Часть четвертая
Глава 23
В Катае и раньше случались восстания и гражданские войны. Еще с тех пор, как самые первые династии формировались, распадались и снова формировались.
Во время одного из этих печально известных конфликтов армия Шестой династии была разбита в результате предательства, из-за посланного генералам якобы из дворца поддельного приказа. С того времени были приняты меры для обеспечения командирам на поле боя уверенности в том, что приказы двора присланы именно оттуда.
Изготовили несколько императорских печатей, их обжигали в маленькой, строго охраняемой печи на территории того дворца, где жил в тот момент император. На этих печатях изображены драконы в разных видах. На обратной стороне печати стоят цифры, в определенной последовательности. В присутствии командующих войсками и мандаринов Двора Пурпурного мирта эти печати торжественно ломают на две половинки. Считалось почетным попасть в число тех, кому доверена эта процедура.
Перед тем как повести армию в поход, командующий получает определенное количество таких печатей — или, точнее, их половинок. Приказы, отправленные ему из двора, сопровождаются соответствующей половинкой печати. Доставляющих их курьеров уже несколько сотен лет набирали из каньлиньских воинов. Им доверяют все стороны любого конфликта, и в этом доверии заключается их неприкосновенность.
Командующий войском должен удостовериться, что привезенная ему половина печати совпадает по форме и по цифрам с той, которая находится у него. Если они совпадают, он обязан выполнять эти приказы, иначе смерть и позор (и лишение всего имущества) последуют так же неотвратимо, как неотвратимо волки следуют за овцами на летних лугах.
* * *
Один из двух человек, встретившихся летним утром на восточном конце перевала Тэн, приехал верхом, как и следует генералу в походе, по его собственному мнению. Однако ему потребовалась помощь, чтобы спешиться, и он опирался на трость, когда шел вперед, рывками переставляя негнущуюся ногу.
Второй человек приблизился к теням перевала со стороны открытой местности на востоке. Его принесли в громадном паланкине восемь крупных мужчин. Такое количество носильщиков было уступкой обстоятельствам; обычно носильщиков двенадцать.
Позади них можно было видеть еще двоих, несущих кресло западного образца, с мягкими подушками и обтянутое желтой тканью. Если присмотреться, оно выглядело как трон. По крайней мере, иные хотели, чтобы он казался таковым. На это указывал цвет.
Кресло поставили на ровное место, недалеко от начала перевала. Паланкин тоже поставили на землю. Раздвинули занавески. Сказочно громадный человек вышел из него с помощью носильщиков, подошел к креслу-трону и опустился на него.
Второй человек ждал, опираясь на свою трость. У него был боевой меч (не декоративный). Человек слегка улыбался во время всех этих действий и с интересом наблюдал за ними. Птицы парили над головой в восходящих потоках воздуха. Внизу ветра не было. Жаркий день, хотя в тени перевала Тэн прохладнее.
Каждого из двух мужчин сопровождали еще пять человек (кроме тех, кому по договоренности разрешили нести паланкин и трон и присматривать за конем генерала). Никто, кроме генерала, не был вооружен. Его меч был, по правде говоря, нарушением правил. Таким же символом, как и трон, и перья зимородка на паланкине.
Еще на перевале находились пятьдесят каньлиньских воинов, наблюдающих за переговорами, как это делали все каньлиньские воины во время подобных встреч уже сотни лет. Пятеро из них сидели, скрестив ноги, за столиками для письма, где лежали кисти, бумага и черная тушь. Они прибыли раньше всех остальных. Их обязанностью было точно записать, — а потом сверить записи друг с другом, — все, что будет сказано этим утром.
Один свиток должен быть отдан каждой из участвующих сторон после окончания встречи. Три сохранят и отправят в свой архив каньлиньские воины, как доказательство достигнутого здесь соглашения.
Впрочем, ни одна из сторон не питала больших надежд на то, что сегодня на перевале Тэн будет достигнуто какое-то соглашение.
