ГЛАВА XXIX

Я остановился у входа в стойло, если можно было так назвать то место, где стояли кони вместе с козами, птицей, свиньями и коровами, — под одной крышей с жилым домом; но, впрочем (утонченность, неведомая прочим жителям деревни и приписываемая, как я узнал позднее, непомерной спеси Джини Мак-Алпайн, нашей хозяйки), это помещение имело отдельный вход, помимо того, которым пользовались ее двуногие постояльцы. При свете факела я разобрал следующие строки, написанные на сыром, скомканном и грязном клочке бумаги и адресованные: «Мистеру Ф.О., молодому саксонскому джентльмену, в его почтенные руки». Письмо гласило:

«Сэр, коршуны вылетели на охоту, так что я не могу свидеться с вами и моим уважаемым родичем, б. Н. Д., в клахане Эберфойл, как я намеревался. Прошу вас по возможности избегать излишнего общения с теми, кого вы тут застанете: это чревато неприятностями. Особе, которая передаст вам письмо, можно довериться; она проводит вас в то место, где я, с Божьей помощью, смогу безопасно встретиться с вами, если вы и мой родич захотите навестить мой бедный дом, где я, назло врагам, могу оказать все то гостеприимство, какое оказывает шотландец, и где мы торжественно выпьем за здоровье некоей Д.В. и потолкуем об известных вам делах, в которых надеюсь посодействовать вам. Засим остаюсь, как говорится между джентльменами, готовый к услугам

Р.М.Г».

Я был сильно огорчен содержанием письма: оно, очевидно, отдаляло и место и срок той помощи, которую я рассчитывал получить от Кэмбела. Но все же утешительно было знать, что он по-прежнему готов мне помочь, а без него я не надеялся вернуть бумаги отца. Поэтому я решил следовать его наставлениям и, соблюдая всемерную осторожность по отношению к постояльцам, при первом же удобном случае добиться от хозяйки указаний, как мне увидеться с этой загадочной личностью.

Ближайшей моей задачей было разыскать Эндрю Ферсервиса. Несколько раз я окликал его по имени, заглядывал во все углы стойла, рискуя поджечь строение, — и поджег бы, если бы две-три охапки сена и соломы не тонули в изобилии мокрой подстилки и навоза. Наконец на мои настойчивые призывы: «Эндрю Ферсервис! Эндрю! Болван! Осел! Где ты?» — прозвучало еле слышное «Здесь!», такое заунывное, точно и впрямь стонал сам Брауни. Я пошел на голос и пробрался в угол хлева, где, притулившись за бочкой с перьями всех птиц, погибших на благо обществу в течение последнего месяца, сидел отважный Эндрю. Отчасти силой, отчасти приказаниями и уговорами я заставил его выйти на свежий воздух. Первые слова его были:

— Я честный человек, сэр.

— Какой дьявол спрашивает о вашей честности? — сказал я. — И на что она сейчас далась? Мне надо, чтоб вы пошли и прислуживали нам за ужином.

— Да, — повторил Эндрю, едва ли понимая толком, что я ему говорю, — я честный человек, сколько бы мистер Джарви ни порочил меня. Правда, я, как и многие грешники, слишком привержен душою к миру и благам мирским, но все же я честный человек, и хоть я говорил, что брошу вас на болоте, но на самом деле, видит Бог, я совсем не собирался вас бросать и говорил просто так — как люди, когда торгуются, мелют всякий вздор, чтобы выговорить побольше в свою пользу. Я очень люблю вашу честь, даром что вы молоды, и не расстался бы с вами так легко.

— К чему вы клоните, черт возьми? — перебил я. — Ведь, кажется, все много раз улаживалось к вашему удовольствию. Или нет? Неужели вы каждый час будете ни с того ни с сего грозить мне уходом?

— Да, но до сих пор я говорил о расчете только для фасона, — ответил Эндрю, — а теперь дело серьезное. Ни за какие блага в мире не поеду я с вашей честью ни шагу дальше; а послушали бы вы моего глупого совета, так вы бы и сами решили, что лучше отступиться от своего слова, чем продолжать путь. Я искренне вас уважаю, и я уверен, вас и друзья похвалили бы, когда бы вы оставили шалые затеи и зажили спокойно и разумно. Я никак не могу сопровождать вас дальше, даже если бы знал, что без проводника и советника вы заплутаетесь и погибнете в пути. Ехать в страну Роб Роя — значит просто искушать провидение.

