ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ ГЛАВА
Серый жеребец летел по дороге, его всадница уже была ясно видна, и Вейни тяжело вздохнул, несмотря на колено Чи, прижимавшее его к земле и меч Чи около его горла. Один из двух оставшихся солдат вынул лук наложил стрелу на тетиву.
Вейни махнул ногой, пытаясь ударить лучника. Не сумел. Меч уколол его в шею и прижался к ней, он почти не мог дышать. — Берегись! — крикнул он. Но Моргейн и так уже остановилась. Она соскользнула на землю и пошла к ним через высокую траву.
Лучник натянул тетиву и прицелился, готовясь к выстрелу на далекое расстояние.
— Она легко достанет вас всех, — спокойно сказал Вейни, и лучник ослабил тетиву.
— Огонь! — крикнул Чи.
Лучник опять натянул тетиву. И вновь не выстрелил.
— Огонь, что б ты пропал!
— Ветер навстречу. — Лучник поднял лук в третий раз и натянул тетиву, Его руки дрожали от напряжения, он ждал, когда ветер стихнет.
— Ей ветер не мешает, — сказал Вейни.
— Тогда подожди, когда она подойдет поближе, — сказал Чи и лучник в третий раз ослабил тетиву. Чи ослабил хватку на волосах Вейни, потом передвинул руку на плечо и мягко нажал. — Спокойнее, парень, спокойнее, лежи спокойно.
Это было еще хуже, чем все остальное. Нога Вейни начала дергаться, выгнутая под неестественным углом. Он шевельнул ей. Моргейн подходила ближе и ближе, арка, необходимая стреле лучника, уменьшалась.
Она на полпути. Лучник опять поднял лук, быстро натянул тетиву.
— Аааааа! — заорал Вейни, и Чи ударил его головой о землю. Стрела взлетела.
Моргейн упала, потом опять прыгнула на ноги и побежала к ним.
Лезвие укололо, струйка крови побежала по шее Вейни. — Я убью его! — крикнул Чи.
Моргейн остановилась. Остановился и лучник, вторая стрела лежала на тетиве.
— Убирайся! — крикнул Чи. — Ты не оставляешь мне выхода, женщина!
— Давай заключим сделку! — ветер задул во всю силу и слова Моргейн были едва слышны.
— Ты хочешь сделку, женщина? Выбрось меч, и я подарю жизнь, ему и тебе. Иначе перережу ему горло, сейчас.
Она подошла еще ближе, полетела вторая стрела, сдутая порывом ветра.
— Проклятье! — сказал Чи лучнику. — Огонь!
Лучник потянулся за новой стрелой. Но Моргейн остановилась и подняла руку, направив смерть прямо на них. — Очень простой выстрел для меня. Освободите его и можете скакать на юг. Мое слово! Любой, кто хочет жить, может уйти.
Лучник опустил лук. — Милорд, — сказал кел по другую сторону от Чи и голой рукой оттянул меч от горла Вейни. — Милорд, мы последние. Она убьет нас. Освободите его. Мы проиграли.
Долгое молчание. Чи то усиливал хватку на его плече, то ослаблял.
— Освободи его! — угрожающе сказала Моргейн.
— За цену, — сказал Чи.
— Какую?
— Скажу позже, — ответил Чи. — Ты берешь его на таких условиях?
— Освободи его! — повторила Моргейн. — И я подарю вам ваши жалкие жизни и ваше оружие — или сниму с вас шкуру, если вы будете дальше мучить его. Освободи его, немедленно!
Рука Чи разжалась, меч упал и Чи оттолкнул его ногой в сторону. Потом встал во весь рост, легкая цель. — Освободи его, — сказал он. — Пускай убирается.
Второй кел вынул нож, разрезал веревку, державшую руки Вейни, и деликатно держа его под руку, помог встать. Он не был одним из тех, кто мучил его — высокий серебряноволосый кел, его лицо было совершенно бесстрастно, даже сейчас, при резкой перемене судьбы. Его рука оказалась твердой и надежной, и он мягко поставил его ровно, прежде чем убрал руку.
Вейни похромал вперед, небо было каким-то металлическим, а его руки, лишенные жизни, висели по бокам, и, как и ноги, казалось принадлежали кому-то другому. Он споткнулся, угодив ногой в дыру в земле, едва не упал, и продолжал идти, порывы ветра сдували пот с его лица и больно жалили раны на горле.