Другие воины в черном расположились вдоль ущелья, и вот эти мужчины и женщины ощетинились оружием. Два десятка держали луки, стоя на некотором расстоянии вверх по склонам с обеих сторон от перевала. Они находились здесь для того, чтобы наблюдать — или обеспечить — мирное течение этой встречи и безопасность всех, явившихся на нее.
У всех каньлиньских воинов, даже у тех, кто приготовился писать, на голову были натянуты капюшоны. Их личности здесь не имели никакого значения. Они служили символами своего ордена и его истории. Не более, но, конечно, и не менее.
Генерал Сюй Бихай, командующий императорскими войсками Катая на перевале Тэн, ждал, пока второй мужчина усядется в большое кресло. Это заняло некоторое время. Тонкая улыбка Сюй Бихая не сходила с его лица, но никто бы не увидел в его глазах ничего, кроме ледяного холода.
Обычно, в большинстве случаев такого рода, один из людей, стоящих позади главных участников, начинал говорить первым. Он обращался к каньлиньским воинам и официально предлагал им начать записывать. Этого не произошло.
Вместо этого генерал Сюй сказал:
— У меня есть к вам личное предложение, Ань Ли. — Никакого титула, разумеется, никакого титула.
— С нетерпением жду его! — ответил тот.
Его голос казался неожиданно высоким, если ты слышал его в первый раз. Легкий акцент, даже спустя столько лет.
— Почему бы нам с вами не уладить этот конфликт простым боем, прямо здесь, как это делали в древности? — произнес Сюй Бихай.
Все, собравшиеся там, куда не проникал солнечный свет, казалось, замерли, а потом часто задышали. Рошань уставился на собеседника. Его прищуренные глаза широко раскрылись, а потом он весь затрясся — его огромный живот, плечи, складки лица и подбородок. Пронзительный смех, задыхающийся и неудержимый, эхом разнесся в узком ущелье. Взлетела испуганная птица и устремилась прочь.
Сюй Бихай, глаза которого оставались жесткими, позволил себе улыбнуться шире. Человек всегда доволен, когда на его шутку, хоть и очень колкую, реагируют с энтузиазмом.
Задыхаясь и трясясь, Рошань поднял дрожащую ладонь, словно умоляя о пощаде. В конце концов он взял себя в руки. Вытер маленькие, слезящиеся глазки рукавом одежды из шелка ляо. Откашлялся. Снова вытер лицо и сказал:
— Это была бы битва, достойная поэтов! Вы бы нанесли мне смертельный удар одной ногой, или я бы сел на вас сверху! И раздавил бы насмерть!
— Насмерть, — согласился собеседник. Казалось, его худоба, его аскетичная внешность создана каким-то насмешливым божеством, чтобы явить как можно более яркий контраст с Ань Ли. Его улыбка погасла.
— Я мог бы сразиться с вашим сыном?
Сын, могучий и поджарый, стоял рядом с креслом отца.
Сидящий в кресле мужчина уже не смеялся. Его глаза, почти утонувшие в складках лунообразного лица, стали такими же холодными, как у Сюй Бихая.
— Он бы вас убил, — ответил он. — И вы это знаете. Да-Мин этого не позволил бы и не приветствовал бы. Мы не дети, и сейчас не старые времена. Вы просили о встрече. Люди в черном записывают. Говорите то, что пришли сказать, а потом избавьте меня от своего присутствия.
Откровенно, весомо, резко. Все вместе, и намеренно.
Стоящего человека это позабавило, или он сделал вид, что позабавило.
— А, хорошо. Но это вам придется избавить меня от своего присутствия, не так ли? Поскольку это моя армия стоит на перевале. Почему вы не атакуете, Рошань? Или вам нравится стоять там, на жаркой равнине? Это благотворно влияет на ваши недуги?
— В моих руках Большой канал, — мрачно ответил Ань Ли.
— В ваших руках его северные порты. Но разве вы не слышали? Погода на юго-западе стоит прекрасная. У нас большие надежды на урожай. И еще одна новость: Двенадцатая армия движется сюда, пока мы с вами наслаждаемся этой утренней беседой. А у вас за спиной Пять Семейств проявляют беспокойство. Так, по крайней мере, нам сообщают.