— Роб Роя? — повторил я с удивлением. — Я с таким не знаком. Что это за новые плутни, Эндрю?

— Тяжело, — молвил Эндрю, — очень тяжело, когда человек говорит святую правду, а ему не верят, и только потому, что раз-другой он сказал лишнее и немного приврал по нужде. Вам не к чему спрашивать, кто такой Роб Рой, — свирепейший грабитель и разбойник (прости Господи! Нас, надеюсь, никто не слышит), — раз у вас лежит в кармане его письмо. Я слышал, как один из молодцов просил эту чертову каргу, нашу хозяюшку, передать вам записку. Они думали, что я не понимаю их тарабарщину; говорить по-ихнему я и впрямь не горазд, но когда другие говорят при мне, могу разобрать, о чем идет речь. Я не думал вам об этом докладывать, но со страху иной раз выложишь многое, что лучше б держать про себя. Ох, мистер Фрэнк, все сумасбродство вашего дяди и все бесчинства его сыновей ничто перед этим! Пейте мертвую, как сэр Гилдебранд; начинайте каждое Божье утро чаркой водки, как сквайр Перси; затевайте драки, как сквайр Торнклиф; распутничайте с девчонками, как сквайр Джон; играйте, как Ричард; вербуйте души папе и дьяволу, как Рэшли; блудите, бесчинствуйте, нарушайте воскресный отдых и служите папе, как все они вместе, — но — Боже милостивый! — пожалейте свою молодую жизнь, не ездите к Роб Рою!

Тревога Эндрю была слишком искренней, я не мог заподозрить его в притворстве. Но я сказал ему только, что намерен заночевать здесь, в корчме, и хочу, чтоб он присмотрел за конями. А что до всего остального, то я приказываю ему соблюдать строжайшее молчание о предмете его беспокойства; сам же он может положиться, что я не пойду на опасное дело, не приняв надлежащих мер. Он с сокрушенным видом побрел за мною в дом, процедив сквозь зубы:

— Надо б о людях сперва позаботиться, потом уже о лошадях: у меня за весь день не было во рту ничего, кроме жесткой ножки старой болотной курицы.

Гармоническое согласие в обществе, по-видимому, несколько нарушилось, пока меня не было, потому что я застал мистера Галбрейта и моего друга бэйли в разгаре спора.

— Не желаю слушать такие речи, — говорил мистер Джарви, когда я вошел, — ни о герцоге Аргайле, ни о Кэмбелах. Герцог — достойный человек и большой государственный ум, он гордость своей страны, друг и покровитель глазговской торговли.

— Я ничего не скажу против Мак-Каллумора и Слиох-нан-Диамида, — усмехнулся малорослый горец. — Я живу по ту сторону Гленкро, так что мне не приходится ссориться с Инверэри.

— Наш лох никогда не видел лимфады Комилов , — сказал высокий горец. — Я могу говорить, что думаю, никого не опасаясь. Я ставлю Комилов не выше, чем Кованов, и можете передать Мак-Каллумору, что Аллан Иверах это сказал. Отсюда до Лохоу — кричи, не докричишься.

Мистер Галбрейт, на которого многократные тосты уже оказывали свое действие, с силой хлопнул ладонью по столу и сказал сурово:

— За этой семьей — кровавый долг, и когда-нибудь она его заплатит. Кости верного и доблестного Грэма давно вопиют в гробу о мести герцогам Обмана и их приспешникам. В Шотландии если было предательство, в нем всегда замешан был кто-нибудь из Комилов; и теперь, когда победила неправая сторона, кто, как не Комилы, ратует за полное принижение правой? Но такой порядок долго не простоит, и придет пора наточить железную деву , чтоб рубить головы кому надо. Я надеюсь увидеть, как старая, ржавая красотка примется опять за кровавую жатву.

— Стыдно вам, Гарсхаттахин! — воскликнул бэйли. — Стыдно, сэр! Зачем говорить такие вещи в присутствии блюстителя закона и нарываться самому на неприятности? Как вы предполагаете содержать семью и расплачиваться с кредиторами (со мною и с другими), если вы и впредь будете вести такую безрассудную жизнь, которая непременно навлечет на вас кару закона к большому ущербу для всех, кто с вами связан?