Но небо становилось все страннее и страннее, стало полупрозрачным, и он упал на колено, не понимая, как оказался там. Моргейн подбежала, опустилась на колени и схватила его за плечо.
— Я только должен немного отдохнуть, — сказал он. На ее лице появилось выражение недоверия, потом ужас и наконец гнев. Она резко вскочила на ноги и направила оружие на врагов.
— Нет, — с трудом выдохнул он, и схватил ее за руку.
Она не стала стрелять. Он сам не понимал, почему сказал это, но это была еще одна ошибка, как и все остальные, которые он сделал. Он почувствовал, как обрезанные волосы падают на лицо и лезут в глаза, выставляя на показ бесчестие, которое упало на него и на нее: в ее глазах все еще плескался ужас. — Прости, — прошептал он, потому что ничего другого сказать не смог.
— Да будут они прокляты за это!
— Это сделали они, не я. — Он стоял на коленях между ней и неподвижными врагами, которые во все глаза глядели на нее, но сейчас они для нее больше не существовали. Он должен был поклониться до земли, выражая свое полное подчинение, и это слегка уменьшило бы позор для леди из Карша, и не стал просить ее разрешить ему дуэль с человеком, который сделал это, и вообще не стал делать ничего, что могло бы заставить ее разъяриться. — Лио, я устал, вот и все.
— Со мной Эрхин. Там, за холмом. — Она указала головой. — И все твои вещи. С ней и Сиптахом — у этих кел не было даже тени надежды обогнать меня. — Она нашла веревку, которая привязывала камень к шее, и вытащила ее из-под брони: он сразу почувствовал себя намного лучше. Она положила на землю черное оружие, вынула клинок чести и перерезала веревку. — Где ящичек?
— У Чи.
— Тогда это единственная вещь, которую я возьму у него. Это Гаулт?
— Да. — Краем глаза он увидел, что Чи идет к ним. — Во имя Небес, лио, не спускай с них глаз.
В ее серых глазах свернула убивающая ярость — для них, не для него. Он знал степени этой ярости, знал затуманенный, отливающий красным взгляд — она должна была постоянно обгонять их, устраивать засаду за засадой, всегда настороже, всегда в погоне за жертвами.
Моргейн подняла оружие. Она встала на ноги, и Вейни заставил себя подняться, чтобы не позорить ее.
— Я хочу поговорить о цене, — сказал Чи.
— Есть только одна цена, — процедила Моргейн, — и это ваши жизни, милорд, и она за старые грехи, не за новые! У вас шкатулка от камня. Бросьте ее на землю и убирайтесь с моих глаз.
— Цена, миледи!
Рука поднялась, оружие смотрело ему прямо в лоб. — Не заходите слишком далеко.
— Мои враги — и проход через ворота, для меня и моих товарищей. — Чи шагнул вперед, остановился широко развел руки, показывая, что в них ничего нет. — У нас нет дороги назад.
— У вас нет дороги из ада, милорд, и вы колеблетесь на краю. Вейни хочет видеть вас живым, я не понимаю почему — благодарите его на коленях, прежде чем ускачите отсюда. Давай, бросай ящик, мужлан!
Рука Чи дернулась к шее. На солнце блеснула серебряная цепь, он поднял ее над головой и бросил на землю.
— На колени, милорд и благодарите его, иначе я отстрелю вам ноги.
Чи немедленно опустился на землю.
— Благодарите его.
— Лио, — запротестовал Вейни.
— Благодари его!
— Я приношу тебе свою благодарность, Нхи Вейни.
Моргейн опустила руку и стояла, глядя как Чи встает, идет к чалому жеребцу и садится на него; остальные, кел и лучник, который внешне был человеком, тоже сели на лошадей.
— Был еще один, — вспомнил Вейни и его обдало холодом.
— Тот, который погнался за лошадями? — спросила Моргейн. — О нем я уже позаботилась. — Она полуобернулась и свистнула Сиптаху. Серый жеребец тряхнул головой и медленно пошел к ним, его поводья волоклись по земле, а они пошли туда, где Чи бросил шкатулку.
Чи его товарищи ускакали на юг, не задержавшись ни на мгновение. Вейни встал на колени и, сражаясь с головокружением, поднял серый ящичек, который Чи бросил на утоптанную траву. Моргейн передала ему камень, он обмотал его веревкой и положил получившийся шар внутрь. Дикая сила, оставшаяся в воздухе, заставила его руки трястись, когда он вешал шкатулку на шею на своей собственной цепочке, безопасно и надежно.