Рошань улыбнулся:
— А! Пять Семейств… А вам сообщили о судьбе Цяо Чиня и его семьи… у меня за спиной, как вы выразились? Или эта новость еще не добралась до Да-Мина? Так узнайте ее первым! Его замок сожжен. Его жены и дочери достались моим солдатам. Внучки тоже, я полагаю. В конце концов, мужчинам нужны какие-то развлечения. Самого Цяо Чинь подвесили на крюке на столбе у развалин собственного дома — голого, кастрированного, и его клюют стервятники.
Когда становится так тихо, как сейчас, еще больше чувствуется отсутствие ветра. Всем наблюдателям было ясно, что Сюй Бихай этого не знал, и не менее ясно, что он поверил сказанному.
— Это было великое имя, — тихо произнес он. — Тем больше позора падает на вас.
Рошань пожал огромными плечами:
— Он предал Десятую династию. Семьям нужно понять, что элегантный обмен посланиями и размышления за вином по поводу того, куда повернуть, имеет свои последствия, когда вокруг них армия. Сомневаюсь, что теперь на северо-востоке так неспокойно, как вам кажется.
Сюй Бихай посмотрел на него в упор:
— Время и зима покажут, можно ли прокормить армию, которая держит их в повиновении. К тому же вы в западне, и понимаете это. Возможно, вы предпочли бы отойти к Еньлину? Лично я получаю удовольствие от осады. Когда наступит осень, без восточного урожая вам конец, Рошань.
Крики птиц. Ни малейшего дуновения ветра на перевале.
— Позвольте мне вам кое-что сказать, — произнес человек в кресле. — Вы мне не нравитесь. И никогда не нравились. Мне доставит удовольствие убить вас. Я начну с того, что отрублю вашу искалеченную ногу и покажу вам, а потом буду капать вашей собственной кровью вам в рот.
Эти слова были достаточно варварскими даже в таком месте, чтобы снова воцарилась тишина.
— Я трепещу, — наконец ответил Сюй Бихай. — И, пока я не начал лепетать, как перепуганный младенец, выслушайте слова императора Катая. Вас объявили проклятым людьми и богами. Вы потерли право на жизнь, а ваши сыновья…
— Он убил моего сына! — перебил его Ань Ли.
— Одного из них. Заложника вашего собственного поведения. Его казнили, когда вы совершили предательство. На что вы обиделись, скажите мне?!
Было что-то величественное в этом худом человеке с редкой бородкой, стоящем там с тяжелым посохом.
— Он не был заложником! Не надо лживых утверждений, которые записывают. Он был офицером армии Летающего Дракона и одним из придворных. Его убил глупец в приступе страха. Вы будете делать вид, что одобряете это?
— Я был в Чэньяо, — ответил Сюй Бихай.
Это было своего рода признанием.
— Это не ответ! Но я знаю ваш ответ. Как бы сильно вы меня ни ненавидели, губернатор Сюй, я готов поставить жизни оставшихся сыновей против жизни ваших дочерей, что вы не меньше меня презираете Вэнь Чжоу!
Ответа не последовало.
Рошань продолжал, и теперь его голос гремел, как удары молота:
— Вы боялись бросить ему вызов, все это время! Вы оставались на западе и позволили тщеславному игроку в поло, получившему высокую должность только потому, что его кузина лежит в постели императора, превратить Катай в свою вотчину, пока Тайцзу глотал эликсиры, чтобы укрепить свой мужской член, и пил другие снадобья, чтобы жить вечно! — Он гневно посмотрел на собеседника. — Соответствовало ли ваше поведение, губернатор Сюй, поведению человека, сознающего свой долг перед государством? Вы согласны с глупцом, делу которого вы здесь служите? Я хочу, чтобы Вэнь Чжоу, ослепленный, стоял на коленях у моих ног и умолял о смерти!
— Почему? Разве вы первый человек, который проиграл битву за власть?
— Он ничего не стоит!
— Тогда вы не первый, кто проиграл менее достойному! И вы готовы убить так много людей, разрушить империю — из-за этого?
— Почему нет? — спросил Ань Ли.