— Черт побери моих кредиторов, — возразил доблестный Галбрейт, — и вас заодно, если вы из той же породы! Говорю вам, скоро водворится другой порядок, и Комилы не будут у нас так высоко заносить голову и посылать своих собак туда, куда не смеют сунуться сами; не будут покрывать воров, и убийц, и гонителей, поощряя их разорять и грабить более достойных людей и более честные кланы, чем их собственный.

Мистер Джарви был весьма расположен продолжать спор, но вкусный запах тушеной оленины, которую хозяйка в ту минуту поставила перед нами, оказался таким могущественным примирителем, что бэйли с великим рвением склонился над тарелкой, предоставив новым знакомцам вести прения между собой.

— Истинная правда, — сказал высокий горец, которого, как я узнал, звали Стюартом, — нам не надо было бы хлопотать и трудиться, устраивать тут совещания о том, как бы нам расправиться с Роб Роем, если бы Комилы не укрывали его. Я вышел раз на него с отрядом в тридцать человек из нашего клана — с Гленфинласами и кое с кем из Аппинов. Мы гнали Мак-Грегоров, как гонят оленя, пока не дошли до Гленфаллохской земли, и тут Комилы поднялись и не дали нам продолжать преследование, так что все наши труды пропали даром. А я дорого дал бы, чтоб еще раз оказаться так близко от Роб Роя, как в тот день!

Как нарочно, каждый предмет, затронутый воинственными джентльменами, давал моему другу бэйли повод к обиде.

— Простите, если я выскажу прямо свое мнение, сэр, но вы, пожалуй, сняли бы с себя последнюю рубаху, чтоб находиться так далеко от Роба, как сейчас. Честное слово, мой раскаленный резак ничто в сравнении с его палашом.

— Уж лучше бы вы не поминали свой резак, или, ей-богу, я заставлю вас проглотить ваши слова и дам в придачу отведать холодной стали, чтоб они навсегда застряли в вашем горле! — И, смерив бэйли недобрым взглядом, горец положил руку на кинжал.

— Не будем заводить ссоры, Аллан, — сказал его малорослый товарищ.

— Если джентльмен из Глазго питает уважение к Роб Рою, мы, может быть, сегодня ночью покажем ему его героя в кандалах, а поутру он увидит его пляшущим на веревке: слишком долго наша страна терпела от него, и песня его спета. Пора нам, Аллан, идти к нашим ребятам.

— Погодите, Инверашаллох, — сказал Галбрейт. — Помните, как это говорится. «Месяц светит», — сказал Беннигаск. «Еще по пинте», — ответил Лесли. Не вредно б и нам распить еще по чарке.

— Довольно мы выпили чарок! — возразил Инверашаллох. — Я всегда готов распить кварту асквибо или водки с порядочным человеком, но черт меня подери, если я выпью лишнюю каплю, когда наутро предстоит дело. И, по моему скромному разумению, Гарсхаттахин, вам пора подумать о ваших всадниках и привести их сюда, в клахан, до рассвета, чтобы нам не ударить лицом в грязь.

— Какого дьявола вы так спешите? — сказал Гарсхаттахин. — Обед и обедня еще никогда не мешали делу. Предоставили бы мне всем распоряжаться, я б ни за что не стал звать вас из ваших горных трущоб нам на подмогу. Гарнизон и наши собственные всадники без труда изловили бы Роб Роя. Вот эта рука, — сказал он, сжав кулак, — повалила б его наземь и не просила бы у горца помощи.

— Что ж, вы могли бы нас и не тревожить, — сказал Инверашаллох. — Я не прискакал бы сюда за шестьдесят миль, когда бы за мной не послали. Но, с вашего позволения, я посоветовал бы вам придержать язык, если вы желаете успеха. Над кем гроза, тому, говорят, долго жить; так и с тем, кого нам с вами называть излишне. Птицу не изловишь, кидая в нее шапкой. И так уже джентльмены узнали многое, чего бы им не довелось услышать, если б водка не была слишком крепкой для вашей головы, майор Галбрейт. Нечего вам заламывать шляпу и заноситься передо мной, любезный, потому что я этого не потерплю.