— Что они делали? — жестко спросила она. — Что они с тобой делали?
Он не рискнул встретиться с ней взглядом. Вместо этого он поднял шлем, валявшийся на земле. Серый жеребец подошел к ним, потряхивая головой и фыркая, он подобрал поводья и положил руку на шею Сиптаха, наслаждаясь дружбой существа, которое не задает лишних вопросов. — Ничего, за исключением того времени, когда я нагонял на них страх. Больше всего я страдал от голода и жажды.
— Садись в седло, — сказала она. — Я сяду сзади. Мы найдем Эрхин и уедем отсюда.
Вейни был рад и этому. Он откинул волосы от лица, надел шлем, положил поводья на спину Сиптаха и с усилием вставил ногу в стремя, напрягся и втащил себя в седло, освободив правое стремя для Моргейн. Она села, положила руку к нему на ногу, уперлась спиной в заднюю луку седла; они медленно поехали, она не держалась за него и даже не касалась его, зная, как ему больно. Она указывала ему направление, они выехали на дорогу и за следующим холмом обнаружили Эрхин, которая мирно паслась вместе с парой заводных лошадей Чи.
Вейни соскользнул на землю, едва не упал, побежал, раскинул руки и обнял Эрхин за голову, вытерпел ее удары по своим больным ребрам и прижался к ее плечу.
На ее седле висели его лук и колчан, хотя их украли разные люди. Здесь был и прекрасный меч, принадлежавший какому-нибудь кел-лорду.
Он оглянулся и взглянул на Моргейн, на лицо, такое же бледное, как у кел, лицо холодной мстительности. На мгновение ему показалась, что она изменилась больше, чем Чи.
Вместо того, чтобы отдохнуть после тяжелой погони, она прошла мимо него к лошадям, которые, безразличные к смене владельца, паслись у склона холма. — Заводные лошади, — сказала она, ведя их обратно. — Ты можешь скакать, Нхи Вейни?
— Да, — прошептал он. Она была такой колючей и далекой, как будто давала ему возможность придти в себя; он дышал воздухом свободы, вставил ноги в свое стремя и взлетел на спину Эрхин. Кобыла пошла медленным шагам, а он взял меч и повесил его на пояс: это то, что он желал прежде всего, еще до еды, воды и холодного ручья, в котором можно вымыться.
Но и этот невозможный подарок сделала ему Моргейн: место среди холмов и камней, где тек маленький чистый ручеек, а по его берегам стояли деревья, бросавшие тень на быстротекущую воду. Она подъехала к самому берегу и спустилась на землю, давая возможность Сиптаху и заводным лошадям попить. Он тоже спустился на землю, держась за завязки седла и кожу стремени: теперь, когда сражение закончилось, он едва мог двигаться, ноги дрожали; он, спотыкаясь, дошел до воды и начал пить и мыться.
Он посмотрел, как она расседлывает большого серого. — Мы слишком многого требовали от лошадей, — сказала Моргейн, и это было все, что она сказала о том, что произошло.
Он лег на берег ручья, шлем упал и покатился с его головы, и дал своим чувствам улететь в головокружительное путешествие, куда они давно стремились. Он почувствовал, что левая рука упала, услышал, как движутся лошади, и с ужасом подумал, что все это только сон и в следующее мгновение братья опять накинутся на него, или появятся другие враги.
Но когда он с трудом разлепил глаза, то увидел Моргейн, которая сидела около дерева, обняв руками колени, и драконий меч лежал на земле рядом с ней. Она в безопасности. И он уснул.
Когда он проснулся, солнце уже садилось. На мгновение его охватила паника, он никак не мог вспомнить, где находится. Но он повернул голову и увидел Моргейн, все еще сидевшую около дерева и спокойно глядевшую на него. Он судорожно вздохнул.
Пока он спал она не спала. По ее виду, по взгляду изнеможенных глаз он понял, что она истощена, устала, но никогда не признается в этом. — Лио, — сказал он, перевернулся на живот, уперся руками в землю и встал на колени.
— У нас еще есть немного времени до темноты, — сказала она. — Если ты вообще можешь ехать. Но ты должен заняться своими ранами прежде, чем они загноятся. И, если понадобится, мы можем провести здесь еще один день.
Ее глаза загорелись, хотя поза не изменилась. В ней было и то и это, тонкое равновесие между гневом и беспокойством, и он не мог угадать, что сейчас сильнее.