Эти простые слова повисли в воздухе.
— Потому что вы не можете винить в этом Чжоу. Это вы восстали против трона, и именно из-за этого умер ваш сын. Вам следовало понимать, что это может случиться. А сыновья во всем мире умирают каждый день.
— И дочери — тоже, — напомнил Рошань.
Сюй Бихай покачал головой. Уже мрачно, он произнес:
— Министры империи приходят и уходят, оставляя воспоминания или только след на песке. Трон Феникса больше человека, который на нем сидит, как и тех, кто ему служит, хорошо или плохо. У меня свой взгляд на первого министра. Я не склонен делиться им с грязным, проклятым мятежником.
— Если я стану победителем, я не буду ни тем, ни другим, — возразил Рошань.
— Вы и то, и другое — сейчас и до самой смерти. И эти слова прилипнут к вашему имени навсегда, где бы ни лежало ваше тело… — Сюй Бихай замолчал, потом произнес: — Выслушайте мое предложение.
— Я слушаю, — ответил Ань Ли.
— Вы и ваш старший сын потеряли право на жизнь. Вам будет милостиво позволено совершить самоубийство и быть похороненными, хотя и без надгробных памятников. У меня есть имена пятерых ваших командующих, которые также должны принять смерть. Всем остальным воинам вашей армии, здесь и на северо-востоке или в Еньлине предлагается прощение от имени августейшего императора Тайцзу, и это предложение сейчас будет записано каньлиньскими воинами, а я гарантирую его своим собственным именем и честью. — Голос его стал тихим. — Вы умираете и знаете это. Все, кто на вас смотрит, это знают. Ценой своей жизни, уже заканчивающейся, и шести других жизней вы можете спасти от гибели всех тех, кто следует за вами, и Катай.
Он закончил. Пять каньлиньских писарей окунали кисти в тушь и писали слова. Кроме этих звуков в ущелье стояла тишина.
— Зачем мне это делать? — спросил Рошань. Он казался искренне озадаченным. Почесал тыльную сторону одной руки и продолжал. — Он довел меня до этого. Вэнь Чжоу лишил меня выбора, настраивал против меня императора, уничтожал все, что я мог предложить своим сыновьям. Что должен делать человек, который гордится тем, что он оставит после себя, перед лицом этого?
— Дело только в этом? — спросил Сюй Бихай. — В наследстве?
— Для вас все иначе, — отмахнулся Рошань. — У вас только дочери. — Он поерзал в кресле. — Если это все, что вы можете сказать, то мы зря потратили это утро. Если только для вас не имеет значения, что я знаю о ваших дочерях, и я их найду, к их великому сожалению. Можете мне в этом поверить.
Худой человек казался невозмутимым.
— Благодарю вас, — сказал он. — Вы превращаете обязанность уничтожить вас в удовольствие, редкое и изысканное.
Это последнее слово — «изысканное» — поднялось в воздух и было записано, как ни странно оно прозвучало в таком месте, на светлой шелковой бумаге, взмахами пяти быстрых кистей. Действительно изысканными.
Трон с желтой спинкой вынесли из ущелья на перевале Тэн. Рошань ждал в паланкине под перьями зимородка с задернутыми занавесками, соблюдая — что было, наверное, удивительно — все формальности. Возможно после того, как он провозгласил себя императором, они значили для него больше, чем прежде.
В самом конце три каньлиньских воина в капюшонах подошли к паланкину. Двое сопровождали третьего, несущего свиток с записью всего, что было сказано. Он протянул свиток. Из-за занавесок появилась рука и взяла его.
А потом паланкин подняли и унесли в поток солнечного света…
* * *
Ли-Мэй глубоко встревожена и даже не может разобраться, в чем причина. Но одной из причин наверняка является яростное напряжение всего того, что произошло на перевале Тэн: произнесенные слова, скрытое в них насилие и обещание еще большего насилия в будущем. Можно ли в этом сомневаться?