— Я уже сказал, — произнес Галбрейт с торжественной пьяной спесью, — я уже сказал, что этой ночью я больше не буду ссориться ни с гладким сукном, ни с тартаном. Когда исполню служебный долг, я охотно подерусь и с вами и с любым горцем или горожанином, но пока долг не выполнен — ни за что! Однако пора бы явиться сюда красным курткам. Если бы требовалось напакостить королю Иакову, нам не пришлось бы их долго ждать, а когда нужно оградить спокойствие страны, они, как добрые соседи, не волнуются.

Он еще не договорил, как мы услышали мерный шаг пехотного отряда, и в комнату вошел офицер, за которым следовали два-три ряда солдат. Офицер заговорил на чистом английском языке, который приятно ласкал мой слух, уже привыкший к разнообразным говорам Верхней и Нижней Шотландии:

— Вы, я полагаю, майор Галбрейт, командир эскадрона леннокской милиции, а эти два горца — те шотландские джентльмены, с которыми я должен встретиться на этом месте?

Те ответили утвердительно и предложили офицеру закусить и выпить, но он отклонил приглашение:

— Я и так опоздал, джентльмены, и хочу наверстать упущенное время. Мне дан приказ на розыск и арест двух лиц, виновных в государственной измене.

— Здесь мы умываем руки, — сказал Инверашаллох. — Я пришел сюда со своими людьми воевать с рыжим Мак-Грегором, убившим моего семиюродного брата Дункана Мак-Ларена из Инверненти , но я не желаю трогать честных джентльменов, разъезжающих по своим личным делам.

— И я не желаю, — подхватил Иверах.

Майор Галбрейт принял торжественный вид и, предварив свою речь икотой, заговорил в таком смысле:

— Я ничего не скажу против короля Георга, капитан, ибо случилось так, что я уполномочен действовать от его имени. Но если одна служба хороша, это не значит, сэр, что другая плоха, и для многих имя «Иаков» звучит не хуже, чем имя «Георг». Один — король, сидящий на престоле, другой — король, который по праву мог бы сидеть на престоле; по-моему, честный человек может и должен соблюдать верность им обоим, капитан. Но пока что я разделяю мнение лорда-наместника, как подобает офицеру милиции и доверенному лицу, а говорить о государственной измене — значит терять напрасно время: меньше будешь говорить, скорее сделаешь дело.

— С грустью смотрю, на что вы употребили ваше время, сэр, — ответил англичанин (и в самом деле, в рассуждениях честного джентльмена чувствовался сильный привкус выпитых им напитков), — а хотелось бы, сэр, чтобы вы при таких серьезных обстоятельствах распорядились им иначе. Я посоветовал бы вам поспать часок. Джентльмены тоже из вашей компании? — добавил он, глядя на бэйли и на меня.

Занятые уничтожением ужина, мы даже и не оглянулись на офицера, когда он вошел.

— Путешественники, сэр, — сказал Галбрейт, — мирные люди — плавающие и путешествующие, как значится в молитвеннике.

— Согласно предписанию, — сказал капитан, взяв светильник, чтоб лучше нас разглядеть, — я должен арестовать одного пожилого и одного молодого человека, и мне кажется, эти джентльмены подходят под приметы.

— Осторожней, сэр, — сказал мистер Джарви. — Ни ваша красная куртка, ни шляпа с галуном не защитят вас, если вы нанесете мне оскорбление. Я вас привлеку к двойной ответственности: за клевету и за неправильный арест. Я свободный гражданин и член магистрата города Глазго; меня зовут Никол Джарви, как звали до меня моего отца. Я бэйли и с гордостью ношу это звание, а мой отец был деканом.

— Он был пуританским псом, — сказал майор Галбрейт, — и сражался против короля у Босуэл-бриджа.

— Он платил по своим обязательствам, мистер Галбрейт, — сказал бэйли, — и был честнее той особы, которую носят ваши ноги.

— Некогда мне слушать разговоры! — сказал офицер. — Я решительно должен буду задержать вас, джентльмены, если вы не предъявите свидетельства, что вы — верноподданные короля.

— Я требую, чтоб меня препроводили к каким-либо гражданским властям, — сказал бэйли, — к шерифу или мировому судье. Я не обязан отвечать каждой красной куртке, которая вздумает докучать мне вопросами.

— Хорошо, сэр, я буду знать, как мне с вами обойтись, если вы не захотите говорить. А вы, сэр? — обратился он ко мне. — Как ваше имя?