Он достал пальцами завязки брони и расстегнул их. — Нет, — сказал он, увидев, что она шевельнулась, чтобы помочь ему. Он проделал все сам, радуясь полумраку, который набросил покров на грязь и раны, но все равно, хотя он и отказался от ее помощи, он не может вымыться так, чтобы она его не видела. Он только повернулся, чтобы скрыть самые худшие раны, и скользнул в холодную воду.
Потом он окунулся, голова и плечи под водой, держась за камни на берегу, потому не мог плыть. Холод заморозил раны. Чистая вода смыла другие воспоминания, он на какое-то мгновение застыл, закрыв глаза и держась за камень, пока Моргейн не подошла к берегу с лечебным бальзамом, полотенцем и его шкатулкой, и резко посоветовала выйти из воды.
— Ты застудишь свои раны, — сказала она и была права, как всегда. Он встал на сухой камень и быстро вытер себя полотенцем, которое она бросила ему. Потом он из него сделал тент, который укрыл его от ветра, пока он чистил зубы и брился, аккуратно обходя порезы и опухоли, потом уселся и стал досуха вытирать волосы.
Моргейн подошла, встала сзади, положила руки на плечи, взяла кончик полотенца и тоже стала сушить его волосы.
Итак, понял он, она простила ему бесчестие. Он положил голову на руки и не шевелился, пока она причесывала его пальчиками — пока она опять не положила руки ему на плечи и не уткнулась в него головой. Ему стало тяжело дышать.
— Я не заслужил этого от них, — сказал он, защищаясь. — Клянусь тебе, лио. Я только попал в их ловушку. Вот за это, да — мне нет извинения.
Ее руки напряглись. — Я пыталась обойти их с севера и предупредить тебя. Но там надо было слишком много идти. Когда я вернулась, было уже поздно. И ты въехал внутрь. Искал меня. Да, искал?
— Да, — прошептал он, с горящим от стыда лицом, вспоминая хорошо утоптанный берег ручья и все ошибки, которые он ухитрился сделать. — Я боялся, что ты попала им в руки, иначе ты оставила бы какой-нибудь знак—
— Да, я не предупредила тебя. И, полная дура, даже в голову не пришло, что ты ринешься внутрь разыскивать меня, думая что я сглупила. Ты знал, что что-то не так, должен был понять, что меня там нет. — Она обошла его и встала так, чтобы он видел ее лицо. — Мы не можем поступать так, снова и снова. Мы не можем быть ни любовниками, ни дураками. Верь мне, что бы ты не услышал, и я буду верить тебе, и тогда мы не дадим нашим врагам ни малейшего шанса.
Вейни осторожно взял ее руку, поднес к губам, потом отпустил, на мгновение его глаза закрылись. — Ты хочешь услышать тяжелую правду, лио?
— Да.
— Ты берешь половину моего мнения и добавляешь половину своего, и я не знаю, хорошо мое мнение или нет, но две половины хороших мнений дают очень плохую сумму. Прошу тебя, не слушай меня! — Его голос дрогнул. Он постарался успокоиться. — Если ты считаешь, что надо идти прямо по дороге, давай пойдем прямо и я не скажу ни слова. Откровенно говоря, то, что считал я, не принесло нам удачи, особенно в последние дни.
Моргейн, с задумчивым видом, сидела на пятках, зажав руки коленями. — Я думаю, что в последние несколько дней я слушала твои советы — и даже слишком внимательно. И я кое-чему научилась.
— Тебе нечему учиться у меня.
— Только этим и занимаюсь. Неужели ты считаешь меня непроходимой дурой, неспособной ничему научиться?
Его сердце немного подпрыгнуло, совсем немного, он не считал себя таким легковерным.
— Ты не веришь мне? — спросила она.
— Нет, лио. — Он даже сумел улыбнуться. — Так уж я устроен.
Ее рот напрягся и задрожал, но не от боли, а, кажется, от усталости. Она подняла руку и кончиками пальцев коснулась его лица, нежно, очень нежно. — Да, верно. Я не знаю, что делать. Я думала только о том, что бы ты сделал, если бы был другой путь, обходной.
— Я бы ломился напрямик, как дурак.
Она покачала головой. — По отдельности мы редкие дураки. Вот это и нужно исправить. — Она отбросила локон волос от его глаза. — Верь мне, больше я никогда не расстанусь с тобой. И верь, что я верю тебе.
Он взглянул на драконий меч за ее плечом, вещь, с которой она не рассталась даже сейчас, и это единственная вещь, ради которой она может бросить его.