Еще одна причина — гораздо менее значительная, постыдная, почти недостойная упоминания, — в том, что она до сих пор не может прийти в себя от того тяжелого, слишком сладкого запаха, который исходил от паланкина Ань Ли. Она почувствовала его, когда сопровождала того писаря, который отнес ему свиток. Она стояла рядом, когда он вручил его Ань Ли. Они жестом послали туда ее и еще одного воина.
Сладкий запах духов поверх более густого, гораздо более темного запаха гнили. После этого она чувствует себя больной, а воздух на перевале Тэн слишком неподвижный, слишком плотный, и у нее не получается дышать глубже. За ущельем должно быть очень жарко. Там, где под солнцем разбит лагерь мятежников.
Ли-Мэй потрясла мысль, которая пришла в голову, пока она шла к Рошаню, стояла рядом, смотрела, как ему вручают свиток.
Она совсем не умеет обращаться с мечом или с кинжалом, но, несомненно, у нее был шанс тем каньлиньским оружием, которое ей дали на сегодня, заколоть его и положить этому конец.
И также положить конец надежности, традициям и уважению к каньлиньским воинам.
Сотни лет каньлиньских воинов считали достойными доверия, и это доверие в одно мгновение будет уничтожено Шэнь Ли-Мэй, единственной дочерью генерала Шэнь Гао. После того как они радушно встретили ее на горе Каменный Барабан, дали ей кров и совет и даже указали способ вернуться домой сквозь гражданскую войну.
Об этом нечего и думать. Или, если невозможно прогнать эти мысли, нельзя позволить им стать чем-то большим.
В любом случае, Рошань умирает. Вот что это был за запах, который она ощутила. Человек с редкой бородкой, который смотрел на него сверху, (она знала, кто он такой, помнила, как отец говорил о нем), высказал это без обиняков. Словами, которые у нее на глазах были записаны быстрыми кистями писцов.
Его убийство, думает Ли-Мэй, не покончило бы ни с чем, это точно. Сыновья — тот, который стоит здесь, и еще двое других живых (как ей кажется) — и, наверное, те пять человек, чьи имена записаны на втором свитке, те, смерти которых требуют, будут продолжать войну, даже если Ань Ли умрет. Восстание не всегда может быть связано с волей и жизнью одного человека. Возможно, оно набрало собственную силу, достигнув определенной точки и миновав ее. Вы могли повернуть назад и поворачивали назад, а потом это уже невозможно.
Не это ли произошло здесь?
Ли-Мэй хотелось бы спросить кого-нибудь, но она не может. Она переодета каньлиньским воином, и никто не должен знать, кто она такая, а воин не задает подобных вопросов никому.
Ее заставили носить за спиной два меча во время путешествия на юг, чтобы она не выглядела неуклюжей и неумелой, когда придет время. Сначала они казались ей тяжелыми, эти мечи, а их ножны больно давили на позвоночник. Теперь она к ним почти привыкла.
Человек — женщина — способна приспособиться к большему, чем она считала возможным. Она только не понимает, когда это перестает быть достоинством и переходит в нечто иное, и ты слишком сильно меняешься, лишаешься определенности, срываешься с якоря, подобно пустой рыбацкой лодке, дрейфующей по реке, которая не может вернуться на положенное ей место.
Размышляя так и стыдясь, что думает о собственной жизни в такое время, Ли-Мэй видит трех всадников, скачущих к ним на перевал с западной стороны.
В руках у переднего знамя, императорский вымпел. Это курьеры, она часто видела их в те дни, когда жила с императрицей. Второй всадник — каньлиньский воин. Именно он спрыгивает со взмыленного коня еще до того, как жеребец остановился. Подходит к генералу Сюю, кланяется. Он весь мокрый на жаре. Черная одежда пропитана потом. Воин протягивает маленький предмет. Это печать, разломленная пополам. Ли-Мэй знает, что это означает, хотя никогда не видела такой печати. Курьер также протягивает генералу свиток.
Сюй Бихай берет оба предмета. Передает половинку печати одному из своих офицеров. Этот человек лезет в свою кожаную сумку и достает похожий предмет, кладет обратно, достает другой. Никто не говорит ни слова. Этот человек прикладывает вторую половину к той, которую привез курьер. Проверяет, совпали ли они, смотрит с обратной стороны, кивает.