— Фрэнсис Осбалдистон, сэр.

— Как, сын Гилдебранда Осбалдистона из Нортумберленда?

— Нет, сэр, — перебил бэйли, — сын великого Уильяма Осбалдистона из торгового дома «Осбалдистон и Трешем» на Журавлиной улице в Лондоне.

— Боюсь, сэр, — сказал капитан, — ваше имя только усиливает подозрение против вас. Я вынужден потребовать, чтоб вы передали мне все находящиеся при вас документы.

Я заметил, что горцы тревожно переглянулись, услышав сделанное мне предложение.

— Мне, — сказал я, — нечего передавать.

Офицер приказал обезоружить и обыскать меня. Сопротивляться было бы безумием. Я сдал оружие и подчинился обыску, который произвели со всею учтивостью, какая при этом возможна. При мне не нашли ничего, кроме записки, полученной мною в тот вечер через хозяйку.

— Это совсем не то, чего я ждал, — сказал офицер, — но и это дает мне веские основания вас задержать. Я уличаю вас в письменных сношениях с разбойником, стоящим вне закона, Робертом Мак-Грегором Кэмбелом, который так долго был чумою здешних мест. Что вы скажете в объяснение?

— Шпионы Роба, — сказал Инверашаллох. — Вздернем их на первом же дереве, они этого вполне заслуживают.

— Мы едем за своим добром, джентльмены, — сказал бэйли, — за своею собственностью, случайно попавшей в его руки: нет, надеюсь, такого закона, чтобы человеку запрещалось беречь свою собственность.

— Как попало к вам это письмо? — сказал, обратясь ко мне, офицер.

Я не желал выдавать бедную женщину, которая передала мне записку, и промолчал.

— Вам что-нибудь известно об этом, любезный? — сказал офицер, глядя на Эндрю, у которого после брошенной горцем угрозы челюсти стучали, как кастаньеты.

— Да, я знаю все… Тут вертелся один шелудивый горец; он-то и передал письмо длинноязыкой ведьме, здешней хозяйке. Я могу присягнуть, что мой господин ничего об этом не знал. Но он собирался ехать в горы повидаться с Робом. Ох, сэр, вы проявите истинное милосердие, если отрядите несколько ваших солдат проводить его обратно в Глазго, хочет он того или нет. А мистера Джарви можете задержать подольше, он в состоянии уплатить любой штраф, какой вы на него наложите, — так же, впрочем, как и мой господин. А я только бедный садовник, вам со мною и возиться-то не стоит.

— Я думаю, — сказал офицер, — самое лучшее будет отправить их под конвоем в гарнизон. Они, очевидно, состоят в тесных сношениях с неприятелем, и я отнюдь не желаю нести ответственность, отпустив их на свободу. Джентльмены, вы должны считать себя моими пленниками. С наступлением рассвета я отправлю вас в надежное место. Если вы те, за кого себя выдаете, это тут же выяснится и особого беспокойства для вас не будет — вас только продержат под арестом день-другой. Никаких возражений я слушать не могу, — добавил он, отвернувшись от мистера Джарви, который раскрыл было рот, чтобы что-то ему сказать, — моя служба не оставляет мне времени на праздные препирательства.

— Прекрасно, сэр, прекрасно, — сказал бэйли, — дудите на вашей дудке! Но как бы не пришлось вам затанцевать под мою, не доиграв плясовую.

Между офицером и горцами началось тревожное совещание, но они говорили так тихо, что невозможно было уловить, о чем шла речь. Договорившись, все четверо вышли из дому. Когда дверь захлопнулась за ними, бэйли высказался таким образом:

— Это горцы из западных кланов и такие же головорезы, как их соседи, если верить всему, что рассказывают; и все-таки, вы видите, их привели от границ Аргайлшира воевать с бедным Робом — сводить счеты по старой вражде с ним и его родом. За ними Грэмы, Бьюкэнаны, лэрды из Леннокса — все на конях и все отлично вооружены. Их ссора всем известна, и винить их я не могу — никто не любит терять своих коров; а солдаты тоже люди подневольные — куда послали, туда иди. К тому времени, когда солнце встанет над холмами, бедному Робу дела будет по горло. Конечно, не годится члену магистрата желать чего-нибудь незаконного, но черт меня возьми, если я не порадуюсь от всей души, когда услышу, что Роб всех их проучил!