Возможно она уловила направление его взгляда. Во всяком случае она опять уселась на корточки, взгляд стал усталым и рассеянным.
— Клянусь жизнью, — сказал он.
И все таки этого было недостаточно. Он хотел бы, чтобы эта мысль вообще не приходила ему в голову, либо быстро исчезла.
Я верил, что ты можешь придти, но только потому, что мы еще далеко от ворот.
А рядом с воротами она не нуждалось в его верности и преданности, и она не могла помочь самой себе. Вот в это он верил. В такие мгновения с мечом в руке она сражалась за ворота — и за свой рассудок.
В такие мгновения, лио, ты можешь отправить меня в никуда, как и твоих врагов.
И это всегда будет так.
— Правда, лио, я не сомневаюсь.
Она устало взглянула него, о Небеса, как отчаянно устало. Он встал на колени и обнял ее, ее голова уткнулась в его голое плечо, худое, но сильное тело, покрытое броней, вздрогнуло, и она тоже обняла его.
— У нас нет выбора — мы должны двигаться, — сказала Моргейн хриплым голосом. — Чи отправился обратно к Теджосу. Я не думаю, что он собирается вернуться на юг.
— Чи — убийца, — ответил Вейни. — Он убил капитана Манта, посланного ему через Теджос. И заставил людей капитана дезертировать.
— Пусть убивают друг друга. — Она вздохнула, ее плечи приподнялись. — Чтобы никого не осталось. Чума на их голову — я должна была убить его — и давно, в том момент, когда…
— Чи, — прошептал Вейни, — он пошел к ним… добровольно, так он сказал. И Мант знает все, что знает он. Никаких сомнений. И оттуда может выехать больше, чем несколько всадников.
Она кивнула, положив голову ему на плечо. — Да, я знаю.
— И никто из нас не может скакать. Что можешь ты сделать ты? Или я? Спать.
Она зашевелилась в его объятиях, подняла руку, чтоб оттолкнуть его, но не сумела и опять повисла в его руках. — Нет, нет, я могу. Я знаю. Это не слишком хорошее место — совсем не безопасное.
И в первый раз за последние несколько дней она сделала больше, чем просто закрыла глаза — уснула.
Чи, наклонившись над ручьем, побрызгал на лицо водой и вытер волосы. За ручьем во тьме стояли те двое, которых оставила ему ведьма — да, ведьма, сказал он себе, и вся келская рациональность может убираться в ад. Он стал суеверным. Точка. Он знал, что потерял душу, чем бы она не была, хотя бы потому, что не понимал, как можно в нее верить теперь, после всех этих событий; или надо верить в то, что волшебство действует в мире и могло существовать до науки, а эти пришельцы обладают знаниями, которые он не понимал.
Ичандрен верил в нематериальные силы. Брон никогда не сомневался в них. Человек, стоявший на другом берегу ручья, Ранин ап Эорунд, знал их еще до того, как в его тело переселился лучник-кел, и, возможно, знает и сейчас. Но они были совершенно чуждыми для Хесиена, кел, чье большеглазое, скуластое лицо казалось красивой маской, на которой не было и следа волнения, в отличии от лица Ранина, лоб которого перекосила тревога — совершенно человеческое выражение, сплетенное с многими другими, более мелкими.
Такими как страх. И как смесь из страха, ненависти и гнева, кипевших в самом Чи, в его обоих половинах. И как месть, месть пришельцам и месть Манту, который всегда был врагом, его и Чи; и сожаление о жизни, которая может тянуться бесконечно, как две капли воды похожая на уже прожитую: он вспомнил Мант эпохи расцвета, лицо Сюзерена, которого юный Чи вообще никогда не видел, и лица родственников и друзей, которых любил Гаулт-Киверин, и которых предал и убил в погоне за лучшим…
Не сам, но их убили чужаки, которые стремятся погрузить во тьму весь мир.
— Возвращайтесь, если хотите, — сказал Чи, Гаулт, Киверин, он — своим последним спутникам, когда они ускакали подальше от врагов.
Ранин только покачал головой. В Морунде никто не ждал его, только в Манте, где был его род и жена, в общем все, что у него самого отнял Скаррин. Да, у него была жена, женщина-человек с холмов — она убежала бы в ужасе, если бы увидела, кем стал Ранин, и разбила бы ему сердце, и вместе с ним и сердце кел внутри его. И Чи это знал.
