально расслабиться. В смысле, что там на Луне вообще происходит?
— Они вылечили другого тебя. Если бы у тебя этой болезни не было, значит…
Я чуть-чуть качнул головой.
— Это врождённый дефект. Можно называть вещи своими именами.
— Ну, если бы у тебя его не было, ты бы не пошёл на мнемосканирование в таком возрасте.
— Я… прости, Карен, я не критикую твой выбор, но, в общем, если бы у меня не было этого врождённого дефекта, я не уверен, что вообще стал бы этим заниматься. Я никогда не стремился обмануть смерть. Я лишь не хотел, чтобы меня обманули, лишив нормальной жизни.
— Когда я была в твоём возрасте, я вообще не задумывалась о том, чтобы жить вечно, — сказала Карен. А потом её тело немного сдвинулось, словно чуть-чуть сжавшись. — Прости; я не должна была так говорить, да? Я не хочу, чтобы ты комплексовал из-за нашей разницы в возрасте. Но это правда. Когда впереди ещё десятки лет жизни, они кажутся такими долгими. Всё относительно. Ты читал Рэя Бредбери?
— Кого?
— Вздох. — Она снова произнесла слово, а не изобразила звук. — Когда я была подростком, он был одним из моих любимых писателей. Один из его рассказов начинается, когда он — или его персонаж; уж мне-то как писателю не стоило бы смешивать автора и его героя — вспоминает свои школьные годы. Он говорит: «Представьте себе лето, которое никогда не кончится». Школьные летние каникулы! Всего два коротких месяца, но когда ты молод, они кажутся бесконечными. Однако когда тебе восемьдесят и доктор говорит, что тебе осталось всего несколько лет, то годы, даже десятилетия уже не кажутся достаточно долгими, чтобы переделать всё, что тебе хочется.
— Ну, я… ох ты ж…!
Двигатели взревели. Нас с Карен крепко потянуло вниз, к полу грузового отсека. Рёв ракетных двигателей был слишком силён, чтобы можно было разговаривать, так что мы просто слушали. У наших искусственных ушей были встроенные предохранители; шум не мог нам повредить.
Тем не менее, он был невероятно громким, и трясло корабль немилосердно. Через некоторое время раздался громкий лязг — как я предположил, отсоединились фермы, не дававшие ракете начать своё полёт вверх. Мы с Карен поднимались на орбиту быстрее, чем кто-либо из людей до нас.
Я крепко сжимал её, и она так же крепко сжимала меня. Становилось понятно, какие части моей анатомии были лишены сенсоров. Мне казалось, я должен был ощутить, как стучат зубы, но этого не было. И спина наверняка должна болеть от сжатия нейлоновых колец, которыми переложены мои титановые рёбра, однако ощущений, с этим связанных, также не было.
Однако от громоподобного рёва было никуда не спрятаться, и я чувствовал огромный вес, навалившийся на меня сверху. Становилось жарко, но не слишком — грузовой отсек был хорошо изолирован. И всё вокруг было облито зеленоватым светом световой палочки.
Рёв двигателей не утихал целый час; огромное количество топлива было сожжено, чтобы вывести нас на быструю орбиту к Луне. Однако в конце концов двигатели замолчали, и я впервые осознал смысл выражения «оглушительная тишина». Контраст был абсолютным — между самым громким звуком, который могли воспринять мои уши, и полным его отсутствием.
Я видел лицо Карен в нескольких сантиметрах от моего лица. Оно было в фокусе — искусственная оптика более гибкая, чем натуральная. Она кивнула, словно чтобы показать мне, что с ней всё хорошо, и мы оба наслаждались тишиной ещё какое-то время.
Но было и большее удовольствие, чем избавление от шума.
Возможно, будь я по-прежнему биологическим, я бы заметил это сразу: еда попыталась бы вернуться из желудка в пищевод, или забеспокоилось бы внутреннее ухо. Могу себе представить, почему биологических людей в такой ситуации может начать тошнить. Но для меня это было просто прекращением ощущения, что меня что-то тянет вниз. У нас было не так много свободного места — но астронавтам «Аполло», я уверен, тоже казалось поначалу, что у них нет места, пока не исчезла сила тяжести. Я расстегнул пряжки привязных ремней, оттолкнулся от пола и медленно пролетел метр, отделявший меня от потолка.
Карен радостно засмеялась, двигаясь без усилий в крошечном пространстве.
— Как здорово!
— Божественно! — согласился я, сумев выставить руку, чтобы избежать удара головой о выстланный мягким потолок — хотя, сообразил я, термины «пол» и «потолок» сейчас потеряли всякое значение.
Карен удалось развернуться — её синтетическое тело было короче моего и, в конце концов, она когда-то была балериной — знала, как выполнять сложные движения. Что касается меня, то я сумел изогнуться дугой вдоль цилиндрической стенки, расположившись перпедикулярно своему предстартовому положению.
Это возбуждало. Я вспомнил слова Хесуса на стартовой площадке о том, как идеально подходят люди с искусственными телами для исследований космоса. Возможно, он прав, и…
Тут я почувствовал, как мне в лицо попало что-то мягкое и скомканное.
— Что за…?
Мне понадобилась секунда, чтобы разглядеть, что это, в тусклом зелёном свете, тем более что световая палочка сейчас была позади Карен, то есть её тело отбрасывало на меня причудливую тень. Предмет, что попал мне в лицо, был блузкой Карен.
Я поглядел вниз… в сторону… вверх… в общем, на неё.
— Давай же, Джейк, — сказала она. — Другого такого шанса может и не быть.
Я вспомнил, когда мы делали это в прошлый раз — из-за вызванных процессом стрессов мы с тех пор даже не пробовали.
— Но…
— Домой мы наверняка будем возвращаться регулярным рейсом, — сказала Карен, — с кучей других людей. Но сейчас нам выпала возможность, какой больше может никогда не выпасть. Плюс, в отличие от других людей, мы можем не беспокоиться насчёт синяков.
Её лифчик уже плыл в моём направлении, словно чайка в изумрудном сумраке. Это было… возбуждающе — смотреть, как она изгибается и складывается вдвое, стягивая с себя трусики.
Я поймал лифчик, свернул его и отправил в полёт по такой траектории, где он не будет мешаться, а потом принялся снимать рубашку, которая тут же вздыбилась вокруг меня, как только я расстегнул пуговицы. Следующим был ремень — плоский летающий угорь. А затем мои трусы воспарили и присоединились к снятым Карен.
— Ну ладно, — сказал я ей. — Давай посмотрим, получится ли у нас стыковка…