Только после этого Сюй Бихай развязывает свиток и читает.
Ли-Мэй видит, как он стареет прямо на глазах. На мгновение опирается на свою трость. Потом выпрямляется.
— Когда вам это вручили? — спрашивает он у курьеров. Голос его стал тонким. Ли-Мэй внезапно пугается, услышав его.
Курьер кланяется перед тем, как ответить. Он явно очень устал.
— Три ночи назад, господин. Мы выехали среди ночи.
— И от кого вы это получили?
— От самого первого министра, господин генерал. Из рук в руки. Свиток и половина печати.
На лице Сюй Бихая проступает ярость, ее нельзя не заметить. Он делает вдох и выдох, медленно, и произносит, очень явственно:
— Он боится. Он решил, что чем дольше мы будем их сдерживать, тем больше вероятность, что кто-то решит покончить с этим, выдав его Ань Ли.
Никто на перевале Тэн не говорит ни слова. Ли-Мэй вспоминает слова другого человека, сказанные этим утром: «Я хочу, чтобы Вэнь Чжоу, ослепленный, стоял на коленях у моих ног и умолял о смерти».
Через минуту генерал Сюй произносит, на этот раз так тихо, будто обращается к замершему воздуху, а не к стоящим рядом с ним людям:
— Если бы я был другим человеком, и Рошань тоже, я бы даже мог это устроить…
Ли-Мэй, стоящую так близко, после этих слов отхватывает страх. Он уносит прочь, как ветер уносит опавшие листья, все мысли о собственной судьбе. Сейчас слишком много более важных вещей…
Вскоре после этого восемь каньлиньских воинов скачут на запад от перевала через расположение войск Второго и Третьего округов. Армии снимаются с места. Они получили приказ.
Восемь всадников, выехавших из ущелья, скачут быстро; справа от них широкая река, слева — горы. Особенности местности, которые превратили перевал Тэн в то, чем он является, и почему до сих пор играл такую важную роль для Катая.
Двое из всадников направляются в святилище Каньлинь у Ма-вая с тремя отчетами о событиях этого утра. Оттуда два свитка пошлют во дворец Да-Мин, вместе с новыми сообщениями. Их только что продиктовал генерал Сюй Бихай, они адресованы наследнику императора и Возлюбленной Спутнице, но не первому министру.
Трое всадников будут сопровождать последнего дальше, на запад и на юг, выполняя обещание, данное на горе Каменный Барабан. Эти четверо на полпути к Синаню свернут в сторону.
Этот последний всадник, который скачет, охваченный страхом и сомнением, — дочь генерала Шэнь Гао.
* * *
В Катае существует много летописей о войнах, начиная со времен Первой династии.
Разногласия по поводу стратегии и тактики встречаются в этих текстах повсюду, что неудивительно, и в экзаменационное задание для гражданских чиновников входит анализ двух-трех таких текстов. Они должны выразить предпочтение одному из них и обосновать свой выбор.
Победу или поражение в битве можно отнести на счет многих разных элементов. Некоторые авторы подчеркивали тот (почти очевидный) факт, что численное превосходство, при прочих равных условиях, могло определить исход боя. И что предусмотрительный генерал должен подождать такого превосходства и избегать боя в его отсутствии.
Другие отмечали, что прочие условия редко бывают равными.
Оружие, например, играло большую роль. Часто приводили в пример судьбу одной армии на северо-востоке некоторое время назад, во время вторжения на Корейнский полуостров. Еще до решающей битвы ее погубила внезапная гроза, промочившая насквозь тетивы луков, что не позволило стрелкам сыграть свою роль в сражении и привело к ужасному поражению.
Этот пример приводили еще в контексте подготовки. Армия, занявшая более высокую позицию или территорию, защищенную природным рельефом, получает значительное преимущество. И способный командир всегда стремится занять такую позицию.
Свою роль играли и линии снабжения, еда, одежда, лошади. Даже сапоги для армии в походе. Ее могли сыграть и соотношение между пехотой и кавалерией, и качество подготовки всадников. Опыт солдат в целом. Закаленные в боях ветераны стоили намного дороже, чем новобранцы.