Хесиен, с серыми, как серое стекло глазами, насмешливо спросил. — Жить среди свиней, милорд? Пасти овец? И ждать правосудия Скаррина?
Он не понимал Хесиена. Киверин, когда был полностью кел, тоже не понимал его, и знал только то, что он был потомком двух знатных семейств, и они оба отказались от него из-за какой-то позорной истории, связанной с игрой, и что Мант приговорил его к смерти за написанные им стихи. Хесиен привязался к Гаулту и играл с ним в Морунде, всегда неудачно.
И все трое опять поскакали на север, даже не подумав вернуться на юг.
— Они не смогут обогнать нас, — сказал Чи, смахивая воду с шеи. — Они будут отдыхать. А потом искать какое-нибудь место, где смогут укрыться — хотя бы ненадолго. Они знают, что за ними охотятся.
Раны затвердели, и Вейни аккуратно работал над ними в темноте, пока Моргейн спала. Он несколько раз пытался медленно встать на ноги, и каждый раз молча и отчаянно ругался, потому что как ни ставь ноги это вызывало острую боль. В конце концов он сжал челюсти, затаил дыхание и сделал это одним резким рывком.
— Ах, — прошептала она.
— Тише, — сказал Вейни, — спи. Я пытаюсь размягчить раны.
Он стал одеваться при свете звезд, шипя от боли надел бриджи, перевязки, рубаху и подкольчужную рубашку, а потом, наконец, кольчугу, которая мучительной тяжестью легла на напрягшиеся мышцы и он еле сумел выдохнуть. Потом застегнул кожаные пряжки, сделав их настолько свободными, насколько отважился. Последним надел пояс.
Свет звезд лился с неба, и он подошел туда, где Моргейн стреножила лошадей, успокоил их и познакомился с теми двумя, которые они добыли у людей Чи — вполне достойные животные, решил он: народ Морунда умел выращивать хороших лошадей.
Потом собрал одеяла, уздечки и седла, последние с усилием, покрывшись холодным потом, но, несмотря на боль, было приятно потянуться, подвигаться и почувствовать, как окоченелые мышцы постепенно начинают работать.
И было еще более приятно усесться на корточки рядом с Моргейн и прошептать. — Лио, мы готовы. Я оседлал лошадей.
— Не ты, — спросонья сказала она, приподнимаясь на локте, и с недовольством. — Ты не должен.
— Я хорошо отдохнул. — Если бы они играли в свою старую игру, он бы сразу набрал десять очков; и это было так же приятно, как и напрячь мышцы: все равно, что вернуться домой.
Дом, подумал он, лучше чем Моридж или любое другое место, которое он знал — дом там, где она.
Моргейн привстала и помедлила, положив руки ему на плечи, он наклонился и прижался к ней, с отчаянной силой, хотя раны еще слишком болели. — Проедем еще немного, пока не начнется день, — сказала она. — Столько, сколько сможем. Потом отдохнем столько, сколько надо и—
Лошади заволновались, оба мерина, кобыла и жеребец, значит для этого есть серьезная причина, Моргейн остановилась на полуслове и прислушалась, и он, тоже, дрожа от ночного холода и закоченевших мышц.
Потом сжал ее руку, сильно, и прошептал в самое ухо. — Согласен. Едем, мне это не нравится.
Он встал на ноги, не застонав, одним движением, не обращая внимания на резанувшую тело боль. Подошел к Эрхин, успокоил ее и заводных лошадей, пока Моргейн занималась Сиптахом.
В свете звезд они увидели, что внизу, там где у подножия холма тек ручей, появился одинокий всадник, который стал поить свою лошадь в маленькой заводи. Спустя какое-то время появилось еще двое, тоже напоили лошадей, и с шумом пересекли поток.
Вейни дрожал. И никак не мог остановиться. Он обнял Эрхин за голову и приказал ей стоять тихо; и насколько мог крепко держал уздечки заводных лошадей, пока Моргейн успокаивала Сиптаха.
Кто бы это не был, но не люди Чи, точно. Скорее всадники из Манта, охотящиеся на опасных чужаков — иначе они бы ехали по дороге днем, как обычные честные путешественники.
Наконец он позволил себе пошевелиться и посмотрел на Моргейн. — Могут быть и другие, — прошептал он. — Они ищут лагерь рядом с водой.
— Наша единственная надежда: они не сумеют отличить наши следы от своих. — Она бросила поводья Сиптаха ему на шею и вскочила в седло. — Или еще лучше — от следов людей Чи.
Он поставил ногу в стремя Эрхин и поднялся на верх с усилием, которое стоило ему очередного приступа.
Если бы они отважились развести огонь, если бы могли приготовить горячий напиток из трав, который вызвал бы пот и прогнал боль, если бы могли прокипятить тряпки и перевязать раны, если бы он мог полежать на солнце и согреться, внутри и снаружи, вместо того, чтобы лежать в холоде и опять скакать, если, если, если — но они слишком близко от ворот, а враг слишком хорошо знает об опасности.
Повернуть назад, с мольбой подумал он. Обратно в холмы, равнины, переждать, восстановить силы.
Но они зашли слишком далеко. Здесь у них нет ни друзей ни убежища, и он больше не доверял своим инстинктам. Ему хотелось, очень сильно хотелось добраться до ворот, и он надеялся попасть куда-нибудь, все равно куда, лишь бы выбраться отсюда и начать все сначала.
Они не осмелились ехать быстро в темноте, по каменистой, неровной земле. Они спустились вниз по длинному изогнутому склону холма, проехали мимо других, пересекли склоны, заросшие кустарником. Ехали тихим шагом, не волнуя лошадей, под ночным небом, слишком открытым, чтобы быть безопасным.
Однажды, когда уши Сиптаха встали торчком и Эрхин поглядела налево от них, внутри его все холодело. Он представлял себе вражескую армию где-то недалеко от них — или одинокого лучника, выстрел которого может быть смертельным. — Скорее всего какие-нибудь животные, — наконец сказала Моргейн.
Дальше и дальше, пока они не остановились в роще, заросшей невысоким кустарником. — Лио, я думаю, надо дать лошадям отдохнуть, — сказал он. — Но разбивать здесь лагерь мне не хочется.
— Да, — сказала Моргейн, соскользнула на землю, привязала поводья Сиптаха к седлу и начала успокаивать жеребца, который то косился на меринов, то поднимал и опускал уши и мотал головой в сторону Эрхин, с которой уже спустился Вейни.
— Да стой же ты, — прошипела Моргейн серому, и натянула поводья, что обычно успокаивало жеребца, но не сейчас: он вскинул голову и раздул ноздри, уши стояли торчком.
— Подожди, — негромко сказал Вейни, так спокойно, как только мог. — Здесь кто-то есть.
Лошади — очень уязвимы. И никакой уверенности, что дальше можно найти для них убежище. Быть может дальше будет только хуже. Сиптах опять протестующе мотнул головой и заплясал на месте.
— На рассвете мы будем как на ладони, — сказала она. — И ничего не поделаешь.
— Тогда они обрушатся на нас всеми силами. Лио, на этот раз…
— Я думала, что ты больше не будешь советовать.
Он слишком резко вздохнул. Из сломанных ребер ударила боль. — Лио…
Треснул куст, кто-то поднимался по склону.
— Я согласен с тобой, — сказал он. — Давай убираться отсюда.
— Поехали! — прошипела она, и села на Сиптаха, хорошо выученного и надежного, который пронес ее через все миры.
И он выбрал Эрхин, по той же причине, потому что это была лошадь, которую он знал, которая отвечала на малейшее движение его пяток и коленей. Обоих заводных лошадей он взял на себя, и его седло вздрагивало каждый раз, когда они преодолевали очередной подъем или перепрыгивали через камни, обильно усеивавшие землю. В темноте, при свете звезд, хвост Сиптаха время от времени вспыхивал перед ними, но быстро исчезал за черными кустами и деревьями, а удары копыт, дребезжание брони и сбруи, и скрип кустов угрожающе громко звучали в ночной тиши.
Вниз со склона покатого холма, вдоль крошечного ручейка, они сохраняли постоянную скорость, пока Моргейн не подняла руку и он остановился, тяжело дышащие лошади сгрудились вместе, их громкое дыхание, удары копыт по земле и звяканье сбруи заглушали любые звуки, которые могли идти сзади.
— Я не слышу их, — наконец сказал он.
— И я, — прошептала Моргейн, и, повернув Сиптаха, опять направилась вверх по склону холма, долгий и тяжелый подъем, особенно для того, кто ведет двух лошадей, привязанных к сбруе Эрхин.
Когда они достигли вершины холма, небо на востоке слабо осветилось и звезды начали таять, знаменуя наступление нового дня.