Неожиданность, в виде внезапного нападения (ночью, в плохую погоду, раньше, чем ожидали) или в виде боя с применением новой тактики, тоже могла сыграть свою роль. Тому были примеры. Сдающие экзамены студенты должны были их знать.
Боевой дух и пыл считались важными, их связывали с лидерством.
Существовала очень старая легенда о командире, бросившем свою армию в битву, когда за ее спиной была река в половодье. Он отказался отойти дальше от края воды на более удобную почву и ждал врага там.
Его солдатам некуда было отступать.
Они и не отступили, одержав в тот день знаменитую победу над гораздо более многочисленным противником. Когда людям некуда бежать, гласил урок, они сражаются более отважно и часто побеждают.
Так же, как и солдаты, которые понимают, что поражение для них играет решающую роль и может означать смерть.
С другой стороны, армия, которая знает, что на этом поле сражения не решается ее судьба, что возможно бегство, вряд ли будет сражаться так же яростно.
Это последнее отличие (и на этот счет был впоследствии достигнут некоторый консенсус) лучше всего объясняло победу мятежников Ань Ли над войсками Второй и Третьей армий в сражении к востоку от перевала Тэн.
У императорской армии было преимущество в численности, и они действительно застали врасплох мятежников, которые и подумать не могли, что генерал Сюй Бихай выведет свои войска из неприступного ущелья на сжигаемое солнцем поле боя.
Вначале появление войск императора заставило мятежников оцепенеть от ужаса. Генерал Сюй усилил эту внезапность тем, что вывел большую часть солдат на позицию за перевалом ночью, поэтому мятежники проснулись и увидели перед собой противника, а потом вынуждены были отражать атаку.
Это изумление быстро превратилось в нечто иное. В то, что можно было назвать надеждой или даже радостью. Если бы не эта атака (не эта ошибка!), они почти наверняка были бы обречены на необходимость отступить и пережить неопределенность осени и зимы на слишком небольших завоеванных пространствах, где придется кормить и обеспечивать кровом большую армию в холодные месяцы, а также беспорядки на собственной базе. И все время знать о постоянном росте численности императорских войск и готовиться к возобновлению сражений весной.
Атака со стороны перевала, когда прошел первый шок, представилась Ань Ли и его войску тем, чем и была: подарком, неожиданно открывшейся возможностью.
И эти подарком они не преминули воспользоваться. В тот день было много жертв с обеих сторон. Больше — в рядах императорской армии. Когда число убитых и раненых достигло определенного количества (всегда есть такое количество для армии), солдаты Сюй Бихая сломались и бросились бежать.
Они помчались назад, на перевал Тэн, смяли арьергард, оставленный для того, чтобы удерживать его, пронеслись, преследуемые с жестокой свирепостью кавалерией мятежников, через перевал и на другую сторону, снова выскочив на солнечный свет.
В конце того дня больше половины воинов Второй и Третьей армий лежали мертвыми к востоку от перевала, или внутри него, или настигнутые во время бегства к западу от него.
Большая часть остальных рассеялась в отчаянной попытке удрать, предоставив другим взять на себя бремя сопротивляться этим мятежникам, служа двору, который отдает бессмысленные приказы, вынуждающие их покинуть безопасную позицию и вступить в ненужное сражение.
Генерал Сюй был одним из тех, кто спасся после разгрома на поле боя и ускакал вместе со своими телохранителями на запад, к Синаню, который теперь лежал открытый и незащищенный перед Рошанем.
Видели, как Сюй Бихай плакал в седле, но были то слезы ярости или горя, не мог сказать никто.
Зато всякий мог сказать: эта битва была катастрофой для Катая, приведшей к хаосу, который воцарился надолго. Наступивший после кошмар закончился (в конце концов, все кончается), но только после того, как изменил империю и весь мир.
В то время нелегко было сохранять красоту, как и музыку, и все, что связано с милосердием и спокойствием. Их нелегко сохранять и в лучшие времена, эти вещи. Горе более долговечно…