Они поменяли лошадей и поскакали вниз уже на меринах, ведя за собой Эрхин и Сиптаха, слишком усталых, чтобы возражать. Красный край солнца уже поднимался, освещая землю тусклым светом, и на горизонте появились рвущиеся в небо скалы Манта, похожие на кривые зубы гигантского дракона.
Мерин покачнулся, но сумел выпрямиться, и Вейни подбросило в седле; на мгновение весь восток расплылся и закружился, он схватился за луку седла, задержал дыхание и попытался расслабится, пережидая боль. Но боль не уходила, и он укусил себя за щеку изнутри, а потом еще и еще, чтобы боль от новой раны перебила другую, слишком сильную.
Моргейн мгновенно уловила, что с ним что-то случилось и, пока он сражался с собой, подскакала поближе, ее лошадь встала бок о бок с его, среди кустов и камней. — Вейни?
— Все в порядке. — Сердце стучало, его бил озноб, небо не хотело останавливаться, и он испугался, что может упасть, прямо на нее, заставив ее изменить свои планы и делать то, чего она не хочет.
Но нет, подумал он, еще нет. Если угрозы и удары врагов заставляют только покрепче сидеть в седле, его собственная решимость должна сделать то же самое, а потом еда, вода и небольшой отдых прогонят головокружение из головы и оцепенение из мышц.
— Никто не знает, — сказала она, — как долго придется еще скакать. — Вейни — мы можем найти место — мы должны найти его.
Он покачал головой, повернул голову мерина вниз и заставил его продолжить спуск. Слишком много боли, язык не хотел говорить.
Какой-то предмет прошипел в тонком воздухе и ударил его в плечо, как камень, выпущенный из пращи — сила удара наполовину развернула его, но он остался в седле; в следующий удар сердца шипение стрелы достигло его ушей и он понял, что в него попало и что стрелы еще полетят. Мерин от страха бросился вперед, потом дернулся назад и ему пришлось сражаться с ним, удерживая поводья онемелыми руками. В голове билась только одна мысль: отступить назад в укрытие, пока Моргейн не бросилась прикрывать его собой. Мерин зацепился за куст, чуть не упал, выпрямился, но он уже был в укрытии, за камнями, а вот Сиптах и Эрхин сгрудились на открытом месте и дергали повод, пытаясь освободиться. Конь продолжал сражаться с кустами, а Вейни соскользнул вниз, оступился и упал на землю за большим камнем, торчащим из склона. Пока он пытался восстановить дыхание, Моргейн соскочила с коня и бросилась к нему, на ходу стреляя из своего оружия в склон холма, откуда летели стрелы, от выстрелов гудело в ушах.
— Ты ранен? — крикнула она. — Вейни, ты ранен?
Он удара рука онемела, но действовала, он выпрыгнул из-за камня и бросился к Эрхин и Сиптаху, которые крутились на месте, привязанные к испуганным меринам. На седле Эрхин висел его лук. Вокруг свистели стрелы. Одна, на излете, ударила в Эрхин и она отпрыгнула от него, а сзади голос Моргейн ругал его и приказывал прыгнуть в укрытие.
Вейни схватил лук и оборвал завязки, привязывавшие его к седлу Эрхин, выхватил колчан со стрелами, упал и пополз наверх, на верхушку свалившего сверху огромного камня, у края которого собрались лошади.
Подъем забрал все силы. Но он встал на колени, видя только то, что необходимо и не слыша ничего, кроме криков врагов. Он поставил лук на камень, зажал коленом и, весь покрывшись потом, натянул тетиву.
Потом наложил первую стрелу и выбрал цель среди тех, кто роился на горе, как если бы сами кусты и камни ожили в предрассветной полутьме.
Он выбрал цели, прекрасно понимая выгоды своей позиции, и начал стрелять, спокойно, тщательно, будучи уверен, что сам станет целью, если не сможет убить их лучников прежде, чем они накинутся на него и Моргейн, и они действительно пытались: но он брал стрелы, одну за другой, и тряс головой, отбрасывая волосы с глаз, а горячий пот бежал по холодной коже. Он спросил себя, не пробила ли стрела броню, прежде чем отлететь от нее. Во всяком случае все плечо горело, руки от боли сделались слабыми, а местность вокруг опасно качалась.
Но натянуть лук он еще может. Он перевел дыхание, вздохнул, сбрасывая с себя напряжение, и опять сосредоточился на своих целях, посылая стрелы в тех, кого не могло достичь оружие стрелявшей снизу Моргейн, главным образом лучников, которые увидели его и стреляли по нему.
И вскоре его колчан почти опустел